Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Состояние и стратегия Великого Предела





 

Имея некоторое представление об основных стадиях личного совершенствования в даосизме, посмотрим, какие черты и принципы духовного состояния соответствуют им в практике тайцзицюань. Это состояние предстает как безупречное внутреннее единство, телесно‑духовная цельность, а также известный параллелизм формы и бесформенного в практике тайцзицюань, причем последнему, как бытию «семян» вещей, принадлежит приоритет.

Уже начальная фраза главного канона тайцзицюань гласит, что «в каждом движении нет ничего, что не двигалось бы», и, следовательно, все движения тела сливаются в едином, всепроницающем и все‑временном сверхдвижении, или, лучше сказать, протодвижении, своего рода архетипическом жесте, подобном сидячей или лежачей позе Будды – того, кто, прозрев, свершил свой путь и пребывает в незыблемом покое. Но в тайцзицюань покой обретается в кинестетическом единстве, своего рода динамическом синтезе телесной практики. Фигурирующие в китайских текстах термины семантически отсылают к образу свободно вращающегося или сгибающегося тела, все суставы или звенья которого, подобно бусам в ожерелье, как бы нанизаны на одну нить и свободно пропускают через себя жизненный импульс.

С этим наблюдением согласуются самые ранние характеристики «внутренних школ» боевых искусств в китайских источниках. В «Черновом своде истории династии Цин» мы встречаем, например, сообщение о том, что «предел искусства» в рукопашном бое имеет две особенности: во‑первых, «дух проницает все тело» и, во‑вторых, «ци и тело нераздельны… внутри тело наполнено (ци), внешний облик покойно безмятежен. Такой не дрогнет, когда на него нападают»1. По свидетельству же У Тунаня, старые учителя давали тайцзицюань такую общую оценку: «превосходит образы, учит пребывать в центре круговорота. Противник не знает меня, только я знаю противника»2.

Пребывание в центре круговорота и отсутствие идентичности может означать только, что принцип Великого Предела предполагает слоистую природу бытия‑события. Все сущее сосуществует со своим антиподом, истинное действие вмещает в себе противодействие, мир складывается в себя, прозрение реального возвращает к истоку опыта. Вот почему истинное действие всегда действует наоборот. Двойная спираль Великого Предела предвосхищает все ограниченные образы и действия, и поэтому действующий сообразно Великому Пределу всегда опережает, упреждает того, кто действует от своего субъективного знания.

Говоря о недуальности «формы» и «бесформенного» в практике тайцзицюань, мы должны принять основополагающее для китайского миропонимания положение о сосуществовании и притом нераздельности двух измерений бытия: мира «посленебесного», или предметного, и мира «выше форм», или «прежденебесного». Второе измерение выступает в качестве своего рода символической матрицы первого и как бы предвосхищает мир вещей подобно тому, как семя виртуально уже содержит в себе плод. Реальность «прежденебесного» имеет характер поля или чистой структуры, в которой нет отдельных вещей, а есть только соотношения, взаимодействия, чистая сообщительность действий. Другими словами, оно соответствует всеединству, пустотной цельности «единого тела», которая, однако, равнозначна чистой качественности превращения (по необходимости данного в неисчерпаемом множестве превращений). Эта пустота есть «упрямый факт» вездесущности превращения, ей свойственна алмазная твердость. Таково же пространство «изначального ци» мироздания, условие двигательной силы мировых превращений, высвобождающее бесконечное богатство разнообразия бытия. Эта реальность превосходит протяженность и длительность, или, вернее, предшествует им и предопределяет их. Она предстает предельной конкретностью существования и имеет волновую природу наподобие электромагнитного излучения. Поэтому она обладает свойством «проницать» (тун) все планы бытия; ее сущность есть именно со‑бытийность миров вселенной, чистая сообщительность как предел и условие всех сообщений.

Вполне закономерно природой «изначального ци» в Китае считалась «великая», т.е. все в себя вмещающая и все предваряющая, «пустота».

 

1 Цит. по: Юй Чжицзюнь. Чжунго чуаньтун ушу ши, с. 337.

2 Там же. Первая фраза восходит к текстам из собрания Сун Шумина (см. с. 393 наст, книги). Вторая фраза представляет собой популярный афоризм китайской стратегической мудрости, восходящий к военному канону «Сунь‑цзы».

