Фашизм, помощь и невмешательство

К 20 июля стало ясно, что на большей части территории страны вооруженный народ смог блокировать и разгромить мятежные части. Восставшая часть армии и отряды фалангистов не могли обеспечить военный перевес над многочисленной милицией республиканцев. Флот и авиация в своем большинстве поддержали республику. Основные силы мятежников могли быть блокированы республиканским флотом в Марокко. В Испании оставалось два небольших очага мятежа. В разгар событий в авиакатастрофе погиб Санхурхо. Казалось, попытка переворота кончится полным провалом. Командование мятежниками взяла на себя учрежденная 23 июля Хунта во главе с генералом Мигелем Кабанельясом. Фактически руководство мятежом все в большей степени переходило к командующему Африканской армией Ф. Франко, который сосредоточил в своих руках контакты с Германией и Италией.

«В ходе восстания мятежная территория разделилась на три части, каждая из которых находилась под командованием уважаемого генерала, и существовал риск ослабляющего соперничества, которое наблюдалось в левом лагере. Мола, как кажется, не отличался особыми лидерскими амбициями, но, возможно, они были у Кейпо. На этом фоне успех рискованных маневров Франко поставил его выше обоих генералов в плане престижа и влияния, а позднее – и в плане фактического командования. Кроме того, Италия и Германия сразу же обратили на него наибольшее внимание. Но, вопреки мнению Виньяса, это было только дополнительным, а не решающим фактором»[189], – пишет Л. Пио Моа. Здесь мы заступимся за А. Виньяса, тем более, что его мнение опирается на весьма аргументированную позицию П. Престона[190]. Разумеется, дело было не в том, что некий генерал Франко первым «вышел» на Гитлера и Муссолини, и поэтому стал каудильо. Франко был одним из лидеров выступления и среди них оказался тем, кто сразу понял необходимость связать судьбу движения с фашистскими державами.

Роль внешних союзников мятежа оказалась ключевой – война стала частью международной борьбы. Советник немецкого посольства в Мадриде Швендеман сообщал 23 июля: «Развитие обстановки в начале мятежа… отчетливо свидетельствует о растущей силе и успехах правительства и о застое и развале у мятежников»[191]. 25 июля Гитлера достигло письмо Франко с мольбой о поддержке. Германия и Италия протянули руку помощи мятежникам в этот критический для них момент. 28 июля транспортные самолеты стали перебрасывать мятежные войска из Марокко в Испанию. Авиационное прикрытие позволило Франко переправить часть сил и по морю. Республиканский флот при этом действовал нерешительно (впрочем, как и в дальнейшем). Переброска Африканской армии на территорию Пиренейского полуострова стала критически важным фактором спасения мятежа и превращения его в полноценную гражданскую войну[192].

В 1936 г. Германия поставила мятежникам 173 самолета, Италия – 114. Вскоре стали прибывать боеприпасы, инструктора. Германия направила в зону конфликта военно‑воздушный легион «Кондор». Италия «не препятствовала» отправке «добровольцев» – немедленно было отправлено около 70 тыс. человек, организованных в полки и дивизии. В декабре советский журналист 1936 г. М. Кольцов сообщил о появлении на фронте португальских частей[193].

Для Гитлера гражданская война в Испании была настоящей дипломатической находкой. Сотрудничество в Испании помогало Германии окончательно перетянуть Муссолини на свою сторону в дипломатическом противостоянии в Европе. Для Дуче Франко был идейным братом. Гитлер относился к ситуации более цинично и высказывался за затягивание войны – чем дольше она будет длиться, тем большее раздражение Великобритании и Франции будет вызывать итальянское вмешательство. Сама Германия действовала осторожнее, ограничиваясь посылкой авиации, инструкторов и финансированием каудильо. Франко понимал, что если Италия – реальный союзник, то Гитлер играл на европейских противоречиях, стремясь затянуть испанскую трагедию. Во время Второй мировой войны Франко отплатил Гитлеру той же монетой, уклонившись от прямого участия в войне.

Помощь стран «Оси» помогла мятежникам оправиться от первого удара, полученного в июльские дни. И тут стало ясно, что республиканская милиция, превосходившая армию в условиях противоборства в городах, не может вести наступательную войну. Попытка наступления милиции НКТ на Сарагосу не удалась. Здесь фронт стабилизировался. В других регионах, где милиционная система не опиралась на прочную синдикалистскую структуру в тылу, милиция не могла организовать и достаточного сопротивления фронтальному наступлению армии.

* * *

Военное искусство развивается по закону смены преобладания средств наступления и защиты. Копье можно остановить прочным щитом и доспехом, доспех пробивает пуля, линейную тактику ломает массовая армия, ее порыв останавливают пулемет и окопы. Во время Первой мировой войны технические средства обороны были более развиты, чем средства наступления, что позволило создавать прочные фронты, пробивание которых было невероятно тяжелой задачей. Отсюда «застойность» Первой мировой, которая вплоть до Второй мировой войны определяла военную моду в Западной Европе. Но на востоке Европы уже был опыт Гражданской войны в России – маневренной, полной драматических перемен. Революционная война вообще тяготеет к маневренности. Массовые армии, непрочные тылы враждующих армий – все это способствует драматизму событий и быстрому перемещению войск. Эпоха моторов дала этой стратегии материальную подкладку.

К Гражданской войне в Испании были прикованы взоры военных специалистов: какая стратегия возобладает – революционной войны, подобной Российской «гражданке», или позиционной мясорубки, как Первая мировая? Мы увидим, что ответ на этот вопрос зависел не только от военных, но и от политических обстоятельств.

Испанская гражданская война начиналась как мобильная. Все было перемешано: здесь победили мятежники, там – республиканцы. В августе мятежники контролировали Кастилию, но на юге располагали лишь небольшим плацдармом. Перед ними лежала Андалузия. Здесь крестьяне были заняты социальной революцией, а не организацией армии. У местных анархистов и социалистов не нашлось организатора, подобного Дуррути, который сосредоточился бы на укреплении фронта.

