Миропонимание на грани первобытного и древнего обществ

События эпохи ранней древности трудно понять, если хотя бы приблизительно не представить себе, как мыслили и чувствовали древние, что они думали о мире и о самих себе.

К сожалению, проникнуть в духовный мир этой глубокой древности очень трудно, почти невозможно. Очень медленно, по крохам становятся нам известны памятники древней литературы и искусства; откопанные храмы немы; изображения неясны. Но даже если бы древние литература и искусство были поняты полностью, то ведь памятники их - лишь то, что случайно сохранили нам грамотеи и искусники того времени; это далеко не все, что думали и чувствовали тогдашние люди. Памятниками глубокой древности являются также и устные мифы, сказки, песни, поговорки. Но они дошли до нас через тысячелетия, быть может сильно искаженные позднейшими переделками. Во всяком случае, современные сказители, с которыми имеют дело этнографы, сами не знают и не могут нам рассказать, что именно хотели выразить своим творчеством древние люди. Гипотезы же, сложенные по этому поводу учеными, как правило, отвергаются носителями еще живых древних мифов - людьми племен Африки, Австралии, Полинезии и т.д.

Есть, пожалуй, одно объективное средство, с помощью которого можно проникнуть в механизм мышления людей первобытности в ранней древности - это изучение языка. Язык выражает категории мышления, и, исследуя, как построены наиболее архаичные языки, какие приемы они используют для того, чтобы выразить отношения человека к миру и его явлениям, можно обнаружить некоторые механизмы самого тогдашнего мышления.

Исходя из сопоставления структуры древнейших слоев дошедших до нас языков со структурой древнейших мифов, представляется наиболее правдоподобной следующая гипотеза о мышлении и миропонимании первобытных людей.

Самым трудным для них было воспринимать и выражать абстрактные понятия. Но так как никакое суждение невозможно без известного обобщения, то это обобщение достигалось путем создания чувственно-наглядных ассоциаций (сопоставлений). Например, дабы выразить мысль, будто небо представляет собой свод или кровлю, опирающуюся на четыре точки горизонта, и одновременно оно - нечто такое, что каждый день рождает солнце, а также звезды и луну, и в то же время и нечто такое, по чему солнце ежедневно движется из конца в конец, можно было сказать, что небо - корова на четырех ногах; женщина, рожающая солнце, и река, по которой плывет солнце. Это достаточно выражало мысль, которую надо было передать, и никто не задавался вопросом, каким образом небо может быть одновременно коровой, женщиной и рекой, ибо все ясно чувствовали, что это - аллегория, а на самом деле небо - не корова, не женщина и не река. Но в силу той же неразвитости абстрактных понятий не существовало также и понятий "сравнение", "метафора", "аллегория" и всего необходимого для того, чтобы выразить, что небо - не корова, не женщина и не река. Сравнение, иносказание, само наименование предмета или явления воспринимались как нечто вещественное, например, имя - как вещественная часть именуемого. Поэтому не нужно удивляться, что, даже не отождествляя небо с реальной коровой или реальной женщиной, древний человек мог приносить небу жертвоприношения и как божественной корове, и как женщине (богине).

Ибо всякие касающиеся человека закономерные и целенаправленные (либо мнимо целенаправленные) явления мира, всякие явления, имеющие неизвестную и несомненную причину, мыслились и чувствовались как вызванные разумной волей. На опыте наблюдать связь между причиной и следствием человек мог, в сущности, почти исключительно в пределах своей собственной деятельности, а поэтому, причину чувственно представлял себе, как акт воли. Тем самым за всяким явлением мира мыслилось разумное движущее им существо, которое следует умилостивлять в свою пользу. Это существо, или божество, мыслилось не духовным (ибо нематериальный дух - это тоже абстракция, для словесного выражения которой, и следовательно, и для воображения которой не было средств), а материальным. Оно могло отличаться от человека могуществом, злобностью - чем угодно, но не духовностью.

Божество не отличалось от человека также и бессмертностью, потому что человек не имел средств чувственно или словесно представлять себе смерть как небытие. Умерший был для него перешедшим из жизни здесь в жизнь где-то в другом месте; точно так же и родившийся был перешедшим из жизни где-то в другом месте в жизнь здесь. Еще одним переходом из одного бытия в другое был переход из детства: мальчика - в полноправные воины, девочки - в девушки брачного возраста; такой переход часто сопровождался обрядом инициации (посвящения), включавшим испытания стойкости юноши или девушки против боли (например, путем обрезания крайней плоти, нанесения ран или ожогов), против страха и т.п., а также передачу новому поколению опыта предков, запечатленного не только в приемах труда разного рода, но и в мифах как чувственно-образном постижении предполагаемых причин и связей явлений.

