Психотерапевтический трюк

Я позвонил в психиатрическую больницу в Гейдельберге. До Вендта я, правда, не дозвонился, но узнал, что он на дежурстве. И я отправился в Гейдельберг. Апрельский ветер гнал по голубому небу серые тучи. Время от времени они разражались коротким дождем. Потом мокрый асфальт опять блестел на солнце.

Вендт куда‑то спешил.

– Опять вы? Мне надо в другое отделение.

– Они уже побывали у вас?

– Кто?

Я явно действовал ему на нервы, но в то же время его разбирало любопытство. Он стоял в странной, вывернутой позе – ноги были готовы продолжить движение, голова повернута в мою сторону, а рука лежала на ручке двери.

– Господа из Федерального управления уголовной полиции и старший братец Лео.

– Отец Лео, брат Лео – каких еще родственников родила ваша неуемная фантазия? – Он старался казаться уверенным и независимым. Но это ему плохо удавалась.

– Он не брат Лео. Он чувствует себя таковым. И желает знать, где она.

Вендт открыл дверь.

– Мне действительно пора идти.

– У людей из Федерального управления уголовной полиции всего лишь плохие манеры. У друга Лео, который чувствует себя ее братом, – пистолет с глушителем. И кулаки. Если бы у него еще была возможность поработать со мной подольше, он, наверное, выколотил бы из меня адрес Лео.

Вендт отпустил дверную ручку и повернулся ко мне. Его глаза лихорадочно ощупывали мое лицо, как будто он пытался прочесть то, что ему хотелось узнать, у меня на лбу, на носу или на подбородке. Он был на грани срыва.

– Вы… вам… известно?..

– Нет, я не сказал ему, где Лео. И этим типам из полиции тоже. Но мне нужно поговорить с вами. Что сделала Лео? Почему ее ищут?

Он несколько раз порывался что‑то сказать, открывал и снова закрывал рот. Наконец, словно очнувшись от наваждения, сказал:

– У меня до двенадцати дежурство. Встретимся в час в гостинице, внизу, на Хауптштрассе.

Он быстрыми шагами удалился.

Без четверти час я сидел за накрытым клетчатой клеенкой столиком на террасе гостиницы. Мне хорошо были видны обе двери – на улицу и в зал ресторана. Но ни Вендт, ни официант не показывались. Я был единственным посетителем. Я разглядывал клеенку, пересчитывал клетки, смотрел, как подсыхают на них дождевые капли.

В половине второго пришла компания молодых женщин. Они поставили свои велосипеды, расселись за длинным столом рядом со мной и шумно продиктовали свои заказы нехотя притащившемуся официанту, который после них наконец подошел и ко мне. Получив свое пиво или вино, женщины еще больше оживились.

– Ну что, идем сегодня играть в кегли?

– Но только без мужчин!

Все они, конечно же, были непохожи одна на другую, но при этом казались одинаковыми. Немножко модные, немножко спортивные, немножко домохозяйки, немножко мамаши. Я представил себе их семейную жизнь. Они верны своим мужьям, как те верны своим автомобилям. Они весело и ловко управляются со своими детьми. Иногда в их резком смехе слышится страх. При мысли о том, как строится немецкая семья, поневоле думаешь: неудивительно, что у нас не было революции.

В два часа мой салат с колбасой был съеден, а яблочное вино выпито. Вендт так и не появился. Я поехал обратно в больницу. Мне сказали, что он ушел около часа назад. Я постучал к Эберляйну.

– Войдите!

Он стоял у окна в белом халате и смотрел в парк.

– Сначала пропадали ваши пациенты, теперь врачи. – Я рассказал ему о несостоявшейся встрече с Вендтом. – У вас были на днях два господина из Федерального управления уголовной полиции? Или еще кто‑нибудь? Высокий, широкоплечий, лет сорока пяти, по виду может быть кем угодно – от банкира до пастора; в зеркальных очках? Расспрашивал вас о вашей бывшей пациентке Леоноре Зальгер, о докторе Вендте или об обоих?

Эберляйн опять не торопился с ответом. По‑моему, это психотерапевтический трюк, с помощью которого собеседника заставляют нервничать. Но на этот раз в его поведении появилось что‑то новое. Эберляйн, похоже, был встревожен. Между бровей у него пролегла резкая вертикальная складка, которой я у него раньше не замечал; кроме того, он время от времени нетерпеливо, раздраженно постукивал палкой по полу.