Высадившиеся с итало‑германской помощью в Испании части Африканской армии во главе с Хуаном Ягуэ в начале августа двинулись на север, в сторону территории, находящейся под контролем Молы. Опираясь на Севилью, марокканцы 10 августа взяли Мериду и 14 августа – Бадахос. Одновременно другая часть африканцев под командованием генерала Хосе Варелы завоевала Андалузию, деблокировав гарнизоны Кордовы и Гранады.

20 августа франкисты двинулись на Мадрид. Под Медельином Ягуэ столкнулся с республиканской армией Эстремадуры генерала Рикельме. Однако у Ягуэ были лучшие испанские войска, обстрелянные и спаянные во время колониальной войны в Марокко, профессионалы своего дела. Им противостояли разрозненные части, оставшиеся верными республике, и многочисленная, но еще совершенно не научившаяся воевать милиция. Главной силой франкистов в этой ситуации была способность скоординированно маневрировать (чему республиканцы еще не научились). Мятежники сумели обойти позиции Рикельме, и тот приказал отходить. Анархисты не подчинились и с 2000 бойцов атаковали трехтысячную группировку Ягуэ при Сан‑Висенте. Но эта храбрая атака лишь ненадолго могла задержать движение франкистов.

Республиканцы сосредоточились в Талавере‑де‑ла‑Рейна, но и здесь повторилась ситуация с Медельином, только уже без контратаки анархистов – они не хотели зря проливать кровь, зная, что их не поддержат. 3 сентября Ягуэ обошел город, что вызвало паническое отступление. Взяв Талаверу, франкисты получили возможность объединить свою территорию, занятую в июле‑августе на севере и на юге Испании. Отныне запад Испании контролировали франкисты, а восток – республиканцы. На севере продолжала держаться республиканская зона в Астурии и стране Басков. Но войска Молы взяли Сан‑Себастьян и таким образом обеспечили себе удобные коммуникации снабжения из Германии.

Перед решающим наступлением на Мадрид Франко должен был отвлечься на взятие Толедо – иначе республиканцы оказались бы в тылу у наступающей на Мадрид армии.

Республиканцы контратаковали – 24 сентября нанесли удар от Эскалона с севера по наступавшим на Толедо частям и взяли Македу. Франко пришлось остановиться и отбиваться.

Толедо был взят 27 сентября без значительного сопротивления. Большое моральное значение имело освобождение от осады франкистского гарнизона Алькасара. Ссылаясь на Алькасар, можно было доказывать, насколько участники «крестового похода» против республики храбрее республиканцев. Но это сравнение было уместно чуть больше месяца – до битвы за Мадрид.

* * *

1 октября 1936 г. Франко был провозглашен новым главой государства, каудильо и генералиссимусом. 18 ноября фашистские государства признали Франко законным правителем Испании.

Франко поддержала консервативная Испания, живущая католическими традициями, мечтавшая о возвращении средневекового могущества страны и с благожелательным интересом наблюдавшая преобразования в Италии и Германии.

Каудильо стремился оставаться «отцом нации» и, со временем, восстановителем монархии. Он нашел политическую опору в лице консерваторов СЭДА (тем более, что их вождь Хиль Роблес покинул Испанию), карлистов (твердых сторонников монархии, когда‑то боровшихся против Бурбонов) и особенно – фашистской «Фаланги и ХОНС». Лидер «Фаланги» Примо де Ривера 20 ноября был расстрелян республиканцами. Новый лидер Фаланги Мануэль Эдилья не обладал харизмой основателя движения и взял курс на подчинение фаланги Франко. Тот был не прочь взять в свои руки фашистскую организацию (и как инструмент управления, и как доказательство своего фашизма, необходимое для сохранения благосклонности Муссолини), но при условии полного подчинения фалангистов ему лично.

Хотя Франко и его генералы самоидентифицировались весьма многозначным термином «националисты», их идеология проявила свой фашистский характер, родственный итальянскому фашизму. Франко прямо и публично заявил в марте 1937 г.: «Для нас парламентаризм – причина нашего несчастья. Мы установили цеховой режим, который с малой разницей будет аналогичен режиму Италии и Португалии»[194]. Обращаясь к итальянскому послу, Франко снова подчеркнул эту мысль: «Итальянский народ, несомненно, однороден с нами в идеях, и поэтому понял и чувствует испанскую трагедию»[195].

Не только каудильо, но и его генералы в этот период исповедовали отчетливо фашистские взгляды. Гонсало Кейпо де Льяно стал искоренять «классовую борьбу» фашистскими методами. На подведомственном ему юге Испании он ликвидировал профсоюзы и в феврале 1937 г. создал «Делегацию труда» из «представителей рабочих» всех отраслей. Они должны были вести переговоры с представителями предпринимателей в палатах «Агрикультуры и торговли» и «Морской и промышленной индустрии». Такое странное соединение отраслей объяснялось, вероятно, тем, что генерал хотел свести число палат к минимуму. «Председателями этих палат остаются назначенные мною лица, являющиеся делегатами моего авторитета»[196], – разъяснял генерал.

Развернутое изложение своих взглядов дал генерал Мола, выступая по радио Саламанки 27 февраля 1937 г. По его мнению, нынешнее движение устойчивее предыдущих, в том числе авторитарно‑монархических режимов Испании. Каждый из предыдущих испанских режимов имел фундаментальные недостатки. Монархия пала «вследствие отвращения и презрения, которое чувствовали подданные по отношению к правителям»; М. Примо де Ривера, при всем уважении к его диктатуре, «не смог определить цель ее осуществления», деятели республики – рабы еврейского и масонского интернационализма – забыли, что в пробудившихся к общественной жизни слоях «традиционный дух коллективной души крепче, чем материалистическое властолюбие». В отличие ото всех этих примеров, националистическое движение во главе с Франко имеет ясные цели, опирается на традиции страны и пользуется поддержкой всех классов. «Это доказывает энтузиазм, который все растет у масс, подтверждает постоянный прилив добровольцев (на деле как раз в это время Франко произвел мобилизацию пяти возрастов – добровольцев уже не было – А. Ш.), утверждают бури аплодисментов, с которыми встречает каждый раз публика нашего генералиссимуса»[197].

