Развлекательная война

В шести днях пути к северу по прибрежной дороге, в необычно зеленой долине среди черных приморских скал, лежит Салон Корбо. Больше чем частное поместье, не вполне поселок, этот полугород живет своей необычной жизнью в клубящейся тени вулкана Азар.

Во времена Теранской империи Азар взорвался, в несколько минут похоронив три большие деревни и десять тысяч душ. Сегодня он довольствуется ворчанием, посылая в море извилистые черные столбы дыма, и по ночам вороны беззаботно вьются под испарениями старого вулкана. Здесь начинается жаркая пыльная равнина Адра Моркала, где почти никто не живет и которую никто не любит. Равнина тянется, как потрескавшееся дно высохшего моря, до южных границ Балинеля, самого западного и пустынного кантона Королевства Семи Сущностей.

Локки Ламора въехал в Салон Корбо в девятый день аурима, в семьдесят восьмой год Нары. Мягкая западная зима. С тех пор, как они с Жеаном впервые оказались в Тал-Верраре, прошел плодотворный год (и даже немного больше), и в бронированном переносном сейфе в багажном отделении нанятой Локки кареты гремела тысяча золотых солари, выигранная в бильярд у некоего лорда Ландревала из Эспары, чересчур чувствительного к лимонам.

Небольшую бухту, служившую полугороду пристанью, заполонили яхты, прогулочные баржи и прибрежные галеры с квадратными шелковыми парусами. Дальше, в открытом море, стояли на якорях галеон и шлюп под флагами Лашена и родовыми штандартами, которых Локки не узнал. Дул легкий ветер, солнце светило неярко и за испарениями вулкана казалось не золотым, а серебряным.

— Добро пожаловать в Салон Корбо, — сказал лакей в черной с оливково-зеленым ливрее, в высокой войлочной шапке. — Как вас титуловать и как о вас объявить?

Женщина в ливрее подставила под открытую дверь кареты Локки деревянную скамеечку, и он вышел, развел руки в стороны и с удовольствием потянулся, прежде чем ступить на землю. Лицо Локки под большими очками в черной оправе украшали длинные, вислые черные усы, волосы, тоже длинные, были гладкие и черные; плотный черный плащ, узкий в груди и плечах, расширялся от пояса до колен и раздувался, как капюшон. Более модные чулки и башмаки Локки сменил на серые панталоны, заправленные в высокие дорожные сапоги, тоже тускло-черные, под тонким слоем дорожной пыли.

— Я Мордави Фервайт, купец из Эмберлина, — сказал он. — Сомневаюсь, что обо мне стоит объявлять — никакого титула у меня нет.

— Очень хорошо, мастер Фервайт, — вежливо ответил слуга. — Леди Салжеска высоко ценит ваше посещение Салона Корбо и искренне желает удачи во всех ваших делах.

«Ценит ваше посещение», — заметил про себя Локки, — а не «будет рада дать вам аудиенцию». Графиня Вира Салжеска из Лашена — единовластная правительница Салона Корбо; полугород построен в одном из ее поместий. Равноудаленный от Балинеля, Тал-Веррара и Лашена, не подчиняясь ни одному из этих государств, Салон Корбо остается более или менее независимым курортом, где любят отдыхать богатые люди со всего побережья Медного моря.

Помимо постоянного прибытия карет по приморской дороге и роскошных яхт по морю, Салон Корбо привлекает еще один заметный поток движения, о котором Локки меланхолически размышлял во время поездки.

По пыльной дороге к владениям леди Салжески устало плетутся оборванные бедняки, горожане и селяне. Их постоянный, хоть и перемежающийся поток стремится в необычный частный город под темной горой.

Локки казалось, что он знает, зачем приходят эти люди, но следующие несколько дней в Салоне Корбо показали, что его представления были поверхностными и огорчительно неполными.

Первоначально Локки считал, что для завершения подготовки к осуществлению плана, связанного с Солнечным Шпилем, понадобится плыть по морю в Лашен или даже Иссару, но разговоры с несколькими богатыми веррарцами убедили его: Салон Корбо — то, что ему нужно.

Представьте себе вырубленную в черном, как ночь, камне приморскую долину примерно триста ярдов длиной и сто шириной. Маленькая пристань расположена в западном конце, перед ней — полумесяц пляжа с мелким черным песком. В восточном конце из расщелины в горе вырывается и падает на тщательно расставленные камни подземный поток. Над этим потоком — резиденция графини Салжески, каменный Дом, окруженный двойной стеной с бойницами. Настоящая маленькая крепость.

Стены Салона Корбо — двадцать ярдов высотой и на всем протяжении покрыты террасами с садами. Здесь в изобилии растут густые папоротники, вьющиеся лианы, цветущие орхидеи и фруктовые и оливковые деревья — настоящий коричнево-зеленый занавес, резко выделяющийся на черных скалах; повсюду змеятся искусственные ручейки, которые не дают засохнуть искусственному раю Салжески.

В центре поселка — круглый стадион, а в садах по обе стороны от него размещаются несколько десятков прочных зданий из полированного камня и лакированного дерева. Миниатюрный город покоится на подпорках, платформах и террасах с красивыми переходами и лестницами на всех уровнях.

В день прибытия Локки неторопливо прогуливался по этим переходам в поисках цели своего приезда; торопиться не приходилось: он рассчитывал пробыть здесь несколько дней или даже недель. Салон Корбо, как игорные дома Тал-Веррара, привлекает множество богатых бездельников. Локки шел среди веррарских купцов и лашенских дворян, среди наследников западного Королевства Семи Сущностей, среди горничных (в тяжелых, с золотой вышивкой, нарядах) и семейств, которые эти горничные обслуживали. Он был уверен, что в толпе мелькают даже каморрцы, высокомерные, смуглые; к счастью, среди них не было настолько значительных персон, чтобы его узнали.

Множество телохранителей и множество тел для охраны; множество богатых людей, способных заплатить за личных алхимиков и врачей. Ни открытых ран, ни опухолей, ни черных зубов, торчащих из кровоточащих десен, ни исхудалых, изголодавшихся лиц. Возможно, в Солнечном Шпиле толпа более изысканная, но и здесь множество изнеженных, избалованных людей. Некоторых сопровождали наемные музыканты: ни секунды скуки даже во время прогулки на расстояние в тридцать-сорок ярдов. Вокруг Локки богатые мужчины и женщины под музыку истекали деньгами. Даже такие, как Мордави Фервайт, тратят в месяц на еду меньше, чем эти богачи на один завтрак.

Именно из-за этих людей он и приехал в Салон Корбо; на сей раз не грабить их, а воспользоваться их привилегированным существованием. Там, где богачи сбиваются в стаи, как птицы с ярким оперением, должны быть и те, кто предоставляет им предметы роскоши и услуги. В Салоне Корбо — прославленные общины портных, суконщиков, изготовителей музыкальных инструментов, стекольщиков, алхимиков, торговцев вразнос, столяров и артистов. Разумеется, общины небольшие, но с высочайшей репутацией. Они предоставляют услуги своим аристократическим клиентам и соответственно за них берут.

