Глава 21. Петергоф, Летний дворец императора России, был данью памяти императора Петра, его страстному увлечению морем и неукротимой силе его воли

Петергоф, Летний дворец императора России, был данью памяти императора Петра, его страстному увлечению морем и неукротимой силе его воли.

Раскинувшийся на берегу Финского залива, дворец разделяет нижний и верхний парки, над которыми трудился французский архитектор Леблон, ученик Ленотра, создавшего сады Версаля. Славу Леблону принес Большой каскад с шестьюдесятью четырьмя фонтанами, многочисленными статуями богов и богинь и знаменитым Самсоном, возведенным в честь победы над Швецией.

Сам дворец имеет множество окон и террас, позволяющих любоваться видом. В период правления дочери Петра, Елизаветы, он был расширен архитектором Растрелли.

Настоящий шедевр, не могла не признать Софья, выходя из кареты и останавливаясь, чтобы полюбоваться ярко‑желтым с белым строением, сверкающим подобно брильянту в свете тысячи факелов.

Жаль только, что нервы звенели, как натянутые канаты, и вязались в узлы, так что впервые за все время приглашение во дворец стало для нее не праздником, которого ждешь, а наказанием.

Увлекаемая шумной, нарядной толпой, она слышала только, как ухает в груди испуганное сердце.

Стефан, будь он проклят.

Когда Геррик забрал ее с собой в Санкт‑Петербург, она думала, что никогда больше не увидит герцога Хантли. Семья окружила ее заботой и вниманием, и если в лесу герцог еще питал какие‑то надежды на продолжение романа, то теперь рассчитывать ему было не на что. А раз так, то что могло держать его в России?

И тем не менее этот несносный упрямец не желал принимать неизбежное.

Еще накануне герцог явился к ней домой и потребовал принять его. Тогда Софье удалось избавиться от назойливого посетителя, но сегодня утром она обнаружила, что он так и не отказался от своих безумных планов.

А иначе зачем бы ему принимать приглашение на обед к императору?

Герцог, разумеется, знает, как нагнать на нее страху и выманить из дому, ведь он может рассказать царю и о неосторожных письмах графини, и об истинной цели путешествия Софьи в Англию.

Стиснув зубы, Софья поднялась по деревянным ступенькам. Вокруг нее восхищенные гости любовались золотыми гирляндами и цветами, украшавшими белые стены дворца, и изящными статуями мифологических героев и существ, искусно расставленных по неглубоким нишам. Позолота лежала даже на кованых перилах.

Остановившись на лестничной площадке, Софья притворилась, что рассматривает две женские статуи, изображающие весну и лето и установленные на соединяющих перила пьедесталах. На самом деле ей нужно было просто ускользнуть от своих компаньонок, не изобретая для этого какого‑то дурацкого предлога.

Убедившись, что никто не обращает на нее внимания, Софья поднялась еще выше и решительно повернула к боковой двери, которая вела не в зал приема, а в коридор, откуда она хотела понаблюдать за гостями. Найти Стефана нужно было до того, как он встретится с Александром Павловичем.

Беглянка уже достигла двери, когда кто‑то схватил ее за руку.

– Софья?

Обернувшись, она увидела немолодого мужчину в черном сюртуке и белом жилете. Мужчину, избавиться от которого одной лишь суровой гримасой было невозможно.

– Геррик.

В ожидании обязательного реверанса старый солдат не спускал с нее недоверчивого взгляда.

– Я и не знал, что вы будете здесь сегодня. Александр Павлович упомянул, что княгиня еще не оправилась от недомогания.

Софья разгладила несуществующие складки на золотистом атласном платье, расшитом по лифу ярко‑красными рубинами. Ее волнистые локоны были собраны на макушке, рану на шее скрывала широкая красная лента, украшенная россыпью мелких брильянтов.

Она говорила себе, что выбрала это платье для того лишь, чтобы предстать перед императором в своем самом лучшем наряде, а вовсе не для того, чтобы позлить герцога Хантли.

– Меня пригласила княгиня Ростовская, – холодно объяснила Софья, надеясь, что Геррик удовольствуется этим ответом и отправится по своим делам.

Расчет, разумеется, не оправдался.

– Я так понимаю, что княгиня Мария скоро поправится? – спросил он, не спуская с несчастной женщины глаз.

Софья грустно улыбнулась. Вернувшись домой, она застала мать в состоянии близком к истерическому. В первые минуты княгиня просто не отпускала дочь от себя. Потом она узнала, что письма снова пропали, и слегла в ожидании неизбежного и приближающегося конца.

