Что такое «кулак как класс»? Поначалу так же думало и советское правительство

Поначалу так же думало и советское правительство. Как в Кремле, так и на местах все время пытались определить: где та имущественная граница, за которой зажиточный крестьянин становится кулаком?

Например, Каменев в 1925 году утверждал, что кулацким является любое хозяйство, имеющее свыше 10 десятин посева. Но 10 десятин в Псковской области и в Сибири – это совершенно разные участки. Кроме того, 10 десятин на семью из пяти человек и из пятнадцати – это тоже две большие разницы.

Молотов, отвечавший в ЦК за работу в деревне, в 1927 году относил к кулакам крестьян, арендующих землю и нанимающих сроковых (в отличие от сезонных) рабочих. Но арендовать землю и нанимать рабочих мог и середняк. У какой‑нибудь вдовы в хозяйстве две крепких лошади, сын‑работник и батрак – ну, и какая она кулачка? А реальный кулак вполне мог обходиться вообще без батраков – если имел пятерых сыновей или если его хозяйство было не земледельческим, а торгово‑ростовщическим, например…

Предсовнаркома Рыков тоже пошел по экономическому пути. К кулацким он относил хорошо обеспеченные хозяйства, применяющие наемный труд, и владельцев сельских промышленных заведений. Это уже ближе, но как‑то все расплывчато. Почему бы крепкому трудовому хозяину не иметь, например, мельницу или маслобойню?

«Внизу», на местах, все было еще проще: там с удовольствием подхватили идущие сверху тезисы и в каждом зажиточном хозяине стали видеть врага. В апреле 1926 года на совещании деревенского актива Ленинградской губернии один из выступающих говорил: «Мы знаем, что богатый крестьянин – это тот, кто живет своим трудом. Это середняк. Но если хозяин побогаче, мы зовем его кулаком».

Звать‑то можно как угодно. Однако если собутыльник собутыльнику по пьянке кричит: «Ты козел!» – это не значит, что у его приятеля рога вырастут. И «хозяин побогаче» едва ли приобрел на своем трудовом пути нечто такое, что кардинально отличает его от соседа‑середняка. Повторяем: не просто отличает, а кардинально.

Иначе к вопросу подошел «всероссийский староста» Калинин, сам по происхождению крестьянин‑середняк, знавший те нюансы деревенской жизни, которые марксистам‑интеллигентам были неведомы. На заседании Политбюро, посвященном кооперации, он говорил: «Кулаком является не владелец вообще имущества, а использующий кулачески это имущество, т. е. ростовщически эксплуатирующий местное население, отдающий в рост капитал, использующий средства под ростовщические проценты».

Неожиданный поворот, не правда ли? Однако Калинин в таком подходе не одинок. Нарком земледелия А. П. Смирнов еще в 1925 году писал в «Правде», которая служила основным практическим, корректирующим руководством для местных деятелей:

«Мы должны в зажиточной части деревни ясно разграничить два типа хозяйства. Первый тип зажиточного хозяйства чисто ростовщический, занимающийся эксплуатацией маломощных хозяйств не только в процессе производства (батрачество), а главным образом путем всякого рода кабальных сделок, путем деревенской мелкой торговли и посредничества, всех видов „дружеского“ кредита с „божескими“ процентами. Второй тип зажиточного хозяйства – это крепкое трудовое хозяйство, стремящееся максимально укрепить себя в производственном отношении …»

Вот и сказано «золотое слово» – ростовщичество. Однако сельское ростовщичество – явление совершенно особое, трудно поддающееся учету и даже трудно уловимое. Деньги в рост на селе практически не давали. Там была принята система натурального ростовщичества – богатый крестьянин «по‑соседски» давал бедному лошадь, а бедный его «благодарил» или «помогал» – и кто что докажет? Тем более, при российской деревенской нищете все время кто‑то что‑то у кого‑то занимает или арендует. Доказать‑то нельзя, это так – но в любой деревне все жители отлично знали, кто просто может дать в долг (даже и под процент, коли придется), а кто сделал это промыслом, на котором богатеет.