В программе движения, изложенной Молой, мы снова встречаем «цеховую организацию отраслей промышленности», которая предотвращает возникновение «классовой борьбы – этой создательницы ненависти и главной причины слабости государства». Впрочем, «подавив классовую борьбу» на своей территории с помощью фашистских структур и террора, франкисты не избавились от ненависти. Их целью было не столько преодоление социальной ненависти, сколько сильное государство, которое обеспечит «признание исторической роли Испании и ее преимущественного положения среди свободных стран…». Как и другие фашисты, Мола выступал также за частную собственность (с характерной оговоркой «защита гражданина от эксплуатации капитала») и государственное регулирование промышленности[198].

Пропагандистская машина франкистов еще сильнее была ориентирована на социальные лозунги, пытаясь «перебить» этот «козырь» республиканцев. При этом франкистам было важно доказать, что не их, а республиканские социальные обещания являются демагогическими.

В сброшенной над Овьедо листовке, подписанной Франко, франкистские пропагандисты не стеснялись откровенно лгать от имени каудильо: «Столица и почти вся территория Испании в наших руках». Они обещали солдатам противника: «У нас вы будете иметь настоящую социальную правду, мир и работу»[199]. В то время, когда идет война, в тылу Республики процветают богатство и торговля[200]. Испанское золото поделили Россия, масоны и евреи.

Поскольку в это время в Республике уже развернулись глубокие социальные преобразования, франкисты критиковали Республику в целом, включая и период до прихода к власти Народного фронта: «В течение этих лет снижались цены на скот, на земледельческие продукты, вас эксплуатировали посредники и касики, в то время, как за ваш счет в городах росла бюрократия». А вот национальное движение «освободит поля от касиков, от эксплуататоров, поднимет цены на продукты вашего сельского хозяйства, создаст богатство, новые источники труда и производства; обеспечит для всех рабочих семей справедливый и достаточный рабочий день; облегчит превращение земледельцев в собственников, будет создавать и сохранять настоящие богатства и изгонит из испанского общества эксплуататоров и паразитов»[201]. Чем не программа левых «разжигателей классовой борьбы», ради искоренения которых генералы и начали Гражданскую войну.

На практике в зоне Франко не происходило никакого «изгнания эксплуататоров». Разве что осуществлялись меры по регулированию сельскохозяйственных цен (что привело к развитию черного рынка) и умеренные солидаристские меры. Из‑за продовольственных трудностей власти пытались ограничить потребление, вводя «патриотические посты». Вводились косвенные налоги, производился «добровольный» сбор ценных вещей и сбор средств на «дни единого блюда», чтобы накормить нуждающихся. При этом «за недостаточные пожертвования в фонд единого блюда» обыватели штрафовались, о чем сообщалось в газетах[202].

В армии тоже культивировалась сплоченность между солдатами и офицерами. Республиканская пропаганда сообщала, что офицеры‑фалангисты живут с солдатами, головой отвечают за состояние дисциплины и стойкость бойцов, живут надеждой на привилегированное положение после победы. Ведется эффективная романтически‑героизаторская пропаганда[203].

Набор взглядов и действий Франко, Молы и Кейпо вполне соответствует критериям именно фашистских режимов[204]. Это составляет большую проблему для нынешних адвокатов Франко и франкистов. Л. Пио Моа пишет: «Позднее страсть к борьбе, всемирный кризис либерализма и влияние европейских фашистских движений придали восстанию некоторые фашистские черты, которые никогда не достигали полноты итальянского фашизма и, тем более, немецкого нацизма»[205]. И в чем же это «некоторые фашистские черты» франкизма не достигли «полноты итальянского фашизма»? Муссолини создал корпоративную социально‑политическую систему через несколько лет после прихода к власти, в конце 20‑х – начале 30‑х гг. Франко‑уже в ходе Гражданской войны. Дуче делил власть с королем и монархическими кругами (которые отстранили его от власти, стоило Италии оказаться в затруднительной ситуации), а каудильо сосредоточил в своих руках всю полноту власти. Итальянские фашисты много лет боролись с оппозицией методами арестов, издевательств и отдельных казней. Франкисты сразу пошли по пути массового террора. Фалангизм Франко оказался жестче итальянской разновидности фашизма и в сфере идеологического контроля, использовав институты католичества. Итальянский фашизм – проба пера, испанский – зрелое произведение, отстающее разве что от «классики» нацизма.

* * *

После смерти генерала Молы 3 июня 1937 г. в авиакатастрофе и успехов в боях на северо‑западе страны Франко уже меньше опасался своих генералов.

«Испанская традиционалистская фаланга и ХОНС» фактически стала правящей партией, но ее руководство претендовало на самостоятельность. Франко решил, что пора покончить с остатками плюрализма в стане националистов и слить все политические группы в Фалангу, а фалангистов поставить под свое начало, как армию. Но «хефе» Фаланги Эдилья критиковал монархизм Франко, считал необходимым после войны проводить более «левую» социальную политику[206]. Можно было бы и пожалеть противников после победы (подобные идеи высказывал и генерал Ягуэ). Франко не собирался мириться с тем, что кто‑то будет «смягчать» его позицию.