– Мы оба прекрасно понимаем, что княгиня оправится полностью только после того, как письма будут возвращены, а угроза скандала устранена, – негромко, срывающимся голосом ответила Софья.

– Не в характере Марии прятаться от неприятностей.

– Мама все еще винит себя за мои нежданные приключения. А теперь еще и повторяет постоянно, что обличение всех ее грехов перед Александром Павловичем станет для нее заслуженным наказанием.

Геррик покачал головой. На худощавое лицо легла тень нетерпения.

– Она всегда отличалась склонностью к мелодраматизму. Я с ней поговорю.

– Вы всегда желанный гость в нашем доме, но я вовсе не уверена, что даже вам удастся убедить ее подняться с постели.

– Я только скажу, что ее затянувшееся отсутствие при дворе наводит царя на мысль, что она избегает его. – В темных глазах старого солдата мелькнули веселые огоньки. – А если и это не пройдет, намекну, что при дворе шепчутся, будто Александр Павлович устал наконец от нее и распорядился не пускать во дворец.

Софья невольно рассмеялась, легко представив ужас матери при одной лишь мысли, что император отвернулся от нее. Наверняка выберется из постели еще до того, как служанка успеет убрать покрывало.

– Какой вы изобретательный.

– Приходится. У меня многолетняя практика. – Геррик взял ее за подбородок, повернул бледное лицо к себе, всмотрелся в обеспокоенные глаза. – А теперь, дорогая моя, скажите, что вы‑то здесь делаете?

Какое невезение. И надо же ей было наткнуться именно на Геррика. Того единственного, кого ей не провести и кто видит ее насквозь.

– Меня пригласили. По‑вашему, мне следовало отказаться?

– Вам известно, что в числе приглашенных значится герцог Хантли?

– Неужели?

Ее нарочито безразличный тон не обманул Геррика.

– Софья, если вы снова замышляете что‑то, из‑за чего можете подвергнуть себя опасности, я буду вынужден заковать вас в кандалы и отправить в Сибирь.

Картинно вздохнув, она высвободила руку из цепких пальцев. Иногда окружающие относились к ней как к неразумному дитяти, а не взрослой женщине, и это ужасно раздражало.

Стефан, по крайней мере…

Нет. Нельзя думать о нем как о нежном любовнике. Нельзя. Ей следует злиться на него.

– И как же я могу подвергнуться опасности, если меня окружает личная гвардия императора? – нахмурилась Софья. – Я уж не говорю про Петра, который никуда меня без охраны не пускает. Сегодня он даже сопровождал присланную княгиней Ростовской карету, как будто на меня могли напасть посреди Петербурга.

– Опасность бывает разная, – заметил Геррик тоном человека, уверенного в своей правоте. – Я не доверяю герцогу.

Софья растерянно моргнула, удивленная таким отношением старого воина к Стефану. Ведь к Эдмонду он всегда питал теплые чувства. Не настолько же братья разные?

– И вы думаете, что он может представлять какую‑то опасность?

– Я думаю, что он увлекся женщиной и не в состоянии думать трезво, как ему и надобно. – Геррик переступил с ноги на ногу; разговор определенно был ему не по вкусу. – Такой человек может легко замарать вас скандалом.

Софья вздохнула. Разговор был неприятен и ей. Поглядывая исподлобья на проходящих мимо гостей, она не в первый уже раз удивлялась проницательности Геррика. Как он мог догадаться? Не герцог же рассказал ему об их мимолетном романе на далеком острове? Или…

– Я согласилась довериться вам, когда вы сказали, что вернете те ужасные письма, – произнесла Софья негромко и напряженно. – А вы должны поверить мне, когда я говорю, что сама управлюсь с герцогом.

– И как вы намереваетесь управиться с Хантли? – спросил Геррик. Лицо его как будто окаменело.

Поскольку никакого представления на этот счет у нее не было, Софье оставалось благодарить судьбу, подославшую к ним облаченного в ливрею слугу. Остановившись перед Герриком, он отвесил низкий поклон:

– Простите, сударь, но император требует вашего присутствия.

Геррик нетерпеливо отмахнулся.

– Софья…

– Идите к царю, – перебила его Софья, выдавливая из себя уверенную улыбку. – И не беспокойтесь. Со мной ничего не случится.

– Если он тронет вас…

– Идите.

