Кот и рыбы

Французская Ривьера славна своей жратвой. Ударным блюдом признан буйабес — такая наваристая уха из разных морских рыб и панцирных, с клещами, гадов, что ложка в горячей тарелке стоит торчком. Средиземноморские рыбы подобраны как по вкусу, так и по экстерьеру. Не рыбы — а экстравагантные выродки, оправдывающие свои имена: морской черт, морской петух, морской скорпион, который по-французски созвучен с русским словом «рассказ». Не менее, впрочем, порочна по виду и рыба «Святой Петр» — обязательный ингредиент. Так вот, Французская Ривьера — это и есть буйабес: наваристое скопище человеческих рыб самых разных размеров, амбиций и форм. Здесь все бурлят, стуча крышкой, в одном котле: аристократы, авангардисты, международные авантюристы, местные жулики, снобы, художники, режиссеры, актеры, певцы, иммигранты, политические экстремисты, финансовые воротилы, богема, спортсмены, кокаинисты, самоубийцы и всякие дамы с собачками. Одни просаживают деньги в Монте-Карло. Другие ездят в надраенных, как воскресная обувь, старых автомобилях. Третьи создают шедевры. Четвертые лежат в шезлонгах с книгой в руке и в черных очках. Пятые ходят по магазинам, скупая скатерти с подсолнухами, лавандовое мыло. А можно и просто пройтись по берегу моря на ветреном мысе Фера.

Кот д'Азюр — мое рабочее название этих мест. Писатель Стефан Льежар в 1887 году написал роман «Лазурный берег». Это — калька с французского Cote d'Azure. A я бы так и называл — Кот д'Азюр. Получается прямо-таки роскошный Кот, он лениво греется на солнце с прищуренным глазом и выглядит аристократично, отсюда и гордое имя — д'Азюр. Приехав на юг Франции, ты воруешь у жизни филей бытия. Если в Италии все замешано на культуре, то Кот д'Азюр замешан на кошачьей неге.

Я давно прикипел к этим местам. В 1958 году (благодаря отцу-дипломату) я мальчишкой попал на Каннский кинофестиваль, когда там победил русский фильм «Летят журавли», но запомнил на всю жизнь не Татьяну Самойлову, а колючки кактуса, которые впились в мои ладони: я хотел вырвать его из земли и увести с собой как субтропический трофей. Теперь я превратил для себя Кот д'Азюр в передвижной письменный стол. Чтобы писать, мне нужны не лампы, а солнце. Здесь его всегда предостаточно. И теплого моря в летние месяцы, пожалуй, хватит на всех. Но гудящую толпу туристов я обошел простым способом — приезжаю сюда, когда прилив «оплаченных отпусков» закончен. Демисезонный Кот д'Азюр — это то, что мне надо.

Есть такие мужские пальто, которые ловко делают вид, что они — скромная серенькая вещичка. Серое — оно и есть серое. Но, если присмотреться, как оно сшито, как сидит, невольно начинаешь с уважением относиться к качеству покроя и шерсти. А как его расстегнешь, появится на свет божий атласная подкладка бордового отлива. Тоже самое и Франция. Выйдешь в серенький день в Париже под моросящий дождь и вдруг ощутишь мокрое блаженство существования. А где бордовая подкладка? С ней во Франции нет проблем. Идешь, допустим, на площадь Сан-Сюльпис возле Люксембургского сада, спускаешься в большой подземный гараж. Через пятнадцать минут ты на французской четырехколесной игрушке (rent-a-car) образца XXI века выезжаешь на поверхность парижской земли. По-прежнему дождь, с неба летят в лобовое стекло желтые листья платана величиной с ладонь с растопыренными пальцами. Сверившись с картой, выбираешь лионское направление. Выехав на автостраду, летишь по мокрому асфальту в сторону Бургундии. Все тот же дождь. Доехав до Роны и оглянувшись на холмы, покрытые виноградниками, ты начинаешь стремительный спуск по карте. Огибаешь справа не нужный тебе сегодня дождливый Лион, и через полтора часа начинается длинный, как лыжный тягунчик, ничем не примечательный перевал.