А вот и иллюстрация подоспела: яркая картина такого промысла нарисована в письме в журнал «Красная деревня» некоего крестьянина Филиппа Овсеенко:

«Я имею исправное хозяйство: 3 лошади, 6 коров, 2 нетели, 3 свиньи, живу в доме, работника держу. И везде, в глаза и за глаза я прослыл кулаком и это очень обидно. Хочу я все‑таки опровергнуть, потому что все это от зависти. Про кулака кричат, что он такой‑сякой, но только как ни вертись, а кулак всегда оказывается и запасливым, и старательным, и налоги больше других платит. Кричат, что, мол, крестьяне не должны пользоваться чужим трудом, нанимать работника. Но на это я должен возразить, что это совсем неправильно. Ведь для того, чтобы сельское хозяйство нашему государству поднять, умножить крестьянское добро, надо засевы увеличить. А это могут сделать только хозяева зажиточные, которые сумеют и лишнего принять, и пустырек разобрать, и если работник работает по хозяйству; так он такой же как и я, нет между нами в работе никакой разницы (а в оплате? – Авт.). Вместе чуть свет на пашню выезжаем. И что у крестьянина есть работник, из этого только государству польза и потому оно таких зажиточных должно в первую голову поддержать, потому они – опора государства. Да и работника тоже жалко, ведь если ему работу не дать, ее не найти, а и так много безработных. А при хозяйстве ему хорошо. Кто даст в деревне работу безработному; либо весной кто прокормит соседа с семьей».

Душевно, аж слезу вышибает. Прямо‑таки крыловский муравей в царстве стрекоз. Но это, впрочем, только присказка, а вот и сказка началась – о том, как именно добрый человек соседа с семьей кормит…

«Есть много и других горе‑горьких крестьян: либо лошади нет, либо засеять нечем. И их мы тоже выручаем, ведь сказано, что люби ближних своих, как братьев. Одному лошадку на день дашь, либо пахать, либо в лес съездить, другому семена отсыпешь. Да ведь даром‑то нельзя давать, ведь нам с неба не валится добро. Нажито оно своим трудом. Другой раз и рад бы не дать, да придет, прям причитает: выручи, мол, на тебя надежда. Ну, дашь семена, а потом снимаешь исполу половинку – это за свои‑то семена (исполу – это за половину урожая. При урожайности в 50 пудов с десятины получается, что «благодетель» дает ближнему своему семена взаймы из расчета 100 % за три месяца, в 35 пудов – 50 %. Бальзаковский Гобсек от зависти тут же бы на месте и помер. – Авт.). Да еще на сходе кулаком назовут, либо эксплуататором (вот тоже словечко). Это за то, что доброе христианское дело сделаешь. (Он, кстати, еще не упомянул, какую отработку требует за лошадь. Неделю за день? – Авт.) Выходит иначе: другой бьется, бьется и бросит землю, либо в аренду сдаст. Каждый год ему не обработать. То семена съест, то плуга нет, то еще что‑нибудь. Придет и просит хлеба. Землю, конечно, возьмешь под себя, ее тебе за долги обработают соседи и урожай с нее снимешь. А хозяину старому что ж? Что посеял, то и пожнешь. Кто не трудится – тот не ест. Ипритом сам добровольно землю отдал в аренду в трезвом виде. Ведь опять не возьми ее в аренду, она бы не разработана была, государству прямой убыток. А так я опять выручил – посеял ее, значит мне за это должны быть благодарны (так ведь вроде бы соседи за долги посеяли? При чем же здесь трудолюбие автора письма? – Авт.). Да только где там! Ведь я же сказал, что у нас законы без всякого понятия. За такие труды меня еще и шельмуют… Пусть все знают, что кулак своим трудом живет, свое хозяйство ведет, соседей выручает и на нем, можно сказать, государство держится. Пусть не будет в деревне названия „кулак“, потому что кулак – это самый трудолюбивый крестьянин (пока пахать не бросил, а при таких источниках дохода – долго ли ждать? – Авт.), от которого нет вреда, кроме пользы, и эту пользу получают и окружные крестьяне и само государство»[130].

Из этого душещипательного письма ясно, почему крестьяне зовут кулака мироедом. В нем, как в учебнике, расписана почти вся схема внутридеревенской эксплуатации. Весной, когда в бедных хозяйствах не остается хлеба, наступает время ростовщика. За мешок зерна на пропитание голодающего семейства бедняк в августе отдаст два мешка. За семенной хлеб – половину урожая. Лошадь на день – несколько дней (до недели) отработки. Весной за долги или за пару мешков зерна кулак берет у безлошадного соседа его надел, другие соседи за долги это поле обрабатывают, а урожай целиком отходит «доброму хозяину». За экономической властью над соседями следует и «политическая» власть: на сельском сходе кулак автоматически может рассчитывать на поддержку всех своих должников, проходит в сельский совет сам или проводит туда своих людей и так делается подлинным хозяином села, на которого теперь уже никакой управы нет.

