В которой все лгут друг другу, а Даг Северянин попадает в роскошную ловушку

Из Лимафиорда вышли на трех больших кораблях. Следом поспевал драккар Синезубого, перевозивший его послов. Даг чувствовал себя не слишком уютно среди расфранченных герцогов, князей и одетых в черное суровых монахов. Нехорошее чувство закрадывалось в сердце. Отец уверял, что в посольство войдут самые неприметные, не слишком знатные люди, но на деле все выходило иначе. Единственный человек, которому Даг искренне обрадовался, – епископ Поппо. Несмотря на косые взгляды других священников, Поппо уселся рядом с Дагом и всю дорогу развлекал его разговорами.

Северянин уже и не помнил, когда он выходил в море бездеятельным пассажиром. Всю работу делала чужая команда, под шатром баловались вином чужие ему, надменные аристократы, а впереди его ждало чужое, ему ненужное и непонятное дело. Казалось, совсем недавно под командой Харальда Датского он побывал на съезде монархов, и совсем недавно конунг данов принес оммаж старому Оттону. Как же быстро все переменилось! Даг никогда не заглядывал далеко вперед. Он жил настоящим, тем более что настоящее само неслось навстречу, только успевай уворачиваться.

– Да, друг мой, я старею, а ты взрослеешь. У тебя уже борода растет, – будто услышав его мысли, ласково произнес Поппо. – Хорошо, что у нас есть время поговорить.

– Ничего хорошего, – окрысился Даг. – Я вовсе не собирался плыть с вами.

– Воля господня неисповедима. Никто не вправе оценить божественную мудрость. Вчера мы с тобой были почти что недруги, а нынче вместе заняты тем, чтобы восстановить мир между несчастными народами, истекающими кровью.

Даг высморкался. Иногда он не успевал следить за вычурной вязкой речью своего немолодого товарища.

– Мне это не нравится, – просто рубанул он, высматривая пристань среди неприветливых берегов приближавшегося острова.

– Что тебе не нравится? Ты бы хотел, чтобы длилась война и гибли люди?

– Что такого ужасного в смерти? – выпятил губу Северянин. – Мы уже сто раз говорили об этом. Ты ждешь после смерти свой рай, но у вас, христиан, все неправильно.

– Отчего же неправильно? – в сотый раз подхватил тему папский капеллан.

– Оттого, что не может быть блаженство даровано тем, кто при жизни в Мидгарде был трусом. Это же ясно.

– Не трусом, а смиренным, добросердечным, любящим всякую тварь…

– Хватит, хватит! – зажал уши Северянин. – Что толку в твоей любви? Слава и богатство даются лишь храбрым и сильным.

– Ты говоришь о земной славе и земных дарах, а я взываю к вечному…

– Святой отец, ты сам с крестом вел солдат, разве нет? – очнулся Даг. – И ваши солдаты малевали кресты на шлемах и кожаных латах, я сам видел. Значит, ваш бог такой же свирепый и жадный до крови!

– Что я могу поделать, если десницей императора управляет воля Господа, и освящено его оружие самим папой? Это означает, что Господь устал взывать к добродетели и смирению и сам вложил мечи…

Дагу очень хотелось спросить, не слышал ли отец Поппо что – нибудь о дочери маркграфа, но тот внезапно сам изменил тему разговора. Словно отчаялся перевоспитать упрямого идолопоклонника.

– До меня дошли нехорошие слухи, друг мой. К счастью, среди приближенных Оттона не так много людей, способных верно сосчитать до дюжины. Среди них полно, как ты выразился, «храбрых и сильных». А еще больше – недалеких, жадных и откровенно подлых. Знаешь, почему ты здесь?

– Отец мне сказал, что Сигвальди…

– Да, да, все верно. Я заметил, как ярл Сигвальди заботится о тебе, – не скрывая усмешки, протянул священник.

– На что ты намекаешь? – посуровел Даг. Намекаю? Я вовсе не намекаю, я всегда говорю правду, – поднял глаза епископ. – Но тебе я это делать Не советую, как не советую и лгать. В иных случаях лучшее промолчать и послушать. До меня дошли нехорошие слухи. Кто – то из ваших… я имею в виду, кто – то из Йомса имел беседу с близкими родственниками одного маркграфа случайно погибшего в Хедебю…

Епископ сделал ударение на слове «случайно».

