Последние годы жизни. Смерть

На рис. — изображение князя Владимира на сребренике III типа. Лицевая сторона.

К пятидесяти годам князь Владимир достиг, казалось, вершин славы. Его положение в Киеве было незыблемым. Окрайние земли безоговорочно признавали власть Киева. В большинстве городов, старых племенных центрах, сидели на княжении сыновья великого князя. Христианская вера постепенно распространялась по стране; строились и украшались церкви, в которые поставлялись на службу молодые священники из славян, воспитанники созданных Владимиром школ. Новые города-крепости на южных и западных границах заселялись людьми, послушными князю. Имя Владимира было известно во всем мире. После заключенного перемирия печенеги не тревожили Русь, хотя Владимир, конечно, не мог не понимать временного характера соглашения с ними. Болеслав Польский, занятый войной с Германией, также предпочитал до времени не обострять отношений с русским князем. После смерти Анны и очередной женитьбы Владимир чеканит новую монету, на которой повелевает изобразить себя не только с императорскими регалиями, но и с нимбом вокруг головы — символом святости своей власти. Западные хронисты именуют его королем, хотя сам Владимир никогда не предпринимал попытки венчаться королевской короной.

Все говорило о том, что княжение Владимира в Киеве будет и дальше протекать благополучно и безмятежно. Но увы… Как оказалось уже вскоре, последние годы жизни сулили князю немалые невзгоды и потрясения.

Русская летопись не располагает достоверными сведениями о заключительном периоде правления Владимира. К счастью, в нашем распоряжении имеется иностранное свидетельство того времени — «Хроника» немецкого епископа Титмара Мерзебургского.

Титмар был младшим современником князя Владимира. Он родился, вероятно, в 975 году и происходил из знатного саксонского рода графов Вальбек; получил образование в Магдебурге, в той же школе, где ранее обучался святой Адальберт Пражский, а одновременно с Титмаром — будущий святой Бруно Кверфуртский. В 1009 году, благодаря протекции магдебургского архиепископа, Титмар получил назначение на епископскую кафедру в Мерзебург (город на реке Заале, границе германских и славянских земель) и стал одним из приближенных короля Генриха II.

В 1012 году Титмар начал работу над «Хроникой», задуманной вначале как история мерзебургской церкви, но разросшейся затем до масштабов полной истории немецких королей из Саксонской династии (с начала X века). Титмар трудился над ней до последних дней жизни (а умер он 1 декабря 1018 года). Исключительная ценность его сочинения заключается еще и в том, что до нас дошел оригинал рукописи Титмара (правда, сильно пострадавший во время бомбардировки Дрездена в 1945 году). Сведения, сообщаемые немецким хронистом, уникальны; он проявляет исключительную эрудицию и знание событий, происходивших как в самой Германии, так и вдалеке от ее границ463.

Славянские земли привлекали особое внимание Титмара. Он знал славянский язык (поскольку должен был общаться со славянами, жившими на территориях, находившихся под юрисдикцией Мерзебургской епископии). В то время, когда он работал над своей книгой, Германия воевала с Польшей. Титмар резко враждебно относился к врагу Генриха II польскому князю Болеславу и достаточно недоброжелательно — к русскому Владимиру. (Хотя во время последнего этапа работы над «Хроникой» Русь и Германия оказались союзниками в борьбе с Польшей.) События, происходившие в самой Руси, становились известны ему в основном со слов немецких наемников, участвовавших в походе Болеслава в Киев в 1018 году, а также самих русских, пребывавших в Германии во время русской междоусобицы. О Руси эпохи Владимира рассказывается в VI, VII и VIII книгах «Хроники». Титмар работал над ними в 1014–1018 годах, то есть в основном по горячим следам событий. Таким образом, перед нами почти что современные записи весьма осведомленного и проницательного автора, прекрасно разбиравшегося в тонкостях международных отношений своего времени.

Именно «Хроника» (наряду с летописью) дает нам возможность уяснить смысл событий, происходивших в последние годы жизни князя Владимира Святославича.

Неблагоприятные для князя Владимира события начались летом 1013 года, когда Русь подверглась одновременному нападению Польши и печенегов. Этому предшествовал мир, заключенный между Польшей и Германией 24 марта, в день Святой Троицы, в городе Мерзебурге. Польский князь Болеслав лично прибыл к королю Генриху и принес ему присягу на верность, получив взамен земли по реке Лабе (Эльбе), на которые претендовал и раньше. Такие условия мира надо признать успехом польской дипломатии. Военные действия к этому времени складывались явно в пользу Польши. Фактически распался антипольский немецко-чешско-лютичский союз. К тому же Генриха занимали иные заботы. Он готовился к войне в Италии и императорской коронации в Риме[130]. Мир в Мерзебурге был выгоден ему по крайней мере как временная передышка. Более того, стремясь еще больше отвлечь внимание Болеслава от Германии и западных пограничных земель, Генрих обещал ему помощь в войне против Руси. Взамен он получил гарантии военной помощи Болеслава на период его итальянского похода.

Болеслав же использовал мир для нападения на Русь. Очевидно, его целью были Червенские города, находившиеся под контролем Киева. Еще около 999 года Болеслав завоевал Краков, столицу Малой Польши. Червенские города, некогда тяготевшие к Кракову и имевшие исключительно выгодное стратегическое положение, естественно, привлекали его пристальное внимание.

Предваряя войну с Русью, Болеслав заключил союз с печенегами (который, напомню, стал возможен после печенежской миссии епископа Бруно Кверфуртского).