Это социальный портрет кулака – а вот психологический. Еще в середине XIX века известный писатель‑народник Энгельгардт в своих «Письмах из деревни» дал описание этого социального типа:

«Из всего „Счастливого Уголка“ только в деревне Б. есть настоящий кулак. Этот ни земли, ни хозяйства, ни труда не любит, этот любит только деньги. Этот не скажет, что ему совестно, когда он, ложась спать, не чувствует боли в руках и ногах, этот, напротив, говорит: „работа дураков любит“, „работает дурак, а умный, заложив руки в карманы, похаживает да мозгами ворочает“. Этот кичится своим толстым брюхом, кичится тем, что сам мало работает: „у меня должники все скосят, сожнут и в амбар положат“. Этот кулак землей занимается так себе, между прочим, не расширяет хозяйства, не увеличивает количества скота, лошадей, не распахивает земель. У этого все заждется не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует, который раздает в долг под проценты. Его кумир – деньги, о приумножении которых он только и думает. Капитал ему достался по наследству, добыт неизвестно какими, но какими‑то нечистыми средствами, давно, еще при крепостном праве, лежал под спудом и выказался только после „Положения“. Он пускает этот капитал в рост, и это называется „ворочать мозгами“. Ясно, что для развития его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами. Ему выгодно, чтобы крестьяне не занимались землей, чтобы он пановал со своими деньгами».

Полвека спустя, в середине 20‑х годов, на страницах газеты «Беднота» развернулась любопытная дискуссия: кого считать кулаком? Интересно, что большинство крестьян «трудовые» хозяйства к кулацким не относили, даже если те были по деревенским меркам богатыми, – наоборот, защищали. Зато на первый план неожиданно вышли совершенно нематериальные критерии. Например, предыдущая биография.

Из писем:

«У многих дореволюционных кулаков, имевших по 4–6 лошадей и коров, по 70–100 овец, осталось по 1 лошади и 1 корове, но все же принимать их в число честных тружеников еще рано».

«Не тот кулак, кто честно трудится и улучшает хозяйство для восстановления разрушенной страны… а кулак тот, кто и до настоящего времени не может примириться с рабоче‑крестьянским правительством, шипя из‑за угла на власть и оплакивая сладкие николаевские булки».

«В своей деревне всякий крестьянин очень хорошо знает, кто как нажил состояние: своим ли трудом или чужим …»

«Не богатство, а его душу называют кулаком, если она у него кулацкая …»

А самый неожиданный ответ, причем практически единодушный, крестьяне дали на вопрос: «Можно ли считать кулаком бедного человека, который на гроши торгует исключительно для того, чтобы не умереть с голоду?» Вы ведь ответите: «Нет!» Вот и мы тоже. А крестьяне рассудили иначе: практически все откликнувшиеся отнесли его к категории кулаков…

«Всякий бедный, торгующий в деревне человек, не желающий улучшить свое крестьянское хозяйство и жить исключительно этим хозяйством, должен считаться человеком, ищущим легкой наживы, и в нем нужно видеть будущего кулака, а потому должен считаться: когда он бедный, то „маленьким кулачком“, а когда станет богаче – настоящим кулаком»[131].

Это и есть тот самый «вектор развития», который не учитывают ученые‑экономисты, но прекрасно видят полуграмотные сельчане, равно как и разницу между зажиточным крестьянином и кулаком. Кулак – не крестьянин в основе своей, даже если выезжает на пашню. Кулаки – это сельская буржуазия, богатеющая за счет эксплуатации односельчан, причем кормовой базой для нее служат в первую очередь бедняки – середняк брать взаймы не пойдет, у него свое есть. И колхоз, кооперируя бедноту, вышибает из‑под кулака саму основу его существования. Какое живое существо смирится без сопротивления с потерей кормовой базы?

«Хлебные войны»

Но это все только начало, первая сказка – про двух братьев, бедного и богатого. Или, уж коль скоро быть совсем точными – про десять братьев: семерых бедных, двоих самостоятельных и одного богатого. А вот и другая – про ушлого купца и царя простоватого, но с большой силой.

Естественными врагами как аграрной реформы, так и советского государства (впрочем, как и любого государства, имеющего антимонопольное законодательство) были люди, так или иначе причастные к хлебной торговле. Вот тоже тема, почти не тронутая историками. А ведь в 20‑е годы в СССР бушевали настоящие «хлебные войны», в которых насмерть схлестнулись государство и частный торговец‑нэпман.

