Глава вторая. Полковник Мунро

– Дорогой Моклер, – обратился ко мне инженер Банкс, – что же вы ни слова не говорите о вашем путешествии! Можно подумать, вы все еще в Париже! Ну, как ваше мнение об Индии?

– Об Индии, – ответил я, – можно сказать что‑нибудь верное, по меньшей мере взглянув на нее.

– Вот тебе и раз! – воскликнул инженер. – Что же вы делали, позвольте вас спросить, проездом от Бомбея до Калькутты? Вы ослепли, что ли?

– Положим, не ослеп – мой милый Банкс, но во все время переезда находился в каком‑то одурении.

– Одурении?

– Именно. Меня ослепили дым, пыль, а более всего быстрота путешествия. Я далек от порицания железных дорог, так как сооружение их – ваша профессия, милый Банкс, но забиться в угол вагона, не иметь поля зрения шире оконного стекла, нестись день и ночь со средней быстротой десяти миль в час, то летя по виадукам в обществе орлов и коршунов или спускаясь в туннели в сотоварищество крыс и полевых мышей, останавливаться только на станциях, как две капли воды похожих одна на другую, видеть в городах лишь стены да шпили минаретов, нестись среди оглушительного пыхтения локомотива, свиста паровика, визга рельсов и стона колес, неужели все это можно назвать путешествием!?

– Ответьте‑ка, Банкс, если сумеете! – воскликнул капитан Год. – А вы что скажете, полковник?

Полковник, к которому относился вопрос капитана Ф. Года, наклонив слегка голову, ограничился следующими словами:

– Мне любопытно послушать, что ответит на это господину Моклеру наш гость.

– Меня это вовсе не удивляет, – ответил Банкс. – И я признаюсь, что господин Моклер прав во всех отношениях.

– Если так, – воскликнул капитан Год, – к чему же вы строите железные дороги?!

– Чтобы доставить вам, капитан, возможность переноситься из Калькутты в Бомбей в шестьдесят часов, если вы спешите.

– Я никуда и никогда не спешу.

– Если так, путешествуйте по Грейт‑Транк‑Роуд, отправляйтесь по ней, и вдобавок отправляйтесь пешком.

– Я это и намерен сделать.

– Когда?

– Когда полковник согласится сопутствовать мне в маленькой прогулке по полуострову, миль в восемьсот или девятьсот.

Полковник удовольствовался слабой улыбкой и снова погрузился в одну из тех продолжительных дум, из которых лучшим друзьям, в том числе инженеру Банксу и капитану Году, с трудом удавалось выводить его иногда.

Я только месяц как приехал в Индию и благодаря тому, что ехал по дороге Грейт‑Индиан‑Пенинсубар, ровно ничего не видел. У меня созрел план отправиться сначала в северную часть полуострова, за Ганг, с целью осмотреть главные города, увидеть все достопримечательные здания и посвятить на эту экскурсию все время, какое потребуется на то, чтобы познакомиться со страной.

С инженером Банксом я был знаком еще в Париже. Мы уже несколько лет с ним большие приятели, и более тесное сближение могло только скрепить старую дружбу. Я обещал заехать к нему в Калькутту, как только окончание работ на строившейся дороге Синд‑Пенджаб‑Дели позволит ему искать отдыха в трудах паломничества по Индии. С каким восторгом было принято мое предложение, считаю лишним пояснить. Пуститься в путь мы должны были через несколько недель, как только наступит благоприятное к тому время года.

По приезде моем в Калькутту в марте 1867 года Банкс познакомил меня с одним из своих товарищей, честным и добрым малым, капитаном Годом; затем представил меня другому своему приятелю, Мунро, у которого мы и проводили только что упомянутый вечер.

