Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Южнобалтийская родина варягов, или научная несостоятельность норманской теории
Дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим. А.С. Пушкин[1]
В отечественной историографии особое место занимают два выдающихся деятеля нашей науки В.Н.Татищев и М.В.Ломоносов. И это особое место определяется не только тем, что они стояли у истоков русской исторической науки, но и сверхкритическим восприятием творчества этих ученых их же соотечественниками. Причем в основе такого гиперкритицизма и его непременного спутника критиканства лежит только антинорманизм Татищева и Ломоносова. Ибо он перечеркивает ошибочные воззрения немецких исследователей Г.З. Байера, Г.Ф. Миллера и АЛ. Шлецера на начало Руси, что является в глазах норманистов, в прошлом и настоящем жестко определяющих настрой в науке, непростительным грехом. Вместе с тем сторонники норманской теории, давно навязав научному и общественному сознанию России и Западной Европы в качестве непогрешимого догмата мысль, что признавать эту теорию ‑ «дело науки, не признавать ‑ ненаучно», создали невероятный культ Байера, Миллера и Шлецера, преподнося их в качестве родоначальников «научной» ‑ норманистской ‑ разработки истории Руси, противостоящей якобы «патриотическим измышлениям» русских историков, в первую очередь Ломоносова и Татищева.
Но отождествлять истинную науку с норманизмом не позволяет ни один источник ‑ ни отечественный, ни иностранный. В противном случае не было бы никаких оснований для споров по поводу этноса варягов и руси, активно участвовавших в возведении государственности на Руси, и в утверждениях норманистов, будь они, конечно, правы, естественно, никто бы не сомневался. Да и странно, конечно, делить русских ученых на «патриотов» и, получается, «непатриотов» (само же настойчивое и многовековое стремление норманистов выдавить варяго‑русский вопрос из плоскости научной в плоскость политическую и эмоциональную прямо сигнализирует об отсутствии у них действительной доказательной базы).
Согласно древнейшей нашей летописи Повести временных лет (ПВЛ), варяги и русь, в 862 г. прибывшие из пределов балтийского Поморья в северозападные земли Восточной Европы и этническая принадлежность которых летописцами, в связи с общеизвестностью для их времени этого факта, прямо не обозначена, говорили на славянском языке. А такой непреложный вывод вытекает из чисто славянских названий городов, которые они по своему приходу там построили: Новгород, Изборск, Белоозеро и другие. И вряд ли кто будет отрицать, что названия поселениям дают именно их основатели, в связи с чем эти названия четко маркируют язык последних, а зачастую и их родину (так, по названиям многих городов Северной Америки можно безошибочно определить не только из какой страны, но даже из какой конкретно ее местности прибыли переселенцы в «Новый Свет»), И славянский язык пришельцев на Русь, их предводителей и их потомков ‑ князей Рюрика, Трувора, Синеуса, Олега, Игоря, Ольги, их бояр и дружинников ‑ предельно точно указывает на их родину ‑ южный берег Балтийского моря. Ибо из всех земель Поморья только в данном районе проживали славянские и славяноязычные народы, создавшие высокоразвитую цивилизацию, которая приводила их соседей германцев в восторг и которые смотрели на земли южнобалтийских славян, как на «землю обетованную», где всего было вдоволь[2].
На южнобалтийское Поморье как на родину варягов очень конкретно указывает и летописец конца X в., говоря, что варяги «седять» по Варяжскому морю «к западу до земле Агнянски...». Земля «Агнянски» («Английская») ‑ это не Англия, как заблуждаются и сегодня норманисты (В.Я. Петрухин и Д.А. Мачинский, например), хотя они, если бы не поверхностно знакомились с ПВЛ, то бы увидели, что собственно Англия именуется в летописи «Вротанией», «Вретанией», «Британией», сиречь Британией. Довольно показательно, что крупнейший норманист прошлого В.Томсен, размышляя над приведенным пояснением летописи, выражал сомнение в привязке «земли Агнянски» к Англии и задавался вопросом: «англичане или англы в Шлезвиге?»[3]. То, что земля «Агнянски» ‑ это южная часть Ютландского полуострова, в 40‑х ‑ 70‑х гг. XIX в. обращали внимание антинорманисты[4], работы которых датский славист Томсен, в отличие от своих современных последователей, все же читал. Именно в юго‑восточной части Ютландского полуострова обитали до переселения в середине V в. в Британию англо‑саксы (память о них сохранилась в названии провинции Angeln в земле Шлезвиг‑Голштейн ФРГ), с которыми на Балтике очень долго ассоциировались датчане: даже во времена английского короля Эдуарда Исповедника (1042‑1066) названия «англы» и «даны», отмечал в 1907 г. И.Н. Сугорский, «смешивались, считались чуть ли не тождественными», а мифологическими родоначальниками датчан являются братья Дан и Ангул.
С англо‑саксами на востоке соседили «варины», «вары», «вагры», населявшие Вагрию, т. е. варяги. Историк А.Г. Кузьмин, констатируя наличие в индоевропейских языках основного обозначения воды словом «вар», заключал, что «романо‑кельтскому суффиксу "ин" в этнонимах в германских языках часто соответствует "инг", переходящий у западных славян в "анг" и у восточных в "яг". "Варяги", следовательно, значит "поморяне"». Варягами затем будут именовать на Руси всю совокупность славянских и славяноязычных народов, проживавших на южном побережье Балтики от польского Поморья до Вагрии включительно, а еще позднее ‑ многих из западноевропейцев (в комментарии 4 к В.А.Мошину приведены слова шведа П. Петрея, в 1614– 1615 гг. констатировавшего, что русские называют варягами очень широкий круг западноевропейских народов)[5].
С приведенным мнением ПВЛ, а оно присутствует в наших источниках и более позднего времени, причем там уже прямо говорится о выходе варягов и руси из пределов Южной Балтики, абсолютно согласуются показания западноевропейских памятников и, прежде всего, свидетельства немцев С. Мюнстера (1544) и С. Герберштейна (1549) о выходе Рюрика и варягов из южнобалтийской Вагрии. Так, констатирует Мюнстер, Рюрик, приглашенный на княжение на Русь, был из народа «вагров» или «варягов», главным городом которых являлся Любек: «...einer mit Namen Rureck auB den Folkern Wagrii oder Waregi genannt (deren Haupstatt war Lubeck)». Герберштейн также указывает, что родиной варягов была «область вандалов со знаменитым городом Вагрия», граничившая с Любеком и Голштинским герцогством (германские источники называют балтийских и полабских славян «венедами» и «вандалами»), И эти «вандалы, ‑ завершает Герберштейн свою мысль, ‑ не только отличались могуществом, но и имели общие с русскими язык, обычаи и веру, то, по моему мнению, русским естественно было призвать себе государями вагров, иначе говоря, варягов, а не уступать власть чужеземцам, отличавшимся от них и верой, и обычаями, и языком» (вместе с тем он отметил, «что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии»)[6].