Вспомним еще раз резолюцию XIII съезда ВКП(б) «О кооперации».

«Установлением нэпа был допущен к участию на рынке частный капитал, но, как и можно было предвидеть, частный капитал устремился не на производство… а в торговлю, и, благодаря слабости распространения органов кооперации и госторговли, частному торговцу в значительной мере удалось захватить рынок в свои руки, в особенности в деревне. Таким образом, развитию социалистического хозяйства и непосредственной смычке государственной промышленности с крестьянским хозяйством ставится прямая угроза в виде еще не развитого рынка, но уже в большинстве захваченного частной торговлей».

Нэпманы после войны расплодились как‑то сразу, словно грибы: только что не было – и бац! – уже весь лес в мухоморах… Неудивительно, если представить, какие капиталы нажили люди, занимавшиеся спекуляцией продовольствием в многомиллионной стране в условиях голода. Они только и ждали окончания войны и отмены госмонополии на торговлю, чтобы вывести эти средства на поверхность.

У нас почему‑то думают, что частник – это владелец лавочки, который нанял лошадь, съездил в деревню, купил там картошки и теперь сидит, торгует. Ничего подобного! Такими они стали после коллективизации – те, что сумели уцелеть. А частник времен нэпа – это коммерсант‑оптовик, имеющий агентов, транспорт, мельницы, склады, лавки – все свое. Агенты скупали хлеб в деревнях, отправляли на мельницы, быстро мололи, тут же везли в город на продажу и вырученные деньги вновь пускали в оборот. Одновременно частник работал и на потребительском рынке, скупая товары не только и не столько у кустарей, сколько в тех же государственных и кооперативных магазинах, а то и на фабриках по низкой государственной цене плюс откат директору фабрики или магазина.

Торговец в России был наглый, оборзевший еще при царском правительстве, даже не пытавшемся хоть как‑то умерить его аппетиты. С введением нэпа торговая мафия решила снова сыграть в азартную игру с государством – чуяла силушку… Свою силушку чуяла, а вот в противнике не разобралась. В этом был ее просчет, неверная оценка ситуации. Просчет понятный – кажущееся «отступление» большевиков породило иллюзию того, что советское правительство можно тоже подмять под себя. Однако новые власти России не намерены были позволять кому бы то ни было себя шантажировать, а тем более переть поперек государственной политики, и в средствах, как выяснилось вскоре (хотя и не сразу), не стеснялись.

Первый удар нэпманы нанесли уже в заготовительном сезоне 1924–1925 гг. Обычно государство закупало у крестьян хлеб по средним рыночным ценам. Но осенью 1924 года, в связи с очередным неурожаем, хлебные цены начали расти. И перед правительством сразу же встал вопрос: до какого предела повышать заготовительные цены?

Вопрос этот очень даже непростой. Это только кажется, что высокие цены стимулируют крестьянство, побуждая везти хлеб на рынок. Когда между крестьянином и рынком стоит слой посредников‑оптовиков, он‑то и впитывает в себя все «лишние» деньги, а производителю, особенно маломощному, не достается ничего. Власть оказалась перед выбором: либо обогащать нэпманов за счет госбюджета, либо установить лимиты на заготовительные цены, уступив нэпманам столько хлеба, сколько сможет освоить частный рынок. Оно пошло по второму пути – и тут выяснилось, что емкость частного рынка огромна.

Вообще‑то в таких случаях существует простой и остроумный механизм. Если государство обладает значительными резервами зерна, оно выбрасывает его на рынок, добивается снижения цен, а потом производит закупки, на чем еще и наживается, продав свои запасы по более высоким ценам и скупив их обратно по более низким. Но государство не имело резервов, поэтому оно все‑таки было вынуждено увеличивать лимиты цен, а весной и вовсе их отменить, переложив существенную часть госбюджета в карманы хлеботорговцев.

На следующий год государство решило поиграть на рынке всерьез, соблюдая и свои, и крестьянские интересы. Оно собиралось форсировать заготовки, закупив до 1 января 70 % хлеба по Госплану вместо обычных 60–65 %. Причин было несколько:

– поставить товар на европейские рынки до того, как там появится дешевый американский хлеб и начнется падение цен;

– увеличить осенний спрос, повысив тем самым цены в интересах маломощных хозяйств, продававших зерно осенью для уплаты налогов;

– уменьшить осеннее предложение хлеба, снизив налог и перенеся срок уплаты на зиму, чтобы не допустить сильного падения цен, опять же в интересах маломощных хозяйств;

– уменьшить весенний спрос и, соответственно, цены – снова в интересах маломощных хозяйств и в пику частным торговцам.