Полковник, человек лет сорока семи, занимал в европейском квартале дом, стоявший в стороне от движений, отличающих как коммерческий, так и чернорабочий город, на какие, в сущности, распадается индийская столица. Этому кварталу присваивается иногда имя «квартала дворцов», и действительно, в последних там нет недостатка, если считать дворцом здание, отвечающее этому понятию своим портиком, колоннами и террасами. Калькутта представляет пестрое собрание всех архитектурных стилей, эксплуатируемых обыкновенно англичанами для украшения всех своих городов в обоих полушариях.

Что касается жилища полковника в частности, то это был бенгало во всей его неприкосновенной простоте. Одноэтажный дом на кирпичном фундаменте увенчивался остроконечной пирамидальной крышей; вокруг него шла веранда или, по местному названию, «варан‑ча», поддерживаемая легкой колоннадой. По сторонам находились кухни, сараи, службы, образуя флигели главного строения. Все они помещались в саду с великолепными деревьями, а сад, в свою очередь, был окружен низенькой каменной оградой.

Дом полковника носил признаки благосостояния его хозяина. Многочисленная прислуга соответствовала требованиям англо‑индийского домашнего обихода. Мебель, утварь, помещение – все было заведено обстоятельно и содержалось в строгом порядке. Видно было, что рука заботливой женщины участвовала в предварительном устройстве этого хозяйства, и в тоже время ощущалось отсутствие этой женщины.

Руководство над слугами и порядком было предоставлено полковником в полное распоряжение одного из его бывших сослуживцев, шотландца – «кондуктора» королевской армии сержанта Мак‑Нейля, человека, делившего все его индостанские походы и принадлежащего к разряду людей, золотое сердце которых, привязавшись к кому‑нибудь безраздельно, бьется вечно для одного избранника, словно переместившись в его собственную грудь.

Мак‑Нейлю было сорок пять лет; это был высокий, крепкий мужчина, носивший бороду и усы, по обычаю горных шотландцев. По манерам и традиционному костюму он остался душой и телом «гайлэндером», хотя и покинул военную службу одновременно с полковником Мунро. Оба вышли в отставку в 1860 году.

Но вместо того, чтобы вернуться в недра старых, прадедовских кланов, оба остались в Индии и зажили в Калькутте в полном уединении. Это обстоятельство заслуживает некоторых пояснений.

Знакомя меня с полковником Мунро, Банкс сделал одно предостережение.

– Не делайте никаких намеков на восстание сипаев, – сказал он мне, – и особенно не произносите никогда имени Нана Сахиба.

Полковник Эдвард Мунро принадлежал к древней шотландской фамилии, предки которой фигурируют в истории Соединенного королевства. К числу последних надо причислить сэра Генри Мунро, возглавлявшего бенгальскую армию в 1760 году и на долю которого как раз выпало усмирение сипаев, повторивших мятеж ровно через сто лет. Майор Мунро укрощал возмущение с беспощадной энергией и однажды не поколебался даже перед приказанием привязать двадцать пять человек к пушечным дулам – не поколебался перед исполнением этой отвратительной казни, возобновлявшейся часто в восстание 1857 года и изобретателем которой, может быть, был предок полковника.

В эпоху последнего восстания сипаев полковник Мунро командовал 93‑м пехотным шотландским полком королевской армии; он сделал почти весь поход под начальством сэра Джеймса Утрама, одного из героев этой войны, провозглашенного «Баярдом индийской армии».

Затем Мунро участвовал и во втором индостанском походе под предводительством Колина Кэмпбелла, а также и в осаде Лакнау и с Утрамом расстался только тогда, когда последний был сделан членом индийского совета в Калькутте.

В 1858 году полковник Эдвард Мунро был пожалован командиром индийского ордена «The Itar of India», получил титул баронета, и жена его приобрела бы право называться леди Мунро[1], если бы эта несчастная женщина не погибла ранее, в жестокую резню в Канпуре 27 июня 1857 года под личным наблюдением и по приказанию самого Нана Сахиба.

Леди Мунро – друзья полковника никогда не называли ее иначе – была любима мужем до обожания. Во время катастрофы ей было двадцать семь лет. Мисс Орр и Джексон, почти сверхъестественно уцелевшие после взятия Лакнау, пережили своих мужей и отцов, но даже и останки леди Мунро, брошенные вместе с другими трупами в колодец Канпура, не могли быть отысканы и почтены христианским погребением.

