Массовые репрессии Союзников

Как видим, если «вервольфы» были задержаны с оружием в руках, то их либо расстреливали на месте, либо передавали военным судам. Сложнее дела обстояли, если им удавалось скрыться. Союзники всегда подозревали, что их укрывало местное население. В итоге применялись массовые экзекуции, что было само по себе незаконно, так как речь шла о системе заложничества. После «страсбургского инцидента», который имел место в ноябре 1944 года, военное командование Союзников объявило, что будет действовать строго в рамках международного права. Но это обещание никогда не соблюдалось. Гаагские правила ведения войны (1907) четко прописывали, что не может быть никаких коллективных наказаний и взысканий. Местное население не должно было нести ответственность за действия отдельных личностей. Кроме этого, статья 25 запрещала бомбардировки незащищенных городов. Союзники нарушили эту статью, когда превратили Дрезден в руины. Эта бомбардировка, более известная как «Дрезденский Апокалипсис», унесла больше жизней, чем атомная бомба, сброшенная на Хиросиму. Кроме этого, статьи 28 и 67 не только запрещали грабежи, но предписывали войскам, занявшим чужую территорию, проявлять уважение к жизни мирных граждан и их частной собственности. Между тем военное командование Союзников в своих инструкциях, посвященных борьбе с нацистскими партизанами, фактически призывало отступить от этих принципов. Чтобы отвернуть местное население от партизан, предполагалось осуществление «строгих мер», в том числе заложничество. В одном из приказов говорилось, что «деятельность партизан смогут подорвать лишь быстрые и эффективные контрмеры». И далее: «Неэффективный и формальный ответ может стать стимулом, который активизирует не только партизан, но и сочувствующих им немцев, которые могут перейти к активной деятельности». Кроме этого, в одном из документов союзнической контрразведки говорилось о том, что «всякий раз, когда «вервольфы» достигают определенного успеха, необходимо предпринимать не менее решительные ответные действия». На принятие этих правил повлияли два фактора. Во-первых, идеи командования Союзников были продиктованы старой классической концепцией «войны народов», которая предполагала, что в ведении войны принимало участие все население враждующих государств. В 1940 годах эта концепция была воедино увязана с военными доктринами, что породило идею о «коллективной вине» проигравших войну. Каждый солдат войск Союзников, вступивший на территорию Германии, был проинструктирован, что все немцы несут ответственность за преступления национал-социалистического режима. Принимая во внимание эти факторы, едва ли может быть удивительным, что офицеры Союзников предпочитали возлагать вину за акции «вервольфов» на мирное население. Вопреки всем конвенциям, в войсках Союзников господствовала концепция о «коллективной вине», которая автоматически предполагала коллективную ответственность за действия индивидуумов.

Вторым фактором, предопределившим репрессивную политику Союзников, стало «отзеркаливание» методов ненавистного врага. Действия нацистов, постоянно нарушавших нормы международного права, стали неким моральным прецедентом, который позволял Союзникам так же нарушать международное право. Главным образом, это не рассматривалось как планомерная политика массовых репрессий и террора. Считалось, что немцам должна быть возращена их «порция зла». В этом отношении особо выделялись французские оккупационные войска. Для высшего командования Союзников «немецкий прецедент» был всего лишь поводом. Наверху прекрасно понимали, что оккупационная политика нацистов была весьма эффективной и действенной. С этой целью в ноябре 1944 года стартовала специальная секретная программа Союзников, которая состояла в том, чтобы интервьюировать французов, бельгийцев, поляков и чехов. В ходе этих опросов надо было узнать, как немцы сохраняли порядок в оккупированной Европе. Особое внимание уделялось ошибкам германской оккупационной политики — Союзники были явно не намерены повторять их. Из всех офицеров, участвовавших в этом проекте, лишь один отметил его аморальность: «Мы никогда не должны использовать в своей политике те зверства и террор, к которым прибегали немцы». Но этот протест был мнением одиночки. При составлении инструкций и приказов по борьбе с партизанами командование Союзников ориентировалось на нацистский опыт.

