Замковая гора; 2 — крепость Кия на Старокиевской горе. 2 page

Противопоставление кажется странным: ведь и Ярослав был сыном Рогнеды и, следовательно, внуком Рогволода. Но легенда имеет отношение скорее к Изяславу и Изяславичам, чем к Рогнеде. Ибо именно Изяслав, поднявший руку на родителя, был осужден Владимиром и «выделен», то есть изгнан из своего рода. Отныне он перестанет считаться наследником своего отца — но лишь наследником своего деда по матери. А значит, имя «Рогволожьего внука» будет принадлежать ему одному. (Именно этим обстоятельством и объясняется тот факт, что сыновья самого Изяслава, умершего рано, не будут принимать участия в борьбе за Киев после смерти Владимира118.) Изяслав принял на себя преступление матери, даже усугубил его, но тем самым спас ей жизнь.

Но сколь живо и ярко предстает перед нами в этом предании образ гордой и своенравной Рогнеды — поруганной, растоптанной, но все же несломленной, пылающей жаждой отмщения, смешанной с ревностью и обидой. Удивительно — она ненавидит своего супруга, но в то же время, ненавидя, ревнует его и требует любви к ней одной! О, женщины — вечная загадка для историка.

Когда произошла эта драма? Судя по тому, что Изяслав находился при матери, ему было года три или немногим больше. Стало быть — еще в начале княжения Владимира, приблизительно в 982–983 годах. Но если так, то Рогнеда вовсе не была оставлена Владимиром и продолжала пользоваться его благосклонностью и исполнять свой супружеский долг. Вряд ли она последовала за опальным сыном в его новый город. Вероятно, Владимир окончательно покинул Рогнеду лишь после своего крещения и женитьбы на Анне. (Хотя в самом ли деле окончательно? Трудно сказать.) Но мы еще вернемся к судьбе Рогнеды — когда будем говорить о крещении Владимира и о судьбе всего его языческого гарема.

Следующей женой Владимира стала «грекиня», вдова убитого им Ярополка, некогда поразившая своей красотой даже сурового Святослава. Бывшая монахиня досталась Владимиру в качестве военной добычи. Она была «непраздна», то есть ждала ребенка от Ярополка[23].119 Но это не остановило убийцу ее мужа. И женщина, и дитя теперь принадлежали ему. Когда ребенок родился — а это оказался мальчик, — Владимир усыновил его. Новорожденного назвали Святополком. Впоследствии он станет убийцей своих братьев, Бориса, Глеба и Святослава, и под именем Святополка Окаянного навсегда войдет в русскую историю как ее главный злодей и преступник.

Летописец-христианин так рассуждал об изначальной греховной природе князя-убийцы: «От греховного кореня зол плод бывает: во-первых, потому что была мать его прежде черницею, а во-вторых, “залежал” ее Владимир не по браку, но как прелюбодеец. Потому-то и не любил Святополка Владимир, что был тот от двух отцов — от Ярополка и от Владимира»120.

Но так можно было рассуждать, лишь примериваясь к браку с христианской точки зрения. В представлении же язычника отцом Святополка мог считаться только Владимир, и в этом смысле Святополк ничем не отличался от других его сыновей. Так что вряд ли Владимир испытывал какую-то особую неприязнь к пасынку — разве что в последние годы своей жизни, когда тот попытался восстать против него.

Позднее Владимир поимел еще двух жен — «другую чехиню» (в отличие от «первой», родившей ему Вышеслава) и болгарыню. От чехини родились два сына. «Повесть временных лет» называет Святослава и еще одного Мстислава. Последнее имя — возможно, ошибка: в другом месте та же «Повесть…» называет в числе сыновей Владимира Станислава; согласно другим летописям, он и был сыном «второй чехини». (Впрочем, может быть, Владимир имел среди своих сыновей и Станислава, и обоих Мстиславов — тогда число его сыновей следует увеличить до тринадцати121.) Болгарыня же родила Владимиру Бориса и Глеба — будущих святых. (Автор Иоакимовской летописи называет матерью Святослава некую Мальфрид. Это имя (точнее, Малфредь) упоминается и в «Повести временных лет», под 1000 годом. Кем она была, неизвестно. Мать же Мстислава и Станислава (так!) имеет в Иоакимовской летописи имя Адиль, выбранное, по-видимому, совершенно произвольно.)