Тогда у сэра Эдварда Мунро сохранилось одно желание, одна мысль – поймать Нана Сахиба, против которого английское правительство вело повсеместные розыски, и утолить над ним жажду мести. Сержант Мак‑Нейль сопутствовал ему всюду. Эти два человека, жившие одной мыслью, бросались во все стороны, выслеживая добычу, но усилия их, равно как и все старания англо‑индийской полиции, остались безуспешными. Впрочем, в то время по всей Индии разнесся слух о смерти Нана Сахиба, и удерживался на этот раз с такой настойчивостью, что никто не сомневался в его справедливости.

Сэр Эдвард Мунро и Мак‑Нейль вернулись в Калькутту и поселились в уединенном домике, только что нами упомянутом. Не читая ни книг, ни газет, которые могли бы ему напомнить кровавые события восстания, полковник вел в своем бенгало совершенно бесцельное существование. Мысли о потерянной жене не покидали его; казалось, само время не имело над ним власти.

Прибавим, что молва о появлении Нана Сахиба в Бомбейском президентстве, возникшая за несколько дней перед тем, не дошла до полковника. И это было счастьем, так как в противном случае он не усидел в стенах своего бенгало.

Вот те подробности, которые передал мне Банкс; вот те причины, по которым следовало избегать упоминания о восстании сипаев, а главным образом о вожде Нана Сахибе.

Только двое друзей, друзей испытанных и неизменных в горе и радости, усердно посещали дом полковника, – то были инженер Банкс и капитан Год.

Банкс, как я уже сказал только что, окончил работы, порученные ему при постройке большой железнодорожной линии «Great Indian Peninsubar». Это был человек лет сорока пяти, в полном цвете сил. Банкс должен был принять деятельное участие в сооружении Мадрасской ветви, предназначенной для соединения Аравийского залива с Бенгальским, но работы должны были начаться не раньше чем через год; вот почему он и жил в Калькутте, занимаясь различными проектами по механической части. Все свободное от занятий время он посвящал полковнику, все вечера проводил на веранде бенгало в обществе сэра Эдварда Мунро и капитана Года, получившего в это время шестимесячный отпуск.

Год служил во 2‑м эскадроне карабинеров королевской армии и участвовал в походе 1857–1858 гг., начавшемся под предводительством Колина Кэмпбелла в Уде и Рохилкенде, затем под началом сэра Генри Роза в Центральной Индии и продолжавшемся до взятия Гвалиара.

Капитан Год, воспитанный в суровой школе индостанской военной жизни, считался одним из самых уважаемых членов Мадрасского клуба. Это был молодой человек лет тридцати, с рыжевато‑белокурыми бородой и волосами. Если бы он был уроженец самой Индии, и то едва ли бы был более чистокровным индусом в душе. В его глазах Индия была первенствующей страной в мире, землей обетованной, единственным уголком земного шара, где можно жить порядочному человеку. Действительно, он находил в Индии все способное удовлетворить его вкусам.

Солдат по темпераменту, он встречал тут постоянные случаи подраться. Страстный охотник, он попал в страну, где природа как бы преднамеренно собрала полную коллекцию хищных животных и всевозможную дичь обоих полушарий. Любитель взбираться на горы, к его услугам была под рукой цепь величественных Тибетских гор, включающая в свои отроги высочайшие вершины в мире. Неутомимый путешественник, кто мог помешать ему проникнуть в до сих пор еще не изведанный край, в бесконечные пространства Гималайской границы? Бесстрашный наездник, мог ли он пожаловаться на недостаток скаковых ристалищ в Индии, заменявших ему с лихвой ипподромы.

Почти во всем Банкс и он сходились во мнениях. Но инженер в качестве убежденного механика мало интересовался скаковыми подвигами Гладиаторов и Дочерей Эфира.