«Вслед за тем, — пишет о Болеславе Титмар Мерзебургский, — он с нашей (то есть с немецкой. — А. К.) помощью напал на Русь и разорил большую часть этой страны». Однако военные действия развивались не так успешно, как хотелось бы Болеславу. В частности, оказался непрочным его союз с кочевниками. «Когда между его воинами и пришлыми печенегами случился раздор, он приказал этих последних всех перебить, хотя они и были с ним заодно», — констатирует Титмар464.

Какие меры принял князь Владимир для отражения польско-печенежской агрессии, мы не знаем. Возможно, именно дипломатические усилия русских привели к расколу в рядах их противников. Во всяком случае, поход Болеслава на Русь не увенчался успехом. Червенские города вплоть до 1018 года оставались под властью Руси.

Вероятно, между Русью и Польшей был заключен мир[131].465 Уже с осени 1013 года Болеслав стал готовиться к новой войне с Германией (она начнется в 1015 году и продолжится до 1018 года). Однако он не оставил своих прежних намерений и относительно западных русских земель. Стремясь достичь своих целей, Болеслав решил действовать более изощренным способом.

Примерно к этому времени относится бракосочетание сына (точнее, пасынка) Владимира Святополка и некой неизвестной нам по имени дочери Болеслава. К сожалению, Титмар Мерзебургский, со слов которого мы знаем об этом династическом союзе, не уточнил, когда именно — до или после русско-польской войны 1013 года — он состоялся. Большинство современных исследователей склоняется к тому, что женитьба Святополка на Болеславне стала результатом мирных соглашений, завершивших войну 1013 года466.

Этому браку суждено было сыграть важную роль в истории Руси. В своей русской политике Болеслав сделает отныне ставку на своего зятя.

Вместе с дочерью Болеслава на Русь отправился колобжегский епископ Рейнберн[132]. Этот немец-аскет пользовался известностью как проповедник и миссионер, проявлявший особое рвение в борьбе с язычниками-славянами, жившими в польском Поморье. Он разрушил языческие капища в пределах своей епархии и даже, по словам Титмара, очистил от демонов Балтийское море, почитавшееся славянами, сбросив в него «четыре камня, помазанных священным елеем и окропив его святой водой». Естественно, что деятельность Рейнберна не пришлась по душе местному населению. Колобжегская епископия, образованная в 1000 году, была упразднена около 1007 года, после выступления поморских славян против Польши, начавшегося в связи с очередной польско-немецкой войной. Ко времени бракосочетания Святополка и Болеславны Рейнберн остался без кафедры. Вероятно, он был духовником дочери Болеслава. Но, отправляя его на Русь, польский князь отводил ему несравненно большую роль.

Оказавшись в новой для себя стране, Рейнберн, наверное, продолжил проповедь христианства. Стольным городом Святополка был Туров на реке Припять. На короткое время этот город стал одним из главных политических центров Руси. В начале XI века здесь, возможно, уже существовала епископская кафедра. (Позднейшие источники датируют ее образование 1005/06 годом и называют имя первого туровского епископа — Фома467.) В это время догматические расхождения между Западной и Восточной церквями еще не ощущались так остро, как впоследствии. Для русского и греческого духовенства Рейнберн был не столько противником, сколько союзником в борьбе с язычеством. И можно думать, что по крайней мере один человек в Турове попал под исключительное влияние немецкого епископа. Этот человек — туровский князь Святополк.

Имя, данное Святополку при крещении, было Петр. Это должно было казаться символичным для Рейнберна. «Князь апостолов» Петр считался покровителем Рима и Римской церкви. Сам папский престол именовали в то время «седалищем святого Петра». Вместе с тем под особым покровительством апостола Петра находились Польша и лично польский князь Болеслав, чьи волосы еще в детстве были отосланы в Рим под защиту святого престола. Болеслав ежегодно выплачивал «дань» «святому Петру», то есть взносы в папскую казну. Рейнберн, чье посвящение в сан епископа было совершено властью римского первосвященника и чье появление на Руси было санкционировано «данником святого Петра» князем Болеславом, уже одним этим мог снискать особое расположение со стороны Святополка.

Немецкий епископ стал ключевой фигурой в хитроумной комбинации, очевидно, задуманной польским князем. По сведениям Титмара Мерзебургского, через какое-то время после свадьбы «по наущению Болеслава» Святополк вознамерился «тайно выступить» против своего отца. Заговор, однако, был раскрыт. Владимир поспешил заключить под стражу не только Святополка и его жену-польку, но и Рейнберна, которого (очевидно, не без оснований) счел организатором и вдохновителем мятежа468.

Действительно ли имел место заговор? И намеревался ли Святополк в самом деле отстранить от власти князя Владимира? Я склоняюсь к тому, чтобы дать утвердительный ответ на эти вопросы. Более того, как мне кажется, можно даже попытаться установить те скрытые мотивы, которыми руководствовались туровский князь и его покровитель в Польше в своих притязаниях на киевский престол. Но для этого придется вспомнить не вполне обычные обстоятельства появления Святополка на свет.

Напомню, что его считали «от двух отцов», поскольку его мать, некую греческую христианку, жену Ярополка, Владимир «залежал» «непраздной», то есть беременной. Согласно представлениям русских людей того времени, отцом Святополка, несомненно, был Владимир: даже усыновление вполне заменяло физическое сыновство. Но при христианском взгляде на существо брака поступок Владимира был не чем иным, как насилием и прелюбодеянием, а Святополк, так же несомненно, оказывался законным сыном одного лишь Ярополка. Но если так, то он приобретал права на киевский престол даже при жизни Владимира. И не Рейнберн ли — может быть, по указке Болеслава? — растолковывал ему это?