 

«Изначальное ци» представляет собой лишь условие материального мира; как бесконечно малый промежуток между сущим, она находится «вне вещей», или, точнее, составляет их внутренний предел, тем самым определяя их бытийственный потенциал. Она есть сама соотнесенность всего сущего, фокус мирового круговорота и поэтому, как говорится в классических даосских текстах, не может не «внушать доверия». Превращения «изначального ци», или Беспредельного, создают чистое различение, оно же Великий Предел, а из него появляются тончайшие качества, эссенции вещей, из которых выходят все вещи. Венец же творения – одушевленные существа, обладающие способностью воспроизводить свои родовые черты и обеспечивать продолжение жизни.


Эта матрица всякого со‑общения имеет свой превосходящий мир вещей, чисто символический порядок. Так называемые фигуры (цзя), или, точнее, «конфигурации сил» (щи) в тайцзицюань обозначают качества отношений, присутствующих во всеединстве «хаотически‑изначального ци». Они указывают на момент превращения формы, представляющего определенный тип бытия – нечто совершенно конкретное и вместе с тем надвременное, вечносущее. Вот почему спонтанность практики в тайцзицюань и в китайском мировоззрении вообще подчинена символическому распорядку первичной сообщительности: чем больше в ней свободы, тем больше в ней внутренней определенности.

В человеческом теле, помимо внутреннего движения ци, имеется только один физический коррелят действия «изначального ци», или, если угодно, первозданного кинестезиса жизни: спиралевидное скручивание конечностей и корпуса вдоль своей оси. Это значит, что «верх и низ должны быть связаны друг с другом», составляя как бы «одну скручивающуюся нить». Все тело должно быть «упокоено в центрированности» (чжун дин), а между движениями отдельных суставов рук и ног и даже головы, как уже говорилось, должны иметь место строгие соответствия. Эта общая слитность и центрированность всего тела представляет собой не статичное состояние, а динамическое равновесие. В тайцзицюань, согласно классическому афоризму, в каждый момент времени нужно удерживать равновесие сил подобно «коромыслу весов». Движение всего тела не прекращается ни на мгновение, но именно поэтому движение в тайцзицюань неотделимо от покоя и не требует физических усилий. Вращение же поясницы, которая должна быть «подвижной, как тележное колесо», обеспечивает прочную связь (именно: «сообщительность» – тун) верха и низа, которые как бы продолжаются друг в друге. Общий результат такого движения – безупречная цельность телесного и духовного состояния, которое только и может обеспечить полное расслабление и естественность всех действий.

Это кинестетическое единство тела требует соблюдения некоторых простых правил, как то: «первым начинает двигаться копчик», т.е. область «ворот жизни», а при движении «тело следует шагам». Следует приучить себя к тому, что руки вообще не играют самостоятельной роль в движении и как бы отсутствуют.

Между тем упомянутая цельность состояния не есть некая предметная или формальная данность, доступная количественному измерению. Если бы она была таковой, то непременно предполагала бы разделенность мира на субъективное и объективное, материальное и идеальное измерения и просто перестала бы соответствовать своему названию. Отсюда проистекает особая расплывчатость, двусмысленность относящихся к ней понятий. Эти понятия существуют как бы в двух измерениях и по видимости отрицают сами себя. Более того, в этом самоотрицании они утверждают существование наряду с предметным миром уже упоминавшейся выше беспредметной, виртуальной и символической реальности, которая не является, однако, в каком бы то ни было смысле реальностью идеальной, умопостигаемой. Не имея ни идеи, ни сущности, ни субстанции, она недоступна описанию в понятиях рефлексивной мысли и, следовательно, инструментальному использованию.


Такова и есть реальность абсолютной перемены – события, которое никогда не равно самому себе, но составляет нашу подлинную природу и присуще нам более всего другого. Именно потому, что превращение никогда не равно себе, всегда превосходит себя, выходит за собственные рамки, реальность – реальность жизни прежде всего – есть чистый динамизм бытия.