Стоит подчеркнуть такую немаловажную деталь, что достоверность информации о южнобалтийской родине варягов, растиражированной как многократными переизданиями сочинений Мюнстера и Герберштейна, так и трудами других авторов XVI‑XVII вв., в Западной Европе никто, за исключением шведских писателей XVII в., истинных создателей норманской теории, не ставил под сомнение, т. к. это был общеизвестный факт. И о южнобалтийском происхождении Рюрика речь вели в XVII ‑ первой половине XVIII в. немцы Б.Латом, Ф.Хемниц, И.Хюбнер, Г.В.Лейбниц, Ф.Томас, Г.Г.Клювер, М.И. Бэр, С. Бухгольц. И они в один голос утверждали, что родоначальник династии Рюриковичей жил около 840 г. и был сыном ободритского князя Годлиба (Годелайва, Годелейба и т. п.), убитого датчанами в 808 г. при взятии главного города ободритов Рарога, расположенного у Висмарского залива, и который датчане именовали Рериком, а немцы ‑ Микилинбургом (Великим городом, ободриты‑рериги ‑ одно из самых могущественнейших славянских племен Южной Балтики). В 1722 г. датчанин А.Селлий напомнил русским, что «три княжие, Рурик, Трувор и Синав все братья родные из Вагрии в Русскую вышли землю званны».
Одним из источников, которыми пользовались названные авторы, а все они ‑ представители германского мира, была живая традиция, очень долго державшаяся в землях Южной Балтики среди потомков славян, ассимилированных немцами и датчанами, но не вытравившими из их памяти знаменательное событие. Так, француз К.Мармье в 1830‑х гг. посетил Мекленбург, расположенный на землях славян‑ободритов и граничащий на западе с Вагрией (она с 1460 г. входила в состав Дании), и записал там легенду (ее он опубликовал в 1840 г.), которая гласит, что у короля ободритов Годлава были три сына ‑ Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный. И эти братья, идя на восток, освободили народ Руссии «от долгой тирании», свергнув «власть угнетателей». Собравшись затем «вернуться к своему старому отцу», Рюрик, Сивар и Трувор должны были уступить просьбе благодарного народа занять место их прежних королей и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере. По смерти братьев Рюрик присоединил их владения к своему и стал основателем династии, царствующей до 1598 года[7].
На принадлежность варягов и руси к славянской общности указывают и арабские авторы. Так, Ибн Хордадбех информировал не позже 40‑х гг. IX в., что русские купцы есть «вид славян» и что их переводчиками в Багдаде выступают «славянские рабы». Ибн ал‑Факих (конец IX ‑ начало X в.) дает параллельный вариант чтения этого же известия, но в его сообщении присутствуют только «славянские купцы». Ибн Хордадбех и Ибн ал‑Факих, по заключению А.П. Новосельцева, «пользовались каким‑то общим, нам не известным источником», относящимся, как можно сделать вывод, к началу IX или даже к концу VIII века. А ад‑Димашки (1256‑1327), повествуя о «море Варенгском» (Варяжском) и используя не дошедшее до нас какое‑то древнее известие, поясняет, что варяги «суть славяне славян (т. е. знаменитейшие из славян)»[8]. Локализует русь на южных берегах Балтийского моря и иудейская традиция X в. в лице еврейского хронографа «Книга Иосиппон» (книга «Иосифа бен Гориона или Иосиппона‑Псевдо‑Иосифа») и испанского иудея Ибрагима Ибн‑Якуба. «Книга Иосиппон» (середина X в.) помещает русов рядом с саксами и англами‑датчанами, «по великому морю», а Ибрагим Ибн‑Якуб, посетив в 960‑х гг. германские и славянские земли (в том числе полабских славян), отметил, что на прусов производят «набеги русы на кораблях с запада». При этом несколькими строками выше он отмечал, что с польским князем Мешко на севере соседят прусы, а на востоке русы[9], т. е. автор не смешивает русов, нападавших на кораблях с запада на прусов, с жителями Древнерусского государства.
И эти независимые друг от друга традиции ‑ русская, германская, арабская, иудейская ‑ о связи летописных варягов и руси с Южной Балтикой подкрепляются массовым археологическим и антропологическим материалом. Особенно впечатляют масштабы распространения керамики южнобалтийского облика, охватывающей собой обширную территорию до Верхней Волги и Гнёздова на Днепре, и удельный вес ее среди других керамических типов в древнейших горизонтах культурного слоя многих памятников Северо‑Западной Руси: Старой Ладоги, Изборска, Рюрикова городища, Новгорода, Луки, Городка на Ловати, Городка под Лугой, Белоозера и других (так, на посаде Пскова эта керамика составляет более 81 %, в Городке на Ловати около 30 %, в Городке под Лугой ее выявлено 50 % из всей достоверно славянской). На основании чего археологи В.Д.Белецкий, В.В.Седов, Г.П.Смирнова, В.М.Горюнова, С.В.Белецкий, К.М. Плоткин в 1960‑1980‑х гг. вели речь о переселении в северо‑западные земли Руси жителей Южной Балтики.
О массовом присутствии в Северо‑Западной Руси выходцев из Балтийского Поморья дополнительно свидетельствуют характер металлических, деревянных и костяных изделий (сплавы новгородских изделий из цветных металлов X‑XI вв., обращают внимание специалисты, «тождественны сплавам подобных изделий, происходящих с южно‑балтийского побережья»), характер домостроительства, конструктивные особенности музыкальных инструментов и оборонительного вала (Старая Ладога, Новгород, Псков, Городец под Лугой, Городок на Маяте), присущие только древностям южнобалтийских славян. Одну из ранних староладожских «больших построек» ученые сближают со святилищами южнобалтийских славян в Гросс‑Радене (под Шверином, VII–VIII вв.) и в Арконе (о. Рюген). На Рюриковом городище и в Ладоге открыты хлебные печи, сходные с печами городов нынешнего польского Поморья. Кожаная обувь нижнего слоя Ладоги, Новгорода, Пскова, Белоозера находит себе прямые аналоги также в землях южнобалтийских славян (например, Волина, Гнезна, Колобрега).
В середине 1980‑х гг. лингвист А.А.Зализняк, основываясь на данных берестяных грамот, запечатлевших разговорный язык новгородцев XI‑XV вв., пришел к выводу, что древненовгородский диалект во многом отличен от юго‑западнорусских диалектов, но близок по ряду признаков в фонетике, морфологии, синтаксису, лексике к западнославянскому, преимущественно севернолехитскому (причем особенно заметные отличия наблюдаются в самых ранних грамотах). В 2003 г. археолог В.Л.Янин подчеркнул, что «поиски аналогов особенностям древнего новгородского диалекта привели к пониманию того, что импульс передвижения основной массы славян на земли русского Северо‑Запада исходил с южного побережья Балтики, откуда славяне были потеснены немецкой экспансией». Эти наблюдения, обращал внимание ученый, «совпали с выводами, полученными разными исследователями на материале курганных древностей, антропологии, истории древнерусских денежно‑весовых систем и т. д.».