Подобные рассуждения отнюдь не являются досужей выдумкой, но, как ни странно, подтверждаются документально. В нашем распоряжении имеется уникальный источник — монеты самого Святополка, которые он чеканил в Киеве во время своего недолгого пребывания там в 1015–1016 годах. На этих монетах Святополк изображал себя подобным Владимиру — на княжеском престоле, с регалиями «царской» власти. Установлено, что один из экземпляров Святополковых монет был даже выполнен тем же резчиком, который вырезал формы для сребреника Владимира. На оборотной стороне монеты — так же, как и у Владимира, — родовой княжеский знак, но не Владимиров «трезубец», а «двузубец» с крестом на одном из наверший469. Этот княжеский знак, вероятно, восходит к княжескому знаку Святослава Игоревича и Ярополка Святославича. Русские князья Рюриковичи, как правило, наследовали родовой знак своего родителя, придавая ему какие-то свои дополнительные черты. Ярополк в свое время воспринял отцовский «двузубец». Свергнув брата, Владимир должен был изменить и его княжеский знак. В свою очередь, «трезубец» Владимира с незначительными дополнениями использовали его сыновья — в частности, Ярослав. Святополк сознательно отказывался от Владимирова «трезубца» и восстанавливал «двузубец» своего настоящего отца. И это свидетельство того, что сам он осознавал себя отнюдь не Владимировичем, но Ярополчичем470.

Со слов Титмара Мерзебургского мы знаем, что Святополк и его супруга находились в заточении до самой смерти Владимира, случившейся 15 июля 1015 года. В особой темнице содержался епископ Рейнберн. Он и умер в заточении.

«…Святой отец, прилежно восхваляя Господа, свершил втайне то, чего не мог открыто: по слезам его и усердной молитве, исторгнутой из кающегося сердца, как по причастии, отпущены были ему грехи высшим священником; душа его, вырвавшись из узилища тела, ликуя, перешла в свободу вечной славы», — с умилением писал Титмар. Именно эту смерть, а не заточение пасынка, ставил немецкий хронист в особую вину князю Владимиру; именно отсюда проистекает его очевидная неприязнь к киевскому князю.

Русские источники ничего не сообщают о заговоре и заточении Святополка, так же как молчат они и о его польском браке. Но о какой-то напряженности в отношениях между Владимиром и Святополком им было известно. Так, ко времени смерти Владимира Святополк оказывается не в своем Турове, а в Киеве или где-то поблизости от него471. Это может свидетельствовать либо об особой близости между отцом и сыном (как, например, в случае с Борисом, также находившемся в Киеве), либо, наоборот, о недоверии, которое Владимир питал к Святополку. Преподобный Нестор в «Чтении о Борисе и Глебе» рассказывал, что Владимир незадолго до смерти привел к себе в Киев сына Бориса, опасаясь, как бы «окаянный» Святополк «не пролил кровь праведного»472. Если эта фраза не навеяна последующей историей убийства святого Бориса, то перед нами явное свидетельство недоброжелательного отношения Владимира к Святополку, вполне согласующееся с показаниями Титмара Мерзебургского[133].

Пожалуй, можно установить и место заточения Святополка. Это город Вышгород, находившийся недалеко от Киева. Став киевским князем, Святополк с исключительным доверием отнесется к вышгородским боярам — Путше и прочим «вышгородским мужам», имена которых — Талец, Еловит, Ляшко — войдут в историю как имена окаянных злодеев, убийц святого Бориса. «Преданы ли мне всем сердцем?» — спрашивал их Святополк. «Можем свои головы сложить за тебя», — отвечали они ему473. Понятно, что такая преданность могла возникнуть лишь вследствие длительного пребывания Святополка в этом городе. Именно из Вышгорода, узнав о смерти Владимира, Святополк мог сесть на коня и «скоро дойти Киева града», как свидетельствует тот же Нестор. (Отцовская смерть автоматически освобождала Святополка из заточения, в которое он попал по воле Владимира[134].)

Святополк, очевидно, умел подходить к людям, и не только вышгородские «мужи»-злодеи полюбили его. В последние месяцы (а может быть, даже годы) жизни Владимир, вероятно, пребывал преимущественно в Берестовом, своем сельце поблизости от Киева. Как ни странно, в его конфликте со Святополком киевляне, кажется, были на стороне туровского князя. Не то чтобы они активно поддерживали его; конечно, нет — Владимир оставался их князем, и они были верны ему до самой смерти. Но вот когда Владимир умер, киевляне быстро признали власть Святополка над собой и первоначально поддержали нового князя в его борьбе с братьями (особенно с Ярославом Новгородским). Да и в ближайшем окружении Владимира, как мы увидим из дальнейшего, наверняка были сторонники Святополка.

Когда Болеслав узнал о произошедших на Руси событиях, рассказывает Титмар Мерзебургский, он «не переставал мстить чем только мог» русскому князю. И в самом деле, его гнев был неподдельным. Ведь в заточении оказались не только его зять и епископ, но и его родная дочь. В чем проявлялась эта месть, мы точно не знаем. Возможно, что нападение печенегов на Русь летом 1015 года, о котором рассказывает летописец, произошло по наущению Болеслава. Несмотря на конфликт, случившийся несколькими месяцами раньше, печенеги оставались его союзниками: об этом свидетельствуют совместные действия Болеслава и печенегов против русского князя Ярослава Владимировича в 1017 году.

