Обманутые надежды

Да, кто бы что ни говорил, но советская власть считала, что будущее деревни (по крайней мере, ближайшее) лежит на кооперативном пути. Именно через объединение в кооперативах мелких и мельчайших хозяйств предстояло создать крупные хозяйства. Правда, и тут процесс пошел не так, как от него ждали, – пришлось подталкивать, сперва аккуратно, потом пинками. Но это уже тема следующих глав…

В мае 1924 года в Москве состоялся XIII съезд ВКП(б). Известен этот партийный форум, в основном, тем, что на нем было оглашено так называемое «ленинское завещание» – а между тем куда интереснее были другие вопросы, рассматривавшиеся там. Одним из основных как раз являлся вопрос торговли и кооперации и задачи в этих областях в условиях нэпа.

Из резолюции XIII съезда ВКП(б) «О кооперации».

«После того, как Советской власти и нашей партии удалось достичь первых успехов в деле хозяйственного восстановления страны, увеличив и расширив производство государственной промышленности, усилив провозоспособность транспорта, с одной стороны, и подняв сельское хозяйство, с другой – важнейшей первоочередной нашей хозяйственной задачей становится овладение рынком и его организация, т. е. в основном – задача развития и укрепления кооперации …

Установлением нэпа был допущен к участию на рынке частный капитал, но, как и можно было предвидеть, частный капитал устремился не на производство… а в торговлю, и, благодаря слабости распространения органов кооперации и госторговли, частному торговцу в значительной мере удалось захватить рынок в свои руки, в особенности в деревне. Таким образом, развитию социалистического хозяйства и непосредственной смычке государственной промышленности с крестьянским хозяйством ставится прямая угроза в виде еще не развитого рынка, но уже в большинстве захваченного частной торговлей. Создается противоречие, – когда промышленность находится в руках государства, а посредником между ней и крестьянином выступает частная торговля. Вот почему задача развития кооперации есть прежде всего задача вытеснения из торговли частного капитала и тем самым создания сплошной связи между крестьянским хозяйством и социалистической промышленностью».

Ну да, все так и есть. С введением нэпа произошло то, что и должно было произойти. Частники, накопившие за годы войны колоссальные состояния, проявили огромную деловую активность, но (о чем сейчас не вспоминают) только в одной области – в торговле, и принялись захватывать рынок. Власть, стиснув зубы, признала посредников‑спекулянтов как неизбежное зло, но вовсе не собиралась считать их добром. Не надо быть экономическим гением, чтобы понять, что частная торговля при государственной промышленности станет каналом перекачки госсредств в карманы нэпманов. Не говоря уже о том, что в игре на рынке нэпманы куда опытнее нарождающейся госторговли.

Эту проблему надо было как‑то решать. И в ее решении немалая роль отводилась потребительским и кредитным кооперативам, объединявшим мелких производителей. Тема эта сама по себе интереснейшая, но на производительные силы деревни потребительская, да и кредитная кооперация влияла чрезвычайно слабо, за исключением, разве что, покупки в кредит тракторов.

Однако резолюция отнюдь не исчерпывается сказанным.

«Особенно серьезное внимание должно быть сосредоточено на развитии кооперации в деревне, ввиду той исключительной роли, которую кооперация должна играть для подъема крестьянского хозяйства… Укрепление и рост кооперации в деревне есть прежде всего борьба за освобождение бедняка и середняка в деревне от кулацкой, спекулянтской и ростовщической кабалы, принимающей в деревне самые различные формы. Во‑вторых, широкое вовлечение в кооперативную самодеятельность крестьянских масс есть школа коллективного хозяйствования для крестьянина, наиболее простая и понятная.

Задача кооперации в деревне сводится отнюдь не только к тому, чтобы дать крестьянскому хозяйству дешевый товар, т. е. организовать его как потребителя. Кооперация должна организовать крестьянина и как производителя, и с этой точки зрения развитие сельскохозяйственной производственной кооперации имеет колоссальнейшее значение …

В области сельскохозяйственной кооперации должно быть обращено особое внимание на развитие уже складывающихся форм производственно‑сбытовых объединений (Маслоцентр, Льноцентр, Союзкартофель и т. п.), на организацию артельных и коллективных видов сельского хозяйства, изыскивая для поощрения участников этих хозяйств всякого рода премии, поощрения и льготы, а также на развитие кредитной сельскохозяйственной кооперации, как наиболее массовой и всеобъемлющей формы кооперации, способной вовлечь самые широкие слои крестьянства и непосредственно обслужить разнообразные производственные нужды крестьянских хозяйств».