В 1995 г. антрополог Н.Н.Гончарова показала генетические связи новгородских словен с балтийскими славянами, а ее учитель Т.Н. Алексеева в 1999 г. увидела в них исключительно «переселенцев с южного побережья Балтийского моря, в последствии смешавшиеся уже на новой территории их обитания с финно‑угорским населением Приильменья». И эти переселенцы шли на восток по давно налаженным между южнобалтийскими и восточноевропейскими славянами путям и шли несколькими волнами (о ранних попытках проникновения первых в земли вторых говорит уникальная каменно‑земляная крепость в устье Любши, в 2 км севернее Старой Ладоги, возведение которой археологи связывают с появлением здесь в конце VII ‑ первой половине VIII в. нового населения). По этим же активно действующим путям прибыли в Восточную Европу в середине IX в. к приглашающим им племенам ‑ славянским и угро‑финским ‑ варяги и варяжская русь[10]. «Наши пращуры», резюмировал в 2007 г. академик В.Л.Янин, прекрасный знаток варяго‑русских древностей, призвали Рюрика из пределов Южной Балтики, «откуда многие из них и сами были родом. Можно сказать, они обратились за помощью к дальним родственникам»[11].
На фоне громадного южнобалтийского материала, обнаруженного на территории Северо‑Западной Руси, абсолютно теряются малочисленные и чаще всего случайные скандинавские вещи, попавшие туда в ходе торговли и военных действий. К тому же подавляющее большинство самого незначительного числа скандинавских находок в Восточной Европы, включая Новгород и Киев, относится ко второй половине X ‑ началу XI в.[12], т. е. они позже времени призвания варягов и варяжской руси как минимум на сто лет. Вот почему в ПВЛ нет никаких указаний ‑ ни прямых, ни косвенных ‑ на принадлежность варягов и варяжской руси к скандинавскому миру. Напротив, летопись постоянно подчеркивает этническую индивидуальность варягов и варяжской руси и не смешивает их с другими западноевропейскими народами, в том числе скандинавскими: «Афетово бо и то колено: варязи, свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии» («Потомство Иафетова также: варяги, шведы, норманны (норвежцы), готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, корлязи, венецианцы, генуезцы, и прочие»). Это слова летописца конца X века.
А летописец начала XII столетия специально выделяет в Сказании о призвании варягов русь, откликнувшуюся на приглашение восточных славян и угро‑финнов, из числа других варяжских, говоря современным языком, западноевропейских народов, и называет ее в качестве особого, самостоятельного племени, вроде шведов, норвежцев, готов, англян‑датчан, но племени не родственного им: «И идоша за море к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си»[13] («пошли за море к варягам, к руси, ибо так звались те варяги ‑ русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, другие готы, эти же ‑ так»). Наряду с летописью решительно отвергает приписываемое норманистами скандинавство варягам и руси и такой очень важный в истории свидетель, как «язык земли» Восточной Европы. Согласно ПВЛ, варяги и русь и после 862 г. занимались активным возведением городов: в 882 г. Олег, сев в Киеве, «нача городы ставити...», а в 988 г. «рече Володимер: «се не добро, еже мало городов около Киева». И нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне...». Но при этом среди многочисленных наименований древнерусских городов IX‑X вв., т.е. времени самого пика деятельности варягов и руси среди восточных славян, приведшей к образованию государства Русь, совершенно отсутствуют, подводил в 1972 г. черту польский лингвист С.Роспонд, «скандинавские названия»[14].
И это тогда, когда скандинавские названия в огромном количестве сохранились в тех местах Западной Европы, куда действительно устремляли свои набеги норманны, и где они затем действительно оседали. Так, «приблизительно 700 английских названий, включающих элемент Ьи, без сомнения, доказывают, ‑ констатировал в 1962 г. крупнейший английский специалист по эпохе викингов П.Сойер, ‑ важность скандинавского влияния на английскую терминологию». А сверх того, добавлял он, в Англии «существует много других характерно скандинавских названий топографических объектов»: thorp, both, lundr, bekk, и что в целом «в английских названиях присутствует множество скандинавских элементов, но наиболее характерны и часто встречаются Ьи и thorp». И шведский ученый И.Янссон подчеркивал в 1998 г., что в Британии и Ирландии скандинавы «оказали значительное влияние на... местную топонимику». Также во Франции насчитываются сотни скандинавских топонимов, например, с суффиксом ‑bee (др.‑сканд. bekkr), ‑bu (bú), ‑digue (dík), ‑tot (topt, toft) и т. п., а название области расселения скандинавов ‑ Нормандия ‑ до сих пор хранит память о них, и в Нормандии, подытоживает английская исследовательница Ж. Симпсон, «встречается очень много скандинавских географических названий»[15].
Ничего подобного не встречается в восточнославянских землях. А в якобы скандинавских ‑ «русских» ‑ названиях днепровских порогов, а в них и в именах русских князей и их ближайшего окружения норманисты видят главнейшие свои доказательства, усомнился еще АЛ. Шлецер, сказав в 1802 г. в отношении интерпретации шведского ученого Ю.Тунманна в 1774 г. этих названий как скандинавские, что некоторые из них «натянуты». Но данное предостережение нисколько не смутило многочисленных продолжателей тенденциозной манеры толкования Тунманна, и точную оценку результату уже сверх всякой натянутости ими «русских» названий порогов дал в 1825 г. немецкий историк И.Г.Нейман, говоря, что результат этот уже «по необходимости брать в помощь языки шведский, исландский, англо‑саксонский, датский, голландский и немецкий... делается сомнительным» (понятно, что при таком подходе ‑ а именно так и создавались норманистские «доводы» лингвистического свойства ‑ даже чисто славянские слова непременно зазвучат по‑германски). То, что вывод «русских» названий порогов возможен буквально из любого языка, если на то есть хотя бы малейшее желание, прокомментировал другой немецкий исследователь Г. Эверс. Отмечая в 1814 г., что «неутомимый» Ф.Дурич объяснил русские названия порогов из славянского «также счастливо», как и Ю.Тунманн из скандинавского, а И.Н. Болтин из венгерского, он с большой долей иронии заметил: «Наконец, может быть найдется какой‑нибудь словоохотливый изыскатель, который при объяснении возьмет в основание язык мексиканский»[16].
Современные отечественные и зарубежные исследователи указывают, что «даже сегодня отзвуки» скандинавского языка «слышны в нормандском диалекте французского языка...» и что завоевание датчанами восточных областей Англии отразилось в английском языке в виде многочисленных лексических заимствований (до 10 % современного лексического фонда) и ряда морфологических инноваций[17]. Но в русском языке, на что обращали внимание в 30‑х гг. XIX в. С.М.Строев и Ю.И. Венелин, нет ни одного шведского заимствования. О совершенном отсутствии влияния скандинавского языка на русский речь вел, в данном случае объективно оценивая ситуацию, сам А.Л. Шлецер (и причину совершенно необъяснимого с позиций норманской теории такого факта он видел в том, что шведов среди восточных славян была «горсть», «было очень немного по сразмерности; ибо из смешения обоих очень различных между собою языков не произошло никакого нового наречия». При этом ученый не заметил, в силу ослепляющей норманистской тенденциозности, что подобные «разъяснения» спокойно подходят под какую угодно этническую характеристику варягов, даже самую фантастическую, т. к. для того не требуется никаких доказательств).