В рамках общей политики репрессий, предложенной командованием Союзных войск, не было единства. Она диктовалась региональными, национальными и даже личностно-психологическими особенностями. Наибольшее недовольство осуществлением «акций возмездия» высказывали британские военные. Осенью 1944 года контр-адмирал Бойль-Громан возмущенно заявил, что расстрел заложников противоречит традициям английской армии. В декабре 1944 года свой протест заявил британский МИД. В коммюнике говорилось, что репрессии, равно как и уничтожение чужой собственности, никак не соответствовали и были чужды британским обычаям. В итоге британские войска вообще редко прибегали к таким мерам, как массовые репрессии, «акции возмездия» и карательные операции. Некоторые историки полагают, что такому положению дел способствовал тот факт, что на северо-западе Германии британцы не сталкивались с жестким сопротивлением, как это было на юге и востоке страны. Рискну предположить, что в этом высказывании причина подменяет следствие. На мой взгляд, как раз наоборот: «либеральная» политика британских оккупационных властей способствовала умиротворению местного населения. Террор американцев и французов не только не сломил немцев, но способствовал пополнению рядов «Вервольфа». Из истории известны лишь два случая, когда англичане прибегли к помощи репрессий в отношении мирного населения. 26 апреля 1945 года в Зеедорфе, местечке в окрестностях Бремена, английская танковая колонна наугад расстреляла два дома, когда по ней из подвалов был открыт огонь из гранатометов. И другой пример.

14 апреля 1945 года британские офицеры угрожали жителям Оснабрюка расстрелять заложников, если те не выдадут зачинщиков расправы над двумя русскими заключенными, сбежавшими из концентрационного лагеря.

Мысль о том, что насилие порождает насилие, подтверждает пример Первой канадской армии, которая соседствовала с 21-й британской армейской группой. Среди канадцев жестокостью выделялись офицеры 4-й танковой дивизии, которой командовал генерал Крис Воукс. Он лично способствовал осуществлению репрессивной политики. Воукс считал уничтожение частной собственности самым эффективным способом противодействия гражданскому сопротивлению. Он плевать хотел на международное право. Он узаконил подобную карательную политику, хотя предусмотрительно никогда не отдавал письменных приказов, только устные распоряжения. Первой жертвой генерала Воукса стал небольшой немецкий городок Зогель, располагавшийся на севере Германии. Массовые репрессии против мирного населения начались здесь в начале апреля 1945 года, когда из подвалов домов было произведено несколько выстрелов из панцерфаустов. Массовые расстрелы привели к тому, что 10 апреля в городе вспыхнул мятеж. Но силы были явно неравными. Остатки жителей были депортированы, асам городок стерт с лица земли. Нечто подобное произошло во Фрайзоте, где «вервольфами» был убит командир канадского батальона. Вылазка немецких партизан привела к тому, что канадцы во время карательной операции сожгли дотла в окрестностях города деревушку Миттельштен. Сам город отделался «малой кровью» — в нем было снесено лишь несколько домов. Причина такого «миролюбия» крылась в том, что большинство населения города работало на лесопилке, которая имела исключительное значение для армейских целей. Канадцам было наплевать на мирных жителей, их волновало лишь то, чтобы лесопилка ни на минуту не останавливала свою работу. В Вильгельмсхафене произошел самый вопиющий случай. Канадский солдат подорвался на мине и потерял руку. Вина за это была возложена на мирное население. Тут же были выявлены «виновные», чьи дома были уничтожены.

Американцы в Германии явили такую же жестокость, с какой обживали Дикий Запад, «освобождали» Филиппины или воевали во Вьетнаме. Единственным способом борьбы с партизанами они считали их беспощадное уничтожение. Расстрелы заложников и уничтожение собственности стали традиционными мерами реагирования даже на незначительные проявления сопротивления. Первая «акция возмездия» произошла 14 сентября 1944 года, когда войска Третьей армии США вошли в пограничную деревушку Валлендорф. Большинство жителей погибло во время штурма, но газеты Союзников почему-то написали, что это местечко было уничтожено в ответ на вылазки немецких партизан. Интересное наблюдение — Верховное командование Союзнических войск даже не попыталось опровергнуть эту ошибку. И это даже при том условии, что сотрудники отдела, занимавшегося психологическими аспектами военной пропаганды, были в шоке. Подобные заявления работали на нацистскую агитацию! Но командование отказалось дать опровержение. Очевидно, что американский генералитет намеревался заранее враждебно настроить солдат, вступивших на германскую землю: «Сопротивление? Уничтожить всех под корень!» Вот когда стал проявляться обобщенный и обработанный опыт нацистов.