На 1 июля 1924 г. в стране насчитывалось 19 464 потребительских общества, объединявших 3284 тысячи членов. В сельхозкооперации число обществ было больше (на 1 октября – 35 тыс. кооперативов), а народу они объединяли меньше (2700 тысяч). Казалось бы, не так все плохо – около 10 % хозяйств уже охвачены кооперативным движением (до революции их было еще больше).

Однако проводившиеся в середине 20‑х годов обследования несколько охладили пыл. Так, по данным выборочной переписи 1927 года число хозяйств, в той или иной степени участвовавших в кооперативах, по СССР составило 49,7 % (по Украине – 52,7 %). Но процесс, как выяснилось, пошел «не с того конца».

Чем богаче были хозяйства, тем охотнее они кооперировались. Если в трех бедняцких группах (со стоимостью средств производства до 200 руб.) кооперированность была от 20 до 40 % (по Украине так же), то в зажиточной группе (более 1600 руб.) – 73,2 % (по Украине – 76,3 %)[128]. Неудивительно, что кооперативы достаточно быстро стали обнаруживать все признаки обычных коммерческих и даже ростовщических организаций. В частности, они неохотно давали кредиты беднякам, брали с них высокие проценты, требовали гарантии – например, чтобы получить 100 рублей кредита, надо было предоставить в залог корову или лошадь. Государство, правда, давало бедным крестьянам кредиты для вступления в кооперативы, но поскольку рулили делами зажиточные крестьяне, то бедняки все равно оставались там людьми второго сорта.

Впрочем, все это мелочи по сравнению с другими результатами обследования. Если расшифровать слова «в той или иной степени», то выясняется, что кооперативы, созданные крестьянами, были почти исключительно потребительскими или кредитными: что‑то купить, продать, одолжить денег. Количество дворов, охваченных сельскохозяйственной кооперацией, составляло 8,9 % (на Украине – 6,8 %), да и то, в основном, это были либо промысловые артели, либо объединения для сбыта продукции. Собственно производительная кооперация объединяла всего 0,6 % хозяйств (на Украине – 0,7 %). То есть для решения российской аграрной проблемы – объединения маломощных производителей – кооперация, какой она была по состоянию на 1927 год, не давала ничего.

Тогда‑то власти и выбрали для будущей аграрной реформы тот единственный вид кооператива, который на самом деле объединял бедноту, – коллективное хозяйство, или колхоз.

«Слепой безногого везет»

Если не цепляться за термины, то колхоз как явление известен еще с глубокой древности. Это не что иное, как старая добрая артель – большевики лишь применили артельный метод для обработки земли, только и всего. И то нельзя сказать, чтобы такого в деревнях не знали. Что есть большая неразделенная семья, если не колхоз, причем самая социалистическая его разновидность – коммуна?

Само же слово «колхоз» появилось во время Гражданской войны. У этого явления было много форм: сельскохозяйственные кооперативы, артели, коммуны, товарищества по совместной обработке земли – и еще больше разновидностей, поскольку никто толком не знал, что обобществлять, как обобществлять, как работать и как распределять продукцию и полученный доход. Среди всего этого организационного хаоса неизменными оставались основные принципы: обобществление в той или иной мере средств производства, т. е. земли, скота и инвентаря, и запрет наемного труда.

Государство с самого начала оказывало колхозам разнообразную помощь. Любимицами властей являлись, естественно, коммуны, где обобществление было максимальным – им перепадала и лучшая земля, и национализированный инвентарь помещичьих и церковных хозяйств. Но не обижали и членов разного рода объединений по совместной обработке земли – так, наделы колхозников, если те являлись членами общины, должны были быть выделены в единый массив, государство бесплатно или на очень льготных условиях снабжало колхозников и коммунаров семенами, инвентарем, рабочим скотом и даже тракторами. В ноябре 1918 года был учрежден специальный миллиардный фонд, предназначенный для поддержки новых социалистических хозяйств в деревне. Из средств фонда выдавались кредиты разного рода коллективным хозяйствам, с единственным условием – переход к общественным формам обработки земли.

