Глава V. Тафуры и ассасины

Я мнил: вкушу от доброты

В сем мире зла и суеты.

Но чаяний простыл и след

В пучине зол, в лавине бед…

Кретьен де Труа

Прибывший в Иерусалим барон Жирар, великий магистр Ордена иоаннитов, не терял времени даром. Прежде всего он встретился с подагрическим бароном Глобштоком, живописно описав ему то, что произошло в Кераке. А произошло, по версии магистра, следующее: этот прибывший недавно вместе с Гуго де Пейном рыцарь – Людвиг фон Зегенгейм, вступив в сговор с сельджукским князем Санджаром и Умаром Рахмоном, подло пытался обескровить крепость и сдать ее врагам. Доказательства? Пожалуйста! И Жирар пригласил в резиденцию главного разведчика Бодуэна I двух преданных ему госпитальеров, истыкавших ножами подушки Зегенгейма еще в Монреале. Они подтвердили, что лично подслушали переговоры немецкого графа и Рахмона, где платой за сданный Керак было десять тысяч бизантов. А вот и расписка в получении денег, выкраденная у Рахмона. И Жирар представил умело сфабрикованную в недрах иоаннитского ордена бумагу.

– Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы отстоять Керак, – заключил барон.

– По моим сведениям, – важно произнес Глобшток, – сельджуки не собирались нападать на крепость, они готовили силы для разгрома замков ассасинов.

– Естественно, – подтвердил магистр. – Если бы не предательство Зегенгейма, не обещание им легкой добычи, то они бы и не сунулись в крепость.

– Я немедленно доложу об этом графу Танкреду, – пообещал Глобшток. – По прибытии в Иерусалим, Людвиг фон Зегенгейм будет арестован и в железах препровожден в тюрьму.

Барон Жирар церемонно поклонился и покинул резиденцию Глобштока. А тот поспешил к наперснику Бодуэна I. Вначале Танкред с негодованием отверг все утверждения барона.

– Чушь! – воскликнул он, давно зная графа Зегенгейма.

– Но деньги нужны всем, – напомнил ему Глобшток. – А граф Зегенгейм не так уж богат. Одних можно купить за много, а других – ну, за очень много!.. Вот показания свидетелей, а вот и сама расписка, которую они выкрали у сельджука Рахмона.

И под тяжестью этих улик, граф Лион Танкред сдался. Вместе они отправились к королю, который разговаривал со своей дочерью Мелизиндой. Выслушав Глобштока, Бодуэн с сомнением покачал головой.

– Что ты думаешь по этому поводу, Лион? – обратился он к своему другу.

– Необходимо тщательно разобраться в этом деле, – уклончиво ответил опытный царедворец.

– Я прошу вашего разрешения не арест и допрос Зегенгейма, – настойчиво повторил Глобшток.

– Ну хорошо! – вздохнул Бодуэн I. – Только будьте с ним деликатны – без ваших этих штучек с раскаленным железом. Я не хочу ссориться с Гуго де Пейном, еще неизвестно кто стоит за его спиной.

– Скоро я выясню это, – уверил его Глобшток. – Мне удалось завербовать его оруженосца, некоего Раймонда Плантара. И в ближайшее время вы будете обладать всей полнотой информации.

– Ступайте, – проговорил Бодуэн.

Подождав, когда барон Глобшток удалится, Мелизинда посмотрела на отца.

– Вы совершаете ошибку, – проговорила она. – Я уверена, что среди рыцарей Гуго де Пейна нет и не может быть предателей!

– Почему ты в этом так уверена? – прищурился Бодуэн.

– Потому что стоит только взглянуть на де Пейна и все станет ясно! – вспыхнула дочь: ее мраморные щеки залил яркий румянец, который очень шел к ее черным, как антрацит волосам. – Это честнейший, умный и благороднейший рыцарь!

– Так, так… – проговорил отец, с любопытством поглядывая на нее.

– По‑моему, наша маленькая Мелизинда влюбилась! – улыбнулся граф Танкред и подмигнул своему другу и королю.

Мелизинда вспыхнула еще сильнее, а из глаз чуть не брызнули слезы. Она резко вскочила с места и бросилась прочь из тронного зала.

– Никогда! – выкрикнула она уже в дверях. – Слышите, никогда! – и выбежала вон.

– Точно, влюбилась! – уверенно произнес граф Танкред. – Уж я то знаю толк в этом деле!

– Рано ей еще думать о любви, – недовольно промолвил Бодуэн. – В любом случае, у меня для нее приготовлена другая партия… Кстати, как вы определились с бароном Филиппом де Комбефизом? Кажется, он также прибыл из Европы с целью защиты и охраны паломников? Не кажется ли тебе странным, что сначала – де Пейн, затем – этот барон… Словно кто‑то посылает их из одного центра?

– Возможно. Но это дело Глобштока – наблюдать за ними.

– Глобшток – безмозглый кретин. Я держу его только лишь для отвода глаз. Так что там с Комбефизом?