Почти на середине южной галереи Салона Корбо Локки отыскал мастерскую, ради которой приехал, — длинное двухэтажное каменное здание без окон на фасаде. Деревянная табличка над единственной дверью гласила:

М. Баумондейн и дочери

Домашняя техника и мебель

По договоренности

На двери мастерской Баумондейна витой орнамент — герб семейства Салжески (Локки видел его тут и там на флагах и на поясах стражников); это значит, что леди Вира лично одобрила продукцию мастерской. Локки это все равно, потому что он знает вкусы Салжески… но Баумондейны известны и в Тал-Верраре.

Как полагается, утром он направит сюда посыльного с просьбой принять его для разговора о заказе — стульях, которые он хочет получить.

Во втором часу на следующий день шел мелкий теплый дождь — скорее висящая в воздухе дымка, чем падающие капли. Среди деревьев и над стенами висели клочья тумана, и на сей раз гуляющих в переходах почти не было. На северо-западе высокую черную гору опоясывали серые облака. Локки остановился перед дверью мастерской Баумондейна — вода капала ему за ворот — и трижды постучал.

Дверь сразу же отворилась. На Локки смотрел сквозь очки жилистый человек лет пятидесяти. На нем были простая холщовая рубашка с закатанными рукавами (на худых руках виднелись поблекшие зеленые и черные татуировки гильдии) и длинный кожаный передник с не менее чем шестью карманами спереди. В большинстве карманов находились инструменты; в одном — серый котенок (выглядывала только голова).

— Мастер Фервайт? Мордави Фервайт?

— Рад, что вы сумели найти для меня время, — начал Локки. Он говорил с легким вадранским акцентом, достаточным для того, чтобы предположить, что он родом с далекого севера. Он решил не усердствовать и позволить «Фервайту» бегло говорить по-терински. Локки протянул для пожатия правую руку. В левой он держал черную кожаную сумку с железным замком. — Мастер Баумондейн, полагаю?

— Он самый. Заходите, сэр, льет. Хотите кофе? Позвольте предложить вам чашку в обмен на ваш плащ.

— С удовольствием.

Прихожая в доме Баумондейна была просторной, с красивыми панелями на стенах, освещалась маленькими золотыми лампами в настенных держателях. В глубине комнаты во всю ее ширину тянулся прилавок с единственной вращающейся дверью, а за ним Локки видел полки, заваленные образцами древесины, тканей, воска и масел в стеклянных сосудах. В комнате остро и приятно пахло полированным деревом. Перед прилавком располагалась небольшая гостиная с ковром и двумя великолепными резными стульями с подушками черного бархата.

Локки поставил сумку у ног, повернулся, позволив Баумондейну помочь ему снять промокший плащ, и снова взял сумку и сел на ближайший к двери стул. Мебельщик повесил плащ Локки на медный крюк в стене.

— Минутку, пожалуйста, — сказал он и зашел за прилавок. Со своего нового наблюдательного пункта Локки видел за прилавком завешенную дверь, которая, должно быть, вела в саму мастерскую. Баумондейн отвел занавес и крикнул:

— Лорис! Кофе!

Приглушенный ответ из глубины он, по-видимому, нашел удовлетворительным и поторопился занять место напротив Локки, сморщив лицо в приветливой улыбке. Еще несколько мгновений спустя занавес отдернули, и оттуда показалась веснушчатая девушка лет пятнадцати-шестнадцати, с каштановыми волосами, очень похожая на отца, но с более полными руками и плечами. Она несла перед собой деревянный поднос с чашками и серебряными горшочками, и, когда прошла в дверь, Локки увидел, что у подноса четыре ножки, как у маленького столика.

Она поставила поднос между отцом и Локки и приветливо кивнула.

— Моя старшая дочь Лорис, — сказал мастер Баумондейн. — Лорис, это мастер Фервайт из дома Бел Саретон из Эмберлина.

— Я очарован, — сказал Локки.

Лорис стояла близко, и он видел, что ее волосы мелко завиты.

— К вашим услугам, мастер Фервайт.

Лорис снова кивнула и хотела уйти, но увидела голову серого котенка, торчащую из кармана отцовского передника.

— Отец, ты забыл Живчика. Ты ведь не хочешь, чтобы он пил с тобой кофе.

— Правда? Боже, вижу, действительно забыл.

Баумондейн достал котенка из кармана. Локки поразился: котенок вяло свисал в руке, лапы и хвост его болтались, голова раскачивалась из стороны в сторону. Какой уважающий себя кот будет спать, когда его хватают и поднимают в воздух? Но когда Лорис взяла Живчика, чтобы унести, Локки увидел ответ. Маленькие глаза котенка были широко раскрыты и совершенно белы.

— Котенка сделали Кротким, — сказал Локки, когда девочка ушла в мастерскую.

— Боюсь, что так, — подтвердил мебельщик.

— Никогда такого не видел. Зачем это делать с кошкой?

— Незачем, мастер Фервайт, незачем. — Баумондейн перестал улыбаться, и на его лице появилось осторожное неприятное выражение. — И сделал это не я. Моя младшая дочь Парнелла нашла его за Виллой Верданте.

Баумондейн имел в виду большую роскошную гостиницу, где останавливались разнообразные гости Салона Корбо — богатые, но не приглашенные лично леди Салжеской. Локки тоже остановился там.

— Очень странно.

— Мы назвали его Живчик — своего рода шутка, ведь он почти ничего сам не делает. Его нужно кормить и заставлять… испражняться, понимаете ли. Парнелла говорит, что было бы милостью разбить ему голову, но Лорис и слышать об этом не хочет, и я не смог ей отказать. Вы, должно быть, считаете меня слабым и податливым.

— Вовсе нет, — ответил Локки, качая головой. — Мир достаточно жесток и без нашего участия; я одобряю ваш поступок. Я хотел сказать: очень странно, что кто-то вообще мог такое сделать.

— Мастер Фервайт. — Мебельщик нервно облизнул губы. — Вы кажетесь гуманным человеком и должны понять… наше положение здесь позволяет заниматься устойчивым и выгодным бизнесом. Когда я передам мастерскую дочерям, они получат весьма солидное наследство. Здесь… в Салоне Корбо иногда происходит такое, во что мы, ремесленники, стараемся… не вглядываться. Не должны. Если вы понимаете меня.

— Понимаю, — ответил Локки: ему важно было, чтобы у мебельщика сохранилось хорошее настроение. Однако про себя он пометил: поинтересоваться тем, что так беспокоит мебельщика. — Правда понимаю. Так что давайте оставим это и перейдем к делу.

— Вы очень добры, — с явным облегчением сказал Баумондейн. — Какой вы пьете кофе? У меня есть мед и сливки.