Так, однажды во время спора по этому поводу Банкс заметил, что конские скачки могут быть интересны при одном известном условии.

– При каком же? – поинтересовался Год.

– А вот при каком, – ответил ему с серьезным видом Банкс, – чтобы наездник, приехавший последним, был расстрелян у призового столба, на месте.

– Верная мысль, – протянул капитан Год.

Без сомнения, он не поколебался бы немедленно принять участие в скачке при подобных условиях.

Таковы были постоянные посетители сэра Эдварда Мунро. Полковник любил слушать их разговоры на всевозможные темы, и иногда их вечные споры вызывали на его губах нечто похожее на улыбку.

Общим желанием обоих друзей было подбить полковника на какое‑нибудь путешествие, которое могло бы его развлечь. Много раз они предлагали ему прокатиться на север полуострова и провести несколько месяцев в окрестностях «Санториума», куда богатая часть англо‑индийского общества стекается преимущественно во время сильной жары. Но до сих пор все их попытки не имели успеха: полковник не поддавался.

Мы предчувствовали, что он откажется и от того путешествия, которое собирались предпринять мы с Банксом. В тот вечер, как было уже сказано выше, капитан Год задумал экскурсию в Северную Индию пешком. Банкс не любил верховой езды так же сильно, как Год ненавидел железную дорогу.

Начался спор. Конечно, можно было прийти к соглашению, предприняв поездку в экипаже или паланкине с остановками по собственному усмотрению, что довольно удобно при хороших почтовых дорогах Индостана.

– И не говорите мне о ваших повозках, запряженных волами или горбатыми зебу! – воскликнул Банкс. – Без нас вы все еще держались бы этих допотопных способов передвижения, забракованных пятьсот лет тому назад Европой.

– Однако вы привередник, Банкс! – весело заметил Год. – Между тем почтовая езда стоит ваших блестящих вагонов и железных коней! Превосходные белые волы чудесно домчали бы нас галопом, их меняют на почтовых станциях каждые две мили.

– Да, но каково трястись в этих лодках, поставленных на четыре колеса и где вас укачивает не хуже, чем рыбака на его челноке в бурю.

– Ну хорошо, оставим телегу, Банкс, – согласился капитан Год. – У нас есть еще в запасе экипажи с упряжкой, тройкой и четверкой, которые скоростью могут потягаться с вашими «поездами», заслуживающими по справедливости названия «похоронных поездов». Говоря, однако, по совести, я предпочел бы паланкин…

– Ваши паланкины, капитан Год, это уж и впрямь гробы, в шесть футов длины и четыре ширины, где приходится лежать вытянувшись, как мертвецу!

– Согласен, Банкс, зато уж ни тряски, ни ухабов там нет; можно читать, писать, спать вволю без насильственных пробуждений на каждой станции. Наняв четверых или шестерых носильщиков, мили четыре с половиной в час проедешь непременно, по крайней мере не рискуешь, как с вашими проклятыми экспрессами, доехать раньше, чем успеешь выехать… Конечно, в том случае, если посчастливится доехать благополучно до места!

– Лучше всего, как я вижу, по‑вашему, найти средство путешествовать прямо в своем доме.

– Путешествовать наподобие улитки! – рассмеялся Банкс.

– Друг мой, – ответил я, – улитка, которая могла бы по собственному желанию расставаться со своей раковиной и снова уходить в нее, не была бы уж очень жалким существом! Путешествовать в своем передвижном доме будет, вероятно, последним словом прогресса в выборе способов передвижения.

– Может быть, – вмешался в разговор полковник Мунро. – Передвигаться, не покидая своего угла, возить с собой свой очаг, все воспоминания, составляющие его, меняя только горизонт, разнообразя кругозор, атмосферу и климат, не нарушая обычного строя заведенной жизни. Это, может быть, со временем и достигнется.

– Конец тогда бенгало, предназначенным для путников! – ответил капитан Год. – Пропадут тогда бенгало, где приходится желать так многого по части комфорта и где нельзя остановиться без разрешения местных властей.