Туровский мятеж и арест Святополка совпали по времени с другими, не менее драматичными событиями, разыгравшимися на севере Руси. В «Повести временных лет» под 6522 (1014) годом рассказывается следующее:

«Ярослав же был в Новгороде и, по уроку, давал Киеву две тысячи гривен из года в год, а тысячу раздавал в Новгороде гридям. И так давали все посадники новгородские, а Ярослав не захотел давать сего в Киев отцу своему. И сказал Владимир: “Требите[135]пути и мостите мосты” — ибо хотел на Ярослава войной идти, на сына своего, но разболелся»474.

Итак, новый поворот в жизни киевского князя. Еще один сын открыто выступил против него. Отказ от уплаты «урока» (оговоренной дани) был прямым вызовом Киеву и означал отвержение Ярославом отцовской власти над собой и власти Киева над Новгородом.

Пожалуй, это был первый случай в истории Руси. Прежде, борьба за княжеский престол разгоралась лишь после смерти отца. Теперь же порядок управления страной, установленный Владимиром и казавшийся столь надежным, по крайней мере при его жизни, не просто давал трещину, но по существу рушился уже на его глазах.

Считается, что родители воплощаются в своих детях; дети — и оправдание их жизни, и надежда и отрада в старости. Если так, то к концу жизни Владимир должен был ощущать себя глубоко несчастным. Напомню, что старший его сын, Вышеслав, умер раньше него. Другого своего сына, Изяслава, Владимир сам отторг от себя за преступление его матери. Изяслав также умер при жизни Владимира, а его дети, Владимировы внуки, жили уже совершенно обособленно от деда. И вот еще двое его сыновей — Святополк (ведь Владимир, несомненно, считал его своим сыном) и Ярослав — поднимают на него руку. Конечно, Владимир был разгневан. Дав волю чувствам, он немедленно начинает подготовку к войне с собственным сыном.

Приведенная выше цитата из летописи показывает, как именно начинались в то время военные действия. Даже крупнейшие города Руси еще не были связаны прочными и надежными дорогами, готовыми к продвижению больших масс людей. Прежде чем послать войско из Киева на север, требовалось расчистить лесные пути, проложить гати («мосты») в болотистой местности, подготовиться к преодолению многочисленных водных преград. В первый раз в русской истории Юг поднимался против Севера, Киев против Новгорода. Владимиру предстояло пройти вспять по тому пути, который он некогда преодолел, воюя со своим братом Ярополком. Тогда Владимир двигался с новгородцами к Киеву, теперь — с киевлянами к Новгороду. И что ожидало его на этом пути, угадать было невозможно.

Положение Владимира осложнялось тем, что Ярослав также деятельно готовился к войне с отцом. «Хотел Владимир идти на Ярослава; Ярослав же, послав за море, привел варягов, боясь отца своего», — записывал летописец уже под следующим 6523 (1015) годом475.

Ярослав в точности повторял действия своего отца, которые тот предпринял тридцать семь лет назад. Правда, Ярославу не нужно было самому бежать «за море», как это сделал некогда юный Владимир, — благо весенняя распутица давала ему достаточный запас времени. (Военные действия могли начаться лишь в самом конце весны.) Многочисленные скандинавские наемники — датчане, шведы, норвежцы — прибыли в Новгород и ожидали лишь сигнала к выступлению. Этих наемников мы встретим среди участников многочисленных войн Ярослава, начавшихся уже после смерти Владимира. Союзные отношения, в частности, будут связывать новгородского князя со шведским конунгом Олавом, на дочери которого Ингигерд (Ирине) Ярослав впоследствии женится[136].

В ожидании предстоящей схватки скандинавы повели себя в городе вызывающе: «насилие чинили новгородцам и женам их», отмечает летописец. В отличие от отца Ярослав не сумел (или не захотел?) совладать с ними. Более того, когда новгородцы «воссташа» и «избиша» насильников-варягов, он открыто встал на сторону своих наемников и жестоко отомстил зачинщикам беспорядков. Впрочем, все это случилось уже после смерти Владимира.

Возможно, Ярославу удалось заручиться поддержкой и заключенного под стражу туровского князя. Во всяком случае, в развернувшихся событиях Ярослав и Святополк оказались естественными союзниками друг друга. Нападение печенегов на Русь, случившееся летом 1015 года, было на руку обоим. Сторонники Ярослава нашлись и в самом Киеве. По крайней мере одно имя можно назвать наверняка. Это Предслава, родная сестра Ярослава (причем сестра не только по отцу, но и по матери). Впоследствии именно Предслава сообщит новгородскому князю о смерти Владимира и о вокняжении в Киеве Святополка. Скорее всего сотрудничество между сестрой и братом началось еще при жизни отца.

Казалось, дело шло к кровавой развязке… «Но Бог не дал дьяволу радости: Владимир разболелся».

На первый взгляд, эта летописная фраза вызывает недоумение. Как, болезнь Владимира, причем именно та, которая и приведет его к смерти, оказывается безусловным благом, торжеством Бога над дьяволом? Но летописец, как всегда, глубже нас проникает в сущность описываемых им событий. «Дьяволя радость» — вечные междоусобицы, потрясавшие Русь и тогда, когда он писал летопись, и до, и после него. Но дело не только в них. Вмешательство Высшей силы, Провидение предотвратили, может быть, тягчайшее преступление в истории Руси. Ибо Владимир, выступив против своего сына, мог оказаться уже не только братоубийцей, но и сыноубийцей. Или же — при другом развитии событий — Ярослав мог войти в историю со страшным клеймом убийцы своего отца.