— Мед, пожалуйста.

Баумондейн налил горячий кофе из серебряного горшочка в чашку с толстыми стенками и накладывал ложкой мед, пока Локки не кивнул. Пока Баумондейн перемешивал свой кофе со сливками и тот приобретал цвет коричневой кожи, он отхлебнул из чашки. Кофе отлично сваренный, вкусный и горячий.

— Отличный кофе, — пробормотал обжегший язык Локки.

— Из Иссары. При дворе леди Салжески его потребляют в огромных количествах, — сказал мебельщик. — А мы покупаем остатки у ее поставщиков, если у них что-нибудь остается. Ваша посыльная сказала, что вы хотите обсудить заказ, по ее словам, очень своеобразный.

— Поистине своеобразный, — согласился Локки. — Вы можете счесть его экзотическим. Но заверяю вас, я очень серьезен.

Локки поставил чашку на стол, поднял сумку на колени, достал из кармана маленький ключ и открыл замок. Сунул внутрь руку и вынул несколько свернутых пергаментных листков.

— Вы ведь знакомы со стилем последних лет Теринской империи? — продолжал Локки. — Нескольких лет, предшествовавших гибели Талатри в битве с контрмагами?

Он передал листочки. Баумондейн снял очки и принялся их разглядывать.

— Да, — медленно проговорил он. — Талатрийский барокко, именуемый также стилем Последнего Расцвета. Да, я делал мебель в таком стиле и раньше… Лорис мне помогала. Вас интересует этот стиль?

— Мне необходим набор стульев, — сказал Локки. — Четыре стула из древесины стриженого дерева, с кожаными спинками, лакированные, со вставками чистого золота.

— Древесина стриженого дерева годится только в редких случаях, она хрупка и трудна в обработке. Для более регулярного использования больше подходит ведьмино дерево.

— У моего хозяина, — сказал Локки, — вкусы очень определенные, хотя и странные. Он несколько раз подчеркнул, что нужно стриженое дерево: хотел убедиться, что его желание будет исполнено.

— Ну, даже если бы вы захотели стулья из марципана, я бы согласился их вырезать… конечно, при условии ясного понимания того, что стулья не должны использоваться повседневно.

— Естественно. Уверяю вас, мастер Баумондейн, вы не несете никакой ответственности за то, что случится со стульями после того, как они покинут вашу мастерскую.

— О, я всегда ручаюсь за свою работу, но ведь я не могу сделать мягкую древесину твердой, мастер Фервайт. Что ж, у меня есть несколько книг с замечательными рисунками мебели этого стиля. Ваш художник отлично поработал для начала, но я хотел бы дать вам возможность более широкого выбора…

— Конечно, — ответил Локки и, довольный, стал пить кофе, а мебельщик встал и прошел к дверям в мастерскую.

— Лорис, — крикнул он, — мои три тома Велонетты… да, эти самые.

Он вернулся несколько секунд спустя с тремя тяжелыми книгами в кожаных переплетах; книги пахли старостью и каким-то алхимическим консервантом.

— Велонетта, — сказал он, кладя книги себе на колени. — Вы о ней знаете? Нет? Ведущий ученый периода Последнего Расцвета. Насколько мне известно, во всем мире есть только шесть экземпляров этого издания. Большая часть страниц посвящена скульптуре, живописи, музыке, алхимии… но есть несколько страниц, посвященных мебели… это драгоценности, которые стоит откапывать. Прошу…

Они полчаса разглядывали наброски Локки и рисунки из книги, которые хотел показать ему Баумондейн. И совместно выработали компромиссный вариант комплекта, который получит «мастер Фервайт». Баумондейн достал перо и принялся писать разборчивым мелким почерком. Локки не представлял себе, сколько деталей может быть в таком простом предмете, как стул; к тому времени как они кончили обсуждение ножек, пружин, обивки, кожи, резьбы и столярной работы, мозг Локки готов был восстать.

— Отлично, мастер Баумондейн, отлично, — сказал он тем не менее. — Именно то, что нужно; древесина стриженого дерева, черный лак с золотым листом для украшения поверхности и заклепок. Стулья должны выглядеть так, словно их только вчера взяли от двора императора Талатри, новыми и не пострадавшими в огне.

— Ах, — сказал мебельщик, — это деликатная тема. Нисколько не желая ни на что намекать, я должен объяснить, что эти стулья никогда не сойдут за оригинал. Это будет точная реконструкция стиля, лучшее по качеству факсимиле в мире — но специалист сразу поймет. Специалистов, конечно, немного, они разбросаны по миру, но ни один из них не примет реконструкцию даже за скромный оригинал. Нужны столетия, чтобы мебель состарилась; эти же стулья будут совершенно новыми.

— Я понял вас, мастер Баумондейн; не опасайтесь: я заказываю мебель для эксцентричной цели, но не для обмана. Эти стулья никогда не будут выдавать за подлинные, даю слово. Да и человек, который их получит, как раз такой специалист.

— В таком случае — прекрасно. Еще что-нибудь?

— Да, — сказал Локки, который два листка пергамента до поры держал в сумке и только сейчас их достал. — Теперь, когда мы договорились об общем виде заказа — в план должно быть включено вот это… возможно, с небольшими изменениями.

Баумондейн начал рассматривать наброски, и его брови постепенно поднимались, пока не начало казаться, что они вот-вот сорвутся со лба и полетят на пол, как стрелы из самострела, достигнув зенита.

— Удивительно, — сказал он наконец. — Вы предлагаете встроить очень странные вещи… Я не вполне уверен…

— Детали существенные, — заверил его Локки. — Это или нечто подобное — в рамках ваших предложений. Это совершенно необходимо. Мой хозяин просто не закажет стулья, если в них не встроить это. Цена не имеет значения.

— Сделать можно, — сказал мебельщик по некотором размышлении. — Возможно, с определенными изменениями в дизайне. Я думаю, что понимаю ваш замысел, но могу внести некоторые усовершенствования… должен внести, если стулья все же будут использоваться как стулья. Могу я спросить, зачем это?

— Мой хозяин добрый старик, но, как вы поняли, очень эксцентричный. Ужасно боится пожаров. Боится, что огонь запрет его в кабинете или в башне-библиотеке. Вы ведь видите, что эти механизмы могут помочь ему выбраться.

— Да, пожалуй, — неохотно согласился Баумондейн. Осторожность сменилась интересом к профессиональному вызову.

После этого оставалось только вежливо торговаться из-за отдельных подробностей, пока Локки не удалось договориться обо всем.

— Какой валютой вы хотели платить, мастер Фервайт?

— Думаю, удобно было бы в солари.

— Скажем… шестьсот солари за стул?

Баумондейн говорил с деланной небрежностью; это было просто предложение для затравки, пусть и за очень роскошную мебель. Ожидалось, что Локки предложит гораздо меньше. Но Локки улыбнулся и кивнул:

— Если вы хотите получить по шестьсот солари за стул, вы их получите.