– Да, конец тогда злополучным гостиницам, где вас терзают на все манеры нравственно и физически, – заметил я не без некоторой справедливости.

– Нужен просто фургон странствующих акробатов, только, понятно, фургон усовершенствованный! – вскричал капитан Год. – Вот идеал! Останавливайся тогда где хочешь, трогайся в путь когда угодно, едешь, если любишь глазеть, несись вскачь, если того просит душа! И это все не расставаясь со своей спальней, гостиной, комнатой для курения и, что еще важнее, с кухней и поваром. Вот это настоящий прогресс, друг Банкс! Это будет чище ваших пресловутых железных дорог. Осмельтесь‑ка опровергнуть меня, почтеннейший инженер, ну опровергните же, сделайте одолжение.

– Видите, мой друг, Год, – ответил Банкс, – я был бы готов вполне согласиться с вами, если бы…

– В чем дело?

– …если бы ваше стремление к прогрессу круто не останавливалось на пути.

– Да разве есть куда идти еще дальше?

– Судите сами. Вы находите, что передвижной дом был бы предпочтительней вагона, предпочтительней даже гостиного или спального вагона наших железных дорог. И вы совершенно правы, капитан, когда дело касается человека, располагающего свободным временем и путешествующего ради удовольствия, а не по делу. Кажется, никто из нас против этого возражать не будет?

– Никто, – отозвался я за все общество. Полковник Мунро кивнул в знак согласия.

– Решено, – сказал Банкс. – И прекрасно. А теперь я стану продолжать. Положим, вы обращаетесь к каретнику, который в то же время соображает по строительной части, и он сооружает вам подвижной дом. Дом готов, выстроен прочно, распланирован удобно – словом, отвечает всем требованиям любителя комфорта. Он не слишком высок, во избежание падения; не особенно широк, чтобы иметь проезд по всем дорогам; он искусно поставлен на колеса с расчетом уменьшить тряску. Словом, это совершенство! Предположим еще, что дом сделан по заказу полковника, который предлагает нам свое гостеприимство. Если угодно, мы едем на север Индии и отправляемся как улитки, но улитки, не прикрепленные к своей раковине… Все готово к отъезду. Ничто не забыто, даже повар и кухня, столь милые сердцу капитана. День отъезда наступает. Вперед! Но кто же повезет ваш передвижной дом, скажите‑ка, мой друг?

– Кто? – воскликнул капитан Год. – Да кто угодно: мулы, ослы, лошади, волы!..

– Вы их будете впрягать, вероятно, десятками? – поинтересовался Банкс.

– Тогда слоны! – возразил капитан Год. – Это будет красиво и величественно! Дом, запряженный выдрессированными гордыми слонами, бегущими аллюром лучших рысаков в мире!

– Как бы это было чудесно, капитан!

– Это будет напоминать путешествие раджи, инженер.

– Да, но…

– Опять вы с вашим «но»… у вас всюду оно отыщется.

– И заметьте, на этот раз мое «но» чрезвычайно веско.

– Ах уж эти мне инженеры! Они только и годны на то, чтобы везде отыскивать затруднения.

– И устранять их, когда представится возможность.

– Так устраняйте же их скорее, мой милейший друг.

– Устраню и сейчас же объясню вам, каким путем. Милый мой Мунро, все двигатели, перечисленные капитаном, везут, тащат тяжесть, но в то же время утомляются. Они своевольны, упрямы, а главная беда в том – они едят. Между тем может явиться недостаток в фураже, так как, согласитесь, нельзя же прихватить с собой в дорогу несколько десятин луга. И вот упряжные животные ваши слабеют, утомляются, падают, околевают по пути. Передвижной дом уже не катится, а стоит себе на месте, как тот бенгало, в котором мы имеем удовольствие вести настоящую беседу. Из всего сказанного следует, что передвижной дом сделается практически полезным только с того дня, когда он превратится в паровой дом…

– …способный бежать исключительно по рельсам, – сказал капитан, пожимая плечами.