– Я поселил его рыцарей на юго‑востоке города, в пустующей арабской мечети. Пусть ремонтируют – она нам еще пригодится. А если они жаждут охранять паломников – что ж? Плохого в том не вижу.

– А я вижу в этом лишь прикрытие. Настоящая их цель – иная. И де Пейна, и Комбефиза.

– Может быть, – осторожно начал Танкред, – Стоит поприжать Зегенгейма, раз уж он очутился в лапах Глобштока?

– Пока еще не очутился, – произнес король. Он взглянул в окно, словно пытался увидеть отсюда возвращавшихся из Керака рыцарей Гуго де Пейна.

А рыцари уже миновали Иордан и походным маршем двигались по иерихонской дороге к Иерусалиму. Андре де Монбар был слегка огорчен тем, что ему так и не удалось применить в бою свои металлические шары‑бомбы.

– Ничего, – утешил его Гуго де Пейн. – Поберегите их до Тира. В ближайшее время нам предстоит осада этой крепости.

– Граф Танкред обещал Бодуэну летом взять Тир, – произнес ехавший рядом Рихард Агуциор. – Нам предстоит тяжелая кампания. Тир – крепкий орешек.

– Я думаю, наш «керакский Гектор» сумеет расколоть его! – воскликнул Милан Гораджич, положив Руку на плечо Людвига фон Зегенгейма. А сам граф молчал. Он, конечно же не знал, что ожидает его в Иерусалиме, но какое‑то нехорошее предчувствие трогало его сердце. Соглядатаи Глобштока уже заняли свои посты на всех въездах в город, готовые сообщить своему начальнику о появлении Зегенгейма. Железо для его рук и ног уже было приготовлено, а камера в тюрьме Мон‑Плеси ждала своего гостя, ощерив каменную пасть. Руководить операцией по аресту Людвига фон Зегенгейма решил сам барон Гюнтер Глобшток, а сделать это он хотел на подступах к Тамплю.

Чекко Кавальканти целый день крутился возле Тампля, выросшего из старых соломоновых конюшен, пытаясь высмотреть Виченцо Тропези или кого‑нибудь из рыцарей. Но дом казался совершенно пустым. Оставленный Монбаром в Тампле его оруженосец Аршамбо большей частью или спал, или ковырялся в носу, задумчиво глядя в окно на проезжую часть улицы. Чекко Кавальканти давно взял на заметку один из людей грека Христофулоса, беспрерывно наблюдавший за Тамплем. «Бритоголовый рыцарь со шрамом, – черканул он для себя на память. – Проявляет повышенный интерес к жилищу тамплиеров». Наконец, Чекко дождался своего часа. Проголодавшийся Аршамбо, взяв с собой корзинку, не спеша вышел за ворота, чтобы отправиться на рынок за продуктами. Кавальканти, поплотнее запахнувшись в плащ, последовал за ним. Агент Христофулоса лениво записал в дневнике: «Бритый пошел за Аршамбо. Попробую выяснить, что ему нужно?» Он растолкал своего сменщика и сказал, что Тампль пуст, а он сам идет на рынок.

– Тебе купить что‑нибудь?

– Кислое молоко, – ответил напарник. – Когда вернется Христофулос?

– Когда вернется де Пейн, – невразумительно отозвался агент.

Чекко нагнал Аршамбо на узкой, безлюдной улочке. Он схватил его за плечи и толкнул в темную подворотню, выхватив из‑за пояса кинжал. Приставив острие к горлу перепуганного оруженосца, Чекко проскрипел сквозь зубы:

– Говори, где Виченцо Тропези и девушка?

Аршамбо, потерявший разум от страха, мотал головой.

Чекко чуть надавил кинжалом на горло.

– Или ты скажешь мне, где они, или…

– В Яффе… – прохрипел Аршамбо. В это время кто‑то тронул Кавальканти за плечо сзади.

– Послушайте! – произнес агент, желая остановить кровопролитие. Но он не успел договорить. Кинжал в руке обернувшегося Кавальканти мгновенно вонзился ему в сердце. Пока Чекко вытаскивал окровавленное острие, Аршамбо, оттолкнув рыцаря и бросив корзинку, со всех ног кинулся бежать по улице, чудом избежав смерти. А Чекко, выяснив, что ему было нужно, не стал его преследовать. Он быстро вернулся на подворье, собрал своих латников и уже через час выехал из Иерусалима в Яффу.

А возле Тампля началось невиданное оживление: у ворот появились три зеленщика с лотками, под фартуками которых виднелись плохо скрываемые мечи; неподалеку застряла телега с пятью добрыми молодцами; чуть дальше – прогуливалось несколько пар, с бессмысленным видом изучая крыши домов; на соседних улицах разместилось три десятка латников, толпящихся в подворотнях. Соглядатаи Глобштока донесли, что Гуго де Пейн, Зегенгейм и остальные рыцари въехали в Иерусалим, и подагрический барон приступил к завершению операции. Для этой цели он задействовал целую роту солдат, словно собрался захватывать особо опасного преступника, способного махнуть крыльями и улететь.

