Капитан Робинс

Так совпало, что в тот самый день, когда из Сибири прибыл третий и уже последний поезд с колонистами, во Владивосток пришел пароход из Портленда с долгожданными почтой и грузом. Их ждет не только детская колония, но и вновь открытый госпиталь и многочисленные питательные пункты.

Поднимаясь по трапу, Аллен вспомнил, как прошлой осенью сам приехал во Владивосток на борту «Шиньо Мару». Тогда он отправился в Россию, чтобы написать несколько репортажей. И не сомневался, что вернется на Гавайи через два‑три месяца. Но вот отшумели зимние метели, сошел с весенними ручьями снег, потускнела буйная летняя зелень… Пришла осень. Неужели почти год, как он здесь?

Тогда его встречал Рудольф Тойслер и первым делом спросил о прибывшем грузе. Все повторяется. Теперь уже Райли поднимается по штормтрапу с тем же вопросом к капитану.

Капитан оказался дородным мужчиной с двойным подбородком и заметным брюшком. В его облике ничто не говорило о том, что перед вами морской волк. Аллен хорошо знал, что однообразие и монотонность морской жизни требуют выхода. Одни это делают на берегу, по приходе судна в порт. Другие стараются заполнить время каким‑либо увлечением между вахтами.

Вскоре Аллен убедился, что для капитана Робинса таким увлечением является чревоугодие. Только они познакомились, только задали друг другу первые свои вопросы, как в каюте появился стюард с подносом. Но это была лишь прелюдия. Напитки и закуски, а затем и горячие блюда пошли как по конвейеру. Лишь два часа спустя, пошатываясь от сверхобильной трапезы, они поднялись на палубу.

– Капитан, ради чего вы устроили это пиршество? Неужто в мою честь? – спросил Аллен.

– Разумеется, нет. Ведь я не знал о вашем приходе.

– Вы хотите сказать, что это был обычный, иначе говоря, рядовой обед?

– Разумеется. Почему бы не устраивать себе маленькие радости ежедневно? Поститься – это никогда не было моим правилом. Я люблю людей с хорошим аппетитом. А от голодных, знаете ли, бывают всяческие неприятности. Иногда даже революции.

– Но ведь и неумеренность в застолье имеет свои недостатки. Некоторые даже видят в чревоугодии порок, – заметил Аллен.

Прежде чем ответить, капитан Робинс покачал головой.

– В известной мере вы правы. Конечно, бывают крайности. Но мне куда симпатичнее чревоугодники Рабле, чем астенические лицемеры с вечно постными лицами и ссохшимися от воздержания желудками. Как правило, это мрачные брюзги, патологические завистники, неискренние и тем опасные. Вижу, вас смущает некоторое отсутствие у меня талии?

Аллен отвел глаза от сытого брюшка капитана.

– И в этом тоже больше достоинств, чем кажущихся эстетических потерь, – сказал Робинс. – Действительно, в молодости меня очень расстраивала моя полнота. Но привык и притерпелся. А теперь, не приведи Господь, случится беда, – мой животик окажется в море надежнее спасательного жилета. – Робинс с таким юмором, удовольствием и даже пафосом говорил на эту, видимо излюбленную им, тему, что Аллен невольно рассмеялся.

– Да у вас целая философия! И мне трудно ее оспорить. Хотя, – он погасил улыбку, – видит Бог, очень многие люди в этой несчастной стране, где мы с вами сейчас находимся, постятся не по своей воле или прихоти. Особенно горько думать о голодных детях.

– Я знаю. Я читал об этом в газетах.

Они подошли к носовому трюму.

– Мне сообщили, – сказал Робинс, – что все места у береговых причалов заняты. Будем разгружаться на рейде.

– Это хорошо или плохо?

– И то и другое… Конечно, у пирса куда лучше. Зато трудно уследить за командой. Город действует на моих кочегаров и матросов возбуждающе. А на рейде они будут работать как черти, чтобы разгрузиться как можно скорее и отправиться на берег. Думаю, запасы спиртного в вашем порту изрядно поубавятся.

– Описание портовых кабаков стало общим местом морских рассказов, – заметил Аллен. – Недавно в одной книге я прочел слова, которые мне много объяснили. Вот их смысл. Если вы увидите на берегу моряка, а он не совсем трезвый, то не спешите его осуждать. У вас, пока он постился, были дни праздничные и воскресные, было множество событий, когда вы поднимали бокал. Для него же все это сложилось в единый праздник стоянки в порту.

– Истинная правда, – согласился Робинс. – Судно, по своей сути, добровольная тюрьма. Хотите, я вам прочту об этом стихи?

– А кто их автор?

– Я.

– Вы?