Привыкший к утомительной процедуре официального приема, обязательной даже для развлекательных вечеров, Стефан старался сохранить философский настрой. Его карета медленно ползла в длинной веренице экипажей, шаг за шагом приближавшейся к ступеням дворца. В конце концов, он ждал встречи с Софьей несколько дней, и еще десяток минут значения уже не имеет.

Из головы не выходила брошенная мимоходом реплика Анны насчет ухажеров Софьи. Тревога вязала узлы в животе, когда он представлял, как она улыбается, когда очередной поклонник приникает к ее пальчикам горячим поцелуем, или как какой‑нибудь настойчивый воздыхатель увлекает ее в тенистую аллею.

Когда экипаж остановился наконец у ступенек перед входной лестницей, Стефан, не дожидаясь лакея, сам соскочил на землю, прошел мимо кучки гостей, поднялся наверх и вошел в вестибюль, где передал шляпу и перчатки слуге, стоявшему под большим портретом императора Петра.

С некоторым опозданием уловив обращенные на него любопытные взгляды, Стефан сбавил шаг, отдышался и уже с положенным достоинством продолжил путь на верхний этаж, время от времени кивая знакомым.

Император уже интересовался, какие ветры занесли английского герцога в Санкт‑Петербург, и привлекать к себе дополнительное внимание, носясь как сумасшедший по дворцу, Стефан не собирался.

Поднявшись на самый верх лестницы, он взял небольшую паузу, чтобы присмотреться к многочисленным гостям. Большинство собрались здесь поглазеть на других и показать себя, но нашлись и такие, кто с неподдельным интересом любовался большими портретами, украшавшими стены.

Не обнаружив в первые мгновения Софьи, Стефан в отчаянии стиснул кулаки, но вдруг заметил краем глаза мелькнувшие в солнечных лучах золотистые локоны.

Знакомое волнение, объяснять причину которого он упрямо отказывался, прошло ознобом по телу и заворочалось тугими канатами внутри. Проскочив мимо пожилой дамы в ужасном красновато‑коричневом платье и ее дочери с бледным пухлым лицом, Стефан устремился к Софье. Нет, уж теперь ей не уйти.

Не выпуская из виду золотистые кудряшки, Стефан пробился через толпу и увидел невдалеке знакомый четкий профиль. Губы его сложились в хищную улыбку – значит, не ошибся.

Вот она. Здесь. Желание нарастало, подгоняло, несло. Слишком много ночей он провел, думая о ней, тоскуя по ней, остро ощущая пустоту рядом. Хватит с него бессонных часов.

Словно прочитав его мысли, Софья оглянулась через плечо и незаметно проскользнула в боковую дверь.

Решительно последовав за ней, Стефан оказался в небольшой гостиной с китайским шелком на стенах и диванчиком в восточном стиле у камина. Убедившись, что кроме них в комнате никого нет, он закрыл дверь.

И замер, прислонившись к деревянной панели, устремив взгляд на остановившуюся посередине гостиной Софью.

Боже. Она светилась и сияла, словно ангел.

Сердце как будто взорвалось теплом, и оно растеклось по всему телу. Злясь на себя самого неведомо за что, Стефан то ли заворчал, то ли зарычал и, оттолкнувшись от двери, направился к ней. Когда он в последний раз прижимал к себе ее тело? Ему казалось, прошли годы.

В его походке было что‑то звериное, и Софья, ощутив едва сдерживаемый голод хищника, напряглась. Зрачки расширились. Отступить она не успела. Он сжал ее в объятиях, и напряжение последних дней немного отпустило. Вдвоем они как будто образовывали новое целое. Идеальное целое.

– Софья, – прошептал Стефан, трогая губами атласную кожу и вдыхая теплый жасминовый запах.

Она прижалась к нему всем телом, застонала, глухо и протяжно, задрожала. Он наклонился, нашел ее губы и впился в них с отчаянием обреченного, забыв о гостях за дверью, императоре, всем мире. Остались только двое, он и она.

Магию момента нарушили донесшиеся из приемной звуки струнного квартета. Софья встрепенулась, уперлась ладонями ему в грудь и отвернула голову, пряча губы от его требовательных поцелуев.

– Нет, нет, – сказала она охрипшим вдруг голосом. – Мне нужно поговорить с вами.

Стефан проложил дорожку вниз, к шее, держась подальше от прикрывавшей рану ленты.

– Потом, – прошептал он, ощущая под губами торопливое биение пульса.

– Вы должны остановиться.