Через своих людей Франко поощрял разногласия между фалангистскими вождями, которые, почувствовав близость абсолютной власти, были готовы решить спор вооруженной силой. 16 апреля товарищи покойного Хосе Антонио Примо де Ривера Аснар, Давила и Морено попытались сместить Эдилью, опираясь на отряды фалангистов. Эдилья собрал своих сторонников. Саламанка оказалась на грани «гражданской войны в тылу гражданской войны» – почти как Барселона в мае 1937 г. Эдилья попытался арестовать своих противников, вышла перестрелка, погибло по одному активисту. Противники Эдильи были арестованы при помощи армии. Казалось, что он станет правой рукой Франко в объединенной Фаланге. 19 апреля была провозглашена «унификация» – все легальные политические силы националистов (прежде всего, карлисты) входили в Испанскую традиционалистскую Фалангу и ХОНС, которую теперь возглавлял Франко. Отряды фалангистов распределили по фронтам. Эдилью сделали рядовым членом Политсовета. Тот был возмущен, отказался принять этот пост, а по некоторым данным, даже предпринял шаги к сохранению прежней фаланги[207]. Франко счел это подготовкой мятежа, и Эдилья был арестован. Ему вменили в вину беспорядки 16 апреля, и «хефе» был приговорен к смерти. Потом смертную казнь заменили тюрьмой, где оказалась и часть его сторонников.

* * *

Франко провозгласил программу государственного регулирования экономики. Во время гражданской войны эта политика проявила себя прежде всего в сельском хозяйстве. По словам испанского историка С. Барсьелы, «земледельцы часто оказывались в ситуации полнейшей неопределенности в отношении цены, которую они должны были получить за свое зерно. Иногда госцена объявлялась в разгар сбора урожая, и часто Национальная служба зерна прибегала к ее увеличению с обратным действием на короткое время в период тяжелой нехватки зерна. Также не соблюдался принцип неизменности системы цен в течение длительного периода. Так как Служба упорно и любой ценой старалась поддержать низкие и стабильные твердые цены, а земледельцы уходили из‑под этой системы, Служба… установила твердые стабильные базовые цены, которые дополнялись рядом премий без какого‑либо экономического обоснования… Кроме того, Служба допустила одну из худших ошибок, которую можно допустить в системе цен: установление различных цен за одинаковый продукт. Можно без преувеличения утверждать, что именно правительство и ввергло рынок зерна в ужасную путаницу. Установление премий без экономического обоснования привело к тому, что уплаченные цены могли колебаться от 84 до 224 песет за квинталь. Собственно Служба признала, хоть и слишком поздно, эту чудовищную ошибку: „Эти различные премии приводили к установлению различных цен за зерно одинакового качества и существенно стимулировали развитие подпольного рынка“. Тем не менее, как было указано выше, худшим в этой системе и тем, что определенно привело к депрессии производства, было отсутствие цен, покрывающих издержки, политика низких твердых цен. Можно заключить, что ошибки и недостатки системы вмешательства в сельское хозяйство в контексте общей и экономической политики, неблагоприятной для экономического прогресса, в большой степени определили производственный крах сельского хозяйства Испании, который начался в годы конфликта и продолжился в течение бесконечного послевоенного периода»[208].

19 марта 1938 г. по образцу фашистской Италии была принята «Хартия труда», а 9 апреля 1938 г. – закон о труде, вводившие корпоративную систему регулирования трудовых отношений, при которой государство руководило «вертикальными синдикатами», объединявшими работников и работодателей. Так были заложены основы послевоенного социального государства Испании. Франкистский режим развивался по фашистскому пути.

* * *

По подсчетам испанских историков, 60 % жителей Испании «остались на республиканской территории и 40 % – на территории националистов. Правительство Республики контролировало 22 столицы провинций, тогда как мятежники – 28.

Экономическая структура также оказалась очень различной, так как в начале конфликта около 30 % сельскохозяйственной продукции приходилось на республиканскую зону, а 70 % – на территорию националистов. Напротив, 80 % промышленного производства располагалась в республиканской зоне, и 20 % – на территории националистов. Другими словами, территория республиканцев соответствовала 70 % государственного бюджета, против 30 %, которые приходились на территорию националистов»[209].

Однако вмешательство в конфликт фашистских государств резко изменило соотношение сил между «двумя Испаниями», за спиной одной из которых встали две великие державы.

Военная промышленность Испании была слабо развита, современное оружие можно было только купить за границей. 24 июля Испания запросила дружескую Францию о возможностях закупки вооружений. Блюм ответил согласием: почему бы нет, подавление мятежа – внутреннее дело Испании. 23 июля министр авиации П. Кот с одобрения Блюма предложил поставить в Испанию 20–30 бомбардировщиков. Поставки готовились в тайне, но испанский военный атташе в Париже А. Барросо решил посодействовать мятежникам и сообщил о предстоящих поставках прессе. Противники Народного фронта подняли скандал – Франция решила вмешаться в дела соседней страны! Французский премьер Блюм слыл пацифистом, но он же был и лидером Народного фронта Франции. Как пацифист, Блюм не хотел «разжигать войну» в соседней стране, как социал‑демократ – хотел помочь Народному фронту Испании.

Одновременно Хираль стучался и в другие двери. Он просил горючее и оружие у англичан, СССР, а сначала даже у немцев[210]. Уже 22 июля Сталин принял принципиальное решение о продаже Испании горючего по льготной цене[211]. Однако к практической реализации этого решения советское руководство подошло только в середине августа. Обстановка опять изменилась.

Интернационализация конфликта в Испании оказалась неожиданностью для европейской дипломатии. Сначала казалось, что дело быстро решится или победой переворота, или его разгромом. Вместо этого началась затяжная война, причем во многом – из‑за внешнего вмешательства. Теперь с этим нужно было что‑то делать.

В этой ситуации 23–24 июля Блюм прибыл в Лондон, чтобы обсудить возможности политики невмешательства, которая могла бы предотвратить помощь участникам внутрииспанского конфликта. Блюму казалось, что этот пацифистский план сможет остановить вмешательство Германии и Италии в обмен на обещание Франции и Великобритании не помогать Республике. Таким образом Франция избегала угрозы конфликта с Германией и Италией к югу от своих границ.

25 июля – 9 августа французское правительство то запрещало, то снова разрешало продажу французского оружия Испании. За это время Кот протолкнул первую поставку.

До начала советской помощи Республика получила 17 истребителей и 12 бомбардировщиков, по качеству уступающих немецким и итальянским.