Если и существовал расчет на какую‑то особую производительность коллективных хозяйств, то он не оправдался – да и не мог оправдаться, поскольку средства производства оставались прежними: соха, сивка и навоз от заморенной коровенки. Но, как выяснилось несколько позднее, была найдена форма, причем, что важно, противоположная столыпинской реформе в самом главном пункте. Столыпин разрушал общину, большевики ее использовали, то есть гладили село по шерсти! А по шерсти – это ведь совсем другое дело…

Колхоз – это как раз и есть видоизмененная община, с той разницей, что земля, скот и инвентарь не делятся по хозяйствам, а используются сообща. Таким образом, можно получить крупное хозяйство на земле не поперек менталитета, как с англо‑саксонским вариантом, а в согласии с ним – если решить организационные вопросы. Но именно оргвопросы были тем рифом, о который разбивалось большинство раннесоветских начинаний.

На практике колхоз оказался намного сложнее совхоза и куда менее устойчив. В совхозе, в общем‑то, практиковалась обычная фабричная система: наемный труд, в войну – фиксированная заработная плата, потом тарифная сетка. В колхозе же производство и распределение невероятно запутаны. Каждый участник товарищества входит в него с разным количеством земли, инвентаря и работников в хозяйстве, все это надо учитывать при распределении, равно как затраченный труд и число едоков. Основной причиной гибели колхозов являлись не экономические проблемы, которых у них все же меньше, чем у отдельного двора, а многочисленные склоки вокруг трудового участия и распределения продукции.

По данным Наркомзема, на 1 декабря 1920 г. в РСФСР насчитывалось почти 12 тыс. колхозов, которые объединяли около 140 тыс. хозяйств – меньше 1 % от их общего количества. О мощности этих «ростков социализма» можно судить по тому, что в среднем на один колхоз приходилось по 11–12 дворов.

После окончания войны колхозы стали распадаться – как и должно было случиться. Те, кто шел туда, чтобы выжить в трудное время, с окончанием войны отправились обратно на собственный двор, другие решили попытаться воплотить старую мечту о вольном хлебопашестве, о «мужицком рае» без помещиков. Да и те, первые колхозы отличались от последующих, как кобыла от трактора. Собранные из нищих хозяйств, они просто не могли быть по‑настоящему эффективными. Пока государство им помогало много и безвозмездно – они жили. Но когда их поставили в хотя и льготные, однако хозрасчетные условия – многие не выдерживали, распадались. Не было того основного, подо что проводили сплошную коллективизацию десять лет спустя, – не было Его Величества Трактора. Обобществленные сивки не давали прироста продукции, а склоки, как нетрудно догадаться, без руководящей и направляющей руки партии и государства (без шуток) там вспыхивали высококачественные.

Наконец, сыграл свою роль и традиционный советский административный хаос. На местах декреты читали по‑своему. Одни местные власти понимали нэп как временное отступление, а другие – как полный крах социалистического строительства, и тогда, бывало, колхозы попросту разгоняли «сверху», даже успешные – поигрались, и будет, нечего баловаться, даешь хозяина! Да и коррупция не подкачала – большие поля обанкротившихся колхозов так удобно было передавать арендаторам, которые одновременно приобретали осиротевшие машины и инвентарь. Откуда‑то вылезли не только кулаки, но и прежние помещики, сумевшие сохранить часть имущества, денег и связей, а чиновники на местах сплошь и рядом сидели старые, еще с царских времен – и понеслось…

За первые четыре послевоенных года в Сибири число коллективных хозяйств уменьшилось на 25 %, на Северном Кавказе – на 33 %, в Ярославской губернии – в 6 раз. В целом, по разным оценкам, с 1921 по 1923 г. число колхозов на территории РСФСР уменьшилось на 3 тысячи, или на 25 %.

Казалось, этот эксперимент обречен, и государство если и поддерживало колхозы, то скорее из пристрастия к социалистическим формам хозяйствования, чем из реального интереса. Но на деле оказалось не совсем так – сочетание надежд на лучшую жизнь и насущной экономической безысходности заставило наиболее предприимчивых крестьян снова прибегнуть к этому средству спасения от нищеты. Так что многие колхозы все же выжили, а вскоре начался новый рост, старт которому дал неурожай 1924 года и его следствие – очередной голод. Жизнь крестьян‑бедняков, как и следовало ожидать, при нэпе намного легче не стала, а государство всячески демонстрировало свою заинтересованность социалистическими формами хозяйствования, и колхозы сюда попадали.

Впрочем, некоторые возможности коллективных хозяйств были на самом деле ценны для крестьян – например, на Украине за 1925 год образовалось больше тысячи так называемых «тракторных товариществ», т. е. колхозов, которые организовывались «вокруг трактора», как правило, купленного в кредит.

