Глава 6. – Всё делал по инструкции, – бодро докладывал сторож Петрович, невысокий сухопарый старик лет семидесяти двух – семидесяти трёх с живым

– Всё делал по инструкции, – бодро докладывал сторож Петрович, невысокий сухопарый старик лет семидесяти двух – семидесяти трёх с живым, изрезанным частой сетью морщин, лицом. – Не спал, алабаев‑раздолбаев держал на привязи, был начеку. Как только заорали: «Свет!», тут же врубил. – Сторож умолк, прикуривая сигарету.

Они уже осмотрели коровник, мёртвого, истекшего кровью телёнка с разорванным горлом и теперь беседовали во дворе с Петровичем.

– Отлично, – кивнул Сыскарь. – Вы молодец. Без света мне там точно бы кранты наступили. Как я понимаю, волк в темноте видит лучше человека. Что дальше было?

– Дальше стрельба пошла. Три… Нет, четыре раза. Я от греха подальше сразу в сторожке укрылся, дверь на засов и – к окошку. Гляжу – волчара из коровника вылетел, что тот кум из дверей, которому кума по башке скалкой дала, а вовсе не того, чего он хотел. Да здоровый волчара‑то! В жизни таких не видел. И тут ваш товарищ, – он кивнул Сыскарю, – как раз из‑за угла вывернул и – ба‑бах! Из пистолета. – Петрович двумя руками показал, как именно делал «ба‑бах» из пистолета Иван.

– Попал?

– Точно сказать не могу. Показалось, вроде как попал. Ну, или крепко задел. Серый зарычал, да злобно так… И прыгнул. Ваш заорал матерно, снова выстрелил, но, по‑моему, на этот раз точно промазал. Волк его сбил с ног, они и покатились. Так быстро всё случилось… Я и понять ничего не успел, тут ещё алабаи лают, аж захлёбываются. А в следующий момент гляжу, зверь вашего товарища бросил и к воротам. Одним махом взлетел, за верхний край передними лапами зацепился, когтями задних по воротине – шварк! – и нет его. Ищи‑свищи. Я только рот открыл. Там же больше двух метров высота! А ваш сел, за горло держится, хрипит что‑то. Тут и вы из коровника выскочили. Всё.

– Значит, утверждаешь, здоровый был волчара? – переспросил Александр.

– Ужас какой здоровый, – охотно подтвердил сторож. – Если б своими глазами ни видел, в жизни бы не поверил, что такие бывают. Моё дело, конечно маленькое, но… – Старик замялся. Было заметно, что ему очень хочется продолжить, но он не решается.

– Давай, Петрович, выкладывай, не стесняйся, – подбодрил его хозяин фермы. – Нам сейчас всякое мнение важно.

– Только уговор – не смеяться, – строго попросил сторож.

– Не до смеха, Петрович, – сказал Андрей. – Товарищ мой – в больнице, ему сейчас хирург операцию делает. И я молюсь, чтобы она прошла успешно. Выкладывайте, что думаете.

– Не волк это.

– А кто? – поднял брови Сыскарь.

– Оборотень.

– Оп‑па, – произнёс фермер Саша. – Приплыли. Ты, Петрович, уверен, что только один чай пил?

– Вот не хотел же говорить, старый дурень, – с досадой пробормотал сторож. – Кто меня за язык тянул… И всю жизнь у меня так. Ничего больше не скажу. – Он демонстративно отвернулся, глядя на полную луну, которая уже начала склоняться к горизонту. – Как хотите, так и понимайте.

Фермер вопросительно посмотрел на Андрея. Тот осуждающе покачал головой. Мол, зря это ты насчёт чая. Обидел человека.

– Брось, Петрович, – примирительно сказал Александр. – Не лезь в бутылку.

Петрович упрямо молчал.

– Ну, извини. Погорячился я. Само вырвалось.

Продолжая глядеть на луну, сторож вздохнул.

– Анатолий Петрович, – доверительным тоном обратился к нему Сыскарь. – Вы же человек серьёзный, трезвый. Должны понимать, что просто так подобные заявления делать можно, только тщательно их обдумав. У вас есть веские основания считать этого волка оборотнем? Если есть, я их очень внимательно выслушаю, обещаю.

Старик вздохнул ещё раз и убрал глаза от луны.

– Я тебя, Саша, вот таким помню. – Он показал рукой, каким помнит хозяина фермы. – Мы с твоим отцом, царство ему небесное, вместе на волков охотились и шкуры государству сдавали, когда ты ещё ползунком был. За полноценные советские рубли. А мне такие слова.

– Петрович, я же сказал, извини.

– Ладно. – Сторож бросил окурок на землю и тщательно затоптал его сапогом. – Пошли, кое‑что покажу. Интересное.