2 августа итальянский самолет, летевший на помощь франкистам, сломался и вынужден был сесть во французском Алжире. Франция узнала, что конфликт уже не носит сугубо внутреннего характера. Казалось бы, нужно было возмутиться и усилить поддержку Испании, которая, по сути, оказалась жертвой агрессии. Но французскому правительству совсем не хотелось ссориться с Италией. Конфронтация с ней, да еще в условиях неприязненного отношения Великобритании к революционной Испании, грозила Франции изоляцией.

2 августа Франция обратилась к Великобритании и Италии, а затем ко всем заинтересованным странам, включая Германию, СССР и США, с предложением организовать режим «невмешательства» в испанские дела, полностью исключив поставку в этот очаг конфликта военных материалов. Это было бы выгодно Испанской республике, так как она в августе меньше нуждалась в помощи, чем Франко. Германия обусловила свое участие в «невмешательстве» тем, что к нему должен присоединиться также СССР. Для французской дипломатии было важно привлечь к соглашению СССР, и она снискала успех – в этот момент Франция для советского руководства была важным партнером по «коллективной безопасности». СССР боялся вернуться в положение международной изоляции, а «невмешательство» становилось клубом держав, допущенных к участию в испанских делах. Чтобы ни у кого не возникло сомнений в необходимости пустить СССР в этот клуб, 2 августа были начаты массовые демонстрации солидарности с Испанской республикой и сбор средств в помощь ей. В этот период помощь Республике увязывалась с кампанией демократических сил в мире. Как говорилось в докладе замзавотделом ИККИ П. Шубина 7 августа, «Гитлер и Муссолини стремятся сорвать морально‑политическую и материальную помощь, которую народные массы во всем демократическом мире начали оказывать испанскому народу и его законному правительству. Нам надо спешить с этой помощью»[212].

Подобные сигналы поступали руководству СССР и по линии разведки. 7 августа заместитель начальника Разведуправления РККА комдив Никонов и полковой комиссар Йолк делали следующие выводы: «Судьба Народного фронта в Испании в значительной степени зависит сейчас от внешнего фактора. По соотношению внутренних сил Народный фронт имеет сейчас явные шансы на победу.

Однако, в виду помощи мятежникам со стороны германского и итальянского фашизма перспективы Народного фронта значительно ухудшаются. Неполучение Мадридом существенной поддержки извне может иметь тяжелые последствия для исхода борьбы»[213].

Получив предложение Франции о невмешательстве, заместитель наркома иностранных дел Н. Крестинский советовал Сталину: «Мы не можем не дать положительный, или дать уклончивый ответ, потому что это будет использовано немцами и итальянцами, которые этим нашим ответом будут оправдывать свою дальнейшую помощь повстанцам»[214]. Советское руководство склонялось к поддержке «невмешательства», но при этом оказывало невоенную поддержку Республике. 17 августа Политбюро постановило продать Мадриду мазут на льготных условиях[215]. Теперь мазут пошел в Испанию.

Чтобы проще было координировать помощь, были оперативно установлены официальные дипломатические отношения между Испанией и СССР (которых раньше не было), и 24 августа в Мадрид прибыл советский полпред М. Розенберг. В Москву был направлен посол М. Паскуа.

15 августа соглашение о «невмешательстве» было подписано Великобританией и Францией. 21 августа об участии в «невмешательстве» заявили Италия и Португалия, 23 августа – СССР, 24 августа – Германия. 9 сентября 1936 г. был создан Международный комитет по невмешательству, в который со временем вошло 27 государств. При этом, как отмечает В. В. Малай, «политическая наивность – полагать, что помощь прекратится – не была свойственна никому из европейских лидеров, начинавших непростую игру под названием „невмешательство“»[216].

А. Виньяс считает, что «республиканцы совершили чудовищную ошибку, когда не оказали жесткого сопротивления принятию Лигой Наций Пакта о невмешательстве»[217]. Но кто бы стал считаться с мнением Испанской республики, когда по этому поводу определились Лондон и Париж? Через два года Чехословакия окажет «жесткое сопротивление» заключению Мюнхенского пакта, и ее представителей просто выставят за дверь. С того момента, как Франция нашла для себя выход в «невмешательстве», остановить проведение этой политики было нельзя. Испания должна была сопротивляться международному произволу не на дипломатическом паркете, а на полях сражений. И она делала это.

Бурная дипломатическая активность вокруг испанской трагедии создает у некоторых авторов впечатление, что судьба Испании решалась не в Мадриде[218]. Именно из этого и исходили «вершители судеб мира» в Лондоне, Париже, Берлине и Риме. Кто такие эти испанцы, чтобы решать свою судьбу?! Но дипломатические игры три года буксовали, потому что судьба Испании решалась хоть и не только в Мадриде, но в Мадриде – не в меньшей степени, чем за пределами Испании. Потому что если бы республиканцы не остановили франкистов под Мадридом, в европейских кабинетах по «Испанскому вопросу» нечего было бы даже обсуждать. Те авторы, которые убеждают нас, будто «Испанская война выигрывалась и терпела поражение не в Бургосе и Мадриде, не у Теруэля или вдоль Эбро, а в кабинетах Европы»[219], пытаются доказать бессмысленность сопротивления воле мироправителей. Получается, не нужно было лить кровь на полях сражений. Достаточно было покорно ждать, что решат в европейских кабинетах. А там уже осенью 1936 г. решили – сопротивление Республики бессмысленно, оно мешает умиротворению. Но оно продолжало мешать. И в этом было его глубокое значение. Это к октябрю осознало советское руководство. Испания приняла на себя удар фашизма – и не сдалась. Начинается сражение на дальних подступах. Следует помогать Народному фронту, потому что он уже начал войну, к которой готовился СССР.

Сейчас, когда мы знаем дальнейший ход событий, включая позор Мюнхена и капитуляции Франции 1940 г., позиция СССР предстает и как более благородная, и как более разумная. Умиротворение провалилось.