Агент Христофулоса, так и не дождавшийся своего напарника с кислым молоком, с изумлением наблюдал из окна дома за всеми этими приготовлениями. «Вернется Никифорос, – то‑то подивится!» – подумал он. Но тело Никифороса, найденное в темной подворотне молочником, уже было отправлено в морг и отнесено к разряду неопознанных трупов, которые появлялись время от времени в Святом Городе…

Группа всадников из двенадцати человек – рыцари и их оруженосцы – во главе с Гуго де Пейном, выехала на улицу, ведущую к Тамплю. Неожиданно дорогу им преградили высыпавшие из‑за деревьев и подворотен какие‑то люди с обнаженными мечами; сзади тоже показались вооруженные до зубов латники, а с крыш соседних домов на них направили свои стрелы два десятка лучников.

– Встречают по‑королевски! – произнес де Пейн, сдерживая коня. Милан Гораджич и остальные потянулись к мечам. Навстречу им выехал на прихрамывающей, как и сам барон, лошади Гюнтер Глобшток.

– Людвиг фон Зегенгейм! – торжественно и громогласно объявил он. – Отдайте мне ваше оружие! Вы арестованы по указу иерусалимского короля Бодуэна I.

– Что‑что? – переспросил Людвиг, надвигаясь на него и тесня своим конем.

– Если вы окажете сопротивление, мы применим силу! – выкрикнул Глобшток, теряя равновесие и чуть не свалившись на землю

– Граф! – остановил Зегенгейма Гуго де Пейн. – Предъявите ваши полномочия! – обратился он к барону. Тот поспешно и с каким‑то облегчением вынул бумагу и протянул де Пейну.

– Подпись самого короля, между прочим! – обиженно произнес он. – Так что давайте по‑хорошему…

– Ты что‑нибудь понимаешь? – обернулся Гораджич к Норфолку.

– Только то, что этот дяденька хочет упрятать победителя сельджуков за решетку, – ответил граф.

Гуго де Пейн вернул бумагу барону Глобштоку и подъехал к Зегенгейму.

– Несомненно, это интриги Жирара, – произнес он. – Но нам лучше подчиниться, чтобы не допустить кровопролития. Решение за вами, Людвиг. Скажите слово – и мы разнесем всю улицу, но не отдадим вас.

– Я иду в тюрьму! – подумав, ответил Зегенгейм. – В конце концов, нет ничего лучшего, чем после горячей бани окунуться в холодную воду! Вот за такие неожиданные фокусы, которые выбрасывает жизнь, она мне и нравится…

Он отстегнул свой меч и протянул его расцветшему от радости барону Глобштоку.

– Я немедленно отправляюсь к Бодуэну! – пообещал Гуго де Пейн, пожимая руку Людвигу.

За ночным переполохом, учиненном Бизолем, Виченцо и Алессандрой в школе зилотов, чьи выпускники имели отличительную черту – узкую выбритую полоску волос на голове от затылка ко лбу, ломбардец Бер, пожалуй, впервые вышедший из себя, устроил гневный разнос руководителям, – Беф‑Цуру и остальным. Препоручив потерявшего память Робера де Фабро стараниям профессора из Толедо, который начал наполнять пустующий мозг рыцаря нужным, поддающимся управлению информативным материалом, словно заполнять готовую формочку огненным литьем, сам Бер вместе с Беф‑Цуром облазил все закоулки подземных этажей и пустыря, где могли побывать злоумышленники. Пока – по предварительной версии – злоумышленники, ночные грабители, сунувшиеся сюда по ошибке.

– Молите бога, чтобы это было так! – предупредил Беф‑Цура ломбардец. – Поскольку иначе, если наш центр раскрыт какой‑либо организацией, ни вам, ни мне не сносить головы. Тогда все здание и подземные коммуникации будут подлежать уничтожению или долгой консервации.

– Мы найдем их! – пообещал побледневший Беф‑Цур.

Вдвоем они тщательно опросили всех охранников, которые могли что‑либо видеть или слышать. Кроме двоих, перед чьими глазами предстала вышедшая из ночной мглы белокурая девушка, да троих привратников у ворот, излупленных стволом дерева набросившимся на них из мрака обезумевшим медведеобразным существом, остальные ничего путного сказать не могли.

– Пошлите людей и опросите – только осторожно – жителей квартала: не встречали ли они кого с такими приметами: белокурая девушка и… Впрочем, сказку про медведя лучше опустить, – приказал Бер. – И вообще. Неужели вы не могли подумать о том, чтобы поселить возле пустыря наших людей? Создать дополнительный заслон? Что за преступная беспечность! – Виноват… исправим… – лепетал созданный из одних мослов и мышц Беф‑Цур, который мог пальцем или ударом головы искалечить любого, переплыть бурную реку, пробежать без остановки под палящим солнцем десяток миль, просидеть в засаде без еды и питья трое суток, выдержать бой с десятью вооруженными людьми. Но сейчас он, стоя перед рыхлым, взлохмаченным ломбардцем, униженно просил прощения и трепетал. Он знал: стоит лишь Беру сообщить Старцам о его досадной ошибке, и участь его будет решена. Если его не уничтожат, как муху, то надолго отправят куда‑нибудь в холодное Булгарское царство или, того лучше – в пустыню Сахара… Когда рассвело, один из охранников принес найденный на пустыре возле забора обрывок каната.