Наверное, ни у того, ни у другого не было столь мрачных замыслов; оба предпочли бы не заходить так далеко в своем противоборстве. Но в истории слишком часто случается совсем не то, что задумано ее главными действующими лицами, и вместо одной цели — справедливого возмездия, восстановления законности и порядка и т. д. — достигаются совсем другие, неожиданные и пугающие. Так случилось, например, во время войны брата Владимира Ярополка с Олегом Древлянским, так не раз будет случаться в истории Киевской и Московской Руси. Полученные же уроки — и это, увы, едва ли не единственная непреложная историческая закономерность — никогда не шли и не идут впрок.

Что за болезнь приключилась с князем Владимиром, мы не знаем. «Недуг крепок» — так говорит о ней древнерусский книжник, автор «Сказания о святых мучениках Борисе и Глебе». Болезнь была трудной и долгой. Начавшись по крайней мере зимой 1014/15 года (летописец сообщает о ней еще в статье 6522 года), она продолжалась не менее полугода — до середины лета 1015-го. К этому времени князю было около пятидесяти трех лет. Кажется, он выглядел еще старше. «Глубоким стариком» называет его Титмар Мерзебургский, которому о Владимире рассказывали либо русские, либо со слов русских немецкие наемники, участвовавшие в походе Болеслава на Киев в 1018 году. Сказались ли на Владимире излишества прежней жизни? Но их, кажется, уже не было. Или, наоборот, болезнь явилась следствием слишком строгих мер, к которым князь прибегал для борьбы с искушениями плоти в последние годы жизни? «Все в руках Божиих» — так обычно говорят в подобных случаях, и банальная фраза оборачивается высшей мудростью.

Помимо болезни князя, Киев посетила еще одна напасть — очередное нашествие печенегов. «Владимир находился в великой печали, оттого что не мог сам выйти против них, — рассказывает «Сказание о Борисе и Глебе», — и, попечалившись много, призвав Бориса… предал в руки ему множество воинов…»476

Конечно, не случайно князь Борис оказался во главе отцовского войска. Владимир доверял ему и, по-видимому, именно его видел продолжателем своего дела. Он еще раньше, до болезни, призвал Бориса из Ростова (все-таки из Ростова, а не из Владимира-Волынского, как можно понять из некоторых списков «Чтения о Борисе и Глебе») — может быть, и в самом деле опасаясь Святополка, заточенного в Вышгороде, а может быть, и для того, чтобы Борис помогал ему в борьбе с другим возмутителем спокойствия — Ярославом Новгородским.

Узнав о появлении Бориса в Киеве, свидетельствует Нестор, «окаянный Святополк» «еще более разгневался на Бориса, мня, окаянный, будто тот хочет по смерти отца своего получить [отцовский] престол». Возможно, Святополк правильно понимал смысл происходившего.

«Сей благоверный Борис был благого корени, послушлив отцу, покоряясь во всем ему. Телом был красив, высок, лицом кругл, плечи широкие, тонок в чреслах, очами добр, весел лицом; борода мала и ус — ибо молод еще был. Светясь царски, крепок телом, всячески украшен — точно цветок цвел в юности своей; в ратях храбр, в советах мудр и разумен во всем, и благодать Божия процветала в нем».

Так описывал князя Бориса Владимировича древнерусский книжник, автор статьи «О Борисе, како бе взором», включенной в «Сказание о святых мучениках Борисе и Глебе» в Успенском сборнике XII–XIII веков477.

Правда, надо сделать оговорку относительно молодости святого князя. Судя по летописи, и Борис, и Глеб родились еще до женитьбы Владимира на царевне Анне[137], то есть не позднее 989 (или, по крайней мере, начала 990-го) года. Следовательно, ко времени смерти Владимира Глебу было не менее двадцати пяти лет, а Борису, наверное, — несколько больше. Известно также, что Борис был женат; детей, правда, у него, кажется, не было. Начавшаяся смута, враждебность старших сыновей по отношению к отцу сделали Бориса едва ли не единственным близким человеком для киевского князя. Автор «Сказания о Борисе и Глебе» вкладывает в уста святого Бориса слова, исполненные послушания и сыновнего долга. «Вот, готов пред очами твоими исполнить все, что велит воля сердца твоего», — так отвечал Борис на повеление отца возглавить княжеское войско. «Блаженный же, пав, поклонился отцу своему и облобызал честные ноги его и, вновь встав, обнял шею его и целовал со слезами. И так ушел с воинами против ратных». Это уже слова преподобного Нестора из «Чтения о Борисе и Глебе».

Борису, однако, не пришлось встретиться с печенегами на поле брани. Узнав о приближении княжеского войска, кочевники отступили в степь. Борис же, «не найдя супостатов сих, повернул обратно».

Возможно, что печенеги и не собирались нападать на Киев или другие русские города. Их появление в русских пределах выглядит скорее демонстрацией силы. Но если так, то высказанное нами ранее предположение о том, что наступление печенегов на Русь было спровоцировано извне, оказывается весьма вероятным. Печенеги должны были отвлечь внимание киевского князя от иных, внутренних событий в Киевском государстве. И им это удалось.

Владимиру уже не суждено было узнать об исходе последней в его жизни печенежской войны. В то время, когда Борис только искал своих врагов и, не найдя их, решил повернуть обратно, Владимир скончался. Его смерть случилась 15 июля 1015 года, на память святых мучеников Кирика и Улиты, в столь любимом князем сельце Берестовом близ Киева. О смерти отца (и одновременно о вокняжении Святополка) Борис узнал лишь на обратном пути к Киеву.