Но в 1936–1938 гг. у него были шансы на успех (хотя, вероятно, этот успех был бы страшнее провала 1939–1940 гг.), и успех этот заключался в перенаправлении энергии германской агрессии на восток[220]. А Испания, оказав это «досадное» сопротивление фашизму, смешивала карты, направляла внимание Гитлера совсем не туда, куда «следовало» – на запад. Это геополитическое мышление умиротворителей настолько подводило их, что они готовы были поставить Францию в окружение фашистских государств, лишь бы те обратили потом взоры прочь от Пиренеев.

Но для СССР и по идеологическим, и по внешнеполитическим соображениям было принципиально важно, чтобы Республика не была разгромлена. Сталин решил протянуть ей руку помощи, хотя бы и через всю Европу, где многие хотели бы эту руку «укусить».

Всерьез «невмешательство» собирались выполнять только либеральные режимы, особенно Франция, перепуганная близостью к ее границам войны и революции.

Единственной страной, которая в силу своей удаленности от Германии, Италии и Японии могла не просто помогать Испанской республике, но делать это открыто, была Мексика. Президент Карденас говорил в марте 1937 г.: «Нам нечего скрывать нашу помощь Испании, мы будем продолжать снабжать ее оружием»[221].

Однако пример Мексики (которая в то же время предоставляла прикрытие и для советской помощи) служил укором для СССР, что использовалось оппонентами коммунистов. Как писала «СНТ» 10 марта: «Мексика не принимала участия в сделках контрольной комиссии и отозвала своих послов из Берлина и Рима потому, что считала, что из этих стран отправлялись в фашистскую Испанию регулярные армии»[222]. Впрочем, критики СССР могли бы догадаться, что Мексика, не обладавшая развитой военной промышленностью, является посредником. Уже 6 сентября Сталин дал указание Кагановичу изучить возможность переправки самолетов в Испанию под видом закупок в Мексике. 14 сентября по указанию политического руководства иностранный отдел НКВД и Разведуправление НКО разработали план «операции Х» – отправки военной помощи Испании[223].

Германия и Италия были ближе и могли спокойно перебрасывать военные материалы и войска через Португалию. Португальский диктатор Салазар активно поддерживал Франко, и проконтролировать переброску «нелегальных грузов» через португальско‑испанскую границу было практически невозможно. Более того, осенью 1936 г. полиция Бордо вскрыла контрабанду французского оружия (бомб) в пользу Франко[224].

Советский Союз был далеко, а Италия – близко. Транзит грузов из Германии и Италии в Португалию и дальше к Франко шел гораздо интенсивнее, чем полулегальные поставки, организованные СССР. В результате Франко получил очевидную выгоду от политики «невмешательства». Приобретя боеприпасы и авиацию, франкисты стали стремительно продвигаться вперед.

Осознав, что политика невмешательства не способна помочь Республике, советское руководство 26 сентября приняло решение об оказании военной помощи Испании. Сделано это было не без колебаний – еще накануне советская сторона давала понять республиканцам, что не заинтересована в эскалации конфликта и опасается расширения интервенции фашистов[225].

7 октября 1936 г. советский представитель С. Б. Каган выступил с разоблачением грубых нарушений соглашения о «невмешательстве» Италией, Германией и Португалией. Он констатировал, что в условиях постоянного потока помощи мятежникам, в частности, через Португалию, соглашение о невмешательстве фактически не действует. Если это не прекратится, если нарушения в Португалии не будут расследованы, СССР грозил выходом из соглашения.

Первый пароход с советским оружием прибыл в Испанию 14 октября (десятью днями ранее советское оружие привез испанский пароход). С этого времени СССР, Германия и Италия вмешивались в конфликт в Испании почти открыто. Поставки по воде были связаны с большим риском, так как итальянцы развернули в Средиземном море подводную войну. В ноябре 1936 г. в результате атаки Картахены подводными лодками был поврежден крейсер «Мигель Сервантес». Министр авиации и флота Прието комментировал: «Мятежники никогда не располагали собственными подводными лодками»[226]. Сомнений не было – это были итальянцы. 14 декабря 1936 г. фашистами был потоплен пароход «Комсомол».

Впрочем, СССР не собирался выходить из соглашения по «невмешательству», которое в октябре 1936 г. не соблюдали ни Германия, ни Италия, ни сам СССР. Во‑первых, необходимо было сохранять с таким трудом налаженные отношения с Францией как с потенциальным союзником против Германии в Центральной и Восточной Европе (французы предупредили, что в случае столкновения СССР и Германии в Испании советско‑французский пакт действовать не будет). Во‑вторых, СССР не хотел в это время выглядеть международным буяном, срывающим миротворческие инициативы. В‑третьих, механизм «невмешательства», как казалось, позволяет хотя бы отчасти контролировать и сдерживать вмешательство Германии и Италии. В действительности, поняв, что французские демократы предали испанских демократов из страха перед войной и революцией, фашистские державы в Испании практически не стеснялись в действиях.

23 октября на заседании Комитета по «невмешательству» СССР заявил о том, что ввиду систематических нарушений другими странами соглашения о невмешательстве советское правительство не может считать себя связанным им в большей степени, чем любой из остальных участников этого соглашения. Таким образом, СССР провозгласил, что будет соблюдать соглашение в той же степени, что и Германия и Италия. То есть – в минимальной.

Впрочем, британская дипломатия, игравшая ведущую роль в Комитете, не склонна была ставить большевиков на одну доску с уважаемыми Германией и Италией. Так, на заседании Комитета 28 октября лорд Плимут добился утверждения резолюции, признающей необоснованность советских обвинений против Италии и Португалии. Вместе с тем, Комитет принял к сведению 15 из 20 пунктов итальянской ноты против СССР[227].

Согласованные Комитетом меры контроля за военными поставками в Испанию, принятые 15 февраля 1937 г. при фактическом игнорировании советских предложений, касались прежде всего испанских портов. При этом поставки по воздуху и через Португалию не контролировались. Это значит, что «невмешательство» было направлено прежде всего против помощи Республике.