Вместе с тем весьма проблематично вообще наличие германского следа в русском языке. Еще в 1814 г. Эверс говорил, а как не ему, представителю германского мира, не знать это, что в нем «очень мало» германских слов. В 1849 г. И.И.Срезневский выделил в русском языке около десятка слов происхождения либо действительно германского, либо возможно германского, которые могли перейти к славянам от германцев, как было подчеркнуто этим выдающимся лингвистом, кстати сказать, сторонником норманской теории, «даже и без непосредственных их связей, через посторонних соседей»[18]. Необходимо также добавить, что скандинавы в Линкольншире и Йоркшире наложили, отмечал П.Сойер, «свой отпечаток на тамошнюю административную терминологию...». А.С.Кан в целом констатировал, что «скандинавская колонизация и владычество оставили на Западе прочные следы в топонимике и политико‑правовой терминологии. Ни того, ни другого на Руси не наблюдалось»[19]. А раз не наблюдалось, то летописные варяги и скандинавы не имеют друг к другу никакого отношения и представляют собою совершенно разные народы.
Но все в нашей истории преображается до неузнаваемости, когда за ее «реконструкцию» берутся норманисты, например, особо чтимые и цитируемые отечественными филологами и археологами датчане В.Томсен и А.Стендер‑Петерсен. И эти ученые, как потомки норманнов стремясь «объективно» воссоздать историю Киевской Руси и следуя, по их заверениям, «принципам современной науки» и «скандинавской филологии» (Томсен), «строгой филологии» вообще и «известным этимологическим фактам, которые пора бы считать незыблемыми» (Стендер‑Петерсен), пошли дальше Шлецера и придумали ‑ и это профессиональные лингвисты! ‑ «скандинавско‑русское наречие» или «особый смешанный варяго‑русский язык», якобы контаминировавший элементы древнескандинавского и древнерусского, и якобы существовавший, как его именовал Стендер‑Петерсен, в «скандинавско‑славянском» государстве, т. е. на Руси, где, по его же убеждению, весь высший слой ‑ князья, дружинники, управленческий аппарат, а также купцы ‑ были исключительно скандинавами.
К чему же сводился весь «объективизм» Томсена и Стендер‑Петерсена, предельно ясно из слов Томсена, произнесенных на первых страницах исследования «Начало Русского государства» (1877) и не оставляющих никаких сомнений в том, каков будет его конечный «научный» вывод. Вначале он, процитировав рассказ о призвании варягов под 862 г., заключает: для того, кто читает этот рассказ «без предвзятого мнения и ухищренных толкований, не может быть сомнения в том, что имя варяги употреблено в смысле общего обозначения обитателей Скандинавии и что русь есть имя одного отдельного скандинавского племени, пришедшего под предводительством Рюрика и его братьев из‑за моря и положившего основание государству, столица которого некоторое время находилась в Новгороде; это государство и есть зерно, из которого выросла современная нам Российская империя». А затем через несколько страниц провозглашает задачу своего сочинения: «Я надеюсь, что буду в состоянии разобрать вопрос без пристрастия и национальных предубеждений и доказать ко всеобщему умиротворению, что племенем, которое основало в IX в. русское государство, и к которому первоначально применялось имя руси, были действительно норманны или скандинавы, родом из Швеции». И эту задачу он решает без всякого, разумеется, труда и, как это подчеркнул в 1931 г. норманист В.А.Мошнн, «своим огромным авторитетом канонизировал норманскую теорию в Западной Европе»[20].
В отношении же той «строгой филологии» и незыблемых «этимологических фактов», с помощью которых, по точной характеристике Г.Эверса, «словоохотливые изыскатели» до сих пор создают видимость принадлежности норманизма к науке, в 1880 г. Д.И. Иловайский заметил, что «филологическая сторона» рассуждений норманистов ‑ это «гадания и натяжки», хотя норманская школа «и считает себя наиболее сильной с этой стороны. Мы же по‑прежнему утверждаем, что филология, которая расходится с историей, никуда не годится и пока отнюдь не имеет научного значения»[21]. Справедливость как этих слов, так и того, что элита Древней Руси ‑ князья, бояре, дружинники и влиятельные в ту пору «заморские» купцы ‑ не была связана со скандинавским миром, хорошо видны из языческого пантеона князя Владимира Святославича 980 г., который свидетельствует, на чем акцентировал внимание, начиная с 1970 г., историк А.Г.Кузьмин, «о разных культурных традициях и разноэтничности Руси эпохи складывания государственности».
И свидетельствует потому, что в нем присутствуют боги разных народов ‑ славян, иранцев, угро‑финнов (Перун, Хоре, Даждьбог, Стрибог, Симаргл, Мокош). А данный факт означает, что каждая этническая группа, входившая в состав древнерусского общества, могла молиться своим богам. Но вместе с тем в пантеоне нет, подчеркивали и А.Г.Кузьмин, и Е.Б.Кудрякова, и Б.А.Рыбаков, ни одного скандинавского бога. И не было тогда, обращал внимание Кузьмин, когда скандинавы, как уверяют норманисты, «в социальных верхах численно преобладали». Хотя, напоминал он азбучную истину, «обычно главные боги ‑ это боги победителей, преобладающего в политическом или культурном отношении племени». В 1980 г. Кудрякова указывала на также хорошо известный факт, «что языческий пантеон учитывал многоэтнический состав Руси и дружины князя, но германских божеств в нем не было». Дополнительно Рыбаков в 1987 г. констатировал, что «ни одно из имен славянских божеств (как вошедших в пантеон, так и не вошедших в него) не находит аналогии ни в скандинавской, ни в германской мифологии: Водан‑Один, Тор‑Донар, Фрейя и Фрейр и др. неизвестны славянской мифологии и фольклору»[22].
Отсутствие скандинавских богов в официальном пантеоне русского государства, установленном его весьма разнородной в этническом плане, но давно уже славяноязычной верхушкой ‑ политической и торговой, прямо говорит об отсутствии в ее составе скандинавов. Но археологи‑норманисты В.Я. Петрухин, Д.А.Мачинский, Л.С.Клейн пытаются перечеркнуть совершенно очевидный вывод, вытекающий из состава пантеона Владимира, и утверждают, что якобы скандинавы переняли славянское язычество (по Мачинскому, в начале X в. религия Перуна‑Велеса была усвоена «скандинавами поколения Рюрика‑Олега...», такое усвоение скандинавами совершенно чуждой и враждебной им религии Петрухии объясняет тем, что «именно от местных богов зависела удача», а также «прагматической» ориентацией норманнов «на славянские обычаи и язык, необходимые в отношениях как с данниками‑славянами, так и с Византией и Халифатом», что скандинавы клялись при заключении договоров с греками «именами славянских богов Перуна и Волоса: ведь они пришли из славянских земель», Клейн как бы добавляет, что, «по скандинавским нормам, боги сильны только на своих землях» и что в представлениях норманнов «славянский громовержец Перун мог легко подменить скандинавского громовержца Тора»)[23].