Миф нельзя отделить от обряда (ритуала). Свои действия первобытный человек осмысляет так же чувственно-ассоциативно, а не абстрактно-логически, как и явления мира. Некоторые практические действия (например, технические трудовые приемы) он при этом осмысляет вполне правильно, так как действие здесь очевидно зависит от зримо проявляемой человеческой воли. Другие, ритуальные действия человека были обусловлены предположительными причинами явлений мира, заключающимися в воле божеств; божества же и их деяния воссоздавались в мифах (как мы уже видели) по ассоциациям, не имеющим строго логического характера, ассоциациям образно-эмоциональным. Неудивительно, что и воздействие на (божественные!) причины явлений оказывалось тоже ассоциативно-эмоциональным, а не логическим. Например, если имя - материальная часть божества, то называющий это имя разве не овладевает в какой-то мере самим богом? Не способствует ли половой акт с женщиной, воплощающей (как "актриса") богиню, оплодотворению самой богини, а также плодородию земли, которой эта богиня не только ведает, но которой сама и является? Обряд тем более действенен, что для первобытного человека как бы нет абстрактного физического времени. Современные люди, конечно, знают, что физическое время разворачивается равномерно, всегда в одном направлении; но в ощущении мы воспринимаем не время, а только наполняющие его события или их ожидание. Если того и другого много, кажется, что прошло много времени; если ничего не происходит, время кажется протекшим быстро. Так же ощущал время и первобытный человек - в той мере, в какой он мог соотносить его с событиями собственной жизни [3]. Трудно было определить такую точку во времени, которая не соотносилась бы ни с его жизнью, ни даже с жизнью близких предков, о которых ему еще было известно. А мифологические события, скажем рождение солнца богиней или рождение другой богиней хлебов на земле, и вовсе не имеют определенной точки во времени, к которой можно было бы их привязать, потому что солнце ведь восходит каждый день и хлеба всходят ежегодно; поэтому обряд, совершаемый сегодня, вполне может считаться воздействующим на мифологические события, происходившие некогда, во всяком случае содействующим их регулярному повторению.

В этом мифологическом мироощущении, которое нельзя еще назвать философией и неизвестно, можно ли назвать религией, присутствует и своя протоэтика: из сюжета мифа видно, что хорошо и что плохо. Однако эта протоэтика носит несколько автоматический характер: она не строится в виде логической системы; просто то, что полезно для своей общины, сотоварищей, детей, - хорошо, а так как за гранью своей общины все люди враги, то перехитрить или убить их - безусловно хорошо. А то, что плохо, большей частью магически заворожено, табуировано; сделаешь запретное - умрешь, даже не потому, что за это убьют, а от страха перед самим табу. Здесь этика неотделима от первобытной магии. Так, пролитие крови (помимо поля брани) оскверняет в силу магических свойств крови, независимо от того, благо или зло убийство; а съесть запретную пищу, или присутствовать при запретном ритуале, или сожительствовать с женщиной заметной степени родства может оказаться гораздо большим грехом, чем грех убийства, который можно снять - с помощью выкупа и очистительного обряда.

Вот с каким идейным наследием подошло человечество к грани цивилизации. Если к этому прибавить ненадежность урожаев, беззащитность против болезней и стихийных бедствий, несовершенство жилья, одежды и утвари, отсутствие гигиенических представлений, то станет ясно, насколько трудно было жить в тогдашем мире. Не нужно при этом думать, что какой-нибудь гений-одиночка был способен объяснить людям ошибочность тех или иных их воззрений и увлечь за собою: в эпоху развития, которое, с нашей точки зрения, было необычайно постепенным и медленным, вес имел только коллективный опыт предков, как раз и воплощенный в мифах и ритуалах. Успех одиночки, не последовавшего учениям предков, представлялся бы случайным или обусловленным какой-либо неучтенной магией, а потому, быть может, зловещим.

Однако едва ли следует смотреть свысока на древних людей с их мифотворчеством, в жизни сегодняшнего человечества также есть множество живучих, ни на какой логике не основанных заблуждений, предрассудков, например, в оценке чужих наций, в приметах и т.п., которые являются самыми настоящими мифами, тоже сложившимися не логическим, а эмоционально-ассоциативным путем. Многие ошибочные научные гипотезы также мало отличаются от мифов. Кроме того, мифологический в целом характер мышления первобытного человека допускал возможность вполне здравых обобщений там, где его коллективного опыта хватало для усмотрения действительных причин явлений и проверки истинности умозаключений.

Рассматривая основные черты раннего периода древней истории, мы остановились на своеобразном типе мышления людей того времени, так как иначе трудно было бы объяснить, почему в эту эпоху развития человечества такую огромную роль играли религия, храм, обряд, миф, жречество. Почему именно жречеству доставалась львиная доля впервые создавшегося прибавочного продукта? Конечно, наивно объяснение рационалистов XVIII в., да и многих антирелигиозников XX в., которые видели причину прежде всего в сознательном обмане народа жрецами. Нет сомнения, что жрецы ни в какие времена не забывали о собственных интересах и по большей части ставили их впереди интересов других верующих. Но следует учитывать, что верующими в те времена были все без малейшего исключения, и, конечно, жрецы в том числе.

Особо важная общественная роль, которую с самого начала стали играть профессиональные исполнители религиозных обрядов, объясняется прежде всего тем, что сами эти обряды рассматривались всем населением как важнейшее средство обеспечения благополучия общины. Богатства храмов первоначально были страховым фондом общины: тысячелетиями большинство земледельческого населения ело мясо только во время жертвоприношения богам.

Вспомним также о том, что складывающееся классовое общество было тогда явлением прогрессивным, способствовавшим ускоренному развитию производительных сил и повышению жизненного уровня наиболее возможного в ту эпоху числа людей, а первобытное общество, несмотря на господствующее в нем равенство людей, превращалось в отсталый строй. Между тем именно о возвращении первобытного прошлого мечтало тогда угнетенное человечество. Народные массы все еще жили мифами и обрядами, унаследованными от первобытности. Коллективный опыт предков, выраженный в этих мифах и обрядах, все еще во многом определял мировоззрение и социальную психологию людей. Это мировоззрение, независимо от политического строя каждого отдельного общества, имело авторитарный характер. Лишь во второй период древности - в Греции и в некоторых передовых обществах Востока - авторитарное мышление стало терять власть над умами; ничто не принималось на веру, каждое положение надо было доказывать. Но и тогда, когда по истечении 2500 лет истории древнего классового общества наряду с религиозным мировоззрением начали появляться научное мировоззрение и философия, философия эта была идеологией господствующего класса; широким народным массам она оставалась чужда.

Date: 2015-11-13; view: 291; Нарушение авторских прав