– Уже кое‑что, – подобрел ломбардец. – Чей дом находится с той стороны?

– Сейчас выясним! – бросился выполнять охранник.

Через некоторое время он доложил:

– Дом арендован неким итальянцем и его супругой. Его зовут Виченцо Тропези.

– Как они выглядят? – спросил Бер. Охранник пожал плечами. Бер тяжело вздохнул.

– Пошлите туда кого‑нибудь под видом городского чиновника, проверяющего… хоть канализацию, черт вас побери! И чтобы через час у меня был их словесный портрет.

Чекко Кавальканти въехал в Яффу на рассвете. Также на рассвете, но с другой стороны, к городу с нагруженной поклажей телегой подъехали два всадника, совершивших далекий переезд из Труа. Чекко со своими латниками выбрали гостиницу на берегу моря, носящую название «Жемчужина Яффы». В этой же «жемчужине» поселились и оба путешественника в Иерусалим. Они разительно отличались друг от друга. Если Кретьен де Труа каким был, таким и остался, что во Франции, что в Палестине: с нездоровым бледным цветом лица, острой бородкой, завитыми длинными волосами, ищущим любопытным взглядом, не расстающийся с пером и бумагой, куда он записывал свои дорожные впечатления и сочиняемые на ходу сонеты, канцоны и мадригалы; то маленький чародей Симон Руши удивительным образом переменился: он сменил черный цвет волос на белоснежный, отпустил длинные усы и бороду, расширил с помощью белладонны зрачки глаз, увеличив их форму, сотворил что‑то со своими щеками, отчего они округлились, а речь стала невнятной и заторможенной, словно он держал во рту два камешка. Впрочем, так оно и оказалось на самом деле.

Стоя в номере гостиницы возле зеркала, Руши вытащил из‑за щек эти самые круглые, обсосанные за несколько дней гальки и положил их на столик.

– И охота вам так уродовать себя? – спросил наблюдавший за ним Кретьен.

– Что бы мне такое сотворить с ушами? – пробормотал Руши, обращаясь больше к самому себе и прижимая пальцами ушные раковины.

– Обрежьте их, – посоветовал Кретьен де Труа. – Ей, Богу, не пойму, чего вы боитесь?

– Вам хорошо говорить, – повернулся к нему Руши. – Вы не знаете кто такие тафуры!

– А кто это и чем же вы им не угодили? Формой своих ушей?

– Не ехидничайте. Вам, наверное, известно, что родом я из Палестины?

– Допустим.

– И долгое время жил в Иерусалиме. Поэтому мне хорошо знакомо то, что скрыто от вас. Да и от многих других.

– Вы меня интригуете, – зевнул Кретьен и поудобнее устроился на кровати. – Продолжайте.

– Вы и не догадываетесь, что в Иерусалиме сейчас два короля, – неожиданно объявил Симон Руши.

– Как это? – приподнялся на подушках Кретьен.

– Один – Бодуэн I. А второй – Тафур I, который занял свой ночной престол еще во времена Годфруа Буйонского. Один – на солнце, второй – в тени.

– Кто же его подданные? – удивленно спросил трувер. – И почему об этом никому неизвестно?

– Об этом знают многие, но предпочитают молчать.

– Зачем же вы говорите об этом мне?

– Потому что я рассчитываю на вашу поддержку. А подданных у Тафура не меньше, чем у Бодуэна. Просто днем они служат одному королю, а ночью – другому. Тафуры не любят яркого дневного света. Когда эмир Антиохии попробовал выступить против них, выхватить их из полумрака пучком света, то он тотчас же отправился кормить червей на дно моря. При коронации Бодуэна присутствовал и Тафур I, и многие владетельные князья и графы подходили к нему и униженно кланялись. Я сам был тому свидетель.

– Любопытно. А как же эти два короля не передерутся?

– Они дополняют друг друга. И потому оба нужны.

– Нужны – кому?

– На первый раз с вас достаточно, – усмехнулся Руши. – Добавлю только, что мой отъезд из Иерусалима был связан именно с тафурами.

– Ага! – догадался Кретьен. – Вы совершенно случайно прихватили казну вашего ночного монарха.

– Глупости. Он, конечно, сказочно богат, но настоящие его ценности в другом. Не в золоте.

– А в чем же?

– И это мы оставим для другого раза. Еще не время, – твердо сказал маленький алхимик.

– Тогда обрезайте уши. Я не стану вам помогать, – Кретьен повалился на кровать и засвистел.

– Станете. Потому что мы теперь связаны одной веревочкой. И если тафуры найдут меня, то они не пощадят и вас. Вы же не хотите, чтобы они съели ваше сердце, печень и высосали мозг?

– А… что? Они проделывают такие шутки? – забеспокоился Кретьен.

– Регулярно, – ответил Руши. – Со своими врагами, – глаза его блеснули, и было непонятно: лукавит ли он или говорит вполне серьезно? Но руки у алхимика предательски дрожали…

Как только ночные искатели приключений, запыхавшись, вернулись домой, Бизоль поднялся в комнату Роже, разбудил его и, упирающегося, потащил вниз. Взволнованные Виченцо и Алессандра уже о чем‑то горячо спорили. Вкратце Бизоль рассказал другу о том, что они увидели в соседнем доме, вернее, в подземной его части.

– Был бы здесь Гуго, он бы придумал – что делать! – произнес Бизоль. – А у меня только одна мысль: спалить это осиное гнездо. Или залить их норы водой.

– Но прежде надо бы вытащить того рыцаря из лап иудеев, – заметил Виченцо.

Еще не вполне проснувшийся Роже, спросил:

– Сандра, неужели вы тоже ходили туда вместе с этими двумя идиотами?.. Ну, ладно. Как я понимаю: вас застукали. И то, что вам удалось удрать – еще ни о чем не говорит. Наверняка, вас уже ищут. Один Бизоль, наверняка, оставил там столько следов, что они выведут их к нашему дому.

– Вряд ли! – возразил Виченцо. – Нас никто не видел. Охранники могли разглядеть только Сандру, но она пока будет сидеть дома. Нам нечего бояться и переезжать отсюда. Нас здесь трое рыцарей, да трое слуг и ваш оруженосец Нивар. Итого семь человек. И Сандра, которая вращает мечом не хуже нас с вами.

– Я тоже думаю, что торопиться не стоит, – поддержал Бизоль. – Прежде всего мы должны спасти несчастного Робера де Фабро. Боже мой, что они с ним сделали!

– Если только еще возможно вернуть ему разум, – с сомнением произнес Виченцо.

– Ужасно! – прошептала Сандра.

– Сам дьявол управляет этими людьми, – покачал головой Бизоль. Тут какая‑то мысль блеснула в его полных огорчения и печали глазах. – Тем не менее, – пробормотал он, – не мешало бы нам слегка перекусить. Что‑то я проголодался после всех этих передряг!

Утром в двери их дома постучали и слуга доложил, что пришел чиновник из городского управления по борьбе с грызунами.

– У нас нет крыс, – сказала Сандра, но вышла во двор, переговорить с посетителем.

– Лучше бы они искали крыс в соседнем доме, на пустыре, – выразился Бизоль. – Там их целая стая под землей.

– Вы как хотите – а я иду спать, – сказал Роже.

– Разумно! – согласились уставшие за ночь Бизоль и Виченцо. Вернувшаяся Алессандра застала всех троих рыцарей спавших рядышком на огромной кровати. Она набросила на них покрывало и поднялась в свою комнату.

Ломбардец Бер выслушал доклад зилота, побывавшего соседнем доме. Хозяйка его по описаниям походила на ночную бабочку, залетевшую на пустырь. «Ну что же, – подумал Бер. – Сами виноваты. Нечего быть такими любопытными».

– Слуга выболтал, что в доме еще три рыцаря и пара слуг с оруженосцем, – добавил зилот. Ломбардец повернулся к Беф‑Цуру.

– Всех их следует уничтожить, – произнес он равнодушно. – Это необходимо для спасения вашей школы.

– Когда приступать? – вытянулся Беф‑Цур, хрустнув пальцами.

– Думаю, ближе к ночи. И постарайтесь без шумовых эффектов. Тихо, мирно, не торопясь. Возьмите с собой человек пять‑шесть. Думаю, этого будет достаточно.

– А если это были не они, а другие? – спросил инструктор.

– А вы оставьте девушку в живых и перетащите ее сюда. Здесь мы ее допросим и разберемся: они посещали нас ночью или нет?

– Так может быть сначала стащить хозяйку, допросить, а потом уже резать всех остальных? – засомневался Беф‑Цур.

– Ну, поступайте, как хотите, но чтобы на этот раз без проколов! – разозлился ломбардец Бер. – Какой‑то вы стали мягкотелый – не узнаю вас.

Беф‑Цур обиженно посмотрел на него и пошел прочь; по дороге он с раздражением ударил кулаком по стволу дерева, переломив его пополам.

В гостинице «Жемчужина Яффы» Симон Руши тщательно осматривал номер, заглядывал во все закутки, простукивал стены, ползал под кроватями.

– Береженого Бог бережет, – объяснял он Кретьену де Труа. – Я не уверен, что тафуры уже не следят за мной.

– Ерунда! – отозвался трувер. – Вас невозможно узнать.

– Я не успел изменить походку – и это моя ошибка. Надо бы купить где‑нибудь костыли. Вы не сходите за ними на базар?

– Кончайте дурить! Ваши тафуры – миф, которым пугают маленьких детей.

– Когда вы с ними столкнетесь, вы пожалеете о том, что родились на белый свет. – Руши отодвинул рукомойник и вскрыл маленькую дверцу за ним, где лежали ведро и веник. Он просунул туда голову и прислушался. За тонкой стенкой в соседнем номере раздавались громкие голоса.

– Идите‑ка сюда, – прошептал маленький алхимик. – Кто‑то там только что упомянул имя де Пейна. Это должно быть интересно.

Кретьен поспешно слез с дивана и подошел к Руши. Он также опустился на четвереньки и всунул голову в дыру. Слышимость тут была отличная. А в соседнем номере перед Чекко Кавальканти стояли три его латника.

– Мы обнаружили их на южной окраине города, – говорил один из них. – Домик с желтой крышей и с большим каштаном перед воротами. И Виченцо, и Алессандра прячутся там.

– Вы точно уверены, что вместе с ними два рыцаря Гуго де Пейна? – переспросил Чекко.

– Да, – подтвердил второй латник. – Я сам их видел из‑за забора. Тот, здоровенный, кажется, Бизоль де Сент‑Омер, и другой, одноглазый.

– Роже де Мондидье, – шепнул Кретьен Симону Руши.

– А кто еще в доме? – спросил Чекко.

– Пара слуг и больше никого. Что будем делать, сир?

– Мне нужна только девушка! – произнес Чекко и глаза его вспыхнули в предвкушении близкой цели. – Остальных – пустим в расход.

– Зарежем? – уточнил третий латник.

– Я сказал: пустим в расход. Это звучит более благородно.

– Как скажете. А когда начнем?

– С наступлением сумерек.

Кретьен и Руши вытащили свои головы из дыры под рукомойником – вместе с нависшей на ушах паутиной.

– Что вы на это имеете сообщить? – произнес трувер, отряхиваясь.

– Нас это не касается, – быстро проговорил алхимик. – Наше дело – сам Гуго де Пейн. И вообще, меня больше беспокоят тафуры.

– Уймитесь вы со своими привидениями – обозлился Кретьен. – Я сам тафур, если хотите знать. Думаю, графу Шампанскому не понравится, если мы не поможем Бизолю де Сент‑Омеру и его друзьям. Кроме того, мы здесь крупно выиграем: спасая сподвижников Гуго де Пейна, мы тем самым входим к нему в доверие. Уразумели?

Симон Руши боязливо молчал, теребя свою длинную седую бороду.

– Почему вы сказали, что вы – тафур? – спросил наконец он, опасливо поглядывая на Кретьена. Трувер сердито плюнул на пол.

– Давайте лучше подумаем, как нам предупредить этих рыцарей, – промолвил он.

Впрочем, Кретьен де Труа напрасно столь снисходительно и беспечно относился к секте тафуров, действовавших в Палестине с конца прошлого века. Основу ее составляли монахи из Калабрии, прибывшие в Иерусалим за несколько лет до его взятия Годфруа Буйонским, а возглавлял их некий таинственный епископ, носивший сначала имя Урсус, затем – Артус, и назвавшийся, в конце концов, Тафуром. Прошлого у этого епископа вроде бы не было, по крайней мере, оно было тщательно заштриховано и стерто из истории; но кое‑кто уверял, что он когда‑то являлся духовником отца Годфруа Буйонского и учителем Петра Отшельника, – этих двух самых ярких вождей рыцарского похода на Иерусалим. Да и другие влиятельные принцы, князья и графы поддерживали с Тафуром некие таинственные связи. В чем же заключалась его сила? Не являлся ли он тем теневым правителем Иерусалима, который должен был в случае необходимости выйти на свет и подхватить падающую власть? Мало кто видел лицо Тафура, поскольку последние десять лет он почти не снимал маску, да и резиденция его была неизвестна. Он сам посылал своих людей туда, куда это было нужно, или появлялся в нужный момент там, где было необходимо. Известно было лишь, что тафуры носят на груди выжженный символ – красные розу и крест, и исповедуют некие мистические учения Митры и Зороастра. Ходили и другие слухи: что в среде тафуров существуют страшные ритуальные обряды, связанные с человеческими жертвами, что там занимаются каннибализмом, содомией, противоестественными совокуплениями с детьми и покойниками, что члены секты – жестоки, коварны и беспощадны. Но, распускавшие эти слухи – быстро исчезали, а пытавшиеся докопаться до истины – замолкали навсегда. Тафуры умели хранить свои тайны…

Днем Виченцо Тропези отправился на подворье, куда неожиданно прибыла большая партия паломников. Захватив с собой пару слуг, он занялся их обустройством и размещением. В организованном им приюте и столовой закипела работа. Виченцо порадовало, что василевс Византии Алексей Комнин сдержал данное Гуго де Пейну слово, – до самой Эдессы паломников сопровождал отряд императорских трапезитов – легких конников. Правда, уже в Палестине, возле крепости Тир, на пилигримов напали скрывавшиеся в засаде турки, основательно потрепав их и ограбив. Не убереглись паломники и от разбойничьих шаек. Виченцо рассчитывал закончить свою работу к вечеру.