– Почему?

– Хотите, чтобы нас здесь увидели?

Стефан улыбнулся. Что может случиться и каковы могут быть последствия – все это было абсолютно не важно.

Ему была нужна она. Сейчас.

– Я хочу только вас. – Он отстранился, скользнул жадным взглядом по ее прекрасному лицу. – Идемте со мной. В этом жутком дворце должен быть какой‑нибудь укромный уголок. Она решительно выдвинула подбородок, но ничего не смогла поделать с разлившимся по щекам румянцем.

– И никакой он не жуткий, – неосторожно вступилась за дворец Софья. – Многие из тех, кто здесь бывает, говорят, что он красивее даже Версаля.

Стефан фыркнул.

– Версаль? А что в нем хорошего? Впрочем, сейчас меня мало интересует архитектура.

– Меня тоже.

Его как будто ошпарило кипятком.

– Тогда давайте поищем местечко, где нам точно не помешают.

Он снова прижал ее к себе, дав ощутить силу своего желания, но она неожиданно выскользнула из его объятий.

– Нет, я пришла сюда не для этого.

Стефан скрипнул зубами. Желание, контролировать которое становилось все труднее, требовало бросить ее на ближайший диван. Что бы она ни говорила, он слышал в ее голосе то же томление. Те смешные препятствия, что она пыталась выставить, не могли остановить его ни на минуту.

Но вместо того, чтобы уступить этой силе, Стефан стиснул зубы, убрал руки за спину и сделал шаг назад.

Странно, но он не хотел вынуждать ее к капитуляции. Пусть сама признает, что желает его с не меньшей силой, чем он – ее.

Гордость? Или что‑то более опасное?

Кто знает.

– Не важно, зачем вы сюда пришли. Важно, что вы здесь, – проворчал он. – Я знал, что вы не сможете прятаться вечно.

– Я не пряталась.

Он многозначительно посмотрел на ее распухшие от поцелуев губы.

– Как могут такие прелестные губки произносить такую отвратительную ложь?

Софья разгладила мерцающие складки своего золотистого платья, и Стефан понял, что она вовсе не так спокойна, как хочет показаться.

– Если я не желаю принимать вас у себя дома, то не потому, что прячусь. Моя мать серьезно больна.

– Чего и следовало ожидать. – Стефан в отчаянии покачал головой. – Вы едва не погибли из‑за ее эгоистичного нежелания признать правду, а теперь она еще и требует сочувствия и жалости.

Суровые слова задели ее. Софья нахмурилась, в ее чертах проступило столь хорошо знакомое упрямое выражение. Да, она будет оберегать и защищать мать до самых ворот ада. Несмотря ни на что.

Он признавал эту безусловную преданность за достоинство и даже восхищался ею – с неохотой, – но и отступать не собирался. Может, если тряхнуть ее как следует…

– Вы ничего не знаете о моей матери, и в любом случае не вам ее судить, – бросила она.

– Не мне ее судить? – взорвался он. – Спать с вами мне можно, а защищать от тех, кто беззастенчиво пользуется вашей добротой, нельзя. Так получается?

Софья покраснела.

– Вам ничего нельзя. Вы не понимаете. То, что было между нами, закончилось.

Зашипев от злости, он надвинулся на нее, прижал к стене.

– Закончилось? Нет. Ничего не закончилось. – Стефан впился в нее взглядом. – Я не слепой. Я чувствую, как вы дрожите, когда я прикасаюсь к вам. Когда целую вас. Вы хотите меня.

Ее глаза потемнели, выдавая то, что она хотела бы скрыть.

– Нет. Я… не могу.

– Не можете? – Его голос загустел, наливаясь страстью. – Вы уже…

– Я совершила ошибку и больше ее не повторю.

– Никакой ошибки не было. – Он наклонился и поцеловал ее – без спешки, со вкусом. – Это чудо. Почему вы не хотите признавать очевидное?

– Потому что я не буду вашей любовницей, – тихо, с натугой проговорила Софья. – Никогда.

Он вздрогнул:

– Послушайте…

– Нет. – Она отвернулась, чтобы не встречаться с его растерянным взглядом. – Я пришла сюда поговорить с вами. И только.

Словно опомнившись, Стефан вдруг отступил. Черт бы ее побрал. Зачем усложнять то, что должно быть просто?

Ему не пришлось затаскивать ее в постель – она оказалась там добровольно. И нисколько не противилась. Скорее даже наоборот.