Петрухин, Мачинский и Клейн, видимо, не в курсе, что, как еще в позапрошлом столетии отметил С.А.Гедеонов, «промена одного язычества на другое не знает никакая история» (да не могли норманские конунги поступить так, как их заставляют делать норманисты, ибо они, становясь поклонниками Перуна и Велеса, «тем самым отрекались от своих родословных», которые вели от языческих богов, следовательно, навлекали на себя и на своих подданных неминуемую беду). Не учитывают эти археологи, также по причине очень плохого знакомства с трудами историков, высококлассных специалистов в варяго‑русском вопросе, и того принципиального обстоятельства, на котором почти сто сорок лет тому назад заострял внимание Д.И. Иловайский, что если даже принять, что русь ‑ это «скандинавская династия со своею дружиной, которая составила только высшее сословие, так называемую аристократию в стране славян, и тогда нет никакой вероятности, чтобы господствующий класс так скоро отказался от своей религии в пользу религии подчиненных. Удивительно, как это несообразность не бросилась в глаза норманистам»[24].
Да и сравнительно недавно, в 1980 г., Е.Б.Кудрякова сказала по поводу голословных утверждений американского историка Е.С. Райзмана (серьезно уверявшего, что якобы «мифолологические представления скандинавов были перенесены на славянских богов и оказались тем самым приспособленными к местным условиям, сохранив при этом исходные черты...», которые он увидел в 1978 г. в традиции почитания на Руси Бориса и Глеба), что, «не будучи в состоянии найти заметные следы пребывания скандинавов на территории Восточной Европы, современные норманисты стремятся в настоящее время обосновать тезис о быстрой культурной адаптации варягов‑скандинавов» и что «предположение Райзмана о скандинавских мотивах в культе Бориса и Глеба есть следствие неправильного прочтения источников...». Но как и в случае с американцем Райзманом, так и в случае с россиянами Петрухиным, Мачинским и Клейном имеет место быть не «неправильное прочтение источников», т. е. вполне допустимые ошибки и заблуждения в творчестве любого исследователя, а все та же норманистская тенденциозность, которую на примере М.П.Погодина полно продемонстрировал в 1851 г. С.М.Соловьев и которая грубо искажает истину.
Наш выдающийся историк и, как известно, норманист, но все же не возводивший, в отличие от своего учителя, эти убеждения в абсолют, правомерно критиковал его за то, как он свое «желание» «видеть везде только одних» норманнов легко воплощал на деле, создавая одну фикцию за другой: «важное затруднение для г‑на Погодина представляло также то обстоятельство, что варяги‑скандинавы кланяются славянским божествам, и вот, чтобы быть последовательным, он делает Перуна, Волоса и другие славянские божества скандинавскими. Благодаря той же последовательности Русская Правда является скандинавским законом, все нравы и обычаи русские объясняются нравами и обычаями скандинавскими»[25] (исторический анализ Погодин подменял установлением сходства. Так, на вопрос Иловайского почему варяги клянутся Перуном и Волосом, а не скандинавскими Одином и Тором он ответил репликой: «Но почему Вы знаете, что между этими божествами не было соответствия? Перун разве не близок Тору?». Знак равенства между этими божествами без лишних рассуждений ставил и А. Стендер‑Петерсен[26]).
Многие имена, которые носят герои нашей истории IX‑XI вв., не являются славянскими, но это не повод объявлять их, по формулировке лингвиста А.Стендер‑Петерсена, «сплошь скандинавскими именами»[27]. А данная «несообразность», если применить оценку Иловайского, вошла в науку по той причине, что Г.З.Байер и А.Л.Шлецер, указывал в 1830‑х гг. Ю.И.Венелин, желая «ввести в Россию шведов» и основываясь только на созвучиях, «превратили» летописные имена в скандинавские (и сделали это лишь потому, что, по убеждению Байера, «есче от Рюрика все имяна варягов, в русских летописях оставшияся, никакого иного языка, как шведского, норвежского и датского суть никакого иного языка, как шведского, норвежского и датского суть; и сие не темно и не слегка наводится». Но что значит в устах норманиста «не темно и не слегка наводится», видно из того, как Байер даже чисто славянские имена Владимир и Святослав представил, посредством лингвистических изысков, в качестве «нормандских»). Хотя этим именам, справедливо заметил Венелин, «можно найти созвучные, и даже тождественные не только у скандинавов, но и у прочих европейских и азиатских народов», и что вообще, заключал он, говоря о ложности лингвистических «аргументов» норманистов, «всякому слову в мире можно найти или сделать подобозвучное, стоит только переменить букву, две, и готово доказательство». Что именно так и готовили «доказательства» Байер и его последователи позже прямо сказал норманист В.О. Ключевский: характеризуя способ этого немецкого ученого «интерпретировать» русские имена как скандинавские, он подчеркнул: «Впоследствии многое здесь оказалось неверным, натянутым, но самый прием доказательства держится доселе»[28].
Прошли столетия, кардинально поменялся мир, но этот основной прием доказательств норманистов, который они именуют «научным», так и продолжает «держаться доселе». В связи с чем летописные имена даже в школьных учебниках давно представлены «сплошь скандинавскими именами», что в корне расходится с реалиями далекого прошлого. Древнерусская народность, как показывает лишь только один пантеон Владимира, возникла из слияния многих народов и вобрала в себя имена, не связанные со славянской традицией, но и не имеющие отношения к германцам. В полиэтничном древнерусском именослове, подытоживал А.Г. Кузьмин, во‑первых, «германизмы единичны и не бесспорны» (по его оценке, норманская интерпретация, сводящаяся лишь к отысканию приблизительных параллелей, а не к их объяснению, противоречит материалам, «характеризующим облик и верования социальных верхов Киева и указывающим на разноэтничность населения Поднепровья»), во‑вторых, он содержит славянский, иранский, иллиро‑венетский, подунайский, восточнобалтийский, кельтский, фризский, финский и другие компоненты (так, имя, Олег «явно восходит к тюркскому «Улуг» ‑ имени и титулу, со значением «великий». Имя это в форме Халег с тем же значением известно и у ираноязычных племен», имя Игорь «может быть славянской формой, обозначающей выходца из Ингарии или Ингрии (Ижоры)», а имена Рюрика и его братьев Синеуса и Трувора, прибывших во главе варягов и руси к нашим предкам, имеют прямые параллели в кельтских языках)[29].
И совершенно иная картина предстает, по факту многолетнего проживания на этих землях норманнов, во Франции и в Англии. Так, во Франции зафиксировано, констатирует Г.Джонс, «множество скандинавских личных имен, к которым добавлен суффикс ‑ville». А «линкольнширский судебный реестр за 1212 г., ‑ приводит П.Сойер результаты изысканий своих предшественников 1920‑1930‑х гг., ‑ содержит 215 скандинавских имен, и только 194 английских». Согласно же кадастровой описи 1086 г. ‑ «Книге Страшного суда», «у землевладельцев в период до нормандского завоевания в ходу было по меньшей мере 350 скандинавских личных имен...»[30].