Колхозы на льготных условиях получали сельхозмашины, семена, ссуды, лучшие земли и вообще всяческую помощь, а после XIII съезда – и неплохие кредиты. В 1924–1925 гг. они получили 4,8 млн руб. сельскохозяйственного кредита, на следующий год – 11 млн, а в 1926–1927 гг. – 15 млн руб., или 8 % всей суммы кредитов, отпущенных сельскому хозяйству, при том что они объединяли едва 0,8 % крестьянских дворов и, как легко догадаться, далеко не самых зажиточных. Сейчас это пытаются представить как дискриминацию частного хозяйства, но при чем тут дискриминация? Это, в общем‑то, право государства – стимулировать те виды деятельности, которые оно, государство, считает перспективными. Народу от того хуже не становилось: зажиточный крестьянин и сам проживет, а кредитовать бедняка‑единоличника – что сухой пень поливать…

А вот с товарностью продукции в колхозах обстояло совсем неплохо. В совхозах товарность хозяйств составляла около 60 %. Что касается колхозов, то они как хозяйства были послабее, но все же на посвященном совхозам и колхозам заседании Политбюро зам. наркома РКИ Я. А. Яковлев говорил:

«В 26‑м году предполагается валовой сбор зерновых культур на землях колхозов РСФСР в 38 532 тыс. пуд. За вычетом потребления в хозяйстве (обсеменение, потребление людей и скота в общей сумме 21 629 тыс. пуд.) товарная часть выразится в сумме 17 122 тыс. пуд». Проведя простой расчет, мы получаем 44 %. Очень приличный показатель!

Что не менее важно, колхозы стали и социальной формой организации крестьянства. Если в крепких совхозах крестьян привлекал высокий уровень производства и, соответственно, хорошие зарплаты, то в больших сильных коммунах – не только трактор, племенной бык и сортовые семена, но еще и школа, лечебный пункт, клуб. В некоторых отдельных хозяйствах даже стариков и детей содержали на общественный счет.

Сколько колхозов существовало в СССР перед коллективизацией – неизвестно никому. По данным на 1925 год Наркомзем называет 12 600[129], ЦСУ – 10 400, а Наркомфин – 8900 колхозов. Через год, по данным перерегистрации, их количество загадочным образом сумело увеличиться с 16 800 до 18 000. Зам. председателя кооперативного союза союзов Каминский в 1926 году на заседании Политбюро называет 20–21 тыс. хозяйств, и вроде бы тоже по результатам регистрации. Впрочем, при том административном хаосе, который царил в это время в СССР, разброс еще невелик – могло быть и хуже. Тем более что колхозы еще и весьма интенсивно распадались – распад, по данным Колхозцентра, составлял 25–30 % в год.

Вызывался он все теми же причинами – хаосом, отсутствием организации труда, плохим учетом, уравнительным распределением дохода по едокам, склоками внутри коллектива, диктатом председателей и т. п. Бывали и другие причины: например, колхоз оказывался не в состоянии выплатить кредит за трактор, или, как говорилось на заседании Политбюро, мужики «заработали себе по лошадке и разошлись». Часто колхозы разгоняла РКИ – если убеждалась, что никакой совместной обработки земли в реальности не существует, а просто теплая компания единоличников собралась и зарегистрировала фиктивный колхоз, чтобы получать от государства льготы. Иной раз фиктивный колхоз создавали и уцелевшие помещики – такой сообразительный хозяин получал и неплохой доход (сообразно имущественному вкладу), и льготы, и кредиты…

Но и реально существовавшие тогда колхозы – это совсем не те хозяйства, которые мы знаем по книгам и фильмам. Те, что мы знаем, – это коммуны: полное обобществление земли, сельхозорудий и рабочего скота, неполное, но значительное – коров. Кое‑где даже кур сгоняли на общественные дворы, пока приехавшие из Центра проверяющие не давали слишком ретивым «строителям социализма» по мозгам.

В 1927 году коммун было лишь 8,5 %, 50,3 % колхозов относились к сельскохозяйственным артелям, а 40,2 % – к товариществам по совместной обработке земли (куда делся еще один процент – неведомо). Граница между ними была зыбкая, ибо каждое хозяйство жило по своим правилам, но все же некая корреляция наблюдалась.