Всего Владимир имел двенадцать сыновей. Кто из его жен родил ему двух младших — Позвизда и Судислава, — мы не знаем[24].122 Дочерей же у Владимира, наверное, было без счета. Нам известно по меньшей мере о девяти. (Столько сестер Ярослава Мудрого, по свидетельству Титмара Мерзебургского, попало в плен к Болеславу Польскому.) Одна или две дочери Владимира, Мария-Добронега и, предположительно, Феофана, родились, вероятно, уже от царевны Анны123. Киевские летописцы мало интересовались судьбами княжеских дочерей. Их было, наверное, много больше.

А сколько детей рождались мертвыми или умирали вскоре после рождения, не успев оставить свои имена в летописи? Так что число 20 — столько детей Владимира источники называют определенно (одиннадцать сыновей, исключая Святополка, и девять дочерей) — следует, по крайней мере, удвоить. Остается только поражаться исключительной плодовитости этого человека!

Обилие сыновей составляло предмет гордости любого правителя. Сыновья — новые воплощения князя, проявление его силы и мужественности, продолжение его рода. Давая жизнь новому поколению, князь исполнял свой долг перед отцом и дедом, давшими жизнь ему самому. Но, сверх того, многочисленные сыновья делали князя сильнее чисто в политическом отношении. Владимир яснее, чем другие, прочувствовал это. По мере взросления сыновей он будет направлять их в различные отдаленные части своей земли — и тем самым будут распространяться его собственная власть и его собственное присутствие. Он как бы умножится, удесятерится. Новгород, Псков, Полоцк, Туров, Волынь, Ростов, Муром, Древлянская земля, Смоленск и даже далекая Тьмуторокань — все эти старые племенные центры, изначально чуждые Киеву, будут охвачены его властью — причем непосредственной, зримой.

Но для этого сыновья должны были хоть немного подрасти, по крайней мере выйти из младенческого возраста. Главное же — самому Владимиру еще только предстояло утвердить свою власть над разрозненными частями Русской земли. Ведь после ухода Святослава на Дунай, а особенно после его смерти, Русь распалась на отдельные земли, и далеко не все из них подчинялись Киеву. Так что мы явно забегаем вперед в своих рассуждениях о личности Владимира и о его политических дарованиях.

К концу 70-х годов X века власть киевского князя охватывала примерно половину территории прежней державы Игоря Старого. В первую очередь, это была собственно Киевская область, удел Ярополка, включавший в себя земли полян и северян. Ярополку принадлежал и главный город Северской земли Чернигов, стоявший на Десне. После победы над Олегом киевскому князю отошла Древлянская область. Былое свободолюбие древлян со временем угасло. Происшедшую в Киеве «замятию» и троекратную смену собственных властителей они, кажется, пережили спокойно, не предприняв никаких видимых попыток отделиться от Киева. На какое-то время Ярополк подчинил себе Новгород, удел Владимира. Победив брата, Владимир, в свою очередь, получил возможность распоряжаться всеми подвластными ему землями. Естественно, за ним оставалась и Новгородская волость, включая земли тех племен, которые исторически тяготели к Новгороду, — чуди, мери и части кривичей.

Уже по ходу войны Владимир сумел значительно расширить свои владения за счет Полоцка и Полоцкой земли. Возможно, тогда же ему удалось подчинить себе земли дреговичей, живших вблизи обширных припятских болот. Центром их земли был Туров на Припяти. Легендарный Туры, пришедший, по преданию, как и полоцкий Рогволод, «из заморья», в летописи упоминается лишь однажды; о судьбе его мы ничего не знаем. (Если не связывать с его именем некую «Турову божницу» в Киеве.) В дальнейшем Туров станет одним из основных областных центров государства Владимира.

Двигаясь к Киеву обычным водным путем, Владимир, как прежде его родич Олег Вещий, наверняка завладел и Смоленском, центром Кривичской земли. Но это было лишь начало нового объединения Руси.

Мы определенно знаем, что ко времени утверждения Владимира в Киеве вне власти киевского князя находились радимичи, жившие по реке Соже, левому притоку Днепра, а также вятичи, расселившиеся на обширных пространствах в верховьях Оки и ее притоков. Эти два племени имели общие исторические судьбы. По преданию, их родоначальники, Радим и Вятко, были братьями и вместе пришли на Русь из Ляшской (то есть Польской) земли.