– И что же делать? – У Дага пересохло во рту. Очередных племянников маркграфа он точно не боялся. Просто еще не вполне понимал, откуда приближается опасность, поскольку впервые столкнулся с такой пакостью, как придворная интрига.

– Я не знаю, чем закончилась эта беседа, – понизил голос пресвитер, – но думаю вот что. Либо кто – то хочет, чтобы Оттон думал, будто йомсвикинги скрывают убийцу его подданных и зачинщика войны…

– Мой отец говорит, что война бы все равно началась!

– Скорее всего, ты прав. Однако помолчи и послушай, уже готовят сходни. Итак. Либо кто – то хочет рассорить императора с таким ненадежным союзником, как Йомс. А это означает – рассорить со славянским князем, на чьей земле выстроен город. Либо кто – то сводит с тобой счеты и хочет, чтобы тебя выдали императору как преступника, напавшего на мирных послов.

– Как это «выдали»? – возмутился Даг. – Ваш император мне не херсир. Я ему не присягал.

– Так было раньше. Скоро эта война закончится. Даны и свеи присягнут Оттону, а Мешко и Болеслав это уже сделали. И кем тогда станешь ты?

– Я буду форингом, у меня есть корабль и команда.

– Как ты думаешь, если армия Оттона сокрушила Даневирке, сможет она сокрушить Йомс?

Даг не нашелся, что ответить. Очень хотелось сказать, что Йомс никто не победит, что по всем землям трепещут от одного имени йомсвикингов. Но Даг решил промолчать и послушать дальше. Иногда отец Поппо давал неплохие советы.

– Причаливаем, – донеслось сверху, – правый борт, табань!

У причала выстроились ярлы Харальда Датского. В знак мира и смирения – безоружные. На такое чудо стоило посмотреть. Северянин и смотрел, не отрывая глаз. Когда еще увидишь знатного датского мужа без меча? Разве что в бане…

– Мне неприятно повторять глупые наветы язычников, – клирик схватил Дага за запястье сухими жаркими пальцами. – Однако известно ли тебе, что предсказал мерзкий жрец в связи с твоим рождением?

– Насчет войны? Отец мне рассказал, – поморщился Северянин. – Ну и что?

– Нет, не насчет этой войны, – грустно вздохнул Поппо. – Насчет того, что ты и отцу принесешь погибель.

– Это тебе сказал Сигвальди? – сообразил Даг.

– Не имеет значения. Важно другое. Нашлись невежественные завистливые люди, которые очерняют тебя. И снова потребуют твоей смерти.

– И что мне теперь делать? – повторил Даг вопрос, пока матросы накручивали на дубовый кнехт мокрые канаты.

– Я могу лишь дать совет, как твой искренний старший друг. Принять крещение, держаться подле меня, не возвращаться в Йомс.

– Это… этого не будет никогда, – возмущенно закрутил головой Северянин.

– Хорошо, я скажу прямо, – отчаялся священник. – Я не сомневаюсь в твоей отваге и силе. Но тебя убьют в спину те, кого ты называешь братьями.

– Но… у меня нет врагов в Йомсе, – не слишком уверенно возразил Даг.

– Почему ты не веришь, что я пытаюсь спасти тебя? Есть люди, которые не допустят, чтобы Токи возвысил тебя. Они пойдут на все, чтобы сын ярла погиб. Они обставят это как случайную смерть.

– Сигвальди?

– Не он один.

Внезапно Даг поверил. Ему не потребовалось больше доказательств. Вокруг него словно сгустилась тьма.

Их беседу прервали. Переговорщиков провели на берег, в богато устроенную усадьбу. Здесь все носило следы спешного бегства. Скорее всего, хозяин усадьбы предпочел не поддерживать Харальда или, увидев флотилию, испугался, что наступают германцы. Перед тем, как зайти в дом, Северянин привычно оглянулся, оценивая пути отступления. Эту полезную привычку вдолбил ему еще берсерк Ивар, когда они вместе бежали от воинов Серой Шкуры.