Для обеспечения заготовок приготовили товарный фонд. А главное было – приложить все усилия, чтобы удержаться от административных методов. В этом году всем был обещан рынок.

И рынок пришел – но совсем не так, как ожидалось. С самого начала все пошло наперекосяк. Существовало четыре категории заготовителей: государственные плановые, кооперативные, внеплановые (т. е. нецентрализованные государственные и кооперативные организации потребляющих районов) и частники. Играла на рынке первая категория, а последствиями пользовались все – кто скорее ухватит.

Еще летом государство‑заготовитель совершило ошибку, чем сразу искорежило весь процесс. Чтобы русское зерно первым успело на европейские рынки, решено было в августе, когда хлеб еще не до конца убран и не обмолочен, повысить закупочные цены. Это сыграло на руку не беднякам, а, наоборот, самым зажиточным крестьянам, имевшим уборочные машины и батраков. Они успели продать свой хлеб дорого, а поскольку уплата налога для них не представляла проблем, заодно подмели и промышленные товары, которые доставили на рынок в количестве, рассчитанном совсем на другого покупателя и на другой объем денег у потребителей. После чего, удовлетворенные, вышли из игры.

Небогатые же крестьяне, получившие отсрочку по налогам, не торопились везти хлеб, поскольку традиционно полагали осенние цены низкими, спешить им было некуда, промышленных товаров в продаже не наблюдалось, а дел в хозяйстве в сентябре хватает. В результате подвоз резко упал, а цены, соответственно, взлетели намного выше задуманного. Экспортная программа срывалась, предложение хлеба на мировом рынке увеличивалось, высокие заготовительные цены грозили сделать экспорт и вовсе нерентабельным, и правительство, не выдержав, снова занялось механическим регулированием, чем радостно воспользовались внеплановые заготовители, не имевшее таких ограничений. В некоторых губерниях им доставалось более 40 % хлеба.

Однако административный ресурс еще далеко не иссяк. В ноябре в ряде хлебопроизводящих районов началась «транспортная война» с внеплановыми заготовителями – велено было отправлять их грузы по железной дороге в последнюю очередь. А поскольку вагонов традиционно не хватало, то очередь отодвигалась на конец заготовительной кампании. Кое‑где получилось: заготовители из отдаленных губерний прекратили работу, но те, кому добираться было недалеко, стали вывозить зерно гужевым транспортом – пока власти не перекрыли и этот канал. Поскольку плановые заготовители все еще обслуживали в основном экспорт, то в стране, при вполне нормальном урожае, стало не хватать хлеба. Кончилось все тем, что в январе были установлены единые закупочные цены для плановых и внеплановых заготовителей, а кое‑где их распространили и на частников.

Результаты рыночного опыта оказались поистине сокрушительными. Если план первого квартала заготовок (июль‑сентябрь) был практически выполнен, то во втором квартале вместо 376 млн пудов удалось заготовить только 176 млн, а экспортного зерна было доставлено в порты едва ли четверть от потребного количества. Годовой план пришлось снизить с 780 до 600 млн пудов, а хлебный экспорт – с 350 до 143 млн пудов. По причине проваленной экспортной программы уменьшилось количество импортных товаров. Все это вызвало очередной скачок цен на промтовары и увеличение «ножниц» цен, что ударило в первую очередь по маломощным хозяйствам.

Еще одним итогом провала стала «антирыночная» статья 107 УК: «Злостное повышение цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок – лишение свободы на срок до одного года с конфискацией всего или части имущества или без таковой. Те же действия при установлении наличия сговора торговцев – лишение свободы на срок до трех лет с конфискацией всего имущества».

Как сейчас считают, правительство приняло 107‑ю статью, чтобы подготовить грядущую расправу с частными торговцами – т. е. относят причины ее принятия в будущее, в уже спланированные преобразования. Хотя в реальности, как видим, это самое банальное регулирование рынка во имя национальной безопасности применительно к данной конкретной обстановке. А именно: при слабости государственного и кооперативного сектора торговли и отсутствии резервов зерна игра на повышение цен может обернуться голодом в стране.

Следующая заготовительная кампания прошла спокойно – в деревне осталось много хлеба от прошлого урожая, а год баловал отсутствием видимых потрясений, так что условий для азартной игры на рынке не было. А потом наступила «военная тревога» 1927 года, когда советское правительство во всеуслышание заявило о планах империалистов начать войну против СССР. А как реагирует население на угрозу войны? Именно так оно и прореагировало. Из магазинов и лавок вымели все товары раньше, чем государственные органы успели хоть что‑то предпринять. А что еще хуже – резко снизились хлебозаготовки.