— О! — сказал Баумондейн, слишком удивленный, чтобы радоваться. — О! В таком случае я с удовольствием приму ваш заказ.

— В обычных обстоятельствах это вполне меня бы устроило, но давайте поступим более удобно для нас обоих. — Локки сунул руку в сумку, достал оттуда кожаный кошелек, отсчитал двадцать четыре золотых солари и положил их на кофейный столик, а Баумондейн наблюдал за ним с растущим возбуждением. — Вот аванс. Приезжая в Салон Корбо, я предпочитаю носить деньги с собой. Этому городу нужны ростовщики.

— Спасибо, мастер Фервайт, спасибо! Не ожидал… давайте оформим ордер на работу и кое-какие документы, которые вы захватите с собой. И дело сделано.

— Позвольте спросить: у вас есть все материалы, необходимые для выполнения заказа моего хозяина?

— О да, материалов у меня вдоволь.

— Склад здесь, в вашей мастерской?

— Конечно, мастер Фервайт.

— И сколько времени потребуется на работу?

— Хм-м-м… учитывая другие мои обязательства… шесть недель, возможно, семь. Вы сами вернетесь за стульями или нужно будет организовать перевозку?

— В этом вопросе я рассчитывал на что-нибудь более удобное.

— Ну что ж… вы были очень любезны, и я уверен, что смогу сдвинуть свое расписание. Может, пять недель?

— Мастер Баумондейн, если вы и ваши дочери будете заниматься исключительно моим заказом, начиная с сегодняшнего дня, и со всей возможной быстротой… сколько времени вам потребуется?

— О, мастер Фервайт, мастер Фервайт, поймите же, у меня есть и другие заказы очень состоятельных людей. Значительных людей, если вы понимаете.

Локки достал еще четыре золотые монеты и положил на кофейный столик.

— Мастер Фервайт, рассудите здраво! Это всего лишь стулья! Я приложу все усилия, чтобы как можно быстрее выполнить ваш заказ, но я не могу просто подвинуть других своих клиентов…

Локки положил рядом с горкой монет еще четыре.

— Мастер Фервайт, пожалуйста, мы отдали бы вам все свое время и за меньшую сумму, если бы мне не нужно было выполнять обязательства перед другими клиентами! Как мне объяснить им это?

Локки выложил еще восемь золотых монет, выстроив из них небольшую башню.

— Что у нас тут, Баумондейн? Сорок солари, когда вы рады были получить двадцать четыре.

— Сэр, прошу вас, моя единственная забота — чтобы у клиентов, сделавших заказы раньше вас, было какое-то преимущество…

Локки вздохнул и выложил еще десять золотых монет, разрушив свою башню и опустошив кошелек.

— Вы обнаружили нехватку материалов. Какой-нибудь необходимой древесины, или масла, или кожи. Вам нужно послать за ними: шесть дней до Тал-Веррара и шесть дней обратно. Так, несомненно, бывало и раньше. Вы все сможете объяснить.

— Да, но какая задержка. Они будут недовольны…

Локки достал из сумки второй кошелек и держал его перед собой в воздухе нацеленным, как кинжал.

— Верните им часть их денег. Вот, возьмите. — Он наудачу вытряхнул еще несколько монет. По прихожей разнесся звон металла о металл.

— Мастер Фервайт, — спросил мебельщик, — кто вы?

— Человек, который очень серьезно относится к стульям. — Локки положил кошелек рядом с грудой монет на столике. — Ровно сто солари. Отмените встречи, отложите другую работу, извинитесь и верните часть денег. Сколько времени вам потребуется?

— Возможно, неделя, — ответил Баумондейн шепотом, признавая свое поражение.

— Значит, вы согласны? Пока мои стулья не готовы, это мебельная мастерская Фервайта? У меня в сейфе Виллы Верданте есть еще золото. Если скажете «нет», вам придется прикончить меня, чтобы остановить. Договорились?

— Да помогут нам обоим боги, да.

— Тогда принимайтесь за работу. У вас есть чертежи, а я буду убивать время в гостинице. Известите меня, если захотите, чтобы я что-нибудь осмотрел. Я останусь, пока вы не закончите.

— Как видите, руки у меня пустые, а в рукавах такой отлично сшитой рубашки невозможно ничего спрятать.

Локки стоял перед высоким, в рост, зеркалом в своем номере на Вилле Верданте, одетый только в брюки и легкую рубашку из тонкого шелка. Манжеты сорочки были отвернуты, и он внимательно смотрел на свое отражение.

— Конечно, я не могу вытащить колоду карт из воздуха… Но что это?

Он картинным движением протянул руку к зеркалу, из нее вылетела колода, карты рассыпались по полу.

— Дьявольщина! — сказал Локки.

У него целая свободная неделя, а ловкость рук возвращалась удивительно медленно. Вскоре Локки обратил внимание на любопытное заведение в центре Салона Корбо — именно из-за него сюда так стремятся богатые бездельники, а бедняки глотают пыль, поднятую каретами, когда бредут в том же направлении. Называется это Развлекательная война.

Стадион леди Салжески — миниатюрная копия легендарного Стадиона Ультра в Терим Пеле, вплоть до мраморных статуй двенадцати богов, глядящих на арену из своих ниш. На головах богов сидели вороны и каркали, глядя на собравшуюся у ворот толпу. Пробираясь через эту толпу, Локки видел служителей всех сортов. Врачи склонялись к больным, носильщики несли больных (или слишком ленивых), всюду виднелись музыканты и жонглеры, стражники, переводчики и десятки мужчин и женщин, которые махали веерами и несли похожие на хрупкие грибы зонты, защищая хозяев от жаркого утреннего солнца.

Если об имперской арене говорили, что ни у одного самого сильного лучника стрела не долетит до другого края, копия этой арены у леди Салжески всего пятидесяти ярдов в диаметре. Обычных сидений нет; над ровным каменным полом на двадцать футов поднимаются ровные каменные стены, над которыми размещаются роскошные галереи; занавески на них раздувает ветер.

Трижды в день ливрейные лакеи леди Салжески раскрывают ворота перед самыми знатными гостями Салона Корбо. Одна галерея стоячая (с нее даже неплохо видно), и вход туда свободный, но большинство посетителей стадиона рассаживаются на сиденьях в роскошных ложах, где места стоят очень дорого и заказываются заранее. Вопреки требованиям моды Локки в свое первое посещение Развлекательной войны решил ограничиться стоячей галереей. У такого новичка, как Мордави Фервайт, еще нет репутации, которую нужно оберегать.

Арена расчерчена на черные и белые квадраты, каждый со стороной в ярд. Квадратов двадцать на двадцать, как в гигантской доске для игры «Поймай герцога». Если в этой игре используются маленькие резные фигурки из дерева и слоновой кости, на игровом поле леди Салжески действуют живые люди. Бедняки, закутанные в черные или белые плащи поверх одежды, заполняют места на поле по сорок человек с каждой стороны. Именно эта необычная работа — причина того, что они проделывают пешком долгий утомительный путь до Салона Корбо.