Неприветливые серые утесы, суровый ельник и десятки драккаров Харальда, с полосатыми свернутыми парусами, покачиваются в бухте. Выходит, не так уж мало людей увел за собой сбежавший конунг! Пожалуй, он мог еще напасть на Оттона с моря, и неизвестно, как сложилось бы… В первой зале жарко горел очаг. Даг слушал разговоры придворных.

– …бежали по Воловьей дороге…

– Я сказал его величеству, что нельзя прекращать преследование…

– …ни один не сдался. Пришлось всех топить в море.

– Уничтожить ядовитое гнездо и насильно перевезти купцов в Гамбург!

«Это они про Хедебю», – догадался Северянин. У него уже не оставалось сомнений, что отец его вольно или невольно обманул. Когда появился конунг Харальд Гормссон, бледный и осунувшийся, никто и не подумал спросить мнения Дага. Его словно не замечали, или считали охранником епископа. Даг не мог знать, что в обход него, но с одобрения отца, ярл Сигвальди делегировал посольские полномочия молодому князю вендов. Да и не собирался Токи торговаться с Харальдом о мире, его больше беспокоило обещанное вознаграждение для дружины.

Северянин слушал бормотание толмачей, напыщенные речи мюнхенских баронов, затем снова стрекотание толмача, угрюмые ответы Синезубого. Харальд то соглашался принять мир, то отказывался от своих слов. Он твердил, что осенью все кони и повозки германцев застрянут в болотах и не смогут продвинуться на север. А раз они не смогут посуху покорить страну, то по воде и подавно не смогут. А это значит, что надо заключить мир в старых границах. Мрачные ярлы, не бросившие своего господина, нашептывали ему в уши.

Посланник Оттона встал и хорошо заговорил на датском. Он скучно перечислил убытки, понесенные германской общиной Хедебю. Затем так же скучно перечислил убытки, которые теряет казна из – за наличия Даневирке, наличия единственной приличной дороги и ворот и сухопутного волока между двумя морями. Даг едва не уснул, когда посланник приступил к перечню преступлений датчан против христианской церкви и мирных торговых караванов. После встал представитель герцога Нормандии, тот тоже свободно владел языком Северного пути. Оказалось, у франкского королевского дома свои претензии к Харальду, потому что датчане памятным утром истребили многих знатных людей и торговцев, не разбирая, кто перед ними.

После таких слов Северянин захотел стать меньше ростом, но, к счастью, никто на него не обращал внимания. А послы все перечисляли унижения и разбои, которым подвергались их страны от набегов датчан и поругания церкви. Кажется, особенно их возмущало, что совсем недавно Синезубый приносил клятву на верность Оттону старшему. Они видели в этом особую подлость и коварство, якобы невозможные среди христиан. Они перечисляли замученных священников. Слушая послов, Даг вспомнил, как недавно Волкан перечислял замученных языческих жрецов.

Синезубый повторял, что охотно уплатил бы виру, но родичи маркграфа не желают брать даже золотом за нечаянное убийство. Синезубый говорил, что во все времена убийство можно было искупить щедрой вирой. Он напомнил, что Даневирке построил еще легендарный Готфрид, и произошло это лет двести назад, и что он честно исполнял свои повинности. Как вассал римской империи.

Отец Поппо тоже выступал, кротко и мягко убеждал своего «друга Харальда», чтобы тот убедил бондов принять крещение и избавил тем самым землю датскую от страданий. Близкие князья Оттона говорили так, будто они уже держат Синезубого в яме. Северянин сразу понял, что Харальду такое обращение не понравится, ведь он сохранил большую дружину и много кораблей и вовсе не был обложен в логове, как зимний медведь. Он вполне мог сбежать с Марсея и собрать новое войско. Харальд Датский, по – видимому, рассуждал примерно так же, поскольку повторил мысли Дага вслух. Он сказал, что не будет добра, если чужеземцы пойдут по Дании и станут разрушать капища. Тогда восстанут многие, даже те, кто с ним во вражде, и что дело это надо решать иначе. Так незаметно Синезубый перешел от собственного проигрыша к вопросам религии. Послы с ним согласились и спросили, что же следует делать, если не обойтись без затяжной войны зимой. Харальд осторожно заметил, что зимой в Дании и тем более – в Норвегии воевать невозможно, дороги и реки покроются снегом, а к следующему лету он снова соберет ополчение, еще больше, чем нынешнее. К тому же ему должны много денег в Англии.