Весной 1945 года солдаты Третьей армии получили приказ сжигать все дома, где были замечены нацистские «франктриеры». Подразделения Седьмой армии США получили установку уничтожать артиллерийским огнем любые здания, где засели немецкие снайперы, невзирая на то, были там мирные жители или нет. В некоторых городах американские офицеры предупреждали бургомистров, что в ответ на любой выстрел, на любую вылазку «вервольфов» их население будет подвергнуто усиленной бомбардировке. В Штуппахе (Северный Вюртемберг) жители подозревались в укрывательстве раненых немецких офицеров. Американское командование поставило ультиматум: выдать всех офицеров, либо все жители депортировались, а сам город уничтожался до основания. Позже тон изменился, но не в лучшую сторону. Депортации подлежали женщины и дети, а все мужское население — расстреливалось. В этой же самой области отставшим отрядом вермахта было ранено двое американских солдат. Американские власти по ошибке решили, что нападение совершили мирные жители. 18 апреля в ряде деревень была проведена карательная операция. В Северном Бадене американцы в ответ на вылазку СС-«вервольфов» сровняли с землей город Брухзаль.

По своей жестокости французы мало чем отличались от канадцев и американцев. Пожалуй, они даже превзошли их. Их поведение в Германии было весьма «специфическим». Они буквально мстили немцам за военное поражение 1940 года, за позорную оккупацию их страны. То, что французы были единственными, кто потерпел поражение от немцев, в корне психологически отличало их от русских, британцев, американцев и канадцев. Как отмечал один очевидец: «Они были никудышными завоевателями, что делало их еще более нервными и мстительными».

Во французской армии специально культивировались антинемецкие настроения. Когда французы вступили в Юго-Западную Германию, их появление вылилось в бесчисленные грабежи и насилие. Чтобы восстановить дисциплину в армии, которая в какой-то момент стала больше напоминать банду мародеров, французскому командованию пришлось прибегнуть к самым жестким мерам. Но репутация французских войск испортилась хуже некуда. Даже американцы считали их «плохими вояками, способными проявить себя лишь в пьянках и охоте за немками».

При этом не стоило забывать, что многие французские офицеры сами прошли через антифашистское Сопротивление. Они хорошо понимали психологию партизан и подпольщиков, равно как и принцип безжалостной борьбы с ними. Как ни странно прозвучит, но многие из этих офицеров полагали, что нацистский террор во Франции был очень эффективным. Именно поэтому они собирались взять на вооружение немецкие методы подавления Сопротивления. Они собирались скопировать нацистскую тактику и применить ее в отношении немцев. Это называлось «принципом Орадура».[7]Цели французского командования выходили далеко за рамки «жестких директив», принятых Союзниками. Это привело к тому, что в апреле 1945 года в адрес французов стала раздаваться критика даже от тех, кто настаивал на жестком варианте оккупационной политики в Германии. Самосуды над коллаборационистами и вишистами, казни тех, кто решался высказываться в пользу гитлеровского режима, возмущали даже американцев и канадцев.

Третьим фактором, в значительной мере предопределившим французскую оккупационную политику, было желание решить собственные социально-экономические проблемы (прежде всего голода и безработицы) за счет германских ресурсов. Эта практика стала развиваться Французским революционным правительством в 90-х годах XVIII века. К осени 1945 года «работу» в Германии нашло как минимум 300 тысяч французов. Если провести некоторое сравнение, то обнаружим, что к 1946 году на 10 тысяч немцев приходилось 118 французов, работавших на оккупационные власти. В то же время эта цифра у британцев составляла — 66 человек, а у американцев — 90 человек. Франция не считала нужным кормить своих соотечественников, предпочитая, чтобы это делала Германия. Подобная установка стала причиной многочисленных грабежей, творившихся на юго-западе Германии. Французы пришли сюда не спасти мир от нацизма, а «столоваться». В итоге все эти бесчинства привели к тому, что во французской оккупационной зоне смерть от недоедания среди мирного населения рисковала превратиться в «эпидемию». Голод среди гражданских жителей, вопреки досужим домыслам современных публицистов, был уделом не советской, а французской оккупационной политики.

И еще один фактор. Франция, подобно СССР, не имела ни времени, ни ресурсов, чтобы должным образом подготовиться к оккупации Германии. Разница состояла в том, что СССР вел ожесточенные боевые действия, а Франция была оккупирована немцами. Но в отличие от СССР французы не намеревались в кратчайшие сроки передать власть местным антифашистам. Более того, они перебросили в Германию туземные части, которые с практической точки зрения были абсолютно бесполезны. Вояки из туземцев (алжирцев, марокканцев) были еще хуже, чем из французов. Это был еще один мелочный мстительный шаг — насилие над «расово исключительными» немцами должны были творить выходцы из третьего мира. Союзники Франции не могли скрыть своего удивленного возмущения. В те дни одна британская газета писала: «Вполне естественно, что в этих немцах зреет недовольство. Есть реальная опасность, что оно распространится по всей Западной Германии».