«Память и похвала князю Владимиру» Иакова мниха так описывает кончину святого князя:

«Князь Владимир, покидая мир сей, молился, так говоря: “Господи Боже мой, не знал я Тебя, но помиловал Ты меня и через святое крещение просветил меня, и познал я Тебя, Боже всех, святой Творец всего сотворенного, Отче Господа нашего Иисуса Христа! Слава Тебе с Сыном и Святым Духом! Владыко Боже, не помяни моей злобы, не знал я Тебя в язычестве, ныне же знаю Тебя и ведаю. Господи Боже мой, помилуй меня. А если хочешь казнить и мучить меня за грехи мои, казни меня сам, Господи, а бесам не отдавай меня”. И так говоря и молясь Богу, предал душу свою с миром ангелам Господним и усоп. Души ведь праведников в руке Божьей, и вознаграждение им от Господа, и устроение им от Вышнего, поэтому примут венец красоты от руки Господней»478.

Наверное, эти слова принадлежат автору древнейшего Жития князя и отражают его представления о том, как должен окончиться праведный путь равноапостольного Крестителя Руси. Но так или иначе, а все мирское, суетное отошло от князя Владимира, и сам он переселился в иной мир, свободный от земных потрясений и неурядиц.

Между тем потрясения и неурядицы в Русской земле только начинались.

По-видимому, Владимир не оставил никакого завещания относительно своих сыновей[138]. Отношения внутри княжеской семьи определял обычай, а согласно обычаю, каждый из сыновей князя имел права на княжеский стол. Сам Владимир, наверное, предпочитал видеть своим преемником Бориса. Но Бориса не было в Киеве; к тому же он, кажется, не проявил решительности в борьбе за власть.

Первому из сыновей Владимира удача сопутствовала Святополку — может быть, именно потому, что он ближе других оказался в то время к Киеву.

Ход истории часто определяется какой-нибудь мелочью, едва различимой на взгляд последующего историка. Святополк первым из братьев узнал об отцовской смерти (во всяком случае, первым из дееспособных братьев). Эта смерть немедленно освобождала его из заточения и вновь превращала в полноправного князя. От кого Святополк получил спасительную для себя весть, мы, конечно, не знаем. Но очевидно, что в Берестовом, в ближайшем окружении князя Владимира, нашлись сторонники опального туровского князя. Киевская дружина, да и старые Владимировы бояре будут и впоследствии поддерживать Святополка. (Имя одного из таких воевод называет летопись — это уже известный нам Волчий Хвост, победитель радимичей; он возглавит войско Святополка в битве с князем Ярославом у города Любеча на Днепре479.)

Смерть Владимира оказалась козырной картой в руках наследников его власти. «Умер же [Владимир] на Берестовом, и потаили [смерть] его, потому что был Святополк в Киеве». Эта летописная фраза не вполне разъяснена до сих пор. Автор «Сказания о Борисе и Глебе» понимал ее совершенно определенно: «Святополк потаи смерть отца своего»480. Другим казалось, будто именно из опасения перед Святополком киевляне (точнее, жители Берестового) утаили смерть своего князя481. Но гадать не приходится. Смерть Владимира, без сомнений, оказалась на руку Святополку. В его же интересах было сохранить тайну этой смерти. «Иди скорее, отец тебя зовет; сильно болен он», — такое лживое послание, согласно летописи, отправит Святополк князю Глебу, призывая того в Киев на расправу. Ярослав в Новгороде получит известие о смерти Владимира лишь тайным путем, от своей сестры Предславы482, и это известие заставит его круто изменить свои планы и подготовиться к предстоящей войне со Святополком.

Все эти обстоятельства наложили свой отпечаток и на церемонию похорон почившего князя. В Берестовом все было сделано тихо, почти тайно. «Ночью же, разобрав помост между двумя клетями, обернули его (тело. — А. К.) в ковер и спустили на веревках на землю; возложили на сани, повезли и поставили в церковь Святой Богородицы, которую он сам создал»483.

Это был старый языческий обряд. Покойного не проносили сквозь дверной проем или окно, но разбирали или проламывали ставшее последним жилище. Сани, казалось бы совершенно неуместные летом, тоже выполняли ритуальную функцию: так провожали славяне в последний путь своих умерших.

Но смерть великого князя, столь много сделавшего для своей страны и столь прославившего свой город, князя-милостинника и нищелюбца, конечно, не могла пройти незамеченной. Владимира будут оплакивать все киевляне — и бояре, и убогие, малые и великие. Узнав о его смерти, рассказывает киевский летописец, «люди сошлись без числа и плакали о нем, бояре как о заступнике земли, бедные же как о своем заступнике и кормильце. И положили его в мраморный гроб, и схоронили тело его, блаженного князя, с плачем. Се есть новый Константин великого Рима. Как тот крестился сам и людей своих крестил, так и этот поступил подобно ему. Если же и склонялся он прежде к скверным вожделениям, то после прилежал в покаянии, по слову апостола: “Когда умножится грех, преизобилует благодать” (ср. Рим. 5: 20). Дивно есть, сколько добра сотворил он Русской земле, крестив ее!..»