Эту особенность даосского лексикона легко заметить уже по формулировкам отдельных стадий совершенствования, где сущность «семени», ци и «духа» заключается как раз в самом моменте их превращения в реальность более высокого порядка. В этом смысле даосские понятия имеют символическую природу. Сущность же духа в особенности определяется как превращение, которое «не знает меры» и «неисчерпаемо». Вместилище духа, по китайским представлениям – это сердце (точнее, «сердечное», «по‑сердечному чувствительное» сознание), природа же сознания есть не что иное, как его собственный предел, метаморфоза и, следовательно, «не‑сознание». Духовное просветление, не устают повторять даосские учителя, предстает как несознательность в сознании, оно высекается соприкосновением одного и другого и балансирует на их грани, что графически выражается 8‑образной линией эмблемы Великого Предела. На этой линии, как в микросфере Великого Предела, разделение и единение, актуальное и виртуальное становятся концептуально и практически неразличимыми, но различаются символически.

Это наблюдение имеет и эпистемологическое измерение, ибо чем больше «сердечное сознание» отсутствует в себе (какой парадокс!), тем яснее оно осознает чистое различение, предвосхищающее мир, и, следовательно, тем чувствительнее оно и, значит, тем больше в нем духовной бодрости и свободы. По‑другому и не может быть, если сознание определяет себя по своему пределу. Отсюда различие между беспредметным и как бы отсутствующим, чисто функциональным по своей природе сознанием (так называемым «изначальным духом», юань шэнь) и сознанием предметным, обремененным знанием, устанавливающим соответствия между субъективным и объективным измерениями бытия (то, что в даосской традиции именовалось «познающим духом», ши шэнь). Предел же просветленности совпадает с изначальной природой, «корнем» духа. Между само‑сознающим сознанием и сознанием предметным нет противоречия по той простой причине, что первое не имеет предметного содержания. Просто подлинное сознание предваряет и обусловливает сознание обыденное, хотя последнее склонно замыкаться в созерцании своей постулированной идентичности и отрицать существование просветленного духа.


Другую важную оппозицию составляют «знание сердца» (синь чжи) и «знание тела» (шэнь чжи). Последнее соответствует врожденной, но загадочной для рассудка способности тела самостоятельно реагировать на грозящую ему опасность. Роль этих видов знания неодинакова на разных ступенях мастерства. На первых порах нужно учиться переводить сознание в план телесного опыта, способствуя тем самым повышению телесной чувствительности. В дальнейшем эта телесная чувствительность должна претвориться в просветленность духа.

Если же говорить в целом, внутреннее состояние в тайцзицюань подчиняется принципу, так сказать, «утвердительного отрицания», в котором реальность утверждается через ее отрицание. Когда «в теле нет тела», тело становится пустым и… полностью проницаемым для токов ци. Когда «в сердце нет сердца», в сердце воцаряется пустота, и в этой пустоте может свободно действовать сила творческих превращений жизни. Но по той же причине «пустота не пуста и потому она есть подлинная пустота». Самое различие между техникой удара и мастерством во внутренних школах боевых искусств основывается на этой иерархии «формы» и «бесформенного», в которой первое возводится ко второму, после чего исчезает сама оппозиция внутреннего и внешнего, предметного и беспредметного. Как гласит популярная поговорка мастеров боевых искусств в Китае, «начинаешь с наличия кулака, а кончаешь отсутствием кулака»…

Мы можем понять теперь, что просветленность духа в даосизме равнозначна предельно утонченной чувствительности, что и обеспечивает неразрывное единство тела и сознания в тайцзицюань. Подлинная основа всей практики «внутренних школ» в Китае – это отношение «воздействие‑отклик» (ганъ‑ин), существующее прежде индивидуальной рефлексии и психической реакции. Речь идет о самой природе жизни, ее базовом инстинкте (что подтверждается новейшими исследованиями в биологии). В рукописях школы Ян встречается попытка разработки этой темы посредством утверждения преемственности между «ощущением» и «знанием» (сочетание этих слов в современном китайском языке соответствует понятию интуиции). У Гунцзао разъясняет эту важнейшую тему следующим образом:

«Тело способно ощущать воздействие, а сердце способно сознавать происходящее. Когда есть воздействие, непременно будет отклик, и, следовательно, всякое движение и покой относятся к воздействию. Всякий отклик в свою очередь порождает воздействие, а воздействие вновь порождает отклик. Истина всепроницающего воздействия и есть утонченный смысл (тайцзицюань). Она относится к области сокровенно‑мельчайшего и доступна только совершенному применению. Приступая к занятиям «толкающие руки», нужно обращать внимание исключительно на воздействие и сознавание. Когда способности воздействия и сознавания станут одухотворенными, тогда превращения достигнут высшей утонченности и постигнешь неисчерпаемое»1.