Но вся эта мелочность, мстительность и алчность маскировалась воинственной бравадой. Но эта бравурная маска очень быстро слетела с главы французской оккупационной зоны генерала Жана де Латтраде Тассиньи. Для этого, оказалось, достаточно посетить в середине мая 1945 года Констанц, один из немногих немецких городов, радушно приветствовавших французских «освободителей». Взору генерала предстали последствия актов саботажа и многочисленные свастики, нарисованные на стенах домов. Он был вне себя от гнева, когда узнал, что местные леса были переполнены «вервольфами», а местные жители весьма охотно помогали им. Настроение мирного населения очень быстро изменилось. Жители хотя и опасались репрессий, но не скрывали своей враждебности в отношении французов. А что можно было ожидать, если за несколько месяцев в заложниках оказалось 400 мужчин? Местные власти весьма неохотно выполняли приказы французов. Сами же французы даже не пытались хоть как-то обезопасить местных антифашистов от вылазок «вервольфов». Генерал Жан де Латтр де Тассиньи решил вмешаться в ситуацию в своей характерной манере. Во время проезда по Констанцу он обратил внимание на то, что символы французской власти находились в неподобающем состоянии. Он решил, что их испортили враждебно настроенные немцы (хотя на самом деле они были истрепаны дождями и ветром). Увидев в «попирании» французского флага признак немецкой наглости, де Тассиньи принялся мстить (!). По его приказу четверть города была очищена от жителей и заселена французскими жандармами. На стенах города появились угрожающие прокламации. В случае «продолжения сопротивления» город подлежал уничтожению квартал за кварталом. Кроме этого, за одну ночь были арестованы все должностные лица города, начиная от обер-бургомистра, заканчивая начальником полиции. Все они были обвинены в потворстве саботажу и нацистскому сопротивлению. За следующий месяц сменилось четыре главы города, каждый из которых смещался со своего поста и подвергался аресту.

Это было первым, но отнюдь не последним примером так называемого «констанцского метода» управления оккупированными территориями. Он включал в себя полный букет репрессий. Самой популярной была принудительная «эвакуация» городов и деревень. Всего через нее прошло более 25 тысяч человек. Эта «эвакуация» весьма напоминала «дикие выселения», творившиеся в Чехии. 15 мая было «эвакуировано» население городов, вина которых состояла в том, что некоторые жители укрывали раненых немецких солдат. 17 мая из-за «нелояльного поведения» было «эвакуировано» все население островка Райхенау. Две недели спустя жилья лишились жители Гаймингена. В начале июня «эвакуация» затронула деревни Вайхс и Ранден. Большинство из «эвакуированных» оказалось в Эльзасе, где они были брошены на прочесывание минных полей. Лишь некоторые, рискуя жизнью, попытались вернуться домой. Швейцарские наблюдатели, в те дни оказавшиеся в Юго-Восточной Германии, отмечали, что бесчинства французов меркли даже на фоне слухов о произволе Советов, которые охотно муссировались на Западе. Дело дошло до того, что французскую оккупационную политику стали сравнивать с гитлеровской. 30 мая 1945 года «Бернер тагблатт» писал: «Притеснения, творимые французами, кажутся страшнее, чем то, что делал Гитлер. Первоначальная атмосфера свободы улетучилась. Люди угнетены. Они разочарованы. Радость обратилась в ненависть к победителям. Освободителей, которых вначале приветствовали, сейчас проклинают как поработителей… Абсолютно непонятно, почему из-за нескольких хулиганов наказание должно нести все население. Почему из-за одного человека должна депортироваться целая деревня?»

