Глава восьмая. Психологическое значение света[117]

Свет – это удовольствие, выражающееся как цель, любознательность, игра, радость, победа.

С состраданием над башней задержалась Луна, излучая свой свет на зеркало женщины.

Женщина закрывает занавес своей комнаты, но не в силах задержать света Луны.

Она натирает до блеска камень умывальни, но свет возвращается.

В этот миг мы оба смотрим на Луну, но не можем чувствовать друг друга.

Я хотел бы последовать за светом Луны, что скользит, пока не осветит тебя.

Большие дикие гуси, которые могут улететь далеко, не уносят с собою света; рыбы‑драконы, что умеют кувыркаться под водой, вызывают лишь мелкую рябь на ее поверхности.

Чжан Рючу [118]

Религиозно‑идеологическая культура, поэзия, искусство, музыка несут нам красоту и силу духа. Исподволь, незаметно их поддерживает вера в то, что нечто метафизическое так или иначе существует, хотя большинству людей оно и неведомо.

Онтопсихология – даже если она говорит о мониторе отклонения, о негативной психологии, о различных формах психологического паразитизма – сосредотачивает свое внимание на критерии онто Ин‑се, очевидная реальность которого существенна и неоспорима.

Всякому народу присуще самобытное величие художественного самовыражения. Здесь мне хочется разъяснить психологическое значение света[119]с помощью одного примера из области искусства – китайского стихотворения, принадлежащего перу подлинного поэта: человека, в слове которого ощущается живая вибрация духа.

«С состраданием над башней задержалась Луна». С состраданием, то есть с участием и с чувством Луна останавливается над башней, «излучая свой свет на зеркало женщины»: атмосфера интимности, спальни, где в одиночестве сидит женщина и занимается собой, может быть, прихорашивается. Это не значит, что она непременно ждет в гости своего мужчину, но кто‑то – а именно, поэт – наблюдает или воображает эту сцену.

«Она закрывает занавес своей комнаты, но не в силах задержать свет Луны». Она задергивает занавески, но они все равно слишком прозрачны, и свет Луны по‑прежнему проникает в эту комнату. И даже Луна отражается в тех предметах, которые, возможно, есть в комнате.

Женщина натирает камень умывальни, может быть, пытается немного обмыть его водой, накрыть чем‑нибудь, чтобы убрать блики лунных лучей, «но свет возвращается». Субъектом этой поэтики является не столько сам дом или сама женщина, сколько, прежде всего, лунный свет.

«В этот миг мы оба смотрим на Луну, но не можем чувствовать друг друга». Поэт встает рядом с этой женщиной, пытается войти, чтобы вместе с этой случайной спутницей пережить в душе этот лунный свет, но между ними двумя не ощущается контакта. В этот миг, обращаясь к женщине, поэт говорит: «Я хотел бы последовать за светом Луны, что скользит, пока не осветит тебя». Все равно как если бы этот лунный свет находился не вне вещей, которых он касается, но перемещался внутри вещей, которые затем воссияют благодаря ему.

Поэт говорит: «Поскольку мы не чувствуем и не касаемся друг друга, я хотел бы вступить в этот свет, что истекает от Луны, и стать ему причастным». Здесь он останавливается, делает переход в духе философии Дзэн и изрекает следующие два абсолюта мудрости и поэзии: «Большие дикие гуси, которые могут улететь далеко, не носят с собою света; рыбы‑драконы, что умеют кувыркаться под водой, вызывают лишь мелкую рябь на ее поверхности».

Это стихотворение очень насыщенное и заключает в себе метафизическое значение, не будучи при этом стихотворением религиозным. Поэт видит лунный свет, что изливается на материю (башню), потом – на живого, приятного человека, и, наконец, этот свет видится ему в общности (поэт и женщина). Однако, встречаясь с разочарованием, от бессилия ощутить себя и другого льющимися в этом свете поэт смиряется и утверждает, что и большие дикие гуси, которые могут улететь далеко, не уносят с собою света.

