Одно сокровище

Одно сокровище, одну святыню

С благоговением я берегу,

За этим кладом я ходил в пустыню

И кочевал на дальнем берегу.

Весь этот клад – одно воспоминанье;

Но жизнь мою, жизнь мелочных забот,

Оно искупит, даст ей смысл, благоуханье,

Которое меня переживет.

Я помню край, опустошенья полный,

Минувшего величья прах и тлен;

Пожаров там прошли столетий волны

И выжгли почву, жизнь и след племен.

Природа смотрит дико и несчастно;

Там, на земле, как будто казнь лежит.

И только небо, скорбям непричастно,

Лазурью чудной радостно горит.

Там дерево томится тенью скудной,

Поток без волн там замер и заглох

И словно слышен в тишине безлюдной

Великой скорби бесконечный вздох.

Но этот край – святая Иудея,

Но летопись опальной сей земли –

Евангелие: свято, не старея,

Сии места преданья сберегли.

Передают дням беглым камней груды –

Глаголы вечности и Божий суд;

Живые там – порожние сосуды,

Но мертвецы хранят живой сосуд.

Текущий день мрачнее мертвой ночи,

Но жизнью дышит вечное вчера:

Здесь пред тобой слепцу отверсты очи,

Здесь недвижимый восстает с одра.

Из каменного гроба Иисусом

Здесь вызван Лазарь: страшный, грозный вид!

Его лицо обвязано убрусом,

От плеч до ног он пеленой обвит.

Но он восстал, мертвец четверодневный;

Забилось сердце, жизнью вспыхнул взор:

Услышаны молитва, плач душевный

О милом брате плачущих сестер!

Священных книг и лица, и событья

Живой картиной радуют глаза.

И на душе, под таинством наитья, –

Любовь и страх, улыбка и слеза.

И нет страны на всей земле обширной,

Где бы душа как дома зажила,

Где б жизнь текла такой струею мирной,

Где б смерть сама желаннее была.

И помню я, паломник недостойный,

Святых чудес заветные места,

Тот свод небес, безоблачный и знойный,

Тот вечный град бессмертного Креста.

И память эта не умрет со мною:

Мой биограф, – быть может: Шевырев,

Меня, давно забытого молвою,

Напомнит вновь вниманью земляков.

В итоге дней ничтожных пилигрима

Отметит он один великий день, –

Тот день, когда со стен Ерусалима

И на меня легла святая тень.

И скажет он, что средь живого храма

На Гроб Господень я главу склонил,

Что тихою струею Силоама

Я грешные глаза свои умыл;

Что в этот край, отчизну всех скорбящих,

Я страждущей души носил печаль,

За упокой в земле сырой лежащих

Внес имена на вечную скрижаль;

Что прокаженным, за стенами града

Сидящим одаль, как в евангельские дни,

Мне лепту подавать была отрада,

Чтоб обо мне молились и они;

Что я любил на берегу Кедрона

Иосафатовой долины свежий мир,

Что с высоты божественной Сиона

Внимал я духом песням горних лир;

Что, долго раб житейского обмана,

Послышал раз я неземной призыв,

Когда в водах священных Иордана

Омылся я, молитву сотворив.