Маломощные хозяйства вывезли хлеб, как обычно, в августе‑сентябре, чтобы заплатить налоги, а зажиточные крестьяне, поставлявшие большую часть товарного хлеба, зерно на ссыпные пункты не везли – либо придерживали его, либо продавали частнику по более высоким ценам. С конца октября до начала декабря удалось закупить всего 2,4 мнл т (150 млн пудов) – почти вдвое меньше, чем за тот же период прошлого года.

Ситуация становилась угрожающей – ведь страна по‑прежнему не имела резервов. Уже в конце октября начались перебои с хлебом в городах. Цены на рынке резко пошли вверх, начался ажиотажный спрос на продовольствие.

ОГПУ: из обзора политического состояния СССР за ноябрь 1927 г.

«Во второй половине ноября по ряду промышленных районов положение со снабжением хлебом заметно ухудшилось. Значительное обострение создалось в Туле, Казани, Вотской обл., на Урале, в Киеве, Луганске, Севастополе, Тифлисе (очереди устанавливаются с 2 часов ночи), Армении… Перебои также в ряде непромышленных городов – Почеп, Стародуб, Карачев Брянской губ., Чернигов, Владикавказ (очереди по 300 человек), Керчь, Симферополь, Темрюк, Гори (Закавказье). В начале декабря резкое ухудшение со снабжением хлебом в Баку (очереди по 400–500 человек), Харькове и в середине декабря по Москве (очереди за хлебом от 200 до 600 человек)… Недовольство обостряется благодаря росту цен на продукты питания на частном рынке. В Нижнем Новгороде за последние месяцы молоко с 12 коп. возросло в цене до 35 коп. за литр, животное масло с 80 коп. до 1 руб. 50 коп. за фунт, яйца с 30 коп. до 70 коп. за десяток и т. д. Подсолнечного масла в кооперации нет, частники продают по 1 руб. 60 коп. за фунт. Цена на муку полукрупку на рынке доходит до 20 руб. за пуд. В Иваново‑Вознесенске картофель на рынке продается по 1 руб. 80 коп. за меру, в кооперации – 96 коп. (в кооперативах картофеля часто не бывает). В Луганске пшеничная мука 80 % размола на базаре продается по 6 руб. за пуд. На почве перебоев в снабжении среди рабочих наблюдаются разговоры о необходимости введения карточной системы для урегулирования вопроса с продовольствием …»[132]

Вместе с ажиотажем росло и недовольство. Поползли слухи о том, что коммунисты не то прячут хлеб перед войной, не то откупаются им от Англии, что все зерно идет за границу в счет долгов, о скором голоде и перевороте – это в местах, более близких к источникам информации, а в отдаленных нередко были уверены, что война уже идет. В деревнях начали голодать бедняки и пострадавшие от локальных неурожаев, которые снабжались хлебом из государственных фондов.

ОГПУ: из обзора политического состояния СССР за ноябрь 1927 г.

«… B пограничных районах Псковского округа не имеют своего хлеба 33 % хозяйств… Завоз хлеба в неурожайные и льноводческие [133] районы (Новгородский, Великолукский, Боровичский и Псковский) недостаточен… За первую половину ноября в Боровичский округ поступило 16 % намеченного к завозу по плану, в Псковской – 22 %. В Лужском округе подавляющая масса крестьянства доедает последние запасы хлеба …

… В Псковском округе в особо тяжелом положении находятся маломощные середняки и беднота Опочецкого, Новоржевского, Новоселковского, Красногородского и Пушкинского районов, где установленный паек в размере 13,4 фунта на хозяйство в месяц выдается не всей бедноте, а только части, признанной наиболее нуждающейся …

… В пищу употребляются суррогаты, на почве чего начались заболевания. В Красногородском, Палкинском, Опочецком районах Псковского округа зарегистрировано несколько случаев опухания людей от голода. Продажа скота из‑за недостатка хлеба и отсутствия корма принимает массовый характер. Цены на скот сильно пали. Корова продается за 3–4 пуда хлеба …

… В Иваново‑Вознесенской губ. хлеб большинством населения выпекается с примесью овсянки, жмыхов и т. п. Выдача хлеба ЕПО [134] не превышает 8 кг на пай в месяц, а в некоторых ЕПО не более 4 кг. Значительно усилилось мешочничество и спекуляция хлебом. Наблюдаются массовые случаи выезда за хлебом в Нижне‑Волжский край. Аналогичное положение наблюдается в Смоленской губ …

