Мыльный пузырь национальной безопасности

Это жестокий маленький ублюдок. Можете не сомневаться.

Ричард Никсон, президент США, о Дональде Рамсфельде, 1971 г. [818]

Боюсь, сегодня мы только начинаем фактически понимать, что нас окружает общество тотальной слежки.

Ричард Томас, член комиссии по информационным ресурсам, ноябрь 2006 г. [819]

Национальная безопасность, можеть быть, уже достигла того уровня, какой был при буме инвестирования в Интернет в 1997 году. Тогда можно было только поставить букву «е» перед названием компании, и ваши акции росли в цене. Сегодня ключевое слово — «безопасность».

Дэниел Гросс, Slate, июнь 2005 г. [820]

Однажды сырым и теплым вашингтонским утром Дональд Расмфельд должен был сделать то, чего делать не любил: поговорить со своими подчиненными. С тех пор как он стал министром обороны, в Объединенном комитете начальников штабов у него создалась прочная репутация. Его считали своевольным, скрытным и — это слово повторяли снова и снова — высокомерным. И такое раздражение можно было понять. Заняв свой офис в Пентагоне, Рамсфельд отказался от традиционной роли лидера, который мотивирует людей; вместо этого он действовал как хладнокровный наемник, которому директор фирмы поручил провести сокращение штатов.

Когда Рамсфельд получил это назначение, многие удивлялись, зачем ему вообще понадобился этот пост. 68-летний дед пятерых внуков, человек удачи, которая выражалась состоянием в 250 миллионов долларов, он к тому же уже занимал важный пост в администрации Джеральда Форда[821]. Но Рамсфельд и не намеревался становиться обычным министром обороны, который всего-навсего наблюдает за военными действиями, это не соответствовало его амбициям.

Последние 20 с небольшим лет этот человек возглавлял международные корпорации и заседал во всевозможных советах директоров, часто занимался судьбоносными для компаний слияниями и поглощениями, а также составлял планы болезненных реструктуризации. В 1990-х он мог считать себя человеком новой экономики: Рамсфельд возглавлял компанию, занимавшуюся цифровым телевидением, заседал в совете директоров другой многообещающей программы «решений электронного бизнеса» и был исполнительным директором фирмы по разработке биотехнологий, которая обладала уникальным патентом на изготовление лекарств от птичьего гриппа, а также на несколько важных лекарств для лечения СПИДа[822]. Когда в 2001 году Рамсфельда пригласили в кабинет Джорджа Буша-младшего, он почувствовал, что должен создать военное дело XXI века — превратить войну в нечто скорее психологическое, чем материальное, сделать ее в большей степени спектаклем, а не борьбой, и заставить приносить больше прибыли, чем когда-либо раньше.

Многое писалось о противоречивом проекте «трансформации», который заставил восемь генералов на пенсии просить по телефону Рамсфельда об отставке и из-за которого он вынужден был покинуть свой пост после промежуточных выборов 2006 года. Когда Буш заявил о его отставке, он назвал проект «радикальной трансформации» — а не Ирак или, если шире, не «войну против террора» — главным достижением Рамсфельда: «Эти труды Дона редко попадали в газетные заголовки. Но начатые им реформы, начатое им продвижение — это войдет в историю»[823]. Эти реформы действительно попали в историю, хотя не всегда было легко разобраться в том, из чего они состоят.

Высокопоставленные военные презрительно говорят, что «трансформация» — «пустые громкие слова», а Рамсфельд часто как будто нарочно (что казалось почти комедией) старался доказать правоту своих критиков. В апреле 2006 года Рамсфельд вещал: «Армия проходит через процесс, который можно назвать крупной модернизацией. Она отказывается от классической дивизиональной структуры и переходит к принципу универсальных боевых групп... от сражений, ориентированных на рода войск, к сражениям без боевого соприкосновения, взаимодействию и далее — к взаимозависимости. И это нелегкая задача»[824]. Но такой проект на самом деле не был столь сложным, как это могло показаться с его слов. За этим жаргоном стоит попытка сделать ту революцию — в виде передачи работы подрядчикам и создания брендов, — которую он ранее совершал в корпоративном мире, самой сутью армии США.