Значительно приблизились к Киеву западные рубежи государства. Земли бужан (или, позднее, волынян), дулебов, уличей, восточнославянских хорватов, ранее входившие в состав Руси, были утрачены киевскими князьями. Там же, на западе восточнославянского мира, видимо севернее волынян, проживали загадочные лендзяне, которых еще император Константин Багрянородный называл данниками Игоря. После смерти Игоря власть Киева на них не распространялась.

Стоит ли говорить, что после гибели Святослава Киев утратил контроль и над своими южными колониями — Тьмутороканью и Белой Вежей.

Владимиру пришлось заново восстанавливать державу Рюриковичей. За первые восемь лет своего самостоятельного правления (978–985) Владимир совершил по меньшей мере десять больших походов. Он воевал с полоцким князем Рогволодом, победоносно завершил войну с братом за Киев, дважды ходил на вятичей, завоевал Червенские города, отразил натиск печенегов, воевавших в союзе с Ярополковым воеводой Варяжко, покорил ятвягов, радимичей, вел войны с Волжской Болгарией и Хазарией. Уже вслед за этим последовали война с Византией, взятие Корсуни, присоединение восточнославянской Хорватии и военные действия в Трансильвании, война на севере, а также изнурительные войны с Польшей и печенегами. Владимир воевал даже чаще, чем его отец Святослав. Но, в отличие от отца, он не удалялся так далеко от дома. Все его помыслы были связаны с Киевом. Если нанести походы Владимира на карту в виде стрелок, то окажется, что они образуют почти правильный круг, центр которого приходится на Киев.

Пожалуй, Владимира нельзя назвать выдающимся полководцем. Он не раз бывал бит в отдельных сражениях. Он не показывал чудеса храбрости на поле брани, подобно своему отцу. Но по-настоящему он, кажется, не проигрывал войн и в большинстве случаев достигал поставленной цели. Владимир предпочитал действовать скорее не как полководец, а как дипломат. Войны он начинал, как правило, тогда, когда успех мог прийти скорее всего, а его противник уже был ослаблен. В то же время, как мы уже видели и еще увидим, случалось, что личная обида служила для него достаточной причиной для того, чтобы начать войну. Но даже в гневе Владимир не забывал о выгоде, которую сулил ему тот или иной шаг.

Большинство войн Владимира связаны либо с воссозданием отцовской и дедовской державы, либо с обеспечением экономических (прежде всего торговых) и политических интересов Руси. В отличие от отца, Владимир выступал прежде всего защитником и радетелем Руси, а не завоевателем чужих земель. Наверное, именно поэтому он и остался в народной памяти не то чтобы любимым, но обязательным киевским князем, именно таким, которому, несмотря на присущие ему недостатки, берутся служить былинные богатыри, собирающиеся в Киев, ко двору «ласкового князя» «Красного Солнышка» Владимира.

Впрочем, обо всем по порядку.

Первый поход Владимира был обращен на запад, в земли волынян и дулебов, живших в верховьях Западного Буга и Стыри, а также по реке Сан, притоку Вислы. В древности эти земли именовали Червенскими — по их главному городу Червену. (Корень названия — тот же, что и в слове «червленый», то есть «красный»; позднее эта территория будет известна как Червонная Русь.)

Червенские города находились в сфере внимания киевских князей, по крайней мере, со времен Олега. Это объяснялось тем, что Червен, как и Перемышль в излучине Сана, служил перевалочным пунктом на важнейшем сухопутном торговом пути раннего Средневековья, пересекавшем почти весь Евразийский континент. Путь купцов вел из Центральной Европы через Краков, Прагу, Червенские города и Киев в Волжскую Болгарию и Хазарию, а оттуда в страны Ближнего и Среднего Востока. Русские князья уже давно овладели водной артерией «из Варяг в Греки»; контроль над значительной частью сухопутного трансконтинентального шляха «из Немец в Хазары» сулил не меньшие экономические выгоды.

По заветам отцов и дедов, этих выгод следовало добиваться мечом, с помощью верной дружины. Так рассуждал и Владимир. Отправляясь на запад, он стремился возвратить себе достояние рода, твердо помня о дани, собираемой некогда его дедом.