– На кого вы, собственно, работаете, господин Зельб? Все еще на отца Леоноры Зальгер?

– Нет у нее никакого отца. Именно поэтому, как я предполагаю, доктор Вендт и угостил меня небылицами про несчастный случай. Он думал, что фальшивый отец не рискнет появиться здесь собственной персоной и вынужден будет довольствоваться фальшивой историей. Но фальшивая история была слишком неправдоподобной, а фальшивый отец не побоялся явиться сюда – в зеркальных очках или без них… На кого я работаю? Теперь уже не на него и вообще ни на кого. У меня нет заказчика – только объект поиска, источник постоянных проблем.

– Это нормальное явление в работе частного сыщика?

– Нет. Идеальный вариант – когда этот «объект» одновременно является и заказчиком. Как у вас. Частный детектив, как и психотерапевт, не должен работать бесплатно. В нашем деле клиент, не испытывающий страданий, тоже не имеет шансов на исцеление.

– А что, сыщики тоже лечат? Я думал, они расследуют.

– И здесь тоже есть сходство с вашей профессией: пока мы не выясним, что на самом деле произошло, нашим подопечным не избавиться от их застарелых проблем.

– Так, так… – Он произнес это таким отсутствующим тоном, что я спросил себя: стоят ли эти мои разглагольствования такого глубокого мыслительного анализа? Но Эберляйн явно думал о чем‑то другом. – Что же случилось с Вендтом? Вчера у меня были два господина из БКА.^[20]И сегодня я вызвал к себе Вендта. А он просто взял и не явился. Неужели он подумал, что… – Эберляйн не стал разъяснять, что мог подумать Вендт. – Тот тип, которого вы описали, тоже был здесь. Леман из Франкфурта. Он хотел видеть Вендта, но того в этот день в клинике не было, и он пришел ко мне, представился старинным другом семьи Зальгер, в частности Леоноры, говорил об отеческом участии в ее судьбе и об ответственности, о трудной ситуации, в которой она оказалась, и хотел знать, где она живет. Я не знаю, где она живет, да и не сказал бы ему, даже если бы знал. Надеюсь, что он ее не найдет.

– Я тоже. Но почему вы?

Он открыл окно и впустил в комнату прохладный, сырой воздух. Небо было заштриховано вертикальными прямыми нитями дождя.

– Вы, наверное, несколько дней назад удивились, что у меня есть яхта. Видите ли, я интересуюсь рыбами. В Индийском океане есть разновидность акул, которые имеют некоторое сходство с дельфинами. Акулы – рыбы‑одиночки, в то время как дельфины – стадные животные. Однако эта акула даже некоторыми формами поведения бывает во многом очень похожа на дельфинов. Она присоединяется к стае дельфинов, плавает с ними, играет и охотится. Какое‑то время все идет мирно. Потом она вдруг ни с того ни с сего, словно сорвавшись с цепи, бросается на одного из дельфинов и буквально разрывает его на куски. Иногда стая в свою очередь набрасывается на нее, но чаще спасается бегством. После этого акула несколько недель или месяцев живет одна, потом опять присоединяется к какой‑нибудь дельфиньей стае.

– И Леман напомнил вам эту акулу?.. – У меня не было причин испытывать восторг при мысли о Лемане, но Эберляйн явно хватил через край.

Он примирительно поднял руку.

– В нашей акуле поражает то, что она, похоже, играет в стае дельфинов определенную роль. Но рыбы и животные не играют ролей, они не видят себя со стороны. Значит, в мозгу нашей акулы заложены две программы: программа «акула» и программа «дельфин», и она, скажем, сегодня – на сто процентов дельфин, а завтра – на те же сто процентов акула. Поэтому Леман и напомнил мне акулу. Я был совершенно уверен в том, что он врет, но я в неменьшей мере был уверен и в том, что он чувствует себя так, как будто рассказывает чистую правду. Вы понимаете, что я имею в виду?

Я кивнул.

– Значит, вы понимаете, почему я считаю этого человека опасным. Вполне возможно, что он в своей жизни пока еще никому не причинил и никогда не причинит зла. Но если ему понадобится, он сделает это без малейшего колебания и со спокойной совестью.

Date: 2015-10-19; view: 246; Нарушение авторских прав