Хагедаш

— Хагедаш.

Бенджамин с готовностью поставил очередную отметку. Мистер Малик, честный Малик, благородный Малик, естественно, долго отказывался принимать участие в нелепой затее.

— Но это единственный способ, — сказал Тигр.

— Нет, — ответил мистер Малик.

— Ты единственный человек, — сказал мистер Патель.

— Нет, — упорствовал мистер Малик.

— Малик — clarum et venerabile nomen. [6]

— Символ… — сказал мистер Гопес.

— Олицетворение…

— Честности…

— Порядочности…

— Не можем доверить никому другому…

— Не доверяем никому другому…

— Нет, — отрезал мистер Малик.

— Честь клуба, дружище, — напомнил Тигр Сингх.

И это, как говорится, решило дело. Малики не увиливают от обязательств по отношению к «Асади-клубу». Не бросают тень на свое имя.

— Ладно, черт с вами, — махнул рукой мистер Малик.

Еще один «Таскер» на круг (за счет Тигра, старины Тигра) — и условия были обговорены, запротоколированы, скреплены подписями. Мистер Малик обязуется способом, выбранным по своему усмотрению, подсчитать количество испускаемых из прямой кишки нутряных газов (в дальнейшем именуемых бздехами) за двенадцатичасовой период, а именно с семи часов утра до семи часов вечера завтрашнего дня. Мистеру Малику дозволяется самостоятельно решить, что является полноценным бздехом; его мнение на сей предмет безоговорочно и оспариванию не подлежит. Участвующие стороны признали нецелесообразным вести подсчет бздехов во сне, приняв их число за двенадцатичасовой период равным половине испускаемых за двадцать четыре часа. Мистер Малик обязуется явиться в «Асади-клуб» и доложить о результатах завтра в восемь часов вечера. Если число бздехов за вышеупомянутый двенадцатичасовой период превысит или окажется равным 51, это будет считаться доказательством правоты утверждений датчан и пари выиграет мистер Патель. При результате, не превышающем 50, утверждения датчан считаются неверными и пари выигрывает мистер Гопес. Ставки приняты X. X. Сингхом, бакалавром прав, магистром гуманитарных наук (Оксфорд), барристером.

Утром, когда мистер Малик проснулся, заключенное пари не стало казаться разумнее, но отступать было поздно. Он потянулся через стол за своим утренним «Нескафе».

— Хагедаш, — в который уже раз сказал он.

Бенджамин сделал четвертую отметку за утро, итого десять. «Как хорошо, что я сообразил привлечь его к этому делу, — подумал мистер Малик. — Гораздо проще, чем самому то и дело лазить за блокнотом. Да и мальчику наверняка приятно разнообразие». Зато Патель и А. Б. рассказали о Гарри Хане массу полезного. Даже ценного. Но прежде чем узнать, что же сообщили мистеру Малику, поговорим еще чуть-чуть о Бенджамине.

Шестнадцатилетний, ни разу не целованный Бенджамин работал у мистера Малика всего пять месяцев. Работа ему страшно нравилась. Полный пансион да еще триста пятьдесят шиллингов в месяц! Впервые в жизни у Бенджамина была своя комната — большая, гулкая и даже с окном. И электричество — включил, выключил. Снаружи водопроводный кран — включил, выключил. И деньги в кармане. Конечно, двести пятьдесят он отсылает домой, но остается все равно куча — сто шиллингов… На что? На сахар, конфеты, кока-колу! Море кока-колы…