Летопись сообщает о западном походе Владимира под 6489 (981) годом: «Иде Владимир к ляхам (полякам. — А. К.) и занял города их: Перемышль, Нервен и иные грады, которые и до сего дня находятся под Русью»124. Последнее замечание принадлежит позднейшему редактору-переписчику. Основной же текст, кажется, близок по времени к последним годам княжения самого Владимира. Тем не менее в нем много неясного.

Нельзя, например, с уверенностью принимать летописную дату. Как мы помним, летопись датирует вокняжение Владимира 980 годом. На самом деле это произошло двумя годами раньше. Если предположить, что летописец распределял события по годам княжения Владимира — а это вообще было принято в древнейшем русском летописании, — то появляются основания для того, чтобы отнести поход к 979 году («второму лету» после его вступления в Киев)125. Конечно, это только предположение, и, строго говоря, возможна любая дата похода внутри временного промежутка с 978 по 981 год. Но 979 год выглядит, пожалуй, наиболее предпочтительным.

Не вполне ясно и другое: с кем в действительности воевал киевский князь? Дело в том, что, по общепринятому мнению, ни в 70-е, ни в 80-е годы X века Червенские города не принадлежали Польше. К Польскому государству они отошли лишь во втором десятилетии XI века, после успешной войны с Русью Болеслава Великого. Их государственная принадлежность в интересующее нас время остается спорной. Одни исследователи считают их не зависимыми ни от кого, другие полагают, что они были включены в состав Древнечешского государства. Последнее мнение находит косвенное подтверждение в источниках. Восточная граница Пражской епархии в X веке проходила, кажется, как раз по верховьям Буга и Стыри. Где-то здесь соприкасались земли Чехии и Руси согласно свидетельству еврейского автора X века Ибрагима Ибн Якуба. В это время Чешскому государству принадлежала так называемая Малая Польша, включая Краков. Вероятно, восточные рубежи Краковской земли захватывали и Волынь.

Это обстоятельство заставило ряд историков вообще отрицать факт войны между Русью и Польшей, считать ее позднейшим домыслом летописца126. Но можно ли так относиться к прямому свидетельству «Повести временных лет» — источника, в этой части достаточно близкого к описываемым событиям? Едва ли127.

Политическая ситуация в Центральной и Восточной Европе в 70-е годы X века была очень неустойчивой и запутанной, и границы государств менялись часто и весьма замысловато. Крупномасштабная европейская война, в которую с самого начала были втянуты Чехия и Польша, началась в 974 году, вскоре после смерти германского императора Оттона I и восшествия на престол его сына Отгона II. Мятеж против нового императора поднял герцог Генрих Баварский, которого поддерживали чешский князь Болеслав II Благочестивый, польский Мешко I и датский король Гаральд Синезубый. Военные действия продолжались до конца десятилетия и шли с переменным успехом. Отношения союзников между собой по ходу войны менялись. В конце лета — начале осени 977 года Отгону удалось наконец справиться с Болеславом Чешским; спустя полгода был заключен мир. Примерно в то же время происходит охлаждение отношений между Чехией и Польшей. В том же 977 году скончалась жена князя Мешка Добравка, сестра Болеслава Чешского. Союз двух славянских государств, стержнем которого и был брак Мешка с Добравкой, дал трещину. Вероятно, уже тогда начались поиски новой невесты для польского князя. (В конце концов, ее найдут в Германии.)

Не воспользовался ли Мешко неудачей своего бывшего шурина? И не тогда ли города Малой Польши (и в том числе, вероятно, Червенские грады) на какое-то время перешли под контроль Польши? В исторической литературе уже высказывалось такое предположение128. Во всяком случае, показания русской летописи как будто свидетельствуют именно о таком развитии событий.

Рассуждая о перипетиях политической истории древней Руси и других сопредельных с нею государств, мы, к сожалению, вынуждены опираться на слишком хрупкий фундамент гипотез и предположений. И если одно предположение подтверждает другое и делает возможным то или иное толкование непонятного и спорного источника, то это дает гипотезе право на существование — но не более того. Истина, увы, призрачна и зачастую неуловима.

Нас интересует не ход войны за германский престол, не столкновения между Германией, Чехией и Польшей сами по себе, но лишь та война, которую вел на западе князь Владимир. А результатом этой войны, очевидным и бесспорным, стало возвращение под власть Руси Волыни, то есть серьезное изменение политической ситуации на стыке Центральной и Восточной Европы, событие общеевропейского масштаба.