Обобщая для советского руководства ход военных действий на море, капитан второго ранга Алафузов писал, что различие в положении двух сторон заключается в том, что фашистские перевозки производились на итальянских и немецких судах под прикрытием итальянского военного флота, на который республиканцы не могли напасть, а «перевозки оружия в республиканские порты производились почти исключительно на республиканских торговых судах, и уже это полностью развязывало руки фашистам… Все это привело к тому, что роли в борьбе на коммуникациях распределились таким образом, что республиканцы остались стороной, борющейся за сохранение своих коммуникаций и ни в какой мере не посягающей на коммуникации противника, фашисты – стороной стремящейся нарушить коммуникации противника и нисколько не озабоченной защитой своих коммуникаций»[228].

Таким образом, уже к октябрю 1936 г. стало ясно (и затем этот факт находил все больше подтверждений), что «невмешательство» стало формой умиротворения агрессора со стороны Великобритании и Франции. Правительство Народного фронта Франции готово было оставить Народный фронт Испании на съедение фашистам. В этих условиях у Республики остались два союзника – СССР и Мексика. Оба – крайне удаленные от места событий. И только СССР производил современное оружие, которое могло тягаться с германским и итальянским. Такова была расстановка международных сил, крайне неблагоприятная для Республики.

Испанский историк А. Виньяс стремится обосновать тот же тезис «Судьба Испании решалась не в Мадриде», не питая иллюзий по поводу дипломатических игр в европейских кабинетах. Он придает решающее значение советской военной помощи: «В условиях, когда демократические державы устранились от поддержки, а вмешательство фашистов стало более активным, только помощь Советского Союза на какое‑то время спасла Республику. Именно эта помощь установила материальную базу для того, чтобы вести длительную войну, но никогда не была достаточной для того, чтобы республиканцы могли победить в конфликте, который они проиграли почти с самого начала»[229]. Это рассуждение не вызывало бы возражений, если бы не приговор: Республика «проиграла почти с самого начала». Бессмысленны были сражения под Мадридом, разгром итальянцев под Гвадалахарой и взятие Теруэля. Правы были не миллионы испанцев, произносившие «No pasaran», а «мудрые пескари», пропагандировавшие капитуляцию. Это – принципиальный вопрос, и мы не раз будем к нему возвращаться: была ли Республика обречена с самого начала, или она могла при определенных условиях победить или хотя бы продержаться до начала Второй мировой войны.

Истоки позиции современных авторов, проповедующих «изначальную обреченность» Республики, уходят корнями в пессимизм и последующее капитулянтство части ее лидеров либерального и социал‑либерального направления, прежде всего М. Асаньи, И. Прието и Х. Бестейро. Они не верили во внутренний ресурс Республики, в мобилизацию широких масс. Асанья связывал успех с поддержкой Франции. Но французское правительство отвернулось от Республики. Антонов‑Овсеенко сообщал о беседе с президентом 21 октября: «Наедине со мною Асанья прямо говорит о потере им веры в возможность удержать Мадрид». Трудно сопротивляться «перед лицом современных бомбовозов»[230].

Однако в сложившихся условиях Асанья ориентировался на тех, кто может предложить внешнюю помощь, даже если они далеки идеологически: «Асанья чрезвычайно хвалит Коммунистическую партию, ее четкую программу, ее организацию, выдержку, твердую дисциплину, сознание ответственности, что сделало из нее основу новой Испании и единственную надежду на окончательную победу над фашизмом и над хаосом анархии»[231].

Не веря в победу, Асанья искал спасения, возможности прекратить войну «вничью», опираясь на поддержку Сталина против Гитлера и коммунистов – против «анархии». Когда коммунисты задавят «анархию», а помощь Сталина окажется недостаточной, Асанья станет искать пути капитуляции.

Помощь СССР уравновешивала, хотя бы отчасти, внешний фактор вмешательства фашистских государств. Она, даже если бы оказывалась в больших масштабах, не могла уравновесить всё, если бы сами антифашисты не имели воли к сопротивлению. Откровенно недооценивая внутренние факторы сопротивления, А. Виньяс готов видеть именно в советской помощи объяснение того, что «обреченная» Республика устояла осенью 1936 г.: «То, что было ВОЙНОЙ, и длительной, стало возможным благодаря помощи, предоставляемой Советским Союзом республиканскому правительству, когда последнее отступало на всех фронтах, теснимое силами под командованием профессионалов, подпитываемыми наемниками (Иностранный легион и колониальные солдаты, уже имевшиеся или спешно набранные в неисчерпаемых ресурсах Марокко)»[232]. Получается, что под Мадридом несокрушимых африканцев остановили некие советские силы (именно такую картину рисовала франкистская пропаганда).

Как мы увидим, под Мадридом дело обстояло далеко не так, советская помощь, только начавшая поступать, сама по себе не могла обеспечить спасение столицы[233]. Натиск франкистов был уравновешен прежде всего внутрииспанским фактором, который отказываются замечать такие авторы, как А. Виньяс. Они не замечают его по идеологическим причинам, потому что он нарушает добропорядочную политкорректную картину прошлого. Этот фактор – РЕВОЛЮЦИЯ. Они либо не видят революции в упор[234], либо замечают только ее разрушительные стороны. Задача объективного исследователя – рассмотреть не только разрушительные, но и созидательные стороны революционного процесса. И тогда станет видно, что у антифашистов по большому счету был не один (внешний), а как минимум два фактора сопротивления (что доказывает уже оборона Мадрида) – революция и помощь СССР. В сложившихся условиях нельзя было победить, имея только один из них. Поражение вытекало из ослабления не только советской помощи, но и революции.

* * *

В Испанию прибывали добровольцы левых взглядов со всего мира, которые вступали в интернациональные бригады, сражавшиеся против франкистов. Свыше 70 % интернационалистов составляли коммунисты, и столько же – участники Первой мировой войны[235]. Это было очень важно, потому что большинство испанских мужчин не имели военного опыта. В этом заключался секрет повышенной боеспособности интербригад по сравнению со средними республиканскими частями.