В течение 1990-х многие компании, которые по традиции сами изготовляли продукцию и управляли большим количеством постоянных работников, перешли на так называемую модель Nike: не нужно владеть фабриками, производите свою продукцию через сеть подрядчиков и субподрядчиков, вкладывайте свои средства исключительно в дизайн и маркетинг. Другие же компании выбрали альтернативный путь — модель Microsoft: сохранили сильный управляющий центр, сотрудники которого сосредоточены на выполнении ключевых функций, и отдали на аутсорсинг все остальное — от секретарской работы до написания кодов. Иногда компании, которые провели такую радикальную перестройку, были «оболочечными корпорациями», потому что представляли собой преимущественно форму без какого-либо материального содержания.

По убеждению Рамсфельда, Министерство обороны США должно было совершить подобное преобразование. По словам журнала Fortune, прибыв в Пентагон, «господин генеральный директор... собирался произвести те же перемены, которыми он занимался в корпоративном мире»[825]. Хотя, разумеется, тут были существенные отличия. Корпорации таким путем освобождались от географической привязки к фабрикам и постоянных работников, Рамсфельд же представлял себе армию из большого числа постоянных отрядов с маленьким ядром кадровых военных, подкрепленных дешевыми наемниками из резерва и Национальной гвардии. В это же время подрядчики из таких компаний, как Blackwater и Halliburton, будут выполнять роль всевозможных служб: водить автомобили в условиях высокого риска, допрашивать пленных или оказывать медицинскую помощь. И если корпорации вкладывали деньги, сэкономленные на труде, в дизайн и маркетинг, Рамсфельд будет тратить накопления, сэкономленные на меньшей численности частей и танков, на новейшие спутники и нанотехнологии, разрабатываемые в частном секторе. «В XXI веке, — говорил Рамсфельд, — мы хотим перестать думать только о вещах, об их количестве и массе, но начать думать — может быть, даже прежде всего — о скорости, гибкости и точности». Он говорил совершенно так же, как чрезмерно активный консультант по управлению Том Питере в середине 90-х о том, что компании должны выбирать: или они станут «"игроками" в сфере производства чистых идей», или же «поставщиками тяжелых вещей»[826].

Неудивительно, что генералы, задававшие тон в Пентагоне, все еще крепко верили в значение «вещей» и «массы», коль скоро речь шла о ведении войны. И их начали раздражать представления Рамсфельда об «оболочечной армии». Проведя всего семь месяцев на своем посту, новый министр наступил на ноги столь многим влиятельным людям, что все уже предвкушали его уход.

И в этот самый момент Рамсфельд созвал редкое «общее собрание» для своих подчиненных в Пентагоне. Немедленно все начали строить предположения. Он хочет объявить об отставке? Собирается произнести зажигательную речь? Снова попытается скормить старой гвардии свою идею трансформации? В то утро понедельника аудиторию в Пентагоне заполнили сотни высокопоставленных военных, которых «явно переполняло любопытство», как рассказывал мне один из участников встречи. «Все думали: как он собирается нас убеждать? Потому что слишком многие испытывали к нему злость».

Когда вошел Рамсфельд, «мы привстали в знак почтения и расселись». Сразу стало ясно, что речь не пойдет об отставке и он никого не собирается воодушевлять. Возможно, это была самая необычная речь из всех, когда-либо произнесенных министром обороны США. Он начал так:

«Сегодня мы поговорим о противнике, который представляет угрозу, серьезную угрозу безопасности Соединенных Штатов Америки. Этот противник — один из последних в мире оплотов центрального планирования. Он управляет с помощью пятилетних планов. Из одной столицы он пытается навязать свои требования людям, живущим в других часовых поясах, на других континентах и за океанами. С жестоким упорством он борется со свободным мышлением и новыми идеями. Он подрывает оборону Соединенных Штатов и ставит под угрозу жизнь мужчин и женщин в военной форме.