Бенджамин всегда умел наслаждаться жизнью. Он был последним ребенком в семье, появившимся, как сказали бы на Западе, «по недосмотру». Но в Африке люди более снисходительны, и в большой долине, где стояла деревня Бенджамина, таких детей называли «вечерний дождик». Брат, родившийся до него, был на целых семь лет старше, поэтому Бенджамин рос, не бывая одинок, но часто оставаясь один на маленькой ферме родителей. Как правило, он играл сам по себе — в пыли или грязи, в зависимости от сезона, с удовольствием присматривал за курами, восторгаясь индивидуальными особенностями каждой птицы. Он невероятно обрадовался, когда наконец дорос до того, что ему разрешили пасти коз — сначала лишь по утрам, а потом целый день (впрочем, козы его разочаровали: они оказались и вполовину не так умны, как куры). Бенджамин любил наблюдать за дикими животными — нахальными мангустами, вздорными скорпионами, робкими змеями и ящерицами, птицами, слетавшимися на водопой к баку. Он обожал разговаривать с женщинами в деревне, и с мужчинами, и чуть не взорвался от восторга, когда в восемь лет, после многих дискуссий, в которых принимала участие практически вся община, его послали учиться в школу. Школа стояла в трех милях от деревни по Накуру-роуд, и по дороге туда и обратно Бенджамин всегда находил время пошвыряться камнями, залезть на дерево, полюбоваться ярко-зеленой змеей. Иногда он вместе с другими детьми забирался на высокую гору за школой; они скатывали вниз валуны, просто так, для забавы, а однажды затащили наверх старую автомобильную покрышку. Здорово было смотреть, как она медленно набирает скорость, а потом катится, подпрыгивая, до самого-самого низа! Правда, в отличие от валунов, покрышка не остановилась у подножия. Сначала, вызвав восторженные вопли зрителей, она докатилась до шоссе, пересекла его, перепрыгнула ограду и заскакала дальше. А остановить ее, к всеобщему ужасу, смогла лишь стена дома директора школы, куда покрышка впечаталась со всего маху, заставив директора выронить из рук чашку с крепким чаем, который он непременно заваривал после занятий, дабы успокоить нервы. Задницу Бенджамину, конечно, надрали, но, не считая этой и подобных мелких неприятностей, учиться ему нравилось, и школьные годы пролетели быстро.

Случилось так, что Бенджамин пошел в школу вскоре после издания декрета: новый министр решил, что образование больше нельзя вести на языке старых хозяев. По всей стране lingua franca[7]объявлялся суахили. Но учитель Бенджамина был мудрый человек и, преподавая на суахили, продолжал обучать детей и английскому. Бенджамину очень понравились оба новых языка. Он изучал их с таким рвением, что стал настоящим проклятием для своего учителя. Мальчишке непременно нужно было знать все слова на свете. Как будет на суахили догуру — стая мангустов? И как называются по-английски вакики, маленькие зеленые ягодки, плоды кикуйи? Учитель Бенджамина вырос на озере Виктория, где мангусты водятся по одиночке, а ягод вакики никто сроду не видывал. Со временем он так устал от любознательного ученика, что ввел для него (а ради справедливости и для всех остальных детей) ограничение: три вопроса в день. Но это не остановило Бенджамина, и он продолжал задавать вопросы сам себе. Почему макари называется так и не иначе, почему самец и самка майаки носят разные имена — нудзи и кийю, а самка и самец хатайи одинаковые, и почему нет английского слова для хутуру — ведь без хутуру никак? В двенадцать лет Бенджамин окончил школу, стал помогать отцу и дядям мотыжить и засевать хасару (или шамбу — на суахили) и замучил вопросами всех и вся. Его отец отличался завидным терпением, но после четырех лет ежедневных пыток — да кто их разберет, эти проклятые языки! — он (вновь с активного одобрения деревни) отослал Бенджамина в город, к Эммануэлю, младшему брату его матери.

Когда директор фабрики, где работал Эммануэль, объявил, что ему нужен надежный и усердный юноша в дворники, Эммануэль мгновенно выкинул вверх руку. Директор фабрики задал несколько дополнительных вопросов и, похоже, остался доволен ответами — да, молодой, да, трудился в поле, да, христианин, и, самое важное, да, в городе недавно и еще не испорчен. Они договорились, что завтра Бенджамин придет к директору домой.

Вы уже наверняка догадались, что этим директором — владельцем и управляющим табачной компании «Весельчак» — был не кто иной, как мистер Малик.

Марабу

Однако вернемся к тому, что мистер Малик узнал о Гарри Хане в «Асади-клубе». Когда с условиями пари все, наконец, стало ясно, мистер Малик вновь наполнил бокал и потянулся за очередной горстью попкорна с чилли.

— Встретил сегодня одного человека, которого сто лет не видел.

— Да что ты?

Мистер Гопес опять углубился в газету — в спортивный раздел.

— Да, с самой школы.

— Австралия опять лидирует в чемпионате по крикету — тоже мне новость. А что у нас с Вест-Индией, объясните? Нет, правда, что?

— Ни с того ни с сего такой интерес к птицам.