Когда машина легко преодолеет его, ты увидишь первое чудо: небо раздвинется, как занавес Большого театра, прозрачно-лимонный свет разольется по всей земле, а земля сразу запахнет новыми запахами. Ты в Провансе. Здесь начинается подкладка французского пальто, но, чтобы понять всю ее красоту, надо еще потерпеть. Проехав Авиньон и Экс-ан-Прованс, рвани в сторону моря и в городке Касис скажи ему: «Привет!» Средиземное море? Оно роднее родины. Оно похоже на лоно матери с хулиганской подмалевкой перистых облаков. Тут случится второе чудо: будь то ноябрь, декабрь, февраль или март, ты въедешь в ласковый май. Впрочем, можно и самолетом — сразу в ласковый май Ниццы.

Так стряслось, что наше сознание отдало «ласковый май» на откуп нескольким придурковатым мелодиям, но что же делать, если на юге Франции есть свой вечный ласковый май, который ассоциируется с великими представлениями о радости жизни? От Касиса до итальянской границы радость жизни затискает тебя, не даст покоя. Она не имеет прикладного характера, не основывается на простонародном труде виноградаря или генеалогическом древе аристократа. Она адресована каждому встречному, в ней есть элемент незаслуженного везения.

Сен-Тропе, с точки зрения итальянского вкуса, не бог весть что, ерунда какая-то, и даже гламурные Канны «не тянут» (в смысле архитектуры) по сравнению с врожденным гением итальянского зодчества. Но обаяние этих мест, которые итальянцев тоже сильно притягивают, состоит в преодолении законов приличия, потому что так красиво жить неприлично. Я не говорю, что местные жители, с которыми я знаком по многим поездкам сюда, беспечно наслаждаются жизнью. Но даже в них есть что-то от туристов. Видимо, если все мы — гости на этой Земле, на Кот д'Азюре мы все — туристы. Я ощущаю здесь свою экстерриториальность. Однако я — тоже рыба из буйабеса. Я вплетаюсь в атмосферу Кот д'Азюра сам по себе, наравне со всеми и перемешиваюсь с французами, крепкими пальмами, запахами кофе и апельсиновых рощ, оркестром цикад, плеском яхт в тихих бухтах. Но главное — несгибаемость погоды, бодрость воздуха, которая передается телу, и две синевы, опрокинутые друг в друга: моря и неба.

Несколько лет назад, работая над романом, я прожил, с компьютером и мазутной печкой, неподалеку от Ниццы, в деревушке на холме, несколько демисезонных месяцев. Зима в этих краях входит в понятие демисезон почти наравне с осенью и весной. Незаметно и вдруг зацвели мимозы, которых здесь боятся. Нежные деревья бешено размножаются и своими нежными испарениями провоцируют лесные пожары. Я же боялся не мимоз, а близости Монте-Карло, тем более что в новогоднюю ночь я выиграл в рулетку неплохие деньги (на них можно было снять на весь период моего пребывания машину). В свободное от работы время я все объездил и все повидал: музеи, рестораны, виллы знаменитостей, променады, лимонную фиесту в Ментоне и праздник цветов в Ницце. Но даже после этого я не пресытился Кот д'Азюром. Вот и совсем недавно, приехав на десять демисезонных дней, я вновь ощутил здешний драйв.

— Но разве не здесь бьется пульс мирового тщеславия? Разве сюда, в юдоль сраных снобов, не стыдно ехать?— скажет мне честный русский почвенник, дед Мазай.

— Пикассо, Шагал, Матисс, Корбюзье,— отвечу я.