Может быть, этот противник напоминает вам Советский Союз, но этого врага уже нет: сегодня наши враги действуют тоньше и незаметнее... Они гораздо ближе к нашей родине. Этот противник — бюрократия Пентагона»[827].

Когда стала ясна цель риторического хода Рамсфельда, лица слушателей окаменели. Большинство из них сделали карьеру на борьбе с Советским Союзом, и им не понравилось, что их сравнивают с коммунистами. Но Рамсфельд еще не закончил: «Мы знаем об угрозе. Цель столь же ясна, как и при борьбе с любым кокретным противником, поэтому надо применить все необходимые меры... Итак, сегодня мы объявляем войну бюрократии». И он это сделал: министр обороны не только назвал Пентагон серьезной угрозой Америке, но и объявил войну той организации, где сам работал. Аудитория была поражена. Как рассказывал один участник встречи, «он сказал, что враг — это мы. А мы тут думали, что служим нашей стране».

Это не означало, что Рамсфельд хотел сэкономить деньги налогоплательщиков — он только что попросил Конгресс увеличить бюджетные расходы на 11 процентов. Его действия отвечали принципу контрреволюции корпоративизма, когда большая власть объединяется с большим бизнесом, чтобы перераспределить фонды в свою пользу. Он хотел тратить меньше на сотрудников и направить поток государственных денег непосредственно в сундуки частных компаний. Для этого он начал «войну». Каждое отделение должно было на 15 процентов сократить количество сотрудников, включая «каждую штаб-квартиру в любой точке земного шара. Это не просто приказание, это прекрасная идея, и мы ее осуществим»[828].

Он уже отдал распоряжение своим начальникам «выявить в Министерстве [обороны] те функции, которые лучше и дешевле выполнят другие службы». Он хотел знать, «почему Министерство обороны — последняя организация в мире, которая не пытается экономить? Когда вся промышленность работает на нас, зачем нам столько иметь и столь многое делать своими руками? Почему на наших базах по всему миру мы сами вывозим наш мусор и сами подметаем пол, а не поручаем выполнять это по контракту другим службам? И разумеется, мы можем в большей мере передать другим службам поддержку компьютерных систем».

Он покусился даже на «священную корову» военных — на охрану здоровья солдат. Зачем нам так много врачей? — хотел знать Рамсфельд. «Многие наши потребности, особенно если дело касается общей практики или специалистов, не связанных с боевыми действиями, может эффективнее удовлетворить частный сектор». А жилье для солдат и их семей? Разумеется, эту проблему лучше решит «партнерство государственного и частного секторов».

Министерство обороны должно сосредоточиться на своей главной задаче — «на ведении войны... Но во всех других случаях следует искать сторонних исполнителей, которые могут решить эти неключевые задачи квалифицированнее и эффективнее».

Когда он закончил свою речь, многие из сотрудников Пентагона поняли, что Рамсфельду помешает осуществить свою идею лишь одна загвоздка. Это Конституция США, где ясно говорится, что национальную безопасность должно обеспечивать правительство, а не частные компании. «Я думал, что после этого выступления Рамсфельд потеряет свою должность», — сообщил мой источник информации.

Но Рамсфельд не ушел, а про войну с Пентагоном в прессе почти! не говорили. Это произошло потому, что спорное выступление Рамсфельда датировано 10 сентября 2001 года.

Это было странным историческим совпадением: 10 сентября по CNN Evening News показали краткий сюжет под заголовком «Министр обороны объявляет войну бюрократии Пентагона», а на следующее утро тот же канал рассказывал о куда менее метафорической атаке на это же заведение, при которой 125 сотрудников Пентагона погибли, аПО получили тяжелые ранения — те самые люди, которых Рамсфельд менее суток назад объявил врагами государства[829].