Локки уже обнаружил за стадионом два больших хорошо охраняемых барака, куда помещают пришедших в Салон Корбо бедняков. Здесь им позволяют умыться и дважды в день кормят на всем протяжении пребывания здесь, а пребывание это может быть бесконечным. Каждый «соискатель», как их здесь называют, получает номер. Трижды в день по жребию набирают две команды по сорок человек для участия в предстоящей Развлекательной войне. Единственное правило Войны — живые фигуры должны быть способны стоять, передвигаться и исполнять приказы; самым молодым среди «соискателей» по восемь-девять лет. Тех, кто отказывается участвовать, если по жребию выпал их номер, немедленно изгоняют из Салона Корбо и запрещают возвращаться. А быть выброшенным на дорогу без подготовки и припасов — смертный приговор.

«Соискателей» выводят на арену два десятка солдат, вооруженных длинными щитами и лакированными деревянными дубинками. Это все сильные мужчины и женщины, и движутся они с уверенностью опытных воинов; даже если все «соискатели» взбунтуются одновременно, у них не будет шансов на победу. Солдаты выстраивают «соискателей» в исходном положении на доске, сорок белых «фигур» и сорок черных, а между ними шестнадцать пустых квадратов.

В противоположных концах стадиона расположены две роскошные ложи, одна убранная черным шелком, другая белым. Места в этих ложах забронированы на много времени вперед, как посетители игорных домов заранее заказывают на определенный час карточный или бильярдный стол. Тот, кто в ложе, получает право командовать во время Войны фигурами своего цвета.

Этим утром Белой Главнокомандующей была молодая лашенская виконтесса; ее свита нервничала, но сама виконтесса с энтузиазмом ждала игры; окружающие делали записи и сверялись с табличками. Черным Главнокомандующим стал ириданец средних лет, с внешностью процветающего купца и расчетливым взглядом. С ним в ложе сидели маленький сын и дочь.

Хотя по соглашению между игроками отдельным живым фигурам разрешалось выдавать плащи особого цвета, что давало им большую свободу движений и действий, правила именно этой Развлекательной войны без изменений воспроизводили правила игры «Поймай герцога». Контролеры начали выкрикивать приказы. Игра медленно разворачивалась, черные и белые фигуры нервно передвигались навстречу друг другу; расстояние между противостоящими армиями медленно сокращалось. Локки удивился реакции публики.

В ложах сидели шестьдесят-семьдесят зрителей в сопровождении вдвое большего числа слуг, телохранителей, помощников и секретарей, не говоря уж о служителях в ливреях Салжески, которые бегали туда-сюда, принимая и доставляя заказы. Их энергичные движения казались странно противоречащими неторопливому, трудному передвижению фигур на доске.

— Что в этом такого захватывающего? — спросил себя Локки по-вадрански.

Но тут сняли первую фигуру, и появились Демоны.

Белая Главнокомандующая намеренно поставила одну свою фигуру, мужчину средних лет, под удар. За ним толпились еще несколько белых фигур. Это была явная засада, но Черный Главнокомандующий решил, что стоит произвести размен. По приказу Черного Адъютанта девочка-подросток в черном сошла с квадрата по диагонали и коснулась плеча мужчины средних лет. Мужчина повесил голову, и дикие вопли, донесшиеся из дальнего, левого от Локки угла арены, заглушили аплодисменты толпы.

На арену из бокового прохода выбежали шесть человек, одетых и сложные костюмы с черным и оранжевым рифлением; их лица закрывали уродливые оранжевые маски; длинные черные волосы развевались. Эти люди вскидывали руки, бессмысленно кричали и завывали, и толпа разразилась веселыми криками, глядя, как они приближаются к съежившемуся мужчине в белом. Демоны схватили его за руки и за волосы и, всхлипывающего, потащили к боковой стороне доски, чтобы предъявить толпе, как пойманного зверя. Один из Демонов, мужчина с громким гулким голосом, указал на Черного Главнокомандующего и крикнул: «Объяви наказание!»

— Я хочу объявить, — сказал мальчик в ложе купца.

— Мы ведь договорились, что начнет твоя сестра. Теодора, назови наказание.

Девочка сосредоточенно уставилась на арену, потом что-то прошептала отцу. Тот откашлялся и крикнул:

— Она хочет, чтобы солдаты побили его дубинками. По ногам.

Так и вышло: Демоны держали кричащего, дергающегося человека за руки и за ноги, а два солдата усердно били его дубинками. Звуки ударов разносились по всей арене. Икры, голени и бедра мужчины покрылись кровоподтеками. Наконец главный Демон остановил солдат. Аудитория вежливо зааплодировала (хотя, заметил Локки, без особого энтузиазма), и Демоны утащили окровавленного, дрожащего мужчину с арены.

Но вернулись они скоро: следующим ходом одна из белых фигур сняла черную.

— Объяви наказание! — снова пронеслось по арене.

— Продаю право за пять солари! — крикнула виконтесса. — Первому предложившему.

— Я заплачу, — ответил со стоячей галереи пожилой мужчина, одетый в бархат и золото. Главный Демон показал на него, и тот подозвал стоявшего сзади слугу. Слуга передал кошелек служителю Салжески, который отнес его на белую сторону и бросил в ложу Главнокомандующей. Демоны подтащили молодую женщину в черном к старику, чтобы он мог ее рассмотреть. Немного подумав, старик крикнул:- Сорвите с нее одежду!

Демоны руками сорвали с женщины черный плащ и грязное платье; через несколько секунд она была полностью обнажена. Казалось, она решила не давать зрителям возможности позлорадствовать, как перед этим: она смотрела на старика неподвижным взглядом и молчала.

— Это все? — спросил старший Демон.

— О нет, — ответил старик. — Уберите ее волосы!

Толпа разразилась аплодисментами и приветственными возгласами, и женщина впервые выказала страх. У нее была густая грива блестящих черных волос, падавших на спину, — возможно, все, чем она могла гордиться. Главный Демон, забавляя толпу, достал большой кривой нож и с дикими радостными криками принялся размахивать им над головой. Женщина рванулась из державших ее пяти пар рук — напрасно. Быстро и причиняя ей боль, главный Демон срезал волосы — черные пряди толстым слоем покрыли землю, на голове у женщины осталось только несколько неровных пучков. По ее лицу и шее текли струйки крови. Слишком оцепеневшую, чтобы сопротивляться, ее утащили с арены.

Продолжалось в том же духе, и тревога Локки росла. Безжалостное солнце поднималось все выше, тени укорачивались. Живые фигуры передвигались по раскаленным квадратам, без воды и отдыха, пока всех их не сняли с доски и не подвергли наказаниям по выбору противника Главнокомандующего. Локки скоро стало ясно, что наказание может быть буквально каким угодно, за исключением смерти. Демоны с лихорадочным рвением выполняли приказы, унижая и калеча, при одобрении толпы.