Мистер Гопес оторвался от газеты:

— У кого, у Вест-Индии?

— Нет, у этого мужика, Гарри Хана.

— По имени вроде не из Вест-Индии.

— Нет, он родился здесь.

— Точно?

— Да. Я учился с ним в школе.

— А чего же тогда он играет за Вест-Индию?

Мистера Малика спас мистер Патель:

— Гарри Хан — сын Берти Хана?

— Да-да, именно. Я же говорю, мы вместе учились.

— А-а, — понимающе протянул мистер Гопес. — «Хан — значит Качество», этот? Он ведь умер?

— Нет, я его вчера видел.

— И он жив?

— Да.

— Точно? Ты уверен?

— Да.

— Странно. Кого же тогда хоронили? Ввек не забуду самосу с горошком. Терпеть его не могу.

— А. Б., Малик говорит о Гарри Хане, не о Берти.

— А что, Гарри тоже умер?

— Насколько я помню, — сказал мистер Патель, — их семья переехала в Канаду. Говорят, они там процветают. Магазины и прочее.

В разговор вмешался Тигр Сингх:

— По моим сведениям, не только магазины и прочее, но франчайзинг и прочее: импорт, экспорт, туристические агентства, отели и даже парочка весьма приличных ресторанов. Сначала в Торонто, потом в Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке?

— Так говорит моя жена. Это она мне сказала, что Гарри Хан вернулся. С ним только что развелась четвертая жена — по словам моей супруги, он серийный изменщик, а уж ее-то на мякине не проведешь. Донжуан высшей марки. Наверное, теперь ищет следующую.

Следующую жену? Нет! Только не это! Не Гарри Хан и не… Роз. Только не теперь, когда мистер Малик написал письмо.

А-а, письмо. Вы ведь помните, что мистер Малик пленен чарами Роз Мбиква? А если сказать «околдован» и даже «одурманен», это, пожалуй, будет еще точнее. Он влюбился с первого взгляда, и еженедельные встречи три года с женщиной своей мечты лишь постоянно подливали масла в огонь. Вы наверняка поняли, что мистер Малик не какой-нибудь наглый повеса. Но одновременно вы должны были уяснить, что он, когда доходит до дела, вовсе не трус. Сопоставьте все эти факты с неотвратимо надвигающимся главным светским событием кенийского года — и что получится? То, что на прошлой неделе (сразу после птичьей экскурсии, так уж вышло) мистер Малик сел за письменный стол и написал миссис Роз Мбиква письмо, в котором просил ее оказать ему честь и принять приглашение на ежегодный Охотничий бал.

Надо сказать, что танцует мистер Малик неважно. Вот я, например, не бегун — ну не умею я это делать. Но в мечтах — пожалуйста. Я — Фейдиппидес и мчусь из Марафона в Афины объявить о победе над персиянами так, словно у меня на ногах выросли крылья, я — Том Лонгбоут и пересекаю финишную черту на Мэдисон-сквер-Гарденз почти на три минуты раньше других, я — Джулиус Руто. А мистер Малик в мечтах — Фред Астер, и он не только написал Роз Мбиква письмо с приглашением на бал, но даже положил его в конверт и наклеил марку. И хотя у него пока не было билетов, он уже уверенно отослал чек и, получив их, собирался тотчас отправиться к почтовому ящику на углу Садовой аллеи и Парклендз-драйв со своим конвертом.

Вспомните себя в молодости. Письмо (электронное послание, эсэмэска, у кого что) дорогому для вас человеку. Вспомните, как вы ждали ответа. Согласится ли Роз? Нет. Конечно же, нет. От нее придет ответ, изящная записочка в плотном бумажном конверте. Очень вежливый отказ без объяснения причин. Но все же вдруг?.. Ведь не исключено? Зазвонит телефон, и он скажет в трубку: «Малик слушает», а оттуда раздастся ее голос: чудесно, спасибо, сто лет не была на Охотничьем бале, с удовольствием составлю компанию. А может, его не будет дома, но, вернувшись, он увидит переданное сообщение на листочке — ни имени, ничего, всего одно слово. Да.