Тогда выступил другой епископ Эмденский, приплывший вместе с Поппо. Он говорил с конунгом данов очень уважительно, вспоминая, как много доброго Харальд сделал для христиан. Епископ сказал, что, конечно же, не стоит возмущать людей невежественных и темных, ибо к вере истинной они должны прийти с любовью и в подражание своему королю. Речи эти понравились всем, но камнем висел вопрос о значительных выплатах, на которые уповали алчные союзники. Даг внезапно вспомнил, что ему рассказывали в Хедебю. Якобы конунг данов уже крестился, но ловко скрывал это от тех, кто держался прежней веры. Мало того, Харальд, в отличие от своего свирепого отца Горма, охотно клал дары и на алтари церквей, и на жертвенные столы капищ. Но Харальд ни в какую не хотел отдавать лучшие земли для будущих монастырей и прочих церковных вотчин…

Северянину казалось, что он тонул. В обрывках старых договоров и клятв, в цифрах и неизвестных именах, в брачных союзах и забытых оскорблениях.

Потом всех кормили, сытно, но по – походному, жареным кабаном и кашей. Кашу послы поковыряли, но есть не стали, за исключением славян. Всех обнесли роскошным итальянским вином. После обеда в ходе переговоров наметился перелом. Очевидно, у епископа имелись дополнительные предложения, скрытые от других послов, потому что те заволновались и зашебуршались, точно сердитые мыши. Со слов Поппо, император позволял Харальду остаться конунгом в Данмарке, если тот приведет к крещению не только своих приближенных и всю дружину, но и норвежцев. Тогда император соглашался взять малую мзду за потери войска и убийства мирных торговцев в Хедебю…

При этих словах Северянину захотелось исчезнуть, но он никак не выдал своей кратковременной паники. Тем более что сидевшие подле очага не обращали на него ни малейшего внимания. Харальд Датский нервно покусал ус и заявил, что согласен сдаться, но только лично кейсару Оттону. Кроме того, у него есть особое условие, и выскажет он его только при Оттоне. Послы выдохнули с облегчением.

Немедленно был снаряжены два корабля, один с воронами Синезубого на флаге, другой – с гербом Оттона, чтобы вместе плыть за императором, и чтобы ни одна воюющая сторона случайно не потопила посланца.

Северянин совсем не обрадовался, когда понял, что придется заночевать на Марсее. Отец Поппо был крайне занят, он вместе с другими учеными мужами что – то писал на коричневой толстой бумаге. Даг пытался поговорить с вендами, те вежливо объяснили, что теперь придется жить тут и ночевать, пока не приплывет сам германский кейсар. А Оттон не может сразу явиться, не надлежит господину целого мира кидаться на мировую с раздавленным врагом. Кроме того, гигантские армии требовали провианта и массы припасов. Самым гиблым известием, добившим Дага, было то, что союзники не остановили наступления. Пока мир не был подписан, пока не пожаты руки, германцы медленно и методично продолжали выжигать округ за округом. Они продвигались в глубь Дании неторопливо, спешить им было некуда. Война продолжалась без Северянина!

Ловушка захлопнулась. Даг снова спал на чистых нежных простынях, не среди груды немытых тел, а в отдельной комнате. Ему прислуживал раб, приносил еду и питье, другой раб парил его в бане, женщины ночью стирали его одежду. Даг наверное бы отважился украсть ладью или пустился бы вплавь, но на шестой день рев труб известил о прибытии Оттона Красного, повелителя христианского мира. Повелитель выглядел измотанным и пожелтевшим, но проявил большую милость и терпение ко всем, кто ждал его на острове. В глазах Дага зарябило от обилия германских сановников, от их оружия и первоклассных лат.

Лишь наутро, после омовения и сытного завтрака, император согласился принять Харальда. Северянин провел полдня, играя в кости с датчанами. Что происходило в высоких палатах, его не занимало. Он ждал одного – когда снарядят корабль на материк.

Найти отца и поговорить честно… пусть даже кто – то целит в спину.