Наиболее показательный случай произошел в южнобаварском городке Линдау. Французские власти решили, что большинство населения испытывало симпатии к нацистам. Действительно, в городке произошло несколько ночных перестрелок. Поводом для массовых репрессий стали события 23 мая, когда немецкий мальчишка застрелил французского офицера. Подростка тут же казнили. В тот же день бургомистр получил по почте уведомление, что в течение нескольких часов надписи, прославляющие «Вервольф», должны быть смыты со стен домов, а их жители арестованы. В тот же день при таинственных обстоятельствах в городе сгорело несколько домов. Французы утверждали, что это был поджог, организованный «вервольфами». Немцы говорили, что это была провокация французов. В любом случае на улицах города появился грузовике громкоговорителем, через который население города предупреждалось о насильственной «эвакуации», французы намеревались заселить этот город эльзасскими беженцами и военными. Немцы, оставшиеся в городе, свидетельствовали, что французские солдаты, наводнившие город, в открытую грабили пустые дома. Видя это безобразие, в дело решили вмешаться католические и евангелические священники. Они обратились к генералу де Тассиньи с просьбой проявить великодушие и снисходительность к жителям Линдау. Безрезультатно. Не помогло даже заступничество французского армейского капеллана. Жестокость и распущенность французов потрясла американских и британских наблюдателей. Разгорелся международный скандал. Лишь после этого несчастным мирным жителям, бродяжничавшим по окрестным полям, было разрешено вернуться назад, в разграбленные дома.

Примеров произвола французских оккупационных властей можно привести превеликое множество. В некоторых они решили не ограничиваться насильственной «эвакуацией». В Маркдорфе и Райтлингене производились расстрелы. В Лихтенхалле, где французская армия столкнулась с ожесточенным сопротивлением местного Фольксштурма, город был подвергнут ограблению, сопровождавшемуся массовыми изнасилованиями. В Бузингене, городке, окруженном почти со всех сторон швейцарской территорией, французы грозились расстреливать любого нарушителя комендантского часа и казнить по десяти мирных жителей за каждую вылазку «вервольфов». В пригороде Берлина, занятом французами, произошел форменный погром, жертвой которого пал даже бургомистр Тегель. В Шпейере, где французы захватили нескольких «вервольфов», были собраны все старики города, которых целый день заставили стоять на плацу по стойке «смирно». В Тюбингене местное население поплатилось за несколько обрезанных проводов. В Юберлингене, что стоит на берегу Боденского озера, французские оккупанты грозились взорвать каждый дом, на котором появится агитация «Вервольфа». В Кобленце сразу же была установлена заложническая система, которая исчислялась в пропорции 1 к 10, то есть десять расстрелянных мирных жителей за каждого убитого французского солдата.

Кажется сомнительным, что такие меры могли ликвидировать нацистское подполье. Рассматривая немецкий народ как единого противника, Союзники лили воду на мельницу «Вервольфа». Идеологи нацистских партизан как раз рассматривали возможность общенационального сопротивления завоевателям. Жестокость и репрессии Союзников в короткое время создали дистанцию между обыкновенными немцами и освободителями. В итоге немецкое население замкнулось в себе в тот самый момент, когда оно было открыто для новых влияний. Разочарование постигло даже немецких антифашистов. Вместе с «Вервольфом» Союзники разгромили и революционные комитеты, и «Антифа». Первая после окончания войны антифашистская демонстрация, организованная 20 мая 1945 года в Кёльне бывшими заключенными концентрационных лагерей, была разогнана военной полицией. Некоторые из французских офицеров вообще предлагали пустить в ход огнестрельное оружие.

Политика Союзников граничила с паранойей и манией преследования. Американцы опасались любых проявлений общественной жизни. В каждой политической организации они видели замаскированных нацистов. В одной из британских директив говорилось следующее: «Необходимо добиться, чтобы место нацизма не заняло замаскированное антидемократическое, реакционное и милитаристское движение». В одном из американских документов, датированном 18 мая 1945 года, были такие строки: «Немецкие антифашисты — это волки в овечьих шкурах, кажущиеся пацифисты в гражданских одеждах, которые требуют мученического венца и претендуют на право вести немецкую реконструкцию».

Подобная политика имела больше негативных, нежели позитивных последствий. Теодор Штельцер, после войны находившийся во главе Шлезвиг-Гольштейна, в декабре 1946 года отмечал, что ожидания Союзников на предмет грандиозной партизанской войны привели к созданию бюрократического сверхконтроля. Неимоверный бюрократический аппарат оккупационных властей был не только громоздким, но и неэффективным. Его неповоротливость ставила крест на скорейшей реконструкции Германии. Немцы постепенно склонялись к мысли, что оккупационные администрации были банальным инструментом порабощения и изведения страны.

Date: 2015-11-13; view: 308; Нарушение авторских прав