В середине 20‑х годов в коммунах земля обобществлялась на 97 %, в артелях – на 95 %, в тозах – на 71,5 % – так что по основному средству производства, как видим, разница невелика. Оно и неудивительно: ведь все колхозы – это кооперативы по совместной обработке земли. А вот для сельхозинвентаря эти цифры составляли уже 97, 73 и 43 % соответственно, для рабочего скота – 92, 47,5 и 13 %, для продуктивного скота – 73, 23, 0. Низкая степень обобществления не устраивала власть – как можно связывать хоть какие‑то долгосрочные планы со столь неустойчивыми объединениями? При этом, как нетрудно догадаться, самыми бедняцкими из всех являлись именно коммуны – однако власть изо всех сил стремилась привлечь в колхозы середняков, поэтому в качестве основной формы, рекомендованной при колхозном строительстве, была выбрана все же артель.

Кроме неустойчивости, колхозы были еще очень маленькими и бедными. В 1927 году на каждый из них приходилось примерно 12 дворов, 6–7 голов крупного рогатого скота, 9–10 овец, 4 свиньи и 3–4 лошади. На 100 дес. посева у них приходилось 13,6 лошадей (у единоличников – 18) – правда, эта цифра в реальности несколько больше, потому что во многих районах пахали на волах. Исходя из этих цифр, можно оценить средний размер колхозных угодий – около 25 десятин, или по 2 на хозяйство.

Но было у них одно колоссальное достоинство – эти мелкие, бедные и неумелые хозяйства реально кооперировали бедноту! Так, в 1927 году колхозы объединяли 65,6 % безлошадных, 26,3 % однолошадных, 6,5 % двухлошадных и 1,5 % трехлошадных хозяйств, при том что безлошадных в стране было около 28 %. (С учетом того, что часть зажиточных крестьян принадлежала к фиктивным колхозам, итоговый процент бедняков становится еще выше.)

В отличие от совхозов и кооперации, до 1926 года на колхозы государство особого внимания не обращало. Нет, им давали льготы, кредиты и даже почти не обижали – но и не интересовались. Растут себе и растут, как малина у забора. Вроде толк есть, а какой – не совсем понятно. Чтобы прояснить толк, 6 августа на заседании Политбюро решено было создать особый центр колхозного строительства. По‑видимому, в ходе изучения темы накопали много интересного, потому что принятые спустя четыре месяца Постановления по совхозам и колхозам отличаются, и сильно. «Совхозное» – просто перечисление основных задач, а в «колхозном» в сжатом виде содержится программа будущей аграрной реформы – остроумнейшего и эффективного решения двухвековой проблемы российского сельского хозяйства.

Из постановления Политбюро ЦК ПКВ(б). 30 декабря 1926 г.

«Данные о состоянии колхозов показывают, что коллективное движение начало выходить из состояния кризиса, в котором оно находилось в первые годы нэпа: растет число колхозов, увеличивается количество объединяемого ими населения, растет товарность коллективных хозяйств, постепенно улучшается организация труда и производства в колхозах (как видим, весьма осторожно сказано. – Авт.). В определенной своей части колхозы начали уже выявлять преимущества перед мелким крестьянским хозяйством, как в отношении рационализации хозяйства, так и в отношении повышения его доходности (еще сдержанней и еще осторожней. – Авт.). Этот рост колхозов подтверждает всю жизненность коллективного движения, опирающегося, с одной стороны, на невозможность для значительных слоев деревни улучшить свое положение вне коллективизации хозяйства, а с другой – на рост применения в деревне сложных машин, создающих техническую базу крупного с.‑х. производства.

Рост дифференциации крестьянства, невозможность поглощения всего избыточного населения деревни промышленностью, наличие в деревне значительных слоев маломощного крестьянства, не имеющего возможности в индивидуальном порядке поднять свое хозяйство, стремление этих слоев деревни хозяйственно укрепиться и освободить себя от эксплуатации кулака – все это толкает наиболее активные слои маломощного крестьянства (в особенности деревенскую бедноту) на путь коллективизации своего хозяйства.

Наряду с этим развитие машинизации, в частности тракторизации земледелия, создает в связи с невозможностью рационального использования сложных и дорогостоящих с.‑х. машин в индивидуальном порядке, новый важнейший источник развития коллективного земледелия на почве роста крестьянского хозяйства. Содействуя вовлечению в коллективное движение, главным образом в простейших формах машинных товариществ и товариществ по обработке земли, все более широких слоев крестьянского населения, машинизация сельского хозяйства подводит вместе с тем под колхозное строительство необходимую техническую базу …

… Дальнейший рост и углубление этого движения будет зависеть, с одной стороны, от дальнейшего расширения крупной промышленности, развития индустриализации страны и технического прогресса крестьянского хозяйства и, с другой, от развития кооперирования крестьянского населения и роста самодеятельности бедняцких и середняцких масс деревни».

Date: 2015-11-13; view: 266; Нарушение авторских прав