Они вышли за ворота, и Петрович повёл их на зады скотного двора с внешней его стороны. Лунного света пока вполне хватало, чтобы не пользоваться фонариками.

– Я уже после того, первого, раза подумал, что дело здесь нечисто, – говорил по дороге сторож. – Потом – второй случай. Как это может быть, чтобы человек или зверь пробрался в коровник, зарезал телёнка да ещё и всю кровь из него то ли выпустил, то ли высосал, и никто, включая наших овчарок‑алабаев, ни сном ни духом. А? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Только оборотень на такое способен. Ты, Саша, молодой, бабку Ульяну не помнишь, а я её живой застал. Так вот она рассказывала, что оборотень может любую собаку так за… – Старик запнулся, а затем проговорил тщательно, по‑слогам: – За‑гип‑но‑ти‑зировать, что та его не почует. Ну, или там глаза и нюх ей отвести, уж не знаю. Да они и без всякого гипноза так тихо и незаметно прокрадываться умеют – куда там этим, как их… ну, которые убийцы японские наёмные.

– Ниндзя? – догадался Сыскарь. – И кто такая бабка Ульяна?

– Точно, они. Ниндзя. Видел я кино – брехня, считаю. Хотя всякое кино – брехня, если рассудить. А бабка Ульяна… Была в Кержачах такая знахарка, ведунья. Тем же, можно сказать, занималась, чем сейчас наш Григорий. Лечила животных, людей… много чего делала из того, что обычному человеку не под силу. Больше полувека прошло, как умерла. Ленина Владимира Ильича знаешь? – неожиданно спросил он.

– Слышал кое‑что, – хмыкнул Сыскарь.

– Так вот она была его старше лет на десять… Всё, пришли. Смотрите. Вот здесь он через колючку пробрался.

– Оборотень? – зачем‑то спросил Александр.

– Нет, Ленин, – не удержался от язвительного ответа сторож, включил фонарь и направил свет на огорожу из колючей проволоки. – Видите?

Сыскарь тоже включил свой фонарь и присел на корточки, осматривая место возможного проникновения зверя на территорию скотного двора.

Так. Между рядами «колючки» сантиметров пятнадцать. Много – восемнадцать. Белка или там ёж какой‑нибудь пролезут. Но волк – вряд ли. Да ещё и такой крупный. А человек? Если взять вот эти два, как специально валяющихся здесь обломка веток, и одну проволоку отжать вверх, а другую вниз… Столбы‑то опорные довольно далеко друг от друга, как струну гитарную проволоку не натянешь при таком расстоянии. Ну‑ка.

Он передал фонарик Александру, достал из внутреннего кармана куртки резиновые перчатки, натянул их, поднял с земли ветки и с их помощью раздвинул проволоку. Затем просунул левую ногу в образовавшуюся дыру и нагнулся, как бы собираясь протиснуться туда полностью.

– Догадался, – удовлетворённо заметил Петрович. – Теперь вижу – настоящий сыщик. А если к этим веточкам повнимательней присмотреться, то можно и ещё кое‑что увидеть.

Сыскарь тут же забрал у фермера Саши свой фонарик и последовал совету. Ну конечно. Царапины! В тех местах, где ветки плотно соприкасались с «колючкой», их кора была заметно повреждена.

– Если думаешь, что это ты их сейчас поцарапал, – сказал Петрович, – то зря. Они такими уже были. Я видел.

– Ну у вас, Анатолий Петрович, и глаз, – восхищённо покачал головой Андрей. – Прямо аплодирую я вам.

– Я в разведке служил, – приосанился довольный сторож. – Три цельных года, не то что нынешние. Нас так учили – до смерти не забудешь.

Обломки веток Сыскарь прихватил с собой. В оборотней он не верил, но оставался вариант с прирученным волком, действиями которого руководил человек. Тоже вполне себе фантастический вариант, но всё же не до такой степени, как с оборотнем. К тому же никаких вещественных доказательств, кроме этих двух обломков веток, они так и не обнаружили. Чем чёрт не шутит, думал Сыскарь. А вдруг на них ещё и «пальчики» остались? Само по себе это, ясно, доказательство хилое – мало ли кто и зачем брал в руки эти ветки. И даже отгибал ими колючую проволоку. Но хоть что‑то.

Утро Андрей Сыскарёв встретил в районной больнице на диване из некогда чёрного кожзама, который, судя по выпирающим пружинам, заплатам, трещинам и общему печальному виду, был здесь поставлен ещё в советские времена и доживал последние месяцы, если не дни. Ночью, когда Сыскарь вернулся в больницу из Кержачей, дежурный хирург (выяснилось, что его зовут Владимир Борисович) сообщил, что операция (тьфу‑тьфу) прошла вроде бы удачно, и жизни раненого ничего не угрожает. Но пообщаться с ним можно будет – и очень недолго! – в лучшем случае завтра.

