Просто поговорить

Ее голова лежала у него на коленях. Он заботливо подстелил свою куртку на полуразвалившуюся скамейку в глубине парка. Спать не хотелось совсем. Она смотрела в небо.

– Ну как тебе скульптор? – вдруг спросил Кирилл. Аля подумала, что это звучало почти так: у тебя было с ним что-то?

– Он захотел вылепить мое лицо. И я ему это позволила.

Кирилл провел тыльной стороной руки по ее щекам.

– И откуда ты такая взялась? Где ты раньше была? – словно размышляя вслух, сказал он, наклоняясь над ней.

Аля, вспоминая о том, как попала сюда, решила не вдаваться в подробности.

– Знаешь, этот скульптор немного загадочный.

– Да, странный парень. Говорит, что пропускает прошлое людей через себя, что и рождает его скульптуры. Но ведь нам, странным людям, нужно держаться вместе, правда?

Аля только положила руку на его плечо.

– Может быть, мы не слишком талантливы, чтобы быть Пушкиными, Рафаэлями, Микеланджелами, но зато осязать искусство – это как заниматься сексом при открытом окне, когда все видно, но никто об этом не знает, – сказала Аля и улыбнулась. И он уловил ее улыбку в окутывающей их ночи. Ей было так уютно на его коленках.

– Мне нравятся люди – поэты, художники, скульпторы, режиссеры и другие творческие персонажи этой жестокой жизни. Иногда они становятся известными, часто нет. Многие из них настолько талантливы, что порой удручающе бедны. Но эта врачующая сила искусства…

– Сила искусства? – переспросила Аля.

– Да, сила искусства, врачующая душу, – эта сила дает тебе знание, что живешь не зря, что есть смысл. И может быть, великие поэты осязают и чувствуют мир сильнее, что позволяет им врачевать душу не только свою, но и чужую. Пусть даже они спасут кого-то одного за всю свою жизнь…

– А ты? Ты сам?

– Я любитель. У меня здесь подпольные проекты. Мы печатаем какие-то книжки, издаем брошюрки, что-то выдумываем. А в столице я надеваю на себя маску литературного агента и стараюсь опубликовать тех, кто этого так жаждет. Иногда удается пробить какие-то произведения в свет. Редко, но… А те ваятели искусства, у которых есть деньги, готовы платить, чтобы быть услышанными. Таких тоже немало.

– Ты для них вроде Бога?

– Да ну. Если уж я Бог, то Бог своего маленького треста, где каждый хочет быть услышанным. Для кого-то важно изнасиловать чужие уши, для кого-то врачевать души, как у твоего знакомого скульптора. – Представляешь, как это глупо. Я даже не знаю названия этого городишки…

Кирилл засмеялся так искренне, что заразил своим смехом Алю, и где-то вдалеке раздалось эхо.

– Может, потому что ты не хочешь этого знать?

– Наверное… Я хотела уехать в никуда, и вот я приехала… – задумчиво сказала Аля.

Они смеялись, не обращая внимания на время, темноту, мир вокруг и темные тени еще не реабилитировавшихся от зимы деревьев.

– Тогда я не буду тебе говорить, – ответил он, а потом прибавил шепотом, – но, конечно, за МКАД.

Кирилл наклонился ближе, быстро прикоснулся к ее закрытым губам, задержавшись на мгновение, пощекотав бородой.

– У тебя сладкая борода.

– Ну, так наслаждайся.

Каждая реплика вызывала у них смех, которым смеются только счастливые люди.

– А твои стихи! Я тебе обещаю – их будут читать. Это такая наивная непосредственная история любви.

Он сжал ее в объятиях.

– Я хочу, чтобы ты еще говорил про поэзию, про поэзию и искусство, не останавливаясь, – сказала она, – и про секс…

– Ну, если говорить о поэзии в сексе и о сексе в поэзии, – Кирилл задумался. – Например, любовная поэзия – это когда ты любишь человека больше себя и, наверное, больше поэзии, во время этого… И ты готов любить его всего таким, какой он есть, хотя бы эти пять часов, пока Вы занимаетесь любовью, даже если в реальной жизни он не является твоей мечтой, твоим идеалом, или кем-то, с кем ты хотел бы прожить всю жизнь…

– А как насчет философской поэзии? – Аля иронизировала, но ожидала серьезного ответа.

– Философская поэзия – это секс из восточных практик. Я думаю, что люди, интересующееся дао, тантрой и прочими делами…

– А может быть, они видят в этом сексе какую-то философскую суть?

– А может быть, для них секс – это просто продолжение философии Фрейда? Немного протест Августину с его «Исповедью» и, в то же время, одиноко страдающему Шопенгауэру? – продолжил он мысль Альки.

Аля улыбнулась. Сохраняя прежний тон и пробегая пальцами по ее спине, Кирилл продолжал свою речь с невозмутимым спокойствием:

– Философская поэзия – это секс как протест.

– Ну, а что ты думаешь о религиозной поэзии?

– Я думаю, что нельзя предохраняться. А при оргазме восклицать «Боже мой!».

– Какое богохульство! – Аля в шутку ударила его.

– Нет, на полном серьезе. Разве ты не знаешь притчу о том, что Бог сотворил женщину именно так, чтобы она при половом акте произносила эти слова.

– А еще когда-то в античности существовал культ фаллоса… – сказала она.

– Да, но не будем об этом – ему на смену пришел культ вагины.

Аля смеялась. Его парадоксальный юмор словно отпугивал призраков ее прошлого.

– Ну а городская лирика – это что же, типа секс в большом городе?

– Думаю, ты совершенно права. И больше всего меня бесит, когда люди называют это «потрахаться», ведь они трепетно хотят любить друг друга.

– Не обобщай.

– Я же говорю про нас, – сказал Кирилл и прижал ее к себе, она услышала, как колотится его сердце, словно в клетке.

– Твое сердце в неволе.

– Я думаю, если оно вырвется на волю, будет еще хуже – я просто умру здесь, в этом заброшенном парке, в твоих объятиях, а у входа «У музы за пазухой» будет висеть короткий некролог, дескать, был такой в нашем городе ненормальный чел, который выпустил наружу свое сердце, как Данко в темном лесу.

– Пожалуйста, не умирай.

Она трепетно обняла его. И Кире показалось, что в ее правом глазу заблестела слеза, готовая скатиться по ее красивой, бледной при тусклом свете луны, щеке.