– Нет, по любой дороге, – ответил инженер, – а везти его будет усовершенствованный локомотив.

– Браво! Браво! – воскликнул капитан. – С той минуты, как ваш дом можно будет направлять куда душе угодно, не следуя вашим деспотическим линиям, я подаю голос за него.

– Но, – заметил я, – если мулы, ослы, лошади, волы и слоны требуют пищи, то и паровик ест не меньше. За недостатком топлива он тоже может остановиться на дороге.

– Паровая лошадь, – ответил Банкс, – по силе равняется трем или четырем живым лошадям, и сила эта может быть еще увеличена. Паровая лошадь не знает ни усталости, ни болезней; во всякую погоду, под лучами палящего солнца, под дождем или снегом она будет идти одинаково, без утомления. Она не боится хищных зверей, змей, слепней и других насекомых; для поощрения ее не нужно ни бича погонщика волов, ни кнута кучера. Отдых ей не нужен, точно так же, как и сон. Паровая лошадь, созданная руками людей, совершеннее всех остальных упряжных животных, доставшихся человеку Провидением. Небольшое количество масла или сала, немножко дров или угля – вот что ей требуется для питания. Вам известно, друзья, на Индийском полуострове в чем другом может быть недостаток, но уж никоим образом в лесах, которые вдобавок составляют общую собственность.

– Верно сказано! – отозвался капитан Год. – Ура! Паровая лошадь! Я отсюда уже вижу передвижной дом инженера Банкса, который путешествует по большим дорогам Индии, проникает по тростниковым зарослям в тенистые леса, углубляется в места, заселенные львами, тиграми, пантерами и барсами. А нас самих вижу под сенями крепких стен, нагромождающих целые гекатомбы диких зверей, затмевая нашими подвигами славу всех Немвродов, Андерсенов, Жерардо Петрюгуэ и Шассинов. Ах, Банкс! У меня даже слюнки потекли, и вы заставляете меня пожалеть, что я не родился пятьюдесятью годами позже!

– Почему, капитан?

– Через каких‑нибудь пятьдесят лет мечта ваша осуществится и паровой дом будет создан.

– Он создан, – просто ответил Банкс. – Создан! Да кто же его творец, изобретатель, уж не вы ли?

– Да, я. И правду сказать, боюсь только одного: он превзойдет ваши ожидания.

– Так едем же, едем скорее! – воскликнул капитан Год, вскакивая с места, как будто готовый пуститься в путь сейчас же.

Инженер успокоил его жестом, затем, перейдя на более серьезный тон, обратился к сэру Эдварду Мунро.

– Эдвард, – сказал он, – если я предоставлю в твое распоряжение передвижной дом ровно через месяц и скажу тебе: «Вот твоя комната, которая может переноситься всюду, куда ты только пожелаешь, вот твои друзья – Моклер, капитан Год и я, желающие ехать с тобой на север Индии, ответишь ли ты мне тогда: „Едем, Банкс, едем, и Господь путешествующих да благословит наш путь!“»

– Я скажу «да», друзья мои, – ответил полковник Мунро после минутного раздумья. – Банкс, позволь отдать в твое распоряжение все нужные для этого предприятия деньги. Сдержи только слово, приведи нам твой идеальный паровой дом, который превзойдет мечты Года, и мы объедем тогда Индию вдоль и поперек.

– Ура! Ура! – вскричал капитан Год. – Горе вам, дикие звери на непальской границе.

В эту минуту сержант Мак‑Нейль, привлеченный возгласами капитана, появился на пороге комнаты.

– Мак‑Нейль, – обратился к нему полковник Мунро, – через месяц мы едем путешествовать в Северную Индию. Хочешь ехать с нами?

– Разумеется, полковник, раз вы хотите ехать, – отвечал Мак‑Нейль.

Date: 2015-11-13; view: 324; Нарушение авторских прав