 

Действие силы, применяемой в тайцзицюань, имеет характер взрыва: всякое воздействие (прикосновение) тотчас – точнее, прежде, чем это касание станет предметом рефлексии, – навлекает выброс силы‑ цзинъ, которая проистекает из целостной конфигурации тела. Но это возможно лишь в случае полной открытости сознания миру или, говоря языком даосов, «соответствия переменам». Последние, заметим, в своем пределе предстают «непостижимо‑утонченными», свершающимися в одно неуловимое для рефлексии мгновение.

Осознание реальности воздействия‑отклика – фундаментальный факт всей китайской цивилизации, объясняющий решительно все ее особенности, порой столь странные для европейца. Чувствительность китайцев вообще на порядок выше, чем у европейцев. Но здесь не место развивать эту тему. Отметим пока, что средой такого взаимного проницания форм и «сверх‑форменного» является сфера. Принципом же такого взаимоотражения (отчего все явления в китайской традиции имеют статус «тени») является подобие. Реальность в китайской традиции определялась как «Одно подобие» (и жу), т.е. одно как иное (русское «иное» родственно немецкому Ет, французскому ип и т.д.), или, можно сказать, «одно как таковое».

Китайцы полагали, что человек как микрокосм «подобен» мирозданию, а, к примеру, письмо и все творчество человека тоже есть не что иное, как подобие (жу) духовного состояния их создателя. Даже поклоняться божествам, согласно завету Конфуция, следовало так, «как будто

 

У Гунцзао. Тайцзицюань цзин и, с. 20.

 

они присутствовали», и эти слова выражают не скепсис, а непоколебимое убеждение первого китайского философа в том, что реальность есть именно безусловное, бесподобное подобие. Ее природа выражена в классической формуле, чрезвычайно популярной среди китайцев: «как будто так, а не так». Более же всего китайские учителя предостерегали от приписывания своим представлениям статуса точных аналогов или слепков действительности, и даже, «удерживая срединность, нельзя пребывать в срединности».

Из приведенных формул можно заметить, что самопревращение, или, если угодно, самоуступление вещей как раз освобождает от гнета внешних форм и, как следствие, дает свободу самовыражения, позволяет управлять ситуацией. В «Песне о передаче тайны» – быть может, древнейшем сочинении в традиции тайцзицюань – начальные строки гласят:

 

«Без формы, без образа,

Все тело пронизано пустотой…»

 

В самопревращении удостоверяется попятное движение, возвращение всего сущего к своему истоку, «семени», «корню». Как раз в этом смысле ее опять‑таки можно назвать реальностью символической, являющей собой виртуальный прообраз вещей, как бы предвосхищающей собой мир. Пребывание «у истока вещей» дает привилегию скрытно «давать всему быть» и в известном смысле направлять движение мира. Так в притче древнего даосского философа Чжуан‑цзы от одного «неуловимого» движения ножа повара в структурообразующей точке туши быка, точке «срединности» вся туша мгновенно и без видимой причины распадается, «как ком земли рушится на землю». Это выражение, надо думать, возникло не случайно. Оно указывает, что саморассеивание в данном случае есть акт благотворный, восстанавливающий изначальную цельность бытия.

Когда мы переходим к высшим стадиям совершенства, превосходящим уровень собственно психосоматики, на передний план выходит так называемая «воля» (и). Традиционно последняя определяется на редкость расплывчато – как «то, что исходит из сердца» или «движение сердца». Определения, предлагаемые современными авторами, не менее невнятны. Так, один из них определяет волю как «умственную деятельность центральной нервной системы в коре головного мозга»1. В современной китайской литературе это понятие обычно передается словами инянь (думание) или иши (сознание). Еще у Чэнь Синя встречается сочетание

 

1 Ван Чжиюань. Ян‑ши тайцзицюань цюаньши. Лилунь пянь,с. 113. Определение заведомо неверное, если учесть, что в классических текстах тайцзицюань встречается выражение «воля всего тела».

 

«намерения‑мысли» (и сы). Западные исследователи переводят его словами «ум» (mind) или, как К. Деспё, «мысль» (реnsее), что явно ошибочно, поскольку речь не идет об интеллекте или мыслительном процессе.

Значение данного понятия, как и всех других в даосском лексиконе, следует выводить, конечно, из его общего культурного контекста. