Равитц смеется

В соседних домах одно за другим загорались и открывались окна. Люди высовывались наружу и кричали друг другу то, что все и так видели: пожар! Еще до пожарного расчета приехала «скорая помощь» и увезла Пешкалека, который по‑прежнему был без сознания. Потом прибыли пожарники – в синей форме, смешных касках и с топориками на пряжках ремней. Они с немыслимой быстротой размотали и протянули в подъезд шланги и включили воду. Тушить было уже почти нечего.

Я несколько минут поковырялся в горячем, мокром, черном болоте. Еще прежде чем меня выдворил из помещения пожарник, я понял, что никакие поиски тут уже ничего не дадут. В доме не осталось ничего, что имело хотя бы отдаленное сходство с папкой или видеокассетой.

Когда полиция начала перепись свидетелей, я тихо улизнул. Я бы с удовольствием пошел не к Бригите, а в «Розенгартен» или домой. Но не мог же я просто не явиться и не позвонить. Я выдал ей приглаженную и приукрашенную версию случившегося. Она вполне удовлетворилась моими объяснениями, а я – тем, что так и не узнал причину, почему Пешкалек оказался так близко от Бригиты в момент моего звонка. Поздним вечером мы позвонили в городскую больницу, в которой Пешкалек лежал с сотрясением мозга. У него оказались сломаны рука и нога. Других повреждений не было.

Потом я лежал в кровати и обозревал внутренним взором обломки своего дела. Я думал о смерти Рольфа Вендта, который мог бы жить в шикарной квартире и иметь собственную клинику, о незадачливом убийце Инго Пешкалеке и о призрачной жизни Лео в промежутках между бегством и тюрьмой. Я думал, что не сомкну глаз в эту ночь, но быстро уснул и спал как убитый. Во сне мне пришлось бегать по лестницам и коридорам, спасаясь от огня. При этом мой бег вскоре превратился в парение и скольжение. Скрестив ноги по‑турецки, в развевающейся ночной рубахе, я несся по воздуху над ступеньками лестниц, длинными коридорами и в конце концов оставил пожар позади, затормозил и плавно приземлился на зеленом лугу среди пестрых цветов.

Кратчайший путь от Бригиты ко мне домой ведет через Неккар, мимо Коллини‑центра, за Национальным театром и через Вердерплац. В шесть утра улицы пусты, только на Гётештрассе и у Аугустен‑анлаге уже попадаются машины. За ночь воздух не успел остыть, и теплое утро обещало жаркий день. На Ратенауштрассе мне перебежала дорогу черная кошка. Немного везения мне сегодня не помешает.^[77]

Отчет для старика Вендта я написал, исходя из имевшейся у меня на тот момент информации. Потом я приступил к последнему акту.

Я позвонил в Министерство обороны. Меня соединяли то с одним, то с другим сотрудником; наконец я добрался до чиновника, который занимался боевыми отравляющими веществами, оставшимися после двух мировых войн. Он заявил, что пока ничего не может сказать, но министерство, разумеется, заинтересовано в любой информации, которая помогла бы предотвратить опасность в данной сфере или исправить нанесенный вред. Фирнхайм? Карта из архивов вермахта, в архив Министерства обороны? Вознаграждение за возврат? Он обязательно проведет необходимые консультации. Когда я отказался сообщить ему номер своего телефона, он дал мне свои номера – два служебных и домашний.

Нэгельсбах тоже пока не мог или не хотел ничего сказать.

– Как обстоят дела фрау Зальгер? Предварительное следствие идет полным ходом, и у нас есть строгое указание не давать никакой информации кому бы то ни было. Вероятность того, что именно вам пойдут навстречу, очень невелика. – Его язвительный тон вполне соответствовал содержанию сказанного. Но он согласился организовать мне встречу с Францем из федеральной прокураторы.

И вот после обеда я был уже в гейдельбергской прокуратуре, и снова передо мной были старые знакомые: элегантный Франц, неизбежный Равитц и Блекмайер с его, так сказать, несокрушимой сокрушенностью. Нэгельсбах тоже присутствовал, но сидел не за столом вместе со всеми, а у двери, словно хотел иметь возможность в любой момент убежать или предотвратить побег кого‑либо из нас.

– Вы хотели говорить со мной?

– Я должен рассказать вам одну историю и сделать одно предложение.

– Боже мой! – раздраженно воскликнул Равитц. – Теперь мы должны еще и торговаться с ним!

– Итак, я начинаю, если вы не возражаете.