И рыбы‑драконы, что могут кувыркаться под водой, остаются в ней, но вызывают лишь мелкую рябь на ее поверхности. Поверхность воды – это всегда плоскость, на которой, как в зеркале, отражается свет, и потому поэт смиряется с тем, что для него недоступен этот свет, что зовет его, и сладок, и прекрасен, но пережить который и даже коснуться которого ему не удается.

Поэт рассказывает нам о метафизической неудаче в отношении того, что есть «свет» в подлинном смысле этого слова; рассказывая об этом, он чувствует ностальгию, не будучи в состоянии вдохнуть в себя этот свет: он подозревает о существовании этого света, он покорен и очарован им, но ощущает жажду, которая рождает в его душе горькую ностальгию по Бытию. Уловить его он не может, потому что всякий раз, когда он желает этого света, он вдруг исчезает, однако он испытывает страстное внутреннее томление по этому свету.

Вот что я могу сказать об этих четырех последних стихах: случаются мгновения, когда женщина особенно явственно переживает состояния благодати, но не понимает их, а вследствие этого инфантильно разрушает их своими привычными стереотипами. Поэтов, музыкантов, святых, великих людей часто влекла к себе женская красота. Причина тому – не красота тела, кожи и не сексуальность: в иные моменты женщина способна преобразить присутствие этого света и, стало быть, притягивает к себе в первое мгновение даже великих людей, но сама она ничего обо всем этом не знает; кроме того, часто мужчина устремляется за следствиями этой красоты и теряет из виду причину.

Поэт, который, похоже, понял многое (в том числе любовь к женщине и обладание женщиной), несчастен, потому что он ищет не женщину, но только этот свет, и примиряется с неудачей, вспомнив, что «большие дикие гуси, которые могут улететь далеко, не уносят с собою света». Не уносят с собою света, потому что и гуси суть свет, все живущее есть свет. Когда мы поймем сами себя такими, какие мы есть, тогда увидим прозрачность во всех живых существах. Следовательно, этот свет не есть свет следствий и феноменологии: это есть свет, которого не ищут, но которым делаются сами.

Понятием «свет» пользовались люди во всех цивилизациях. Есть свет физический, свет, происходящий от мелькания фотонов, есть отражение света от предметов и возникающие из этого отражения цвета[120]. Мы говорим о свете, когда человек достигает синтеза, формального согласования понятий, или же мы говорим о свете как синониме истины, когда человек знает, что ему делать, знает, чего он ищет и чем живет: свет как высшая истина, дающая благодать и удовольствие. Источником этого света является, по‑видимому, Бог, отсутствие же всякого света, отчаяние и патология есть, по‑видимому, ад; все религиозные люди страстно желают войти в свет.

Другие усматривали этот свет в том, что они называли эфирным полем, астральным телом человека или особым психологически‑нейрофизическим состоянием субъекта, в силу которого он сам, своей собственной силой и внутренним положением, излучает свет. Есть, напротив, немало людей, излучающих ночь, мрак, тьму; это с очевидностью понимает тот, кто наделен способностью видеть людей изнутри. Человек, находящийся в активной жизненной фазе, всегда обнаруживает в себе ту или иную форму светящейся эманации, в то время как патологический субъект, тот, кто находится в упадке и в шизофреническом состоянии, всегда предстает наблюдателю как мутное, темное присутствие, имеющее нужду в освещении.

Этот свет есть отражение здоровья и эффективности атомов, составляющих органическое тело, подобно тому как и растения, когда наступает сезон их силы и крепости, подлинно излучают особенный свет. Так же точно планктон на поверхности моря излучает активный свет, свидетельствующий о присутствии некоторого живого порядка, организация которого имеет такое химическое следствие. Как часто, если окунуть руку в море там, где встречается этот живой планктон в известное время года, или коснуться веслом воды, нам кажется, будто там, внутри, вибрируют огромные запасы света – и, тем не менее, все это не есть «свет».