– А когда я смогу забрать его в Москву? – осведомился Сыскарь.

– Вы на машине? – спросил в ответ врач.

– Да, и на хорошей.

– Ну… Если всё пойдёт нормально, на что я очень надеюсь, то, думаю, через два‑три дня можно будет рассмотреть этот вопрос. Нет, конечно, если вы готовы рисковать здоровьем друга, можно и завтра…

– С чего вы взяли, что я готов рисковать его здоровьем? – холодно удивился Сыскарь.

– Э… не знаю, – смутился врач. – Мне показалось, что у вас недовольное выражение лица.

– Просто устал, – растянул губы в улыбке Сыскарь. – Не обращайте внимания. Скажите, я могу ещё что‑то сделать? Лекарства, деньги?

– Нет, что вы. – Хирург машинально притронулся к нагрудному карману. – Вполне достаточно, и всё необходимое у нас есть.

Андрей как раз успел посетить туалет, умыться, позавтракать в раннем кафе напротив и вернуться в хирургическое отделение, когда к нему подошла заранее простимулированная денежной купюрой дежурная медсестра и сообщила, что пациент Иван Лобанов проснулся и его можно увидеть.

– Пять минут, не больше, – предупредила она. – И учтите, что разговаривать ему нельзя категорически.

Друг Лобан с горлом, похожим на толстый белый кокон, лежал один в палате на двоих и моргал в потолок. Тонкий прозрачный шланг тянулся к его правой руке от капельницы с физраствором. Услышав, что дверь отворилась, Иван скосил глаза и, увидев Сыскаря, улыбнулся и поднял левую руку в знак приветствия.

Андрей подошёл и сел на стул рядом с койкой.

– Живой, – удовлетворённо отметил он. – Только не говори ничего, о‑кей? Нельзя тебе разговаривать. Категорически. Наконец‑то на собственном опыте сможешь убедиться, действительно ли молчание – золото или врут люди.

Иван опять улыбнулся. Его карие глаза смотрели довольно бодро, но Сыскарю показалось, что он уловил во взгляде друга то ли какую‑то глубоко затаённую печаль, то ли грустную мысль, которую трудно высказать. И не только потому, что нельзя говорить.

– Фигня, Лобан, – нарочито весело подмигнул он и пожал Ивану бицепс. – Всё будет в норме. Я разговаривал с врачом, который тебя залатал. По‑моему, лепила умелый и опытный, нам повезло. Говорит, что через два дня я спокойно и без риска смогу отвезти тебя в Москву. Ну а там, сам понимаешь…

Он нёс ещё что‑то о классных московских врачах, о том, что рана, в сущности, пустяковая, хоть и эффектная, вспоминал зачем‑то, как туго им обоим пришлось, когда девять лет назад их БТР подорвался на фугасе и слетел с горной дороги… Наконец, сообразив, что болтает неестественно много и не по делу, умолк, вздохнул и сказал:

– Кормёжка здесь наверняка гнусная. Но ты не беспокойся, нормальный хавчик я тебе обеспечу. Только с доктором проконсультируюсь, что тебе сейчас можно, а что нельзя.

Иван снова улыбнулся и показал рукой, как будто что‑то пишет.

– Ага, понял, – обрадовался Сыскарь. – Сейчас.

Он достал из кармана рабочий блокнот и ручку.

– Левой‑то сможешь?

Иван утвердительно закрыл и открыл глаза.

Андрей держал блокнот так, чтобы Ивану было удобно, и тот левой рукой слегка коряво, но вполне читаемо вывел на чистом листке два слова.

«Береги Свету».

– Само собой… – пробормотал Сыскарь, затем вскинул на друга тревожно‑возмущённый взгляд серых глаз. – Ты что это? Что за мысли, Лобан? Мы же договорились, помнишь? Нет уж, давай, выздоравливай, и мы продолжим осаду. Чтобы всё по‑честному и победил достойнейший. Обещаю, ни шага без тебя в этом направлении не сделаю! Блин, даже не ожидал от тебя такого пессимизма. Подумаешь, волк слегка потрепал. Так ведь зашили же! Заживёт всё до свадьбы, я уверен. Мне вообще кажется, что Светлана тебя выберет. И правильно сделает, между прочим. Я для неё слишком шебутной и непредсказуемой. Опять же, выпить люблю…

Он прервался – Иван опять показал рукой, что хочет что‑то написать.

На этот раз на листке появилось три слова.

«Это не волк», – прочитал Сыскарь.