И вот теперь она ведет себя так, словно его единственная цель – испортить ей жизнь.

– Вы три дня меня не замечали, а теперь вдруг захотели поговорить. Откуда такая перемена?

– Мне нужно знать, что вы намерены сказать Александру Павловичу.

– Что… – Стефан не договорил, с опозданием осознав смысл сказанного ею. Так вот оно что. Она оказалась здесь не случайно. И не какое‑то тайное желание привело ее сюда.

Она пришла, потому что испугалась. Испугалась, что он может рассказать Александру Павловичу всю ужасную правду о ее путешествии в Англию.

Почему же он не предусмотрел такую возможность?

Сухой, невеселый смех эхом разлетелся по комнате.

– Ну конечно. Я никогда не считал себя глупцом, но когда вы рядом, веду себя как последний дурачок.

Софья нахмурилась, словно решая, можно ли его слова считать ответом на ее обвинение.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Стефан прошел к лакированному столику, на котором красовались несколько бесценных китайских ваз. Мысли путались. Досадно, конечно, что Софья поверила, будто он способен поступить бесчестно, но раз уж так, то почему бы не использовать это обстоятельство к собственной выгоде?

– Как вы узнали, что я приглашен сегодня на обед к императору?

Софья ответила не сразу – наверное, ей не хотелось выдавать свои маленькие секреты.

– У нашей кухарки три дочери, – сказала она наконец. – Младшая – горничная у графини Анны.

– И она сочла необходимым поделиться с вами моими планами?

– В Петербурге трудно сохранить что‑то в секрете.

– Буду иметь в виду. Она нетерпеливо пожала плечами:

– Зачем вы здесь? Он медленно повернул голову.

– Даже я не могу игнорировать приглашение императора.

– А что вы скажете, когда он спросит, зачем вы приехали в Россию?

Он задержал взгляд на ленте, охватывавшей ее изящную шейку и скрывавшей рану, оставленную кинжалом сэра Чарльза. Его собственная рана, полученная в парижском отеле, почти зажила, но память об обстоятельствах, при которых он едва не потерял эту женщину, была еще свежа.

Неужели она рассчитывала, что он просто уйдет?

– Это зависит от вас.

– Что вы имеете в виду? Он скрестил руки на груди.

– Мне не хотелось бы обманывать царя Александра. С моей стороны было бы величайшей глупостью вызвать неудовольствие столь могущественного человека.

Она взглянула на него исподлобья.

– Вы не думали об этом, когда угрожали похитить меня.

– Тогда возможная награда стоила риска. Сейчас же я не вижу причин лгать.

– Если вы умолчите о цели моего приезда в Англию, это не будет считаться ложью.

– Различие довольно тонкое.

Софья отступила от стены. Волосы ее в мерцающем свете казались жидким золотом, а глаза – прекрасными сапфирами.

Стефан с усилием сглотнул – его захлестнул прилив неукротимого желания.

– У него нет оснований видеть в моем визите нечто большее, чем вполне понятное желание лучше познакомиться с Англией, – сказала она, явно не замечая его терзаний.

– Император не настолько наивен, как вы думаете. Разумеется, он пожелает узнать, что случилось во время вашего пребывания в Мидоуленде и почему я последовал за вами в Санкт‑Петербург.

– Из чего следует, что приезжать сюда вам не следовало.

– А почему? – Стефан пожал плечами. – Мне скрывать нечего.

Его легкомысленный тон задел Софью. Глаза ее сердито вспыхнули.

– Глупо. Вы только причините Александру Павловичу ненужные страдания.

– Ничего, ему не привыкать к скандалам и разочарованиям.

– Но раны‑то остались, – возразила Софья. – Зачем обременять человека тем, без чего он может прекрасно обойтись?

Стефан сделал шаг вперед и, заметив, как задрожала, забилась голубая жилка у основания горла, самодовольно усмехнулся.

Если что‑то и подогнало ее бедное сердечко, то точно не страх.

– Итак, ваше единственное желание – защитить царя Александра?

– Конечно.

– И вашу мать?

Она напряглась, уловив в его голосе нотку осуждения.

– Да.

– А как же я? Взгляд ее растерянно заметался.

– Вы? При чем тут вы? Не понимаю.

– Вы пытаетесь убедить меня держать язык за зубами. Ради кого? Ради Александра Павловича и вашей матери. Но ведь если император узнает, что я его обманываю, скрываю правду, меня ждут большие неприятности. Зачем мне брать на себя такой риск?