… Снабжение Калужской губ. хлебопродуктами резко ухудшилось. Сельскому населению хлеб отпускается только в исключительных случаях по особому постановлению УИКа [135] согласно спискам, составляемым сельсоветами. Во многих районах в пищу употребляются суррогаты хлеба, вызывающие желудочные заболевания… Цены на хлебопродукты значительно возросли (16 кг ржаной муки на рынке стоят 6–8 руб., пшеничной – 10–12 руб.)…

… В с. Суворовке Тегуло‑Березанского района Одесского округа, в связи с отказом в выдаче продовольственных пайков крестьянам, имеющим лошадей, отмечается массовая распродажа лошадей. В селе осталось 40 % прошлогоднего количества лошадей …

… В Черноморском округе в Крымском районе постановлением РИКа с 1 ноября введена карточная система. Введена карточная система также в Ставропольском округе …»

Поскольку разница цен в торговле и на рынке увеличивалась, продукты из государственных и кооперативных магазинов выметали с паникой, давкой и мордобоем, и чем больше становился ажиотаж, тем выше поднимались цены. Как обычно бывает в случае «ножниц», товары перекачивались из магазинов на рынок, минуя прилавок, чем еще больше раздувался ажиотаж. Резко активизировались и мешочники – хотя на самом деле трудно различить, когда мешочник везет хлеб для себя, когда для перепродажи более крупному оптовику, а когда работает по найму у агента этого самого оптовика, за небольшое вознаграждение переправляя груз, – поскольку самым узким местом в частной хлеботорговле была перевозка.

ОГПУ: из обзора политического состояния СССР за ноябрь 1927 г.

«Мелкий частник‑спекулянт, появляясь на хлебном рынке главным образом под видом мешочника, нуждающегося городского жителя или крестьянина, продолжает снимать с хлебного рынка значительное количество хлеба, способствуя поднятию цен на хлебопродукты. В Алчее (Пугачевский округ НВкрая [136] ) хлебный рынок в руках частников, прибывающих из Казахстана и срывающих плановые заготовки. 6 ноября на рынок было вывезено до 8000 пуд. хлеба, который весь был закуплен частником. В НВкрае в целях вывоза неограниченного количества хлеба частники и мешочники прибегают к различным обманным способам: закупают по несколько десятков пассажирских билетов и багажом (по 6–10 пуд.) на билет направляют вверх по Волге, посылают подкупленных лиц на мельницы для перемола закупленного зерна на муку, подкупают бедняков, имеющих справки о нуждаемости в хлебе, от имени которых сдают хлеб багажом и т. п. В Тамбовском, Елецком, Козловском и других округах ЦЧО наблюдается прогрессивно усиливающийся наплыв мешочников, приезжающих, главным образом, из Калужской, Брянской и Рязанской губерний. В Борисоглебском округе (с. Щучьи) мешочники приезжают на лошадях обозами по 10–15 подвод, в среднем по 100 подвод ежедневно и снимают весь хлеб, благодаря чему поступление хлеба на ссыппункты почти прекратилось. В Хвалынске (Вольский округ НВК) частные торговцы, скупающие хлеб большими партиями у крестьян, перемалывают его на муку и вывозят в другие города. За последний месяц беспатентные торговцы перемололи на мельнице в Хвалынске свыше 2000 пуд. хлеба и вывезли в другие районы …»

Постепенно становилось ясно, что, использовав «военную тревогу», частный торговец намерен вызвать искусственный голод в стране, чтобы взвинтить цены. Из опыта предыдущих лет власти уже знали, что повышение заготовительных цен делу не поможет, а обернется лишь перекачкой государственных средств в карман хлеботорговца. Поэтому на данную меру был сразу наложен жесткий запрет. Однако и расписываться в своем поражении, объявив хлебную монополию, тоже не хотелось. Оставалась 107‑я статья.

Уже в октябре ОГПУ обратилось в Совнарком с предложением начать репрессии против частника и получило «добро», несмотря на то, что удар по частному сектору неизбежно должен был нанести тяжелую рану потребительскому рынку. Государственная и кооперативная торговля еще не были готовы принять на себя всю тяжесть снабжения населения. Однако и терпеть необъявленную войну, которую спекулянты вели против государства, больше не было возможности.