Вскоре, вслед за молодым генуэзцем, дом покинул Бизоль де Сент‑Омер, препоручив охрану здания и Сандры Роже де Мондидье и Нивару. Сам он направился в знаменитые яффские бани на берегу моря, думая скоротать там пару часов и всласть попариться, поваляться на раскаленных по‑турецки плоских камнях. Но в термах он случайно встретил Филиппа де Комбефиза, также большого любителя бань, совершавшего вояж по прибрежным городам Палестины. Болтая о том, о сем, вспоминая турниры и войны, они не заметили, как быстро пролетело время и стало темнеть. Попрощавшись с бароном, Бизоль заторопился домой.

А два часа назад жилище покинул и Роже де Мондидье. Сандра прилегла отдохнуть в своей комнате, а Роже, высунувшись из окна, считал ворон на соседней крыше. Вдруг внимание его привлек ехавший по улице рыцарь на породистом скакуне. Роже аж поперхнулся от волнения: этим рыцарем был Этьен Лабе, да и любимого коня невозможно было не узнать.

– Стой, ворюга! – заорал Роже, выпрыгивая из окна. Следом за ним – кубарем по лестнице – скатился и косоглазый Нивар. Они вскочили на своих коней и, позабыв о том, что должны охранять дом и Сандру, помчались по улице за уносящим ноги Этьеном Лабе, оставив ворота открытыми настежь. Таким образом, спящая в своей комнате Сандра осталась одна во всем доме.

Если бы Беф‑Цур знал о том, что дом пуст, а ворота открыты, он бы не стал ждать два часа до наступления сумерек, а спокойненько выполнил то, что надумал. Да и Чекко Кавальканти приехал бы сюда пораньше. Но и тот и другой со своими людьми терпеливо выжидали, когда стемнеет. Беф‑Цур с зилотами коротал время на пустыре возле забора, а Чекко Кавальканти – в каштановой роще неподалеку. Когда солнце скрылось за горизонтом, оба они произнесли одну и ту же фразу:

– Пора!..

Зилоты перебросили железные крючья с веревками через высокий забор, а латники рысью выехали из каштановой рощи.

Сандра проснулась от скрипа половиц на лестнице. Она встала, присела к зеркалу, поправила прическу. Осторожные шаги приблизились к ее комнате и замерли. «Наверное, это Роже, – подумала она. – Видно, заблудился». Сандра поднялась и открыла дверь, шагнув в темный коридор.

– Роже, – позвала она. – Где вы?

В это время чья‑то рука сзади зажала ей рот. Она ударила локтем в солнечное сплетение, но резкий дурманящий запах какого‑то снадобья перехватил ее дыхание, и она почувствовала что уплывает в туманный и неведомый мир…

Роже, погнавшись за Этьеном Лабе потерял его из виду на центральном рынке Яффы, где проходимец, спрыгнув с коня, затерялся в толпе торговцев и покупателей. Тщетно Роже и Нивар рыскали по всему базару, расталкивая людей – вор спрятался словно иголка в стогу сена. Разочарованным преследователям пришлось вернуться назад. Когда они подъезжали к дому, с другой стороны улицы к распахнутым настежь воротам спешили Бизоль и Виченцо, встретившиеся возле приюта паломников. С изумлением они узрели приближающихся Роже и Нивара.

– Вы что – оставили Сандру одну? – крикнул им возмущенный Бизоль. – Почему ворота нараспашку?

Виченцо уже выхватил свой меч и вбежал во двор. Следом за ним поспешили Бизоль, Роже и Нивар. По песку тянулись следы крови, скамейки в саду были перевернуты, кусты измяты, на крыльце дома лежал мертвый латник с кинжалом в спине.

– О, Господи! – проговорил Виченцо, толкнув дверь. Внутри дома картина, представшая их глазам была еще более ужасна. Похоже, что тут произошло настоящее побоище. На первом этаже все было разгромлено, окна выбиты, мебель разрублена и вспорота мечами. Всюду валялись мертвые люди: на полу, на лестнице, свесившись с подоконника… Роже насчитал семь трупов.

– Здесь еще трое! – крикнул со второго этажа Бизоль. Виченцо в это время рыскал по комнатам, открывая одну дверь за другой, перешагивая через убитых. Некоторые из них были в кольчугах, с зажатыми в руках короткими итальянскими мечами; другие – с кинжалами, в просторных белых одеждах, с выбритой узкой полоской на волосах – от затылка ко лбу.

– Ее нигде нет! – в отчаянье крикнул Виченцо, спускаясь по лестнице. – Ее убили или похитили!

– Зачем похищать мертвое тело? – усомнился Бизоль. – Она жива, непременно жива, и мы найдем ее!

– Может быть, Сандра испугалась и спряталась где‑нибудь? – предположил Роже; ему было совестно смотреть Виченцо в глаза: ведь это по его вине Алессандра осталась одна в доме!

– Я разыщу ее или умру, – пообещал он молодому генуэзцу.