На мой взгляд, у нас есть основания предполагать факт военных действий Владимира как с Польшей, так и с Чехией. Первое предположение подтверждается самим летописным текстом129. В пользу второго свидетельствует хотя бы присутствие чехинь среди жен князя Владимира (хотя их появление могло иметь и другие причины). Но так или иначе, а действия Владимира, безусловно, оказываются вписаны в контекст общеевропейских событий конца 70-х — начала 80-х годов X века.

Судя по скупым и смутным свидетельствам немецких источников, осенью 979 года Оттон начал военный поход в Польшу130. Военные действия, однако, сложились не очень удачно для него. Ввиду начавшейся зимней непогоды и проливных дождей его войско повернуло назад. Вскоре был заключен мир между Германией и Польшей, скрепленный новой женитьбой князя Мешка — на немке Оде, дочери маркграфа Саксонской северной марки Дитриха (зима 979/980 года?).

Князь Владимир как нельзя лучше выбрал время для своего наступления на западе. Если мы принимаем предположение о том, что его поход состоялся в 979 году, то получается, что хронологически он точно совпал с польской кампанией Отгона.

Можно думать, что наступление Владимира было даже согласовано с германским императором. Во всяком случае, связи между Германией и Русью установились по крайней мере еще при князе Ярополке, и Владимир, придя в Киев, вряд ли поспешил разорвать их. И для Отгона, и для Владимира совместные действия против Польши были чрезвычайно выгодны. (Правда, мы предположили, что в самом начале княжения Владимира в Киеве были убиты некие немецкие миссионеры, направленные на Русь Отгоном. Но, во-первых, это остается лишь предположением, а во-вторых, Оттон II вовсе не был религиозным фанатиком и вполне мог закрыть глаза на случившееся, понимая значимость именно политической стороны союза с Киевом.) В нашем распоряжении имеются косвенные свидетельства в пользу того, что контакты между Киевом и немецким двором продолжались и в первые годы княжения Владимира131.

Польский князь, занятый войной на своих западных рубежах, вероятно, не смог организовать отпор русскому войску. Возможно, восстановить свою власть над Червенскими городами тогда же попытались и чехи. Но Владимир оказался проворнее всех.

Так или иначе, но Европа признала его завоевания. С течением времени урегулировались отношения Руси с Польским и Чешским государствами. Свидетельство об этом сохранила «Повесть временных лет». Под значительно более поздним 996 годом она сообщает о том, что князь Владимир «жил с князьями окольними в мире — с Болеславом Лядским (Польским. — А. К.), и Стефаном Угорским (Венгерским. — А. К.), и с Андрихом Чешским». Перечисленные здесь правители — современники последнего этапа жизни князя Владимира. Но историки обращают внимание на то, что к числу «окольних» (то есть соседних) с Русью государств отнесена Чехия. В XI веке Русь уже не имела с ней общей границы. Единственный чешский князь, который мог называться «окольним» (сопредельным) для Владимира, — это Болеслав II Благочестивый (умер в 999 году). Предполагают поэтому, что припоминание о мире с «окольним» чешским князем отражает мирный договор, последовавший за червенским походом князя Владимира132.

Столкновение же с Польшей оказалось для Руси далеко не последним. Борьба за западные русские земли продолжится и в 90-е годы X века, и в XI столетии. Но тогда противником Владимира станет уже сын князя Мешка князь Болеслав Великий[25].133

Возможно, уже в начале 80-х годов X века Владимир поставил на Волыни город, названный его именем — Владимир (точнее, «Володимерь» — притяжательная форма к имени князя, то есть «Володимиров», «город Владимира»)[26]. Этот город стал центром всей вновь присоединенной округи. Построенный по велению князя и ставший оплотом княжеской власти, пристанищем для княжеской администрации и дружины, он противостоял старым местным племенным центрам — Червену и Перемышлю. Позднее сюда на княжение будет посажен один из сыновей Владимира — Всеволод.

Не исключено, что уже в результате червенского похода власть Владимира распространилась и на более южные земли, заселенные восточнославянскими хорватами, — Поднестровье и Прикарпатье. Однако об окончательном присоединении этих племен к Киеву летопись сообщает лишь под 992 годом.