На подготовку операции ушло два месяца, и в конце декабря началась массовая кампания сразу на четырех рынках страны: хлебном, мясном, кожевенном и мануфактурном. За четыре месяца было арестовано 4930 человек, скупавших хлеб, и 2964 человека на кожевенном рынке.

Первые результаты появились почти сразу же.

Из сводки № 1 ЭКУ ОГПУ о ходе и результатах репрессий против спекулятивных элементов на хлебном, сырьевом и мануфактурном рынках СССР. 13 января 1928 г.

«Украинская ССР. При арестах частников в Черкассах, Мариуполе, Первомайске, Харькове и в других районах Украины выявлен целый ряд тайных складов хлебопродуктов, припрятанных в спекулятивных целях. В Черкассах, например, было обнаружено припрятанными 20 650 пуд. ячменя, в Мариуполе – 10 000 пуд. подсолнуха, Первомайске – 10 700 пуд. пшеницы и 3000 пуд. подсолнуха, Харькове – 1500 пуд. пшеницы, в Прилуках – 3500 пуд. и в Одессе – 1500 пуд. пшеничной муки …

… Подвоз хлеба крестьянством оживился, однако сдатчики хлеба дезорганизуются агитацией… против сдачи хлеба на ссыпные пункты плановых заготовителей. На этой почве были замечены случаи обратного увоза крестьянами хлеба с базаров. При этом некоторые спекулятивные лица, в надежде на ослабление репрессий и в ближайшем будущем, ссужают крестьян деньгами, отбирая от селян обязательства о сдаче хлеба по первому требованию.

Самарская губ. Всего по губернии арестовано 44 частных хлебозаготовителя… Репрессии немедленно оказали самое благотворное влияние на губернский хлебный рынок… Особо значительное снижение цен на пшеницу имеет место на рынке г. Самары: здесь цена с 2 руб. 10 коп. упала до 1 руб. 50 коп …

… Уральская область. В связи с крайне развившейся спекуляцией по мануфактурным товарам по Уральской области было арестовано до 70 частных мануфактуристов. У некоторых из них обнаружили припрятанные запасы мануфактуры до 8000 метров, а готового платья – до 1000 изделий… Борьба с дезорганизаторами дала самые лучшие результаты: очереди за мануфактурой у государственных и кооперативных магазинов прекратились, и торговля мануфактурой вошла в нормальную колею».

Из спецсообщения № 764 Тамбовского губотдела ОГПУ в ЭКУ ОГПУ. 17 января 1928 г.

«Всего арестовано частных хлебозаготовителей по губернии – 33 чел., спекулянтов хлебозерном – 15 чел… Приблизительный размер оборота в текущую кампанию арестованных хлебозаготовителей нами определяется до 15 000 000 руб.».

Если принять среднюю цену за пуд хлеба 1 руб. 50 коп., то мы получаем объемы торговли – 10 млн пудов зерна. И это только выявленные спекулянты, только в одной губернии!

После операции ОГПУ уцелевшие частники начали сворачивать торговлю. К лету 1928 года объем патентованной, т. е. легальной частной торговли сократился на треть, причем ушли с рынка, своей и не своей волей, самые крупные дельцы. В некоторых областях, например, в мясной торговле наблюдался полный разгром. Насколько уход с рынка был связан с невозможностью продолжать торговлю, а насколько являлся сознательным бойкотом, неизвестно. Многие торговцы просто меняли сектор рынка – перемещались в тень, в нелегальную торговлю, или, наоборот, создавали фиктивные кооперативы.

Голод в стране удалось предотвратить, но легальный потребительский рынок фактически развалился. Государственная и кооперативная торговля не справлялись с новыми задачами, да не везде они и существовали. А поскольку самые жестокие удары пришлись на хлебный рынок, то во многих местах образовались зияющие пустоты в сельской хлебной торговле, объемы которой были больше объема хлебозаготовок – не менее половины бедных хозяйств вынуждены были покупать хлеб. Те крестьяне, которые не могли прожить своим зерном до нового урожая, не находя хлеба в деревне, потянулись за ним в город. Ответом городских властей стало введение карточной системы.

Появление карточек принято связывать с коллективизацией. Но, как видим, колхозы тут совершенно ни при чем. Развал рынка – следствие необъявленной войны, которую частные торговцы вели с государством во время «военной тревоги» 1927 года. Вторым следствием стало резкое повышение цен и голод в деревнях – при том, что хлеб на селе был. Он, собственно, никуда оттуда и не девался…

Date: 2015-11-13; view: 349; Нарушение авторских прав