Ряды вооруженных стражников исключали мысль об отказе или сопротивлении. «Фигуры», которые не торопились перейти на указанное место или вообще отказывались двигаться, стражники жестоко били, чтобы вырвать согласие. Соглашаться приходилось, а жестокость наказаний по мере продолжения игры не уменьшалась.

— Гнилые фрукты! — крикнул мальчик в ложе Черного Главнокомандующего. Пожилую женщину в белой накидке прижали к стене, и четыре Демона принялись забрасывать ее яблоками, грушами и помидорами. Ее сбили с ног и продолжали забрасывать, пока женщина не превратилась в содрогающуюся груду; она свернулась, пытаясь защититься руками, а со стены над ней капал сок и падали гнилые куски.

Месть белого игрока не заставила себя ждать. На этот раз наказанию подвергался крепкий молодой человек в черном плаще, и виконтесса оставила право выбора за собой.

— Мы должны содержать в чистоте стадион нашей хозяйки. Отведите его к стене с фруктовыми пятнами, — крикнула она, — пусть вылижет ее.

Толпа ответила аплодисментами. Главный Демон прижал молодого человека к стене.

— Лижи, мразь!

Начинал молодой человек нерешительно. Тогда другой Демон достал плеть-семихвостку с узлами на концах ремней и хлестнул жертву, так сильно прижав к стене, что у молодого человека пошла кровь из разбитого носа.

— Отрабатывай свою плату, червяк! — крикнул Демон и хлестнул снова. — Разве женщины никогда не просили тебя пользоваться языком?

Тот в отчаянии водил языком вверх и вниз по стене. Через каждые несколько секунд парня начинало рвать, а это вызывало новый удар хлыстом. Когда его наконец утащили с арены, он был весь в крови и бился в судорогах.

Так продолжалось все утро.

— Боги, как они это терпят? Почему позволяют?

Локки стоял на галерее, глядя на богатых и могущественных, на их охранников и слуг и на редеющие ряды живых фигур внизу. Пот пропитал его одежду.

Вот они, самые богатые и свободные люди Теринского мира, те, кто обладает положением и богатством, но кого не ограничивают политические обязанности; они собрались здесь насладиться тем, что закон и обычай запрещают везде, кроме этого частного владения Салжески; ради развлечения они унижают и калечат других людей, как хотят. Арена и Развлекательная война — лишь средство, которое служит именно этой цели.

В этом нет порядка, нет справедливости. Гладиаторы и преступники сражаются на аренах перед толпами по определенной причине: рискуют жизнью ради славы или расплачиваются за то, что дали себя поймать. Мужчин и женщин вздергивают на виселицы, потому что Покровитель Воров не помогает слабым, глупым и невезучим. Но то, что происходит здесь, совершенно бессмысленно.

Локки чувствовал, что его гнев растет, как опухоль в желудке.

Они понятия не имеют, кто он и на что способен. Не знают, что может сделать с ними здесь, в Салоне Корбо, Бич Каморры, если ему будет помогать Жеан! Потратив несколько месяцев на наблюдения и планирование, благородные подонки разнесут это место в клочья, сумеют обмануть в Развлекательной войне, ограбить участников, ограбить леди Салжеску, унизить этих ублюдков, так опорочить этот полугород, что больше никто не захочет приезжать сюда.

Но…

— Покровитель Воров, — прошептал Локки, — почему? Зачем ты сейчас показываешь мне это?

В Тал-Верраре его ждет Жеан, они уже по горло в игре, на подготовку которой ушло больше года. Жеан не знает, что на самом деле творится в Салоне Корбо. Он ждет скорого возвращения Локки со стульями, чтобы они могли осуществить план — общий и необыкновенно трудный.

— Будь все это проклято! — сказал Локки. — Пусть боги отправят их всех в ад!

Каморр. Несколько лет назад. Густой влажный туман окутывает Локки и отца Цеппа серыми полотнищами, когда старик ведет мальчика домой с первой встречи с капой Венкарло Барсави. Локки, опьяневший и потный как мышь, отчаянно цепляется за спину Кроткого козла.

— …ты не принадлежишь Барсави, — сказал Цепп. — Он, безусловно, неплохой капа. Его лучше иметь в союзниках, а для этого следует всячески выказывать ему свое послушание. Но это вовсе не значит, что ты его собственность. Да и я тоже, если уж на то пошло.

— И я не обязан…

— Соблюдать Тайный Договор? Быть примерным маленьким пезоном? Обязан… но только для виду, Локки. Просто чтобы не навлечь на себя беду. И за последние два дня ты должен был это понять, если только твои глаза и уши не зашиты суровой ниткой. У меня особые планы относительно тебя, Кало с Гальдо и Сабеты. — На лице Цеппа промелькнула зловещая усмешка. — Вы должны стать ни много ни мало тем ядром, которое ударит в самое сердце Тайного Договора и разобьет вдребезги это детище Венкарло.

— Хм… — Локки немного подумал. — Зачем?

— Ха… это… сложновато объяснить. Причина имеет отношение к тому, кто такой я и кем, как я надеюсь, когда-нибудь станешь и ты. Я служитель Покровителя Воров.

— А капа делает что-то неправильно?

— Да, — сказал Цепп, — да, парень, вот это вопрос. Во благо ли «порядочных людей» он действует? Боги, да: Тайный Договор укротил городскую стражу, успокоил всех, благодаря ему нас меньше вешают. Однако у священников каждого бога свой долг — законы, переданные самими богами тем, кто им служит. В большинстве храмов все это очень сложно, запутанно и утомительно. Законы нашего повелителя легкие. Первый из них — воры процветают. Очень просто. Нам приказано помогать друг другу, прятать друг друга, добиваться условий, при которых нам было бы лучше. Этот закон Барсави выполняет, не сомневайся. Но вот второй закон, — продолжал Цепп, понизив голос и посматривая по сторонам, чтобы убедиться, что в тумане их никто не слышит, — второй закон таков: богатые помнят.

— Что помнят?

— Что они не неуязвимы. Что замки можно открыть, а сокровища украсть. Нара, Повелительница Чумы, Госпожа Неотвратимых Недугов, да будет ее рука остановлена, насылает на людей болезни, чтобы они никогда не забывали: люди не боги. Для богатых и могущественных мы как эти болезни. Мы камень в их башмаке, шип в их плоти, небольшое проявление божественной справедливости. Таков наш второй закон, и он не менее важен, чем первый.

— И… Тайный Договор защищает дворян, и тебе это не нравится?

— Дело не в том, нравится ли он мне. — Цепп подумал, прежде чем говорить дальше. — Барсави не священник Тринадцатого. Он не поклялся, как я, выполнять эти законы; ему просто приходится быть практичным. И хотя я принимаю это, оставить просто так не могу. Мой долг перед божеством — сделать так, чтобы люди с голубой кровью, с их пышными титулами, время от времени получали немного того, что обычно жизнь преподносит остальным, — сильный удар в уязвимое место.