Психологический свет – это сущностная феноменология экзистенциального акта онто Ин‑се. Свет Ин‑се воплощает в себе жизненную эффективность, упорядоченную способность достигать цели, торжествующий успех, радость от действия, отношение к проблемам как к игре, любознательность в изыскании. Это бытие, которому внутренне присуща способность достигать своей цели. Свет – это удовольствие, выражающееся как цель, любознательность, игра, радость, победа.

Этот свет есть радостное восприятие нашего собственного действия, самовосприятие обладания, включающее в себя знание причины всей собственной феноменологии успеха в истории, априорное восприятие любого нашего самополагания: мы знаем, что мы просто счастливы, реализовались, совершенны, а все прочее для нас безразлично или его значение второстепенно. Рассматриваемое состояние восприятия в причине предполагает совершенную прозрачность, не имеющую частей[121]. Это излучающий, активный свет, он отнюдь не воспринимается как получаемый извне: это и есть я, просто я как Ин‑се Бытия.

Одним из феноменов этого света является самонаблюдение за собственным организмом: видение себя самого в динамичных измерениях, посредством лучей, векторов, исходящих и проходящих по всему организму и заключающих в себе луч действия, соотносящийся с любым объектом, которого достигает и в котором воплощается психическая интенциональность. Однако и эта последняя также лишена частей, она наличествует вся одновременно. Свет человеческого существа – его Ин‑се – не различает в себе «прежде» и «после»: он пребывает в реальности, и он есть реальность, которая проживается вне координат времени и пространства и не имеет частей[122]. Здесь нет более раскола на субъект и объект, а есть только единство, то есть действие, способное достичь своей цели, уже порождает целостность.

Этот китайский поэт хотел и пытался вступить в контакт со светом, чтобы знать о бытии и быть знанием, обладать самим собою. Впрочем, бывает, что человек может существовать, не обладая знанием о себе. Сознательное, экзистенциальное и онтическое самообладание есть свет, но свет не механический, не продукт интеллектуальной деятельности или анализирующего внешние факторы компьютера, работа которого основана на пропорциональном соотнесении. Установив два основных положения, можно постичь, какие между ними возможны сочетания или соотношения – одного к одному, или одного к двум, или одного к бесконечности (таким образом, рождается математика, логика и т. п.). Точно так же речь здесь не идет и о воспринимаемом глазом внешнем свете.

Здесь я говорю о свете как психологическом восприятии или психологической интуиции. Под «психологическим» я подразумеваю свет согласно априорному опыту нашей психики – разума или ума – в себе. Этот свет находится в действии, и он непрерывен. Чтобы коснуться его, жить им, дышать им, почувствовать себя внутри этого течения света – если перефразировать приведенное выше выражение китайского поэта, – нужно создать в себе единообразие с интенциональностью онто Ин‑се. То есть для этого нужно реализовать тот порядок, который уже от рождения в нас заложен: и если однажды мы достигнем его, нам откроется это измерение самовосприятия света. Ни Будда, ни Христос, ни Шива и никто другой не сможет заменить собою этого усилия, которое каждый человек должен осуществить сам на этой планете.

Как только личность реализует свою собственную жизнь, иначе говоря, как только его логико‑историческое «Я» придет в единообразие с последовательной и исторической интенциональностью его онто Ин‑се (причем непрерывным, историческим, мирским и рациональным образом), абсолютным следствием этого станет то, что человек будет светом в самом себе и для самого себя; станет самим собой во всем, что есть. Это, стало быть, не такое «для себя самого», где с одной стороны есть «Я», а с другой – Бытие, но такое, где они суть одно и то же. Не существует восприятия этого света, если мы отделены от него: это очевидное событие, сосуществование.