К слову, о найробийской охоте. Если бы в субботу третьего мая 1962 года рано утром вы очутились у главного входа «Карен-клуба», то на газоне перед ним увидели бы собрание из семнадцати лошадей с наездниками в красных куртках, белых бриджах, черных шапочках и прочем положенном снаряжении. Услышали бы какофонию собачьего лая и поняли, что из псарни, расположенной чуть дальше по шоссе за теннисными кортами, доставлена полная свора лисьих гончих. Едва первые лучики солнца робко выглянули из-за горы Нгомбо, кавалькада последней найробийской охоты тронулась в путь. Еще до полудня охотники выследят и убьют двух лис — на две больше обычного, — и охота запомнится всем как очень успешная. Достойный финал традиции, просуществовавшей в стране более пятидесяти лет.

Должен пояснить, что лисы в действительности были не лисами, а шакалами, — лис в этой части земного шара, увы, не водится, — но охотники всегда настаивали именно на этом названии. Однако лисьи гончие были настоящие — потомки привезенных лордом Деламером в Африку в благословенной памяти 1912 году. Конечно, те гончие давно охотятся на великих небесных просторах, а смутные воспоминания о галопе по росистой саванне навстречу восходящему солнцу и о поисках нор муравьедов с одновременным прихлебыванием виски из фляги стремительно затягиваются паутиной в памяти последних представителей Старой гвардии, но охота как таковая не исчезла совсем. От нее осталось привидение в виде Охотничьего комитета «Карен-клуба», единственной обязанностью которого является организация ежегодного Охотничьего бала. Идемте, я вас туда проведу.

Мы — в гранд-зале отеля «Саффолк». Сверкают канделябры, горят свечи. Гирлянды бугенвиллеи обвивают колонны, ветви гибискуса украшают окна и двери. В дальнем конце зала настраивает инструменты оркестр. Нынче вечером, как и всегда последние двадцать девять лет, нам предстоит наслаждаться музыкой Милтона Каприади и его «Сафари свингерс». Вдоль стены стоит длинный стол; накрахмаленной белой скатерти почти не видно под тарелками и блюдами, полными всяческой снеди.

Тут разнообразные канапе (тарталетки, я вижу, опять очень большие), салаты, мясные закуски, жареная курица, жареные креветки, бесчисленные карри и бириани, фрукты — и такие пирожные, от которых непременно разрыдалась бы моя бабушка, питавшая страсть к розовой глазури и взбитым сливкам. На отдельном столе, под присмотром шеф-повара в белой униформе и высоком колпаке, вооруженного сверкающими ножами, возлежит зажаренный целиком барашек. Еще два готовы и ждут в кухне, когда их вынесут, — в «Саффолке» это всегда зрелищно. Команды официантов в белых саронгах, бордовых куртках и белых перчатках стоят у двери, держа на весу серебряные подносы. На каждом — по два бокала пива, джина с тоником, виски и бренди с содовой и просто содовая: «большая пятерка» напитков Восточной Африки. Итак, бал начинается.

Кто здесь будет? Да в общем-то, все. Сотни две пар, а то и больше, — сливки кенийского общества. Старая гвардия, разумеется, в полном составе, и многие из Новой, да плюс порядочное число их нагловатого потомства — большинство давно променяло Африку на Кенсингтон и Белгравию (а теперь еще и Айлингтон), но обязательно возвращается раз в году, спасаясь от английской зимы. Бал, по традиции, обязан посещать британский посол, что он всегда и делает (если не считать трехлетнего перерыва, когда в Соединенном Королевстве правил Гарольд Макмиллиан и ветры перемен, подувшие в Африке, подморозили колониальные фривольности). Появится также горстка (впрочем, немаленькая) высоких дипломатических лиц и представители многочисленных неправительственных организаций, обосновавшихся за последнее время в Найроби.

Гремит оркестр. Британский посол с супругой выходят на первый вальс (обязательно вальс, посол непременно мужчина и женат). Поехали! Танцы, беседы, еда, напитки, флирт, но самое главное — присутствие. Я там был, и мне действительно было весело. Мистер Малик, чья жена скептически относилась ко всем колониальным штучкам и прочей чепухе, не был и не знал, весело ли будет, но только туда хотел пригласить Роз Мбиква. Билеты могли прислать уже со следующей почтой.

После этого его приглашение сразу должно было опуститься в почтовый ящик на углу Садовой аллеи и Парклендз-драйв.

Date: 2015-10-19; view: 300; Нарушение авторских прав