— И Барсави… не обязательно об этом знать?

— Конечно. Как я понимаю, если бы Барсави заботился о процветании воров, а я напоминал богатым, наш город был бы святым в глазах Покровителя Воров.

— Почему они терпят? Я знаю: им платят. Но эти наказания! Боги… Святые Сущности, почему они приходят сюда и терпят? Унижения, избиения, побиение камнями, надругательство… зачем?

Локки возбужденно расхаживал по семейной мастерской Баумондейна, сжимая и разжимая кулаки. Был полдень четвертого дня в Салоне Корбо.

— Вы сами сказали — им платят, мастер Фервайт. — Лорис Баумондейн опиралась рукой на спинку полузаконченного стула, который пришел посмотреть Локки. Другой рукой она гладила неподвижного Живчика, сидевшего в кармане ее передника. — Если вас выбрали на игру, вы получаете медную сентиру. Если подвергли наказанию — серебряный волани. Есть еще и особый жребий; в каждую Войну один человек из восьмидесяти получает золотой солари.

— Они должны быть в отчаянном положении, — сказал Локки.

— Земля истощается, дела идут из рук вон плохо. Фермы отбирают. Эпидемии отнимают у горожан деньги и здоровье. И когда людям больше некуда идти, они приходят сюда. Здесь есть крыша над головой, еда, надежда на золото или серебро. А делать нужно только одно: время от времени выходить на арену… забавлять зрителей.

— Это извращение. Позор.

— Хоть вы и платите столько денег за четыре стула, у вас мягкое сердце, мастер Фервайт. — Лорис опустила глаза и сложила руки. — Простите. Я слишком вольно с вами разговариваю.

— Говорите как хотите. Я не богат, Лорис. Я просто слуга своего хозяина. А он… Мы люди бережливые. Бережливые и справедливые. Нас могут назвать чудаками, но мы не жестоки.

— Я много раз видела дворян из Сущностей в ложах Развлекательной войны.

— Мы не дворяне. Мы купцы… купцы из Эмберлина. Я не могу и не хочу говорить от имени наших дворян. Послушай, я бывал во многих городах. Я знаю, как живут люди. Я видел бои гладиаторов, казни, несчастья, нищету и отчаяние. Но ничего подобного лицам этих зрителей я не видел. Как они смотрят и смеются. Как шакалы, как стервятники, как что-то… что-то очень плохое.

— Здесь есть законы, но это законы леди Салжески, — ответила Лорис. — Здесь люди могут вести себя как им угодно. В Развлекательной войне они могут вытворять с бедняками все, что угодно. То, что в других местах запрещено. Вы видите их истинное лицо, когда они перестают делать вид, будто им что-то не безразлично. Как по-вашему, откуда у нас Живчик? Моя сестра видела, как дворянка укротила котят, чтобы ее сыновья могли резать их ножом. Детям стало скучно за чаем! Добро пожаловать в Салон Корбо, мастер Фервайт. Простите за то, что это вовсе не рай, каким он кажется издали. Вы одобряете нашу работу над стульями?

— Да, — медленно ответил Локки. — Одобряю.

— Если позволите, — сказала Лорис, — я бы посоветовала вам в дальнейшем избегать Развлекательной войны. Поступайте так, как поступаем все мы: игнорируйте эту забаву. Окружите ее в своем сознании густым плотным облаком, сделайте вид, что этого не существует.

— Как скажете, мадам Баумондейн, — ответил Локки. — Пожалуй, я так и сделаю.

Но Локки не мог оставаться в стороне. Утром, днем и вечером он оказывался на галерее, стоял один, ничего не ел и не пил. Видел толпу за толпой, Войну за Войной, унижение за унижением. В нескольких случаях Демоны допускали страшные ошибки: избиения и удушения выходили из-под контроля. Тем соискателям, кого случайно уродовали так, что уже не оправиться, под вежливые аплодисменты зрителей прямо на арене разбивали дубиной голову. Здесь не знали милосердия.

— Покровитель Воров, — прошептал Локки, когда это случилось в первый раз. — Здесь нет даже священника… ни одного…

Он смутно осознавал, что с ним происходит. Чувствовал глухое брожение внутри. Словно его сознание — глубокое спокойное озеро, но в глубине его бьется, стремясь подняться на поверхность, зверь. Каждое жестокое унижение, каждое болезненное наказание, затребованное избалованным ребенком под одобрительные улыбки родителей, придавало сил этому зверю, который стремился подавить здравый смысл, холодную расчетливость, желание выполнить план.

Локки ожигал такой гнев, что он готов был отказаться от плана.

Бич Каморра был маской, которую он надевал, как бы играя. Теперь маска превращалась в особое существо, разгневанное чудовище, которое все настойчивее требовало отречься от законов веры.

Выпусти меня, шептало оно. Выпусти. Богатые должны помнить. Клянусь богами, я могу сделать так, что они никогда не забудут.

— Надеюсь, вы простите мое вмешательство. Я вижу, вам не очень нравится.

Локки оторвало от размышлений появление в бесплатной галерее еще одного человека. Незнакомец — загорелый, ловкий, с подстриженной бородкой — был лет на пять-шесть старше Локки, каштановые волосы падали на воротник. Его длинный бархатный плащ подбит серебристой тканью, а за спиной он обеими руками держит трость с золотой рукоятью.

— Но прошу меня простить. Фернан Генруза, пэр Третьего, из Лашена.

Пэр Третьего порядка — барон, купивший себе лашенский титул. Локки и Жеан подумывали о такой возможности. Локки слегка согнулся в талии и наклонил голову.

— Мордави Фервайт, милорд. Из Эмберлина.

— Значит, купец. Должно быть, ваши дела идут неплохо, мастер Фервайт, если вы позволяете себе проводить здесь время. Так что стоит за вашим унылым лицом?

— Почему вы думаете, что я недоволен?

— Вы стоите один, ничего не покупаете и каждую новую Войну смотрите с таким выражением… словно вам в штаны насыпали горячих углей. Я несколько раз видел вас из своей ложи. Вы проигрываете? Я мог бы подсказать вам, как выиграть пари в Развлекательной войне.

— Я не делаю ставок. Я просто… не могу прекратить смотреть.

— Любопытно. Но то, что вы видите, вам не нравится.

— Нет. — Локки слегка повернулся к барону Генрузе и нервно сглотнул. Этикет требовал, чтобы человек низкого рождения, такой, как Фервайт, подчинялся дворянину, даже такому, чей титул куплен, и не говорил ничего неприятного. Но Генруза как будто хотел услышать объяснение. Локки подумал, много ли ему можно сказать.