– Да, не удивляйтесь. При моей внешности в это трудно поверить. Но чем только не станешь заниматься, если сидишь в каюте один, если за иллюминатором море и только море, а до берега тысячи миль. За грубой внешностью и крепкими словечками не каждый способен распознать нежную тоскующую душу. Но поверьте на слово, среди нас, моряков, немало поэтов и художников.

Робинс чуть помолчал и добавил:

– И еще философов.

Аллен не знал, что сказать. Он был журналистом и был привычен к непредсказуемости и переменам в разговоре. Тем не менее Робинс удивил его неожиданным своим откровением.

Сам же Робинс, кажется, был смущен. Должность капитана постоянно вынуждала его быть сдержанным. И вот надо же! Раскис, разоткровенничался… Что‑то в этом молодом человеке располагало к исповеди. А нет ли у него духовного сана?

– Вы мне обещали прочесть свои стихи, – напомнил Аллен.

– Может, сами прочтете? На досуге. У меня есть копия.

– Спасибо. Но я хочу услышать хоть несколько строчек. Мы стоим на палубе парохода. Вы капитан этого парохода. Кто же прочтет их лучше вас?!

– Ну, если несколько строк…

Робинс набрал полную грудь воздуха, как это делает певец, который собирается взять высокую ноту:

– Так тому и быть.

Четыре квадрата уюта –

Стол, койка, светильник, рундук.

В четыре квадрата каюты

Я вписан, как в замкнутый круг.

От планшира и до уреза

Соленой японской воды

Закован собою в железо

От радости и от беды…

Больше он читать не стал. И чтобы побороть смущение, тут же начал давать распоряжения боцману. Лицо его вновь приняло суровое выражение. Как и подобает капитану. А не стихотворцу.

Теперь Аллен видел перед собой совсем другого человека. С цепким и твердым взглядом, решительным голосом и жесткими движениями. Даже брюшко стало менее заметным под форменной курткой и положительно обозначило деловую солидность и уверенность.

Только сейчас Аллен заметил, что судно, пересекавшее океан, сияет свежестью окрашенных бортов и надстройки. Лебедки на носу и корме, шлюпки ботдека зачехлены зеленым брезентом и увязаны тросами. На влажной палубе во всем царил порядок. Команды капитана выполнялись без суеты, но споро.

Райли Аллену, любившему порядок и аккуратному даже в мелочах, все больше нравились капитан и его судно.

– Скажите откровенно, – вывел его из задумчивости Робинс, – ведь вы поднялись на борт не только затем, чтобы справиться о грузе? Это мог сделать любой из ваших подчиненных. Какие еще проблемы вас волнуют?

– Вы угадали, капитан. Хотя надеюсь, что моя просьба не будет для вас чрезмерно обременительной. Хочу попросить взять на обратном пути в Штаты почту.

– И только? Ну, думаю, моему пароходу по силам справиться с таким грузом.

– Но писем много.

– Как много?

– Тысяча, а может, и две.

– Действительно немало. Кто же это так много пишет?

– Дети. Русские дети. Вот уже пятнадцать месяцев они не видели своих родителей. Нет нужды говорить, как ждут в далеком Петрограде каждую весточку. В Сиэтле вас встретят. Вы должны будете передать почту из рук в руки. А потом…

– Да, да. Я понимаю. Они, эти письма, должны попасть в Россию… Мистер Аллен, вы меня заинтриговали. Учтите, я не только люблю вкусно поесть, но еще и невероятно любопытен. Какие тайны связаны с этими письмами?

– Ровным счетом никакие. Но для человека, как вы о себе сказали, любознательного – это удивительная история, сравнимая, может быть, с десятком авантюрных сюжетов. И при этом совершенно невыдуманная. Трагическая и романтическая, порой печальная, порой озорная…

Капитан Робинс ни единым словом не прервал своего гостя. Рассказ об одиссее петроградских детей захватил его не меньше, чем Ханну Кемпбелл три недели тому назад. А ведь бывалого моряка не так‑то просто чем‑либо удивить.

– Так вы говорите, они сейчас находятся на острове Русском?

– Да. Именно там.

– Но ведь это совсем рядом.

Капитан послал проходившего мимо матроса на ходовой мостик, и вскоре тот вернулся с биноклем.

– Я их вижу! – воскликнул Робинс с таким выражением лица, будто разглядел аборигенов на только что открытом острове.

– Да, я их вижу, – повторил капитан. – Но я их хочу видеть не только в бинокль.

Моряки – самые решительные на свете люди. Вскоре с парохода спустили две шлюпки. Обе они до краев были заполнены подарками, так что гребцы едва могли вытянуть ноги. Капитан держал на коленях коробку с почтовыми конвертами. Аллен – другую, с писчей бумагой.

Когда до острова оставалось не больше сотни метров, капитан Робинс сказал пророческие слова, которые Райли Аллен потом часто вспоминал:

– Вот увидите, дорога этих детей домой будет лежать через Тихий океан. Другого пути нет…