В целом же «мнимонорманское происхождение Руси», как это блестяще показал в 60‑х ‑ 70‑х гг. XIX в. С.А. Гедеонов, не отразилось «в основных явлениях древнерусского быта»: ни в языке, ни в язычестве, ни в праве, ни в народных обычаях и преданиях восточных славян, ни в летописях, ни в действиях и образе жизни первых князей и окружавших их варягов, ни в государственном устройстве, ни в военном деле, ни в торговле, ни в мореходстве, ни во всем том, что составляло, как им было специально подчеркнуто, «саму жизнь Руси». Как, например, отразилось, правомерно акцентировал внимание этот тонкий знаток русского и европейского раннего Средневековья, «начало латино‑германское в истории Франции, как начало германо‑норманское в истории английской» (так, Шлецер, как норманист удивляясь, что «славенский язык ни мало не повреждается норманским...», с нескрываемым недоумением, рожденным все тем же норманизмом, восклицает: «Как иначе против того шло в Италии, Галлии, Гиспаиии и прочих землях? Сколько германских слов занесено франками в латинский язык галлов и пр.!», и что, поражается он далее, не находя в русской истории тех явлений, которые были характерны для германцев и которые ему так хотелось увидеть на Руси, «германские завоеватели Италии, Галлии, Испании, Бургундии, Картагена и пр. всегда в роде своем удерживали германские имена, означавшие их происхождение»).
Гедеонов, справедливо отметив, что ПВЛ «всегда останется, наравне с остальными памятниками древнерусской письменности, живым протестом народного русского духа против систематического онемечения Руси», назвал и причину столь плачевного итога российской и зарубежной историографии: «Полуторастолетний опыт доказал, что при догмате скандинавского начала Русского государства научная разработка древнейшей истории Руси немыслима»[31]. Со времени произнесения этих слов минуло почти те же полтора столетия, но сегодня они звучат еще более актуально. Ибо сейчас ‑ и это в XXI в., когда наука раскрыла и продолжает успешно раскрывать самые сокровенные тайны бытия ‑ все также господствует «скандинавский догмат», в связи с чем наша историческая наука в решении варяго‑русского вопроса находится все в том же состоянии, которое очень точно обрисовал в 1875 г. князь П.П. Вяземский, отмечая «научные заслуги» норманистов: «...Мы движемся в поте лица в манеже, не делая при этом ни шага вперед»[32].
Но норманисты совершенно напрасно проливают пот, имитируя движение вперед, что означает не просто бег на месте, а консервацию давно отживших взглядов (сродни тому, если продолжать, исходя из лишь бытового представления, выдавать Землю за центр мироздания, вокруг которого вращаются Солнце и вся Вселенная), следовательно, и все большее отставание от научного прогресса. То, что скандинавы не имели никакого отношения ни к Рюрику, ни к варягам и руси, свидетельствует, наконец, сама память скандинавских народов, запечатленная в исландских сагах. И эти чрезмерно хвастливые саги, не только ничего не упускавшие из подвигов викингов, но и занимавшиеся в этом плане явными приписками, из русских князей первым упоминают Владимира Святославича, княжившего в Киеве в 980‑1015 гг. (до 977 г. он семь лет сидел в Новгороде в качестве наместника киевского князя). А данный факт означает, что скандинавы стали появляться на Руси лишь только во время его правления (а на это же время указывает, как было сказано выше, и археологический материал). По причине чего они не знали никого из предшественников Владимира, в том числе и знаменитого Рюрика ‑ основателя правящей на Руси династии. Как верно заметил М.В.Ломоносов в «Древней Российской истории» (1766), если бы Рюрик был скандинавом, то «нормандские писатели конечно бы сего знатного случая не пропустили в историях для чести своего народа, у которых оный век, когда Рурик призван, с довольными обстоятельствами описан».
В 1808 и 1814 гг. Г. Эверс правомерно говорил, что «ослепленные великим богатством мнимых доказательств для скандинавского происхождения руссов историки не обращали внимание на то, что в древнейших северных писаниях не находится ни малейшего следа к их истине». И, удивительно метко охарактеризовав отсутствие у скандинавов преданий о Рюрике как «убедительное молчание» (или «Argumentum ах selentio» ‑ «довод, почерпнутый из молчания»), действительно, лучше любых слов подтверждающее их полнейшую непричастность к варягам и руси, он резюмировал: «Всего менее может устоять при таком молчании гипотеза, которая основана на недоразумениях и ложных заключениях...».
Ибо, по совершенно справедливым словам Эверса, и Ломоносову, и мне кажется очень невероятным, что «Рюрикова история» «не дошла по преданию ни до одного позднейшего скандинавского повествователя, если имела какое‑либо отношение к скандинавскому Северу. Здесь речь идет не о каком‑либо счастливом бродяге, который был известен и важен только немногим, имевшим участие в его подвигах. Судьба Рюрикова должна была возбудить вообще внимание в народе, коему принадлежал он, ‑ даже иметь на него влияние, ибо норманны стали переселяться в таком количестве, что могли угнетать словен и чудь». Развивая свою мысль далее, ученый также резонно сказал: «...Как мог соотечественник Рюрик укрыться от людей, которые столько любили смотреть на отечественную историю с романтической точки. После Одина вся северная история не представляет важнейшего предмета, более удобного возвеличить славу отечества». Причем сага, акцентирует на этот факт внимание Эверс, «повествует, довольно болтливо», о походах своих героев на Русь «и не упоминает только о трех счастливых братьях. Норвежский поэт Тиодольф был их современник. Но в остатках от его песнопений, которые сохранил нам Снорри, об них нет ни слова, хотя и говорится о восточных вендах, руссах»[33].
Выводы русского Ломоносова и немца Эверса еще больше оттеняет тот факт, что младший современник Рюрика (ум. 879) норвежец Ролло‑Роллон (ум. 932), основавший в 911 г. ‑ спустя всего сорок девять лет после прихода Рюрика к восточным славянам ‑ герцогство Нормандское, сагам хорошо известен (он, начиная с 876 г., т. е. еще при жизни нашего Рюрика, неоднократно грабил Францию, в 889 г. обосновался в низовьях Сены, а в 911 г. принес ленную присягу французскому королю Карлу IV Простоватому и получил от него титул графа Руанского, обязуясь защищать его от прочих норманнов и бретонцев)[34]. Как отмечал бросающуюся в глаза несуразность норманизма Эверс, погибшие древнейшие исторические памятники доставили Снорри Стурлусону «известия об отдаленном Рольфе и позабыли о ближайшем Рюрике?».
Скандинавы, словно уточняя мысль Эверса говорил в 1876 г. Д. Щеглов, основали на Руси «в продолжение трех десятков лет государство, превосходившее своим пространством, а может быть, и населением, все тогдашние государства Европы, а между тем это замечательнейшее событие не оставило по себе никакого отголоска в богатой скандинавской литературе. О Роллоне, овладевшем одною только провинцией Франции и притом не основавшем самостоятельного государства, а вступившем в вассальные отношения к королю Франции, саги знают, а о Рюрике молчат». Но саги не просто знают Ролло, они еще особо подчеркивают, что властители Нормандии «всегда считали себя родичами норвежских правителей, а норвежцы были в мире с ними в силу этой дружбы». И при этом ни в одной из многочисленных саг, уделявших исключительное внимание генеалогиям своих конунгов и в самых мельчайших деталях их расписывавших, не сказано, констатировал С.А. Гедеонов, чтобы Владимир Святославич состоял в родстве с ними. Более того, подытоживал исследователь, в них «не только нет намека на единоплеменность шведов с так называемою варяжскою русью, но и сами русские князья представляются не иначе как чужими, неизвестными династами»[35].