Но ничего сказать по данному поводу не успел. Да, наверное, и не смог бы толком ничего сказать – слишком был ошарашен. К тому же как раз вошла медсестра и самым безжалостным образом выгнала его из палаты, заявив, что отпущенные пять минут давно прошли и чтобы раньше вечера, а лучше всего завтрашнего утра, он и не вздумал пытаться увидеть раненого, первейшее лекарство для которого на данном этапе – полный и безусловный покой.

В открытое окно кроссовера задувал прохладный весенний ветерок. Смешиваясь с сигаретным дымом, он прямо в салоне творил восхитительно парадоксальный микс из запахов травы, цветов и леса пополам с табаком.

Сожалеть о том, что опять начал курить, Сыскарю не хотелось. Он уже неоднократно переживал по данному поводу – надоело. Когда‑нибудь он обязательно бросит, это несомненно, но, значит, вот именно теперь – не судьба. Слишком много стрессов. А сигарета, как ни крути, помогает. Нет, понятно, что эта помощь – большей частью самообман. Но почему бы и не обмануть себя слегка, если от этого становится легче? Обманываем же мы друзей и близких, не желая сообщать им правду, которая, как известно, чаще всего довольно жестока и неприятна.

Да, правда, чтоб ей. На сегодня правда состоит в том, что их с напарником миссия под условным названием «Лёгкая прогулка в соседнюю область» превратилась в одну сплошную кучу проблем. Это ж надо было так учудить – влюбиться обоим в одну девушку! Выполнили, называется, пожелание клиента на свою голову. А потом ещё и взялись за работёнку, которую и провалили с великолепным треском, нанеся при этом серьёзный ущерб собственному здоровью и репутации. Потому что порванное хищным зверем горло – это, признаемся, не побоимся, – ущерб здоровью весьма серьёзный. Что же касается репутации, то и вовсе со стыда хоть под землю провались. Особенно больно чувствуется профессиональная, скажем так, неудача здесь, в деревне, где все друг друга знают и обсуждают каждый твой шаг. Он чуть ли не кожей ощущал всякую сплетню, любой шепоток и хохоток, гуляющий сегодня по Кержачам в связи с ночными событиями.

«Привет, сосед! Слыхал, как московские ночью на ферме Сашкиной обо…лись? Волк телёнка чуть не на их глазах зарезал и ушёл. Хорошо, ещё сами живы, хоть один и в больнице. Дай бог, чтоб выздоровел. А и то – здесь тебе не Москва, парень, ухо надо востро держать!»

Б‑блин с чебурашкой…

И ведь опять – правда, вот что обидно. Горькая, как недоспелая рябина. Сами виноваты. О каком профессионализме можно говорить, если из шести произведённых выстрелов (четыре раза стрелял он и дважды Лобан) ни один не достиг цели? Слегка попорченная шкура не считается. Но что хуже всего – эти разговоры наверняка услышит она, Светлана. И что подумает о двух залётных молодых красавцах‑сыщиках из Москвы? Пижоны и недоучки. Кроме столичных понтов, ничего за душой. Эка невидаль – девушку отыскали, которая опостылевшего любовника бросила и уехала из города в деревню. А как дошло до серьёзного мужского дела, где оказались? Гусары, молчать.

Сыскарь аж зубами заскрипел от накатившей, подобно тяжёлой и вязкой волне, досады. Проигрывать он не любил. Наверное, потому, что проигрывал редко. А также в силу характера. Он мог быть и был каким угодно шалопутом и раззвиздяем в обычной жизни, в отношениях с женщинами и друзьями, но, когда дело касалось выполнения взятых на себя профессиональных обязательств, шёл до конца и отступал лишь в тех случаях, когда обстоятельства были сильнее его и по‑настоящему непреодолимы. Именно из‑за этого свойства характера ему и пришлось уйти из органов правопорядка. Ментовско‑полицейское начальство не любит тех, кто слишком упрям, слишком глубоко копает да ещё при этом держит себя слишком независимо. Сразу три «слишком» – это слишком. Извините за каламбур. Всякий сверчок знай свой шесток. А с теми, кто больно умный и жаждет – хе‑хе – справедливости и равноправия для всех, мы расстанемся. Быстро и безболезненно. Для органов безболезненно, разумеется.

Вот и расстались.

Однако урок, что называется, не пошёл впрок, и характер у частного сыщика Андрея Сыскарёва по прозвищу Сыскарь ничуть в этом смысле не изменился. Именно поэтому вместо того, чтобы снять номер в районной гостинице, через два дня забрать из больницы друга Ивана и уехать с ним домой, в Москву (чтобы потом, когда напарник выздоровеет, вместе с ним вернуться к Светлане и честно попросить её выбрать себе в женихи одного из двоих или никого), он ехал сейчас в Кержачи.