Франц кивнул, и я рассказал им о Лемке и его «терроризме эпохи постмодерна», о первой встрече Вендта и Пешкалека много лет назад и их последней встрече под мостом автострады в Виблингене. Я рассказал о своем визите к Пешкалеку, о его материалах и о карте. Причем рассказал правду. Единственное отличие оригинальной версии от изложенной мной – это то, что мне удалось спасти от огня папку и видеокассету.

– Вы хотите сказать, что убийца Вендта лежит в больнице и в каком‑то смысле ждет ареста?

– В каком‑то смысле. Кстати, я не говорил, что он убил Вендта. Мне его версия кажется вполне достоверной.

– Ха! – язвительно хмыкнул Равитц.

– А какое вы хотели сделать предложение? – Франц, как всегда, приветливо улыбался.

Я ответил ему такой же приветливой улыбкой, выдержал паузу, чтобы усилить драматический эффект.

– Я оставляю у себя материал Пешкалека, запираю его, так сказать, на семь замков навечно и ручаюсь вам, что он никогда не попадет ни в руки журналистов, ни в руки защиты. Вы можете сказать Лемке и Пешкалеку, что он сгорел.

– Интересно, что он за это потребует! – ухмыльнулся Равитц.

– Сначала еще одна деталь. Я, кроме того, отдаю вам карту.

– География – не наш профиль.

– Бросьте, коллега! Эта карта – всем картам карта.

Я дал Францу телефон чиновника в Министерстве обороны, и он послал Блекмайера звонить.

– Итак?

– Вы отпускаете фрау Зальгер и исключаете ее из числа фигурантов.

– Ну вот, пожалуйста! – рассмеялся Равитц.

– Такое, значит, ваше условие, – кивнул Франц. – А что по этому поводу думает ваш заказчик?

– Одной из последних забот его сына была забота о фрау Зальгер. Он помог ей устроиться в Аморбахе, а до этого скрывал ее в своей больнице. Моему заказчику дорого все, что связано с его сыном, и все, что тот считал важным в своей жизни.

Равитц опять рассмеялся. Франц сердито посмотрел на него.

– У нас будут копии материала Пешкалека?

– Нет.

– Почему?

– Я бы не хотел, чтобы вы знакомились с этим материалом и извлекали из него информацию, которая может влиять на определенные вещи.

– Но вы хотя бы покажите нам все это.

– Упомянутый риск все равно сохраняется.

– То есть мы должны покупать кота в мешке?

– Вы можете затребовать материал, который Пешкалек разослал в средства массовой информации. Он все равно уже вошел в обращение. Кроме того, я захватил с собой несколько образцов. – Я разложил перед ними копии фотографий, которые унес с собой при первом визите к Пешкалеку.

– Ему можно верить? – Франц повернулся к Нэгельсбаху. – Мы можем быть уверены в том, что материал останется у него при любых обстоятельствах?

– «Останется у него»! Где гарантия, что он вообще у него есть? Может, все сгорело и он просто блефует. Или у Пешкалека и Лемке тоже есть копии. – Равитц сердито пробурчал все это, но в промежутках между слов слышалось какое‑то хрюканье, словно он подавлял смех.

Нэгельсбах посмотрел на меня, потом на Франца.

– Я бы ему поверил. А есть ли копии у Пешкалека и Лемке, мы поймем по их реакции на сообщение о пожаре.

Франц отправил Нэгельсбаха распорядиться об аресте Пешкалека. Блекмайер вернулся, и Франц попросил меня подождать в коридоре. Когда Нэгельсбах вернулся, мы на секунду оказались лицом к лицу перед дверью.

– Спасибо.

– Вам не за что меня благодарить. – Он вошел в комнату.

Мне были слышны их голоса. Равитц время от времени смеялся. Через двадцать минут дверь открылась, и на пороге появился Франц.

– Мы свяжемся с вами. Благодарю вас за помощь следствию.

Он попрощался со мной рукопожатием.

Я поехал в контору, дописал свой отчет Вендту и составил счет. Потом закурил и задумался, глядя на фотографию Лео, прислоненную к каменному льву.

Дома я застал Турбо. Он на меня явно дулся. Я вышел на балкон и сел на солнцепеке. Турбо тоже пришел на балкон, но, отвернувшись от меня, занялся своим туалетом.

Около восьми зазвонил телефон. Нэгельсбах сообщил мне, что завтра утром я могу забрать Лео из тюрьмы на Фаулер‑Пельц. И просил принести карту. Он говорил официальным тоном, и я думал, что он сразу же попрощается. Но он медлил, а я ждал, так что возникла неловкая пауза. Наконец он прокашлялся.

– С фрау Зальгер будет очень непросто, господин Зельб. Я только хотел вас предупредить. Всего доброго.