К тому же 6489 (981) году «Повесть временных лет» относит и другой поход Владимира — на славянское племя вятичей. Даже беглого взгляда на карту достаточно, чтобы усомниться в достоверности летописных датировок. Едва ли два столь противоположных по направлению похода — на запад и на северо-восток — могли быть совершены в один год. Однако если принять предложенную дату «Червенской войны» — 979 год, все встает на свои места. Два года — вполне достаточный срок для того, чтобы уладить свои дела на Волыни и двинуться на Оку.

Вятичи были побеждены. Владимир, вероятно, не стал изменять систему управления, сложившуюся в вятичских землях. Он ограничился установлением дани с покоренного населения. «Возложил на них дань от плуга, как и отец его», — констатирует летопись. Дань «от плуга», или «от рала» — это дань с поля, обрабатываемого плугом. Она имела в виду какую-то определенную, но неизвестную нам в точности меру площади. (По разным приблизительным подсчетам, «плуг» равнялся пяти или восьми современным десятинам.)

Святослав брал «от рала» «по щелягу». (Почему именно западноевропейская монета — шиллинг — стала в IX–X веках единицей обложения славянского населения, остается неясным[27].) Владимиру этого показалось довольно. Для него важнее было доказать законность своих притязаний. Поэтому он подчеркнуто восстанавливал существовавший при отце порядок взаимоотношений с подвластной ему землей.

Однако вновь, как и при Святославе, одного похода на вятичей оказалось недостаточно. На следующий год вятичи «заратишася» (то есть восстали). В какой-то не дошедшей до нашего времени летописи, использованной в XVIII веке В.Н. Татищевым, о восстании вятичей рассказано более подробно.

Не пожелав выплачивать дань, вятичи вступили в сговор с печенегами, призывая их совместно напасть на Владимиpa. Печенеги, однако, не посмели начинать войну против киевского князя и отказали вятичским послам.

Источник этих сведений неизвестен. Что касается печенегов, то, по свидетельству летописи, в первые годы после вокняжения Владимира они неоднократно нападали на киевские пределы в союзе с Ярополковым воеводой Варяжко. Чем заканчивались эти войны, мы не знаем. С Варяжко же в конце концов Владимир примирился. Вероятно, был заключен и русско-печенежский мир.

В 982 году Владимир совершил второй поход в Вятичскую землю. Вятичи вновь были побеждены на поле брани. «Повесть временных лет» не упоминает о каких-либо карательных мерах Владимира или об увеличении дани. Татищевский же источник, напротив, прибавляет к сказанному, что Владимир установил «сугубую» (то есть увеличенную вдвое) дань с непослушных.

Покорение вятичей все же не стало окончательным. Свободолюбие этого племени, нежелание подчиняться кому бы то ни было вьщеляли его среди прочих восточнославянских племен. В течение более чем ста лет вятичи не могли примириться со своей зависимостью от Киева. Еще и Владимиру Мономаху в 80-е годы XI века придется дважды воевать с вятичским вождем Ходотой и его сыном.

Эти времена ожесточенной борьбы вятичей против Киева отразились в народных былинах, и в частности в знаменитом рассказе о путешествии «старого казака» Ильи Муромца из города Мурома через «Брынские леса» к Чернигову. Путь Ильи, будущего богатыря «Красна Солнышка» Владимира, шел вдоль рек Ока и Угра, на юг, через вятичские города и селения. Здесь и мнились сказителям старин те «дороги нехожалые», среди которых свивали свои гнезда страшные «Соловьи-разбойники». И действительно — ни пешему, ни конному не было здесь пути — и не только во времена Владимира Святого, но и сто лет спустя. Не зря Мономах, вспоминавший на склоне лет свою жизнь, в поучении детям ставил себе в особую заслугу то, что ходил из Переяславля Южного к Ростову прямой дорогой, «сквозь вятичей». Сыну же Владимира Святославича, святому Глебу, в 1015 году пришлось отправляться из того же Мурома в Киев кружным путем — через Смоленск и далее по Днепру.

Летопись, бывшая в распоряжении В.Н. Татищева, рассказывает о продолжении второго вятичского похода Владимира Святославича. Князь якобы двинулся еще дальше, «в поле», и, «покорив землю Польскую (в первоначальном тексте «Истории…» Татищева значилось: «покорив поляны». — А. К.), град Суздаль утвердил»134.