– И я тоже, – подтвердил Бизоль.

Но Виченцо будто не слышал их. Он опустился на ступеньки лестницы, закрыл лицо руками и замер, словно каменное изваяние.

У входа в дом послышался шум, голоса, бряцанье оружия. Встревоженные соседи по кварталу, слышавшие некоторое вреди назад резню в доме, вызвали стражников, и сейчас они осторожной боязливой толпой поднимались на крыльцо. Заглянув в прихожую, начальник стражи увидел трех рыцарей с обнаженными мечами и целую кучу окровавленных трупов. Ситуация была ясна.

– Сложите оружие! – потребовал он, делая знак стражникам окружить рыцарей. – Я арестовываю вас по подозрению в убийстве всех этих людей!

– Бизоль, давайте подчинимся, – промолвил Роже, перехватывая руку друга, с занесенным над головой мечом.

Замок Аламут, расположенный в горах Эльбруса, был главной резиденцией Старца Горы, великого магистра ассасинов Дан Хасана ибн Саббаха и считался самой неприступной крепостью не только Востока, но и всего мира. Вырубленный в каменной гряде, нависающий над отвесными скалами, обнесенный сторожевыми башнями и бойницами, поднятый выше облаков, поддерживающий связь с населенными пунктами через узкие, непроходимые тропы, которые в любой момент по сигналу Старца могли быть разрушены камнепадом, – он являл собой пример могущества и неуязвимости, и недаром носил название Орлиного Гнезда. Другие замки и крепости Хасана ибн Саббаха находились в труднодоступных районах Сирии, Ирана и Ливана. Железной рукой магистр ассасинов утверждал свою силу и власть. Его изощренности и коварства опасались все монархи Европы и Востока без исключения. Простой крестьянин‑перс, благодаря своему выдающемуся уму, стальной воле, хитрости, жестокости, звериной интуиции, жажде власти и отсутствию каких‑либо нравственных норм, сумел подняться и вознестись, подобно своему замку Аламут над облаками людских страстей и желаний. Те же качества, присущие больше дикому зверю, чем человеку, он прививал и своим фидаинам‑убийцам, ибо всегда делал ставку на острый кинжал, яд, тугой шнурок, вырытую западню… Ассасины наводили ужас на весь свет. Их ненавидели. Но и сам Хасан ибн Саббах также ненавидел весь мир. Своими кровными врагами он считал европейских рыцарей, хлынувших в Палестину, их противников – сельджуков, египтян, персов, иудеев, византийцев, – всех. Все были его врагами, а весь мир подлежал уничтожению, чтобы на его обломках выросло новое царство – с железной дисциплиной и единственной религией, где поклоняться будут только Хасану ибн Саббаху!

В ближайшее время семидесятилетний, полный сил и энергии великий магистр ассасинов, задумывал предать смерти прежде всего – Бодуэна I, Иерусалимского короля; султана Мухаммеда, верховного правителя сельджуков; главу католической церкви Пасхалия II, а заодно и пребывающего где‑то в немецких землях антипапу Сильвестра, – воздав каждому из пап по серьге; византийского басилевса Алексея Комнина; и императора Священной Римской Империи Генриха V. Над судьбой египетского султана Аль‑Фатима и моссульского – Малдука – он еще раздумывал. Казнь правителя Мардина – Иль‑Газм ибн Артука и сивасского эмира Данишменда – пока откладывалась. «Ничего, – думалось магистру в холодной, вырубленной в скале опочивальне (он не любил тепла). – Они никуда не уйдут от фидаинов. Смерть настигнет и их». Сам Хасан ибн Саббах рассчитывал прожить еще пятьдесят лет. До установления своего царства во всем мире. Огорчало его сорвавшееся по чьей‑то вине убийство французского короля Людовика IV. Когда ему доложили, что помешал приведению приговора некий рыцарь, по имени Гуго де Пейн, Старец Горы, затрясшись от ярости, велел уничтожить его, стереть с лица земли. Но следы де Пейна затерялись, а теперь он объявился в Иерусалиме. Приказав готовить повторное покушение на Людовика IV, Хасан ибн Саббах отдал распоряжение выделить трех ассасинов для Гуго де Пейна. Подумав немного, он решил, что для рыцаря будет достаточно и двух убийц‑фидаинов.

В отношении покушения на собственную жизнь он не беспокоился. Хасан ибн Саббах не покидал неприступный замок Аламут, а проникнуть в него, несмотря на то, что в крепости было постоянно не более пятидесяти ассасинов, мог только человек, обладающий крыльями орла, или изворотливостью змеи.

Дремота овладела магистром, сидящим в мраморном кресле. Холод от каменных стен, стужа из распахнутых окон, мерзлота от белого, в кровавых прожилках мрамора, – действовали на него как самый горячий жар из камина. Он растворялся в этом холоде, соединялся с ним всеми клеточками своего тела, наслаждался, словно бы погружая свой разгоряченный, безумный мозг в ледяное, мертвое озеро, где не было ни жизни, ни света.