В Десятинной церкви ждал своей скорбной участи мраморный саркофаг, приготовленный для князя Владимира. Вероятно, сам князь вывез его вместе с другими сокровищами из Корсуни. С плачем и пением положенных песнопений честное тело блаженного князя положили на заранее отведенное место в самой середине храма, рядом с гробницей его супруги, блаженной княгини Анны…

Мы не станем говорить сейчас о кровавых событиях, начавшихся на Руси сразу же после смерти Владимира. Это уже другая история и тема для другой книги. Скажем лишь о том, что жестокая смута унесла жизни четырех сыновей киевского князя — Бориса, Глеба, Святослава и Святополка. Судьба еще двоих — Станислава и Позвизда — нам неизвестна; скорее всего, они умерли раньше. К 1019 году, когда закончилась междоусобица, в живых оставались лишь трое Владимировичей[139]— вышедший победителем в схватке Ярослав, Мстислав, княживший в Тьмуторокани, находившейся слишком далеко от места событий, а также проявивший полнейшую безропотность и смирение князь Судислав Псковский. Ярослав и Мстислав позднее начнут новую кровопролитную войну за обладание Русью, однако вскоре помирятся и поровну разделят Русскую землю. Мстислав умрет в 1036 году, а за три года до этого скончается его единственный сын Евстафий. В 1054 году окончит свой жизненный путь и князь Ярослав Владимирович, вошедший в историю под именем Ярослава Мудрого. Дольше других проживет один из младших сыновей Владимира — Судислав. Но как раз его судьба окажется самой печальной среди всех братьев. Ярослав, ставший в 1036 году самодержцем в Русской земле, заточит его в «поруб» (темницу) в его собственном городе Пскове. Несчастный проведет в заточении двадцать четыре года и будет освобожден лишь в 1059 году своими племянниками Изяславом, Святославом и Всеволодом Ярославичами, да и то лишь с условием немедленного принятия монашеского пострига. Скончается Судислав в 1063 году.

Русские люди начали чтить память своего Крестителя, вероятно, уже вскоре после его смерти, когда отошли в прошлое ужасы междоусобицы и в Киеве утвердился сын Владимира Ярослав. Уже в конце 40-х годов XI века будущий киевский митрополит Иларион произнес свое знаменитое «Слово», обращенное к памяти святого князя:

«Восстань, о честная глава, из гроба твоего! Восстань, отряси сон! Ибо ты не умер, но спишь до всеобщего восстания. Восстань, ты не умер! Не надлежало умереть тебе, уверовавшему во Христа, Который есть Жизнь, дарованная всему миру. Отряси сон, возведи взор и увидишь, что Господь, таких почестей сподобив тебя там, на небесах, и на земле не без памяти оставил в сыне твоем…

Радуйся, апостол среди владычествующих, воскресивший не мертвые тела, но нас воскресивший, мертвых душою, смерть претерпевших от недуга идолослужения! Ибо тобою мы приблизились к Богу и познали Жизнь Божественную, Христа… Радуйся, учитель наш и наставник благочестия! Ты облечен был правдою, препоясан крепостью, обут истиной, венчан добромыслием и, как гривной и золотой утварью, украшен милосердием. Ты, о честная глава, был нагим — одеяние, ты был алчущим — насыщение, ты был жаждущим — охлаждение утробы, ты был вдовам — вспомоществование, ты был странствующим — обиталище, ты был бескровным — покров, ты был обидимым — заступление, убогим — обогащение.

В утешение за эти и другие дела приемля воздаяние на небесах, вкушая блага, “что приготовил Бог вам, любящим Его”, и насыщаясь сладостным лицезрением Его, помолись, о блаженный, о земле своей и о народе, которым благоверно владычествовал ты, да сохранит его Господь в мире и благочестии, преданном ему тобою, и да славится в нем правая вера и да проклинается всякая ересь, и да соблюдает его Господь Бог от всякого ратного нашествия и пленения, от глада и всякой скорби и напасти!»484

В этих строках, как и во всем страстном «Слове» Илариона, — целая программа причтения князя Владимира к лику святых как заступника и благодетеля Руси, как равного апостолам, просветившего светом веры свою страну

Очень скоро эта программа начала воплощаться в жизнь. Во второй половине XI–XII веке были составлены первые Жития святого князя — так называемое «древнейшее житие» и созданная на его основе «Память и похвала князю Владимиру» Иакова мниха, а также Проложное житие. Тогда же, вероятно, была составлена и церковная Служба князю Владимиру, которую — правда, сугубо предположительно — приписывают перу киево-печерского инока Григория, «творца канонам»485.

Автор летописной похвалы князю Владимиру, помещенной в «Повести временных лет» под 1015 годом, так писал о посмертном поминовении святого князя:

«Память его чтут русские люди, поминая Святое Крещение, и прославляют Бога в молитвах, и в песнопениях, и в псалмах, воспевая Господу, новые люди, просвещенные Святым Духом»486.

Однако по каким-то причинам официальная канонизация князя Владимира задержалась на два столетия. Отчасти это объяснялось, наверное, тем, что мощам блаженного князя не был дан дар чудотворения. Вот что рассказывал в XI веке автор «древнейшего жития» князя Владимира:

«Не удивимся, возлюбленные, что чудес не творит по смерти — многие ведь святые праведники не сотворили чудес, но святыми являются. Сказал ведь некогда об этом святой Иоанн Златоуст: “От чего узнаем и разумеем святого человека — от чудес или от дел?” И сказал: “От дел узнаем, а не от чудес” — много ведь и волхвы чудес сотворили бесовским образом. Ведь бывают святые апостолы, а бывают лжеапостолы, бывают святые пророки, а бывают лжепророки, слуги дьявола; бывает и такое чудо, что сам сатана преображается в ангела светлого. Но по делам узнавайте святого, как и сказал апостол: “Плод же духа: любовь, терпение, благоверие, благость, кротость и воздержание. На таковых нет закона” (Гал. 5: 25)»487.