Советские военные специалисты также считались добровольцами. Однако советским гражданам, которые по собственной инициативе обращались с просьбой направить их в Испанию, отправлялся стандартный ответ: «Сообщаем Вам по этому поводу, что Советское правительство не занимается вербовкой добровольцев для Испании»[236].

С августа в Испанию стали прибывать военные специалисты. Всего в Испании присутствовало около 4 тысяч советских граждан. СССР поставил республике 648 самолетов (RZ, СБ, Р‑5, И‑15, И‑16), 347 танков (Т‑26, БТ‑5), 60 бронемашин, 1186 орудий, 340 минометов, 20486 пулеметов, 497813 винтовок[237].

Эффективность использования этого оружия могла быть куда выше. Как докладывал в 1938 г. Р. Малиновский, «если посчитать брошенное оружие республиканцами за всю войну, то его хватило бы с избытком на целую новую армию…»[238]

Впрочем, Сталин предпочитал вести беспроигрышную игру. Поставки советского оружия оплачивались за счет золотого запаса Испании. 510 тонн испанского золота прибыло в Одессу 5 ноября 1936 г. Этот запас был исчерпан только к концу 1938 г., и лишь последние, уже нерегулярные поставки были произведены «в кредит».

У Сталина были основания также опасаться утери советских военно‑технических секретов через Испанию. Так, осенью 1936 г. два только что поставленных И‑15 были угнаны к противнику испанскими пилотами, симпатизировавшими франкистам[239]. Эти опасения, наряду с политическим соображениями министра авиации и флота Прието, препятствовали передаче авиации в «неблагонадежные» районы Каталонии и Арагона, что трагически сказалось на ходе военных действий.

В целом, конечно, вмешательство фашистских государств значительно превышало помощь СССР. Прежде всего, Италия и Германия направили в Испанию свои боевые части, а не только советников. Здесь постоянно находилось до 50000 итальянских солдат и до 10000 немецких[240]. Через Испанию прошли 150–200 тыс. итальянцев и 50 тыс. немцев[241]. По советским данным, Германия и Италия поставили в Испанию соответственно: 593 и 1000 самолетов, 250 и 950 танков и бронемашин, 700 и 1930 орудий, 6174 и 1426 минометов, 31000 и 3436 пулеметов, 157306 и 240747 винтовок. Это гораздо больше, чем мог себе позволить СССР[242].

Испания стала полигоном для проверки в деле военной техники СССР, Германии и Италии. Военные специалисты обеих сторон скрупулезно фиксировали все нюансы действий и технического состояния танков, самолетов и артиллерии, оценивали и передавали в центр информацию о том, как ведут себя отдельные детали – вплоть до винтиков и патрубков, удобно ли летчику и танкисту, каким образом ведет себя техника в разных погодных и климатических условиях. Пристальное внимание уделялось трофейной технике. Испания предоставила уникальную возможность помериться техническими силами с потенциальным противником. Свое превосходство над итальянской техникой показали советские танки и самолеты, обогатился опыт их применения.

Первоначально советские специалисты с удовольствием докладывали: «Воздушные бои неизменно заканчиваются перевесом в нашу сторону»[243]. Советским летчикам удалось добиться прекращения систематических бомбардировок глубоких тылов республики, включая Картахену и Альбасете. «Хейнкели» и «Фиаты» отстают от И‑15 по маневренности и от И‑16 – по скорости. Ситуация стала меняться к худшему в 1937 г., когда в воздухе появились «Мессершмитты‑109», а союзники Франко стали резко наращивать поставки.

Советские летчики в Испании работали до изнеможения: за 5 месяцев в среднем на каждого приходилось по 250 часов боевой работы. «Без советских пилотов война с началом помощи пошла бы намного хуже для Республики, попросту потому, что в битве при Мадриде у нее не было достаточного количества опытных летчиков и мало кто был знаком с новыми самолетами, прибывавшими с Востока»[244], – считает историк А. Виньяс.

Потери авиации составляли 400 % в год. Роль советских специалистов‑авиаторов в 1936–1938 гг. оставалась ключевой. Все решения испанского авиационного командования согласовывались с главным советником авиации Я. Смушкевичем. «Можно сказать, что Смушкевич, оставаясь формально на положении советника, фактически является руководителем всей авиации»[245].

Сообщения из Испании оказали существенное влияние не только на техническое развитие авиации, но и на понимание стратегических аспектов ее применения. Так, в докладе майора Гречнева говорилось: «На наших учениях и маневрах тяжелая авиация используется в основном по крупным объектам в глубоком тылу, без взаимодействия с истребительной авиацией, так как радиус действия последней позволяет осуществлять это взаимодействие только в зонах, расположенных недалеко от линии фронта. Опыт войны в Испании показал, что материальная часть, находящаяся на вооружении тяжелой авиации, не позволит осуществить эту задачу»[246].

Гречнев обращает внимание и на такой парадокс: при том, что матчасть лучше у нас, подготовка пилотов лучше у противника. Почему? Наша подготовка засорена лишними предметами, в том числе стрелковыми. Более того: «У нас очень сильно увлекаются физкультурой и часто за счет основных элементов обучения в некоторых частях умудряются даже освобождать от полетной работы летно‑технических состав, лишь бы не ударить лицом в грязь при очередных состязаниях по физкультуре»[247]. Увы, избавиться от этого недостатка до 1941 г. не удалось.

По мнению А. Виньяса, «советское вооружение было изначально лучшего качества, чем итальянское и немецкое, но державы Оси компенсировали качественное отставание тремя способами: убыстрение поставок, создание ударных сил, таких как „Кондор“, и направление военных сил и техники в таком количестве и динамике, при которых был быстро достигнут баланс в пользу Франко»[248]. Слово «быстро» нуждается в уточнении. Мы увидим, что перевес стал решающим только с 1938 г.

Date: 2015-11-15; view: 302; Нарушение авторских прав