Но дождался очередной флотилии с материка. Это были могучие датские бонды, державшие большие хозяйства в центральных областях страны, куда уже подкатывалось зарево пожаров. Неизвестно, от кого они получили вести о местонахождении конунга, однако вели себя ниже травы. Оружие и доспехи, по требованию охраны, сложили на кораблях и молча ждали, когда их примут.

Их приняли.

Распахнулись широкие двери усадьбы, всех послов пригласили в зал. Северянин подпрыгивал в заднем ряду, пытаясь разглядеть знаменитый походный трон Оттона, отделанный золотом и изумрудами. Шепот смолк, когда Харальд Датский произнес свои условия сдачи. В присутствии императора он заявил, что прилюдно крестится сам и заставит креститься всех своих ярлов с дружинами, если ему явят чудо.

– Чудо? – растерянно переспросил глуховатый нормандец.

– Чудо? – эхом повторили бородатые бонды.

– Докажите моим людям, что ваш Белый бог сильнее наших асов, – ядовито ухмыльнулся Харальд.

– Есть лишь один бог, – подал голос отец Поппо, – Отец, Сын и Дух святой. А все ваши асы – не что иное, как преисподняя с демонами.

Молодой император нахмурился. Белая мантия струилась с его плеч, подметала грязный пол.

– Ты, мой друг, – передразнивая отца Поппо, проблеял изрядно подвыпивший конунг. – Ты мне докажешь? Или нет? Если пройдешь испытание, клянусь… я немедля прикажу всем сложить оружие.

– Ордалия… ордалия огнем, – зашелестели напряженные голоса.

– Я готов, – спокойно ответил епископ. – Какому же испытанию ты меня хочешь подвергнуть?

– Не соглашайся! – хотел крикнуть Даг, но слова застряли у него в горле. Он уже догадался, к чему ведет хитрый лис Синезубый.

– Как принято для тех, кто хочет подтвердить свою клятву. Мы не клянемся на Библии, – Харальд обнажил черные пеньки зубов. – Испытание железом, друг мой.

– Дай мне ночь, – попросил отважный клирик.

– Ваше императорское величество, отговорите его, – вполголоса зароптали придворные.

Оттон только качал головой. Даг издалека не слышал, что отвечал император, но похоже, он не собирался спасать своего же ставленника. В какой – то момент Дагу стало не до отца. И не до возвращения в Йомс. Настоящее снова катилось на него, точно мельничный жернов, неумолимое и тяжелое. Настоящее требовало его присутствия и помощи.

Но помочь своему пожилому безумному другу он не мог. В том, что бедняга сошел с ума, Даг не сомневался. Несколько раз ему приходилось наблюдать серьезные споры, когда стороны не могли доказать вину друг друга, и тогда договаривались проверить честность огнем. Заранее готовили льняные тряпки, пропитывали салом, чтобы перевязать ожог. Потому что ожогов на памяти Дага не избежал никто. Спорщики прикладывали голую руку к раскаленному лемеху либо другой подходящей железяке. Или хватали голой рукой камень, раскалившийся в печи. После чего, скрипя зубами и сдерживая стоны, бинтовали дымящиеся раны. И начиналось самое занятное: не только ландрман или иной законник, но и свидетели спора каждый день проверяли состояние раны. Даг вспомнил, как таким образом в Уплянде однажды оправдали явного вора. Только потому, что его ожог затянулся на третий день, ничего не гноилось и не мокло. Зато тому, кто обвинял вора, пришлось повторить ордалию, как назвали обряд священники.

Но знал Северянин и другое. Если на местных тингах в Свеаланде вполне могли добиваться правды, прыгая зимой в реку или облизывая раскаленный плуг, то при дворе конунга или в Йомсе такими глупостями не занимались. Там, где царил настоящий закон, записанный и одобренный бондами, на мнения богов не полагались.

Однако, поразмыслив, Даг не нашел в предложении конунга ничего подлого и коварного. Поппо и другие ревнители новой веры так прожужжали всем уши и с такой яростью вели за собой солдат, что должны были держать ответ.

– С восходом солнца преподобный Поппо пройдет ордалию! – громко объявил стольник императора. – Никому не дозволено покидать остров до того, как будет заключено перемирие!

Северянин мог лишь скрипеть зубами. Он еще не догадывался, какое испытание уготовано лично ему.

Глава сорок первая,