Суздаль был основан, по-видимому, еще до Владимира. Само название города свидетельствует скорее о финно-угорском происхождении его основателей. Что же касается названия «Поле» (Суздальское Ополье), то оно действительно встречается в летописях, но применительно к более позднему времени. Позднейшие летописи (например, Степенная книга царского родословия, которой, кстати, в данном случае пользовался и Татищев) сообщают о походе Владимира в Суздальскую землю — но под 992 годом, и связывают этот поход с легендарным основанием князем Владимиром города Владимира-на-Клязьме (основанного на самом деле Владимиром Мономахом). Может быть, летопись, бывшая в распоряжении В.Н. Татищева, основывалась именно на этом предании?

Походы Владимира тем временем следовали один за другим, каждый год.

«В лето 6491 (983), — читаем в «Повести временных лет», — пошел Владимир на ятвягов, и победил ятвягов, и взял землю их».

Ятвяги — литовское племя. Они расселились между реками Неман и Нарев. В конце X века их земли граничили как с Киевским государством, так и с принадлежавшей Польше Мазовией. К северу от ятвягов жили племена пруссов. Уже в силу своего географического положения земля ятвягов привлекала внимание правителей Руси, Польши и Германской империи. Однако она им не принадлежала и оставалась независимой. На этот раз Владимир не мог ссылаться на пример деда или отца; в своем ятвяжском походе он не имел предшественника.

Причины ятвяжского похода, по-видимому, схожи с теми, которые двигали Владимира в Польшу и Червенские грады. Прибалтика — еще одни ворота в Восточную Европу. Обладание Ятвяжской землей означало, помимо прочего, контроль над важным участком торгового пути, шедшего по Неману и Висле (через приток Вислы Нарев). Пошлины, взимаемые с купцов, и сами товары, привозимые купцами с запада и востока, служили постоянным источником дохода, столь необходимого князю и его дружине.

Мы не знаем о каких-либо столкновениях Польши и Руси по поводу ятвяжских земель в конце X века. Известно, однако, что польские правители смотрели на эту территорию как на зону своего исключительного влияния135. В польском латиноязычном документе «Dagome iudex» (ок. 990) указывалось на важное значение той части польско-прусской границы, которая доходила «до места, называемого Русь». Польского князя Мешка, конечно же, не могло не волновать утверждение в этих землях киевского князя.

И вновь мы убеждаемся в точности и расчетливости действий Владимира. Время для начала похода было выбрано им не случайно.

В 983 году вспыхнуло большое восстание славян, живших к востоку от Лабы (Эльбы), — лютичей, ободритов и других. К этому времени они формально считались подданными германского императора и христианами, однако на самом деле оставались убежденными язычниками. Восстание было жестоким. Главный удар славяне нанесли по ненавистной им церкви. Они жгли монастыри, убивали немцев, особенно служителей церкви. Приносились кровавые жертвы языческим божествам. Власть немцев была низвергнута. По всему Полабью восторжествовало язычество, причем в наиболее свирепой и воинственной форме.

Восстание краем затрагивало и Польшу, ибо значительная часть славянского Поморья от города Волин до Гданьска в то время принадлежала ей. Польша была крещена совсем недавно, при князе Мешке в 966 году, по латинскому образцу. Христианство не успело утвердиться и в ней. Языческие лозунги, проникая на ее территорию, становились популярными среди населения. Многочисленные враги Мешка из числа местной знати без труда могли воспользоваться ими в целях свержения династии Пястов. Нет сомнений, что Мешко с большим вниманием следил за развитием событий в Полабье. Его симпатии и поддержка были, конечно, не на стороне родственных славян, но на стороне императора-единоверца.

Земли пруссов и ятвягов не были затронуты войной. Христианство почти не проникало сюда, и для жестокой вражды между христианами и язычниками просто не было оснований. Но ненависть заразительна. И пруссы, и ятвяги вполне могли стать союзниками лютичей и ободритов. Это, конечно, понимали и в Польше, и в Германии. Поэтому объективно наступление Владимира в Прибалтике должно было восприниматься как жест в поддержку Империи, несмотря на то, что сам Владимир был язычником. Ибо это было наступление порядка и государственности против беспорядка и анархии.