Кот д'Азюр в XX веке сыграл роль Флоренции эпохи Ренессанса. Здесь жили главные иконы модернизма. Сюда же сослали себя мировые поставщики эротического реализма: создатель «Любовника леди Чаттерлей» Д.Г.Лоуренс и автор «Темных аллей» Иван Бунин, живший на малой родине духов «Шанель №5» в Грасе. Здесь в 1950-е годы два женских баловня раннего успеха сбросили оковы общественной ангажированности. Французское кино скандально расстегнуло лифчик у Брижжит Бордо, ставшей впоследствии националисткой и бабушкой-феей местных кошек. Франсуаза Саган окунула словесность в частную жизнь. Дурной вкус Кот д'Азюра пронизан изысканными манерами. В Ницце злой гений французской литературы Селин следил в юности через дырку в стене (его первая работа) за покупателями бриллиантов в ювелирном магазине и был озадачен воровскими наклонностями человеческой природы. Здесь поэт революции Маяковский признался приятелю, художнику Анненкову, что у него проблемы с советской властью и чуть было не стал невозвращенцем. А в городок Санари-сюр-мэр сбежалась жить и пить на аперитив анисовый «пастис» антинацистская литературная братва во главе с Томасом Манном. Они объявили Санари «столицей немецкой литературы». Когда я жил на вилле у своих друзей возле этого городка, я выбрал для гурманства любимый теми немцами ресторан «Ля Тур», где рыбу «руже» вам приносят в тулупе из соли, где бьют по нему деревянным молотком, пока он не развалится на куски, и где так вкусно, что теряешь представление о времени. Пожилые официанты и официантки хранят традиции золотого сечения сервиса: не лебезят и не грубят. Я ел «руже» и представлял себе немецкую команду, дивясь ее сплоченности (трудно вообразить русских писателей, живущих коммуной в эмиграции); разве что Бертольд Брехт поднывал: ему было скучно. От скуки, наверное, он и написал здесь свою «Трехгрошовую оперу». Кот д'Азюр лижет эмигрантские раны целебным воздухом, лечит ностальгию не просто солнцем — отвлеченностью от истории. Наступает обморок — отсюда даже в Париж лень ехать. Но история все-таки проступает.

Французы прикарманили Ниццу лишь в середине XIX века, отчего она выглядит до сих пор прекрасной пленницей в красно-оранжевых юбках. Долину реки Ройя на северо-востоке от Ментоны они забрали себе у провинившихся итальянских фашистов в год моего рождения — в 1947 году (еще одна война — и они оттяпают Геную). И ведь знали, что отбирают самый лакомый кусок. Я специально съездил в эту долину. Она поражает не только природой, но и постройками. На склонах гор несколько бывших итальянских городов, похожих на большие птичьи гнезда,— не знаю, как там жить, посмотреть на это — одно удовольствие.

От немецкого Санари на западе, окруженного узкими, поросшими пахучими соснами фиордами — каланками, до русского цитрусового Эдема — Ментоны — таков обычный маршрут моих ненавязчивых путешествий по Кот д'Азюру. Иногда я заезжаю в Канны, иногда — в Ниццу выпить kir royal в гостинице «Негреско», олицетворяющей буржуазный идеал жизненного успеха, иногда пытаю счастье в уродливо богатом Монте-Карло. Я догадался: Кот не любит принуждений. Он уважает легкое пренебрежение к себе. Но русский Кот д'Азюр — особая статья. Кот приютил сотни наших людей. Остатки кириллицы на бывшей русской военной базе в Вильфранше, зеленый от времени Герцен на кладбище в Ницце, отель, где жил Чехов в Ментоне — мы когда-то знали, как справляться с демисезонной слякотью, вот только не справились с политической катастрофой. Мы были частью этой земли и вновь возвращаемся: собирать урожай лимонов. Кот щедр. Кот дарит нам радость жизни. Кот и рыбы. Я тоже везу домой скатерти как символ радости жизни. Бесконечно крутящееся колесо природы, колесо солнца, колесо подсолнуха, колесо фортуны, рулетка успеха. Кот машет на прощание мне рукой. Он знает — никуда я не денусь.

Виктор Ерофеев