Примечания: 1. Пушкин А.С. Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений // Его же. Собрание сочинений. В 10‑ти томах. Т. 6. ‑ М., 1976. С. 296. 2. О высочайшем уровне развития производительных сил славянского южнобалтийского Поморья по сравнению с другими районами побережья см. подробнее: Фомин В.В. Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. ‑ М., 2005. С. 439‑442; его же. Начальная история Руси. ‑ М., 2008. С. 207‑212. 3. ЛЛ. С. 3‑4,15; Томсен В. Начало Русского государства. ‑ М., 1891. С. 14; Пепгру‑ хин В.Я. Легенда о призвании варягов и Балтийский регион // ДР. 2008. № 2 (32). С. 42; Мачинский Д.А. Некоторые предпосылки, движущие силы и исторический контекст сложения русского государства в середине VIII ‑ середине XI в. // Труды Государственного Эрмитажа. Т. XLIX. Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого Света. Материалы Международной конференции, состоявшейся 14‑18 мая в Государственном Эрмитаже. ‑ СПб., 2009. С. 490.. 4. Бурачек С.Л. История государства Российского Н.М. Карамзина. История русского народа. Сочинение Н.Полевого // Маяк. Т. 5. № 9‑10. ‑ СПб., 1842. С. 87; Савельев‑Ростиславич Н.В. Варяжская русь по Нестору и чужеземным писателям. ‑ СПб., 1845. С. 5‑6, 10, 12, 25, 34, 51‑52; Славянский сборник Н.В.Савельева‑Ростиславича. ‑ СПб., 1845. С. LX, LXXXIX, прим. 170; Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. Ч. 1. ‑ М., 1876. С. 135‑136, 142‑143, 189, 193. 5. Сугорский И.Н. В туманах седой старины. К варяжскому вопросу. Англо‑русская связь в давние века. ‑ СПб., 1907 С. 29, прим. **; Кузьмин А.Г. Одоакр и Теодорих // Дорогами тысячелетий. Сборник исторических очерков и статей. Кн. 1. ‑ М., 1987. С. 123‑124; Откуда есть пошла Русская земля. Века VI‑ X / Сост., предисл., введ. к документ., коммент. А.Г.Кузьмина. Кн. 1,‑ М., 1986. С. 26; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 336‑376. 6. Münster S. Cosmographia. Т. IV. Basel, 1628. S. 1420; Герберштейн С. Записки о Московии. ‑ М., 1988. С. 60. 7. Hübner J. Genealogische Tabellen, nebst denen darzu Gehörigen genealogischen Fragen. Bd. I. ‑ Leipzig, 1725. S. 281. Die 112 Tab.; Герье В.И. Лейбниц и его век. Отношения Лейбница к России и Петру Великому по неизданным бумагам Лейбница в Ганноверской библиотеке. ‑СПб., 1871. С. 102; Thomas F. Avitae Russorum atque Meklenburgensium principum propinquitatis seu consangvinitatis monstrata ac demonstrata vestica. Anno, 1717. S. 9‑14; Klüver H.H. Vielfälting vermerhrte Beschreibung des Herzogtums Mecklenburg. Dritten Teils erstes Stück. ‑ Hamburg, 1739. S. 32; Beer M.I. Rerum Mecleburgicarum. ‑ Lipsiae, 1741. P. 30‑35; Buchholtz S. Versuch in der Geschichte des Herzogthums Meklenburg. ‑ Rostock, 1753. II Stammtafel; Marinier X. Lettres sur le Nord. Т. I. ‑ Paris, 1840. P. 30‑31. См. также: Фомин B.B. Варяги и варяжская русь. С. 17‑57,422‑438; его же. Начальная история Руси. С. 9‑21, 183‑196; Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? ‑ М., 2005. С. 43‑62. 8. Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. ‑ М., 1965. С. 384‑386; Венелин Ю.И. Известия о варягах арабских писателей и злоупотреблении в истолковании оных // ЧОИДР. Кн. 4. М., 1870. С. 10; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 437‑438. Ср.: Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. III. Восточные источники. ‑ М., 2009. С. 30‑31, прим. 44 и 49. 9. Вестберг Ф.Ф. Комментарий на записку Ибрагима ибн‑Якуба о славянах. СПб., 1903. С. 146; его же. К анализу восточных источников о Восточной Европе // ЖМНП. Новая серия. Ч. 13. № 2. СПб., 1908. С. 375. 10. Сыромятников С.Н. Древлянский князь и варяжский вопрос // ЖМНП. Новая серия. Ч. XL. Июль. СПб., 1912. С. 133; Нунан Т.С. Зачем викинги в первый раз прибыли в Россию // Американская русистика: вехи историографии последних лет. Период Киевской и Московской Руси. Антология. ‑ Самара, 2001. С. 53, 56; Кирпичников А.Н. Сказание о призвании варягов. Легенды и действительность // Викинги и славяне. Ученые, политики, дипломаты о русско‑ скандинавских отношениях. ‑ СПб., 1998. С. 51; его же. О начальном этапе международной торговли в Восточной Европе в период раннего средневековья (по монетным находкам в Старой Ладоге) // Международные связи, торговые пути и города Среднего Поволжья IX‑XII веков. Материалы международного симпозиума. Казань, 8‑10 сентября 1998 г. ‑ Казань, 1999. С. 113; Зализняк А.А., Янин B.Л. Новгородская Псалтырь начала XI века ‑ древнейшая книга Руси // Вестник Российской Академии наук. Т. 71. № 3. М., 2001. С. 202‑ 203; Рыбина Е.А. Торговля средневекового Новгорода. Историко‑археологические очерки. ‑ Великий Новгород, 2001. С. 92‑95; У истоков Северной Руси. Новые открытия. ‑ СПб., 2003. С. 17; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 444‑456; его же. Начальная история Руси. С. 199‑211; его же. Варяго‑русский вопрос и некоторые аспекты его историографии // Изгнание норманнов из русской истории. Вып. 1. М., 2010. С. 375‑384; Курбатов А.В. Начальный период сложения средневекового кожевенного ремесла на Руси // Ладога и Ладожская земля в эпоху Средневековья. Вып. 2,‑ СПб., 2008. С. 70, 126‑132; Молчанова А.А. Балтийские славяне и Северо‑Западная Русь в раннем Средневековье. Автореф... дис... канд. наук. ‑ М., 2008. С. 5‑16. 11. «Итоги», 2007, № 38 (588). С. 24; «Русский Newsweek», 2007, № 52‑2008. № 2 (176). С. 58. О южнобалтийском происхождении варягов Янин говорил 8 февраля 2009 г. в вечерней передаче «Вести» и 4 мая 2010 г. в передаче «Academia» телеканала «Культура». 12. Фомин В.