Церковь знает немало святых, прославленных за их земные, а не посмертные подвиги. Русские книжники, служители и идеологи Русской Церкви, нашли исторический образец для равноапостольного подвига великого князя. Прежде всего это подвиг святого равноапостольного императора Константина Великого, при котором христианская вера стала главенствующей в Ромейской державе. «Се есть новый Константин великого Рима» — эти слова летописца будут повторяться во всех Житиях князя Владимира.

«…Уподобился царям святым блаженный Владимир, — читаем в «Памяти и похвале» Иакова мниха, — пророку Давиду, царю Езекии, и треблаженному Осии, и великому Константину, которые более всего избрали и изволили Божий закон, и послужили Богу всем сердцем, и получили милость Божию, и унаследовали рай, и восприняли Царство небесное, и почили со всеми святыми, угодившими Богу. Так же и блаженный князь Владимир послужил Богу всем сердцем и всей душой»488.

Бог прославляет своих угодников вне зависимости от того, почитается или нет на земле их память. Но существует и обратная связь. Молитва, обращенная к Господу, важна и для живых, и для усопших.

«Мы же, христиане, не воздаем почестей, достойных его деянию, — сетовал автор летописной похвалы князю Владимиру. — Если бы имели старание и приносили мольбы Богу за него в день его кончины, Бог, видя наше к нему усердие, прославил бы его. Ибо нам следует молить за него Бога, поскольку чрез него познали мы Бога…»489

Вероятно, в русском обществе в XI и XII веках шла подспудная борьба за официальное, общецерковное признание князя Владимира святым. Но как такое могло быть? Кто противился прославлению Крестителя Руси? Трудно ответить на эти вопросы. Иногда полагают, что обстоятельства крещения Владимира могли показаться неподобающими иерархам-грекам и именно они препятствовали канонизации русского князя. Может быть, и так. Но только в XIII веке происходит общецерковное причтение князя Владимира к лику святых[140]. Отчасти этому, наверное, способствовало то обстоятельство, что в день памяти святого Владимира (15 июля), который, конечно же, не был забыт русскими людьми, произошла одна из славных побед в истории русского оружия — битва на Неве, в которой дружина новгородского князя, потомка Владимира Святого Александра Ярославича, разгромила шведское войско[141].

Несколько слов осталось сказать о судьбе мощей святого Владимира. Увы, они разделили трагическую участь киевской Десятинной церкви, разрушенной татарами в 1240 году. На долгие столетия гробницы святого князя и других членов княжеской семьи оказались погребены под развалинами храма. До начала XVII века о них даже не вспоминали. В 1635 году киевский митрополит Петр Могила, проводивший раскопки Владимирова храма и построивший на его месте небольшую церковь, казалось, обнаружил драгоценную святыню — два древних саркофага, в одном из которых, по его предположению, находились мощи святого князя Владимира, а в другом — его супруги царицы Анны[142]. «В воспоминание будущим родам» святитель извлек из гроба главу и кисть правой руки. Глава была первоначально положена в церковь Спаса Преображения на Берестовом (которую митрополит, как и многие последующие исследователи, ошибочно считал постройкой самого Владимира), а затем в главный храм киевской Печерской лавры во имя Успения Богородицы. Часть святых мощей — а именно нижняя челюсть («исподняя кость с зубами») — позднее оказалась в Москве, в Успенском соборе490. Еще одна часть мощей — ручная кость — передана в киевский Софийский собор; позднее частицы мощей оказались и в других местах, например, в одном из напрестольных крестов Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге491.

Сегодня, к сожалению, подлинность находки киевского митрополита может быть поставлена под сомнение. Дело в том, что обнаруженная им гробница была раскопана еще раз — в 1826 году киевским архитектором Н.Е. Ефимовым, проводившим исследования остатков древней Десятинной церкви. Саркофаг, внутри которого находились «все сохранившиеся кости, кроме головы и правой руки» (то есть, очевидно, саркофаг, открытый в 1635 году), оказался не мраморным, а шиферным, составленным из плоских плит красного шифера, связанных железными прутьями492.[143]Владимирова же гробница — и мы определенно знаем это из летописи — мраморная.

В XVIII веке, при реставрации церкви Петра Могилы, проводившейся по благословению киевского митрополита Арсения Могилянского старицей киевского Фроловского монастыря княгиней Нектарией Борисовной Долгоруковой, были найдены в земле и две мраморные доски, «подобные той, которой покрыта Ярославова гробница в Софийском храме». Кто знает, возможно, одна из этих гробниц принадлежала Крестителю Руси[144]. Но находке не придали значения. «Тогдашний священник сей церкви не сказал ничего митрополиту, и любопытный памятник был опять засыпан землею». Так записал в своей тетради архимандрит киевской Печерской лавры Зосима; его рассказ стал известен Николаю Михайловичу Карамзину, который и внес его в свою «Историю государства Российского»493. Впоследствии одна из мраморных гробниц, в которой, однако, находился женский костяк, была обнаружена еще раз (в 1824 году археологом-любителем К. Лохвицким) — но уже не целой, а разломанной на отдельные куски белого мрамора494. Кажется, найдены остатки и второго из саркофагов, укрытые кем-то в тайнике, обнаруженном археологами среди развалин Десятинной церкви в 1939 году. Фрагменты каменной резьбы (рельефный крест с расширяющимися концами, сердцевидный лист с вьющимся стеблем, круглый венок из остроконечных листьев) полностью повторяют украшения знаменитого саркофага князя Ярослава Мудрого из киевского Софийского собора495.

Возможно, эти жалкие обломки мрамора — последнее, что связывало святого князя с материальным миром.

Date: 2015-11-13; view: 414; Нарушение авторских прав