— Вам когда-нибудь приходилось видеть крушение кареты? Человека, задавленного упряжкой, милорд? При виде обломков и крови вам случалось чувствовать, что вы не в силах оторвать взгляд от этого зрелища?

— Не могу сказать, что да.

— В таком случае мы разные люди. У вас есть своя ложа, и вы, если пожелаете, можете смотреть трижды в день, милорд.

— Ага. Вам Развлекательная война кажется неблагопристойной?

— Жестокой, милорд Генруза. Необыкновенно жестокой.

— Жестокой? По сравнению с чем? С войной? С чумой? Вам случайно не приходилось бывать в Каморре? Вот образец для сравнений, которая позволяет рассуждать более здраво, мастер Фервайт.

— Даже в Каморре, — сказал Локки, — мне кажется, не разрешают по капризу бить пожилую женщину при свете дня. Или срывать одежду, побивать камнями, насиловать, срезать волосы, заливать алхимическими веществами… и тому подобное… как дети отрывают крылья у мухи. Чтобы смотреть и смеяться.

— Но кто заставляет их приходить сюда, Фервайт? Кто, подталкивая их в спину мечом, гонит их в Салон Корбо по длинной пустой дороге? Такое паломничество занимает много дней и уводит далеко от достойных мест.

— А какой у них выбор, милорд? Они здесь, потому что они в отчаянии. Потому что не могут прокормить себя там, где живут. Фермы пустеют, предприниматели разоряются… Люди просто не могут обойтись без еды.

— Фермы пустеют, предприниматели разоряются, корабли тонут, империи гибнут. — Генруза вынул трость из-за спины и взмахами золотой рукояти подчеркивал свои слова. — Такова жизнь, во власти богов, по воле богов. Возможно, если бы они больше молились, или были бережливее, или больше задумывались над тем, что делают, им не понадобилось бы ползти сюда, искать милости Салжески. Мне кажется, она справедливо требует от них, чтобы они эту милость заслужили.

— Милость?

— У них есть крыша над головой, еда и надежда заработать. Те, кто выигрывает золотую монету, получают ее и преспокойно уходят.

— Один из восьмидесяти выигрывает солари, милорд. Несомненно, это больше денег, чем он может увидеть за всю жизнь. А для остальных семидесяти девяти это золото — только обещание, и оно удерживает их день за днем, неделю за неделей, наказание за наказанием. А как же те, кто умирает, когда Демоны разбушуются? Что хорошего им приносит обещание золота? В любом другом месте это считалось бы просто убийством.

— Их забирает с арены Аза Гуилла, а не вы, не я и вообще не кто-либо из смертных, Фервайт. — Генруза сдвинул брови, щеки его раскраснелись. — Да, в любом другом месте это считалось бы убийством. Но это Салон Корбо, а они здесь по доброй воле. Как вы и я. Они могут просто не приходить…

— И умереть от голода в другом месте.

— Я вас умоляю! Я повидал мир, мастер Фервайт. И могу поделиться с вами своими взглядами на жизнь. Да, конечно, некоторым из них не повезло. Но уверяю вас: большинство просто рвется к золоту, надеясь легко его заработать. Посмотрите на тех, что сейчас внизу на арене… среди них много молодых и здоровых, не правда ли?

— А кто еще способен добраться сюда пешком без особой удачи, милорд Генруза?

— Вижу, доводы разума для вас слабее голоса чувств. Мне казалось, что вы, богачи из Эмберлина, более жестки.

— Жестки — возможно, но не вульгарны.

— Следите за своими словами, мастер Фервайт. Мне захотелось поговорить с вами, поскольку меня искренне заинтересовало ваше неудовольствие; думаю, теперь я понимаю, откуда оно идет. Позвольте дать совет… Салон Корбо не самое благоприятное место для таких размышлений.

— Мое дело здесь… скоро завершится.

— Оно и к лучшему. Но, возможно, ваше участие в Развлекательных войнах закончится еще раньше. Я не один интересуюсь вами. Стражники леди Салжески… отлично чуют недовольных. И на стадионе, и за его пределами.

«Я мог бы оставить тебя рыдать без единой монеты в кармане, — прошептал голос в голове Локки. — Ты бы скулил, цепляясь за свой ночной горшок, умоляя кредиторов не резать тебе горло!»

— Прошу прощения, милорд. Я очень серьезно обдумаю ваш совет, — сказал Локки. — Едва ли… я здесь еще кого-нибудь обеспокою.

Утром девятого из дней, проведенных Локки в Салоне Корбо, Баумондейны закончили стулья.

— Великолепно, — сказал Локки, легко проводя рукой по лакированному дереву и мягким кожаным сиденьям. — Очень красиво. Именно то, на что я надеялся. А как… добавочные устройства?

— Встроены согласно вашим указаниям, мастер Фервайт. Точно по вашим указаниям. — Лорис стояла в мастерской Баумондейна за отцом, а десятилетняя Парнелла в углу, на столе, заставленном непонятными инструментами и полупустыми кувшинами с маслом, кипятила чай на алхимическом очаге. Локки про себя отметил: прежде чем пить, тщательно принюхиваться к чаю, которым его где-нибудь будут угощать.

— Вы превзошли себя.

— Вы нас вдохновили… финансово, мастер Фервайт, — ответил старший Баумондейн.

— Мне нравится делать необычные вещи, — добавила из угла Парнелла.

— Хм… Да, думаю, стулья подходят под такое определение. — Локки посмотрел на комплект из четырех одинаковых стульев и с облегчением вздохнул. — Что ж. Если вас не затруднит подготовить их к перевозке, я найму две кареты и уеду сегодня же.

— Вы так торопитесь?

— Надеюсь, вы простите меня, если я скажу, что каждое дополнительное мгновение, проведенное здесь, мне в тягость. Мы с Салоном Корбо плохо уживаемся. — Локки достал из кармана кожаный кошелек и бросил его мастеру Баумондейну. — Дополнительные двадцать солари. За ваше молчание и за то, что эти стулья никогда не существовали. Ясно?

— Я… что ж, я уверен, мы можем выполнить вашу просьбу… Должен сказать, что ваша щедрость…

— Довольно об этом. Пойдите мне навстречу. Ведь я скоро уезжаю.

Вот и все, произнес голос в голове Локки. Держись плана. Забудь обо всем и ничего не предпринимай. Возвращайся в Тал-Веррар поджав хвост.

А пока они с Жеаном обогащаются за счет Реквина и его гостей и обманом пробираются на самый верх Солнечного Шпиля, на каменной арене стадиона Салжески будут продолжаться наказания, и лица зрителей изо дня в день будут все те же. Дети, отрывающие крылья у мухи, чтобы посмеяться, пока она бьется, теряя силы… и время от времени наступающие на одну из мух.

— Воры процветают, — бормотал про себя Локки. Он плотнее запахнул плащ и, чувствуя пустоту внутри, приготовился выйти и подозвать кареты.

Date: 2015-11-13; view: 279; Нарушение авторских прав