В. Ломоносов: Гений русской истории. ‑ М., 2006. С. 165‑167; его же. Начальная история Руси. С. 75‑76. 13. ЛЛ. С. 4, 18‑19. 14. ЛЛ. С. 23,118‑119; Роспонд С. Структура и стратиграфия древнерусских топонимов // Восточно‑славянская ономастика. ‑ М., 1972. С. 62. 15. Сойер П. Эпоха викингов. ‑ СПб., 2002. С. 224, 235‑237; Викинги: набеги с севера. ‑ М., 1996. С. 63, 101, 107‑108; Янссон И. Русь и варяги // Викинги и славяне. С. 21; Джонс Г. Викинги. Потомки Одина и Тора. ‑ М., 2003. С. 231; Симпсон Ж. Викинги. Быт, религия, культура. ‑ М., 2005. С. 34‑39. 16. Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. ‑ СПб., 1809. С. 330, прим. *, 382; Эверс Г. Предварительные критические исследования для российской истории. Кн. 1‑2. ‑ М., 1826. С. 138; Погодин М.П. О жилищах древнейших руссов. Сочинение г‑на N. и краткий разбор оного. ‑ М., 1826. С. 37, прим. *. 17. Мельникова Е.А. Древнерусские лексические заимствования в шведском языке // ДГ. 1982 год. ‑ М., 1984. С. 66; Викинги: набеги с севера. С. 63, 107; Симпсон Ж. Указ. соч. С. 36. 18. Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. С. 343, прим. *; то же. Ч. II. ‑ СПб., 1816. С. 168; Эверс Г. Указ. соч. С. 139; Скромненко С. [Строев С.М.]. Критический взгляд на статью под заглавием: Скандинавские саги, помещенную в первом томе Библиотеки для чтения. ‑ М., 1834. С. 56; Венелин Ю.И. [О происхождении славян вообще и россов в особенности] // Сб. РИО. Т. 8 (156). Антинорманизм. ‑ М., 2003. С. 44; Срезневский И.И. Мысли об истории русского языка. ‑ СПб., 1850. С. 130‑131, 154. 19. Сойер П. Указ. соч. С. 233; Кан А.С. Швеция и Россия в прошлом и настоящем. ‑ М., 1999. С. 42. 20. Томсен В. Указ. соч. С. 14‑15, 20, 73, прим. 73; Stender‑Petersen A. Varangica. Aarhus, 1953. P. 244, 247‑252, 255; Moшин B.A. Варяго‑русский вопрос // Slavia. Časopis pro slovanskou filologii. Ročnik X. Sešit 1‑3. ‑ Praze, 1931. C. 378. Здесь и далее курсив и разрядка принадлежат авторам. 21. Иловайский Д.И. Еще о происхождении Руси // Древняя и новая Россия. Ежемесячный исторический журнал. Т. XVI. № 4. СПб., 1880. С. 638; его же. Начало Руси. ‑ М., 2006. С. 364. 22. Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // ВИ, 1970, № 10. С. 53; его же. История России с древнейших времен до 1618 г. Кн. 1. ‑ М., 2003. С. 103, 120‑121; его же. Начало Руси. Тайны рождения русского народа. ‑ М., 2003. С. 211, 213, 318, 339, 347; Кудрякова Е.Б. «Варяжская проблема» и культ Бориса и Глеба // ВИ, 1980, № 4. С. 166; Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. ‑ М., 1987. С. 453; Славяне и Русь: Проблемы и идеи. Концепции, рожденные трехвековой полемикой, в хрестоматийном изложении / Сост. А.Г.Кузьмин. ‑ М., 1998. С. 370. 23. Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX‑XI веков. ‑ Смоленск‑М., 1995. С. 107, 109‑111, 141, 231‑232; его же. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия //Из истории русской культуры. Т. I (Древняя Русь). ‑ М., 2000. С. 149, 252, 257‑259, 261; его же. Мифы древней Скандинавии. ‑ М., 2003. С. 281,403; Мачинский Д.А. Ладога / Aldeigja: религиозно‑мифологическое сознание и историко‑археологическая реальность (VIII–XII вв.) // Ладога и религиозное сознание. Третьи чтения памяти А.Мачинской. ‑ СПб., 1997. С. 164; Клейн Л.C. Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества. ‑ СПб., 2004. С. 42, 136, 142, 144, 146, 173‑174; его же. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. ‑ СПб., 2009. С. 172, 208. 24. Гедеонов СЛ. Варяги и Русь. В 2‑х частях / Автор предисловия, комментариев, биографического очерка В.В.Фомин. ‑ М., 2004. С. 92; Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю. ‑ М., 1876. С. 194. 25. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1. Т. 1‑2. ‑ М., 1993. Прим. 437 к т. 1; Кудрякова Е.Б. Указ. соч. С. 166‑167. 26. Погодин М.П. Новое мнение г. Иловайского // Беседа. М., 1872. Кн. IV. Отд. II. С. 103; Stender‑Petersen A. Op. cit. Р. 146. 27. Stender‑Petersen A. Op. cit. Р. 247. 28. Байер Г.З. О варягах // Фомин В.В. Ломоносов. С. 347, 349; Венелин Ю.И. [О происхождении славян...] С. 47, 49; Ключевский В. О. Лекции по русской историографии // Его же. Сочинения в восьми томах. Т. VIII. ‑ М., 1959. С. 398. 29. Кузьмин А.Г. Об этнической природе варягов (к постановке проблемы) // ВИ, 1974, № 11. С. 70‑81; его же. История России... С. 97; его же. Начало Руси. С. 36, 313‑332; Откуда есть пошла Русская земля. Века VI‑X / Сост., предисл., введ. к документ., коммент. А.Г.Кузьмина. Кн. 2. ‑ М., 1986. С. 639‑654. 30. Сойер П. Указ. соч. С. 231, 233; Джонс Г. Указ. соч. С. 231; Симпсон Ж. Указ. соч. С. 37. 31. Шлецер А.Л. Нестор. Ч. II. С. 172; то же. Ч. III. ‑ СПб., 1819. С. 475; Гедеонов СЛ. Указ. соч. С. 56‑59, 64‑66, 69‑95, 100, 113‑138, 141‑142, 145, 153‑169, 210, 236‑238, 266‑286, 288‑299, 315‑326, 350,373‑375,380,383‑384, прим. 22,149 и 231 нас. 393,415, 439. 32. Вяземский П.П. Замечания на Слово о полку Игореве. ‑ СПб., 1875. С. 459‑460. 33. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. ‑ М„ Л., 1952. С. 216; Ewers J.P.G. Vom Urschprunge des russischen Staats. ‑ Riga‑ Leipzig, 1808. S. 179‑184; Эверс Г. Указ. соч. С. 148‑151. 34. Викинги: набеги с севера. С. 60‑63; Джонс Г. Указ. соч. С. 228‑230; Ласка‑ вый Г.В. Викинги. Походы, открытия, культура. ‑ Минск, 2004. С. 69, 75, 78, 87‑94; Арзаканян М.Ц., Ревякин А.В., Уваров П.Ю. История Франции. ‑ М., 2007. С. 35. 35. Эверс Г. Указ. соч. С. 151; Гедеонов СЛ. Указ. соч. С. 82, прим. 294 на с. 456; Щеглов Д. Первые страницы русской истории // ЖМНП. Ч. 184. СПб., 1876. С. 223.
Date: 2015-11-13; view: 391; Нарушение авторских прав |