Софья махнула рукой:

– Вам не о чем беспокоиться. Александр Павлович никогда не узнает правду.

– Значит, письма у вас?

– Нет, но…

– Но?..

Она вздохнула, поняв, что от него так легко не отделаться.

– Геррик Герхардт уверен, что сумеет их найти и вернуть.

Стефан сделал еще шаг. Его влекло к ней неудержимо. Может быть, он попал под действие каких‑то магических чар?

– А если у него ничего не получится? – Он провел пальцем по ее упрямому подбородку. – Если кто‑то использует письма для того, чтобы снова шантажировать княгиню, или, что еще хуже, продаст их тому, кто желает публично унизить императора? В таком случае Александр Павлович несомненно сделает меня если не козлом отпущения, то по меньшей мере частично ответственным за случившееся. Ведь получится так, что я не предупредил его о возможной опасности.

Она поежилась, но отстраниться не попыталась.

– Вы намерены обо всем ему рассказать?

– Да. Если вы не убедите меня, что в моих интересах не делать этого.

На ее прекрасные черты легла тень отчаяния.

– Неужели вам совсем безразлична судьба России?

– А почему она должна меня волновать?

– Но ведь Россия – родина вашей матери. Вы сами говорили, что она до конца оставалась верной короне.

Стефан вздохнул. Стоит ли напоминать ей, сколько раз Эдмонд рисковал собственной головой, исполняя опасные поручения Александра Павловича?

– Моя семья вернула долг России верной службой, – сказал он сдержанно. – Хотите, чтобы я промолчал, найдите другие средства убеждения, кроме обращения к моему чувству долга.

– И что же это за средства? Стефан позволил себе циничную усмешку:

– Думаю, догадаться нетрудно.

– Вы просто…

Она вскинула руку, чтобы наградить его пощечиной, но Стефан оказался быстрее и, крепко сжав тонкое запястье, поднес ее пальчики к губам.

– Осторожнее.

Софья обожгла его гневным взглядом.

– Вы рехнулись, если думаете, что сумеете угрозами заманить меня в постель. И еще. Делая такого рода предложения, вы теряете всякое право называться джентльменом.

– Джентльмен, каким вы его себе представляете, выглядит изрядным занудой, – пробормотал Стефан, на мгновение отрываясь от ее пальчиков.

– Меня совсем не удивляет, что вы так думаете.

Он ухмыльнулся – ее выпады нисколько его не трогали.

– Вам не приходило в голову, что такой образец добродетели никогда бы не понял, как удалось невинной девушке пробраться в дом одинокого мужчины, соблазнить его и сбежать с тем, что по праву ему принадлежит?

У нее перехватило дыхание.

– Я вас не соблазняла.

– Какая же у вас слабенькая память. – Он перешел с пальцев на внутреннюю сторону запястья. – Может быть, стоит напомнить, какой властью вы обладаете над тем несчастным джентльменом.

Она вырвала руку и потерла запястьем о юбку, словно желая избавиться от печати его губ.

– Вы просто пытаетесь меня отвлечь.

Стефан лишь вскинул брови. Они оба знали, как беззащитна она перед его ласками, как отзывчива на каждое прикосновение.

– Я думал, мы пытаемся договориться.

– Я не стану торговать телом, – прошипела Софья.

– Жаль, – вздохнул он. – Но, кстати, это ведь вы почему‑то решили, что речь пойдет о постели. Вы предположили, что я потребую переспать с вами в обмен на молчание.

– Вы… вы… – Она добавила что‑то еще – Стефан не расслышал, что именно, но наверняка что‑то малоприятное в его адрес, – и устало посмотрела на него. – Чего вы хотите?

– Ничего мерзкого и гнусного. Только возможности быть с вами.

– Быть со мной?

Он уже не улыбался, но взял ее за подборок и посмотрел в глаза. Все должно быть четко и ясно. Ей следует понять, что больше он ее не отпустит.

– Вы больше не станете указывать мне на дверь, когда я прихожу к вам домой, – произнес он тоном человека, не терпящего компромисса. – И если я пришлю вам приглашение, вы примете его без всяких жалоб и не станете увиливать.

– Хотите распоряжаться мною по вашему усмотрению?

– Соблазнительное предложение, но пока достаточно будет и того, что вы не станете прятаться от меня и хлопать дверью в лицо. Договорились?

Ее прекрасные глаза полыхнули гневом.

– Будьте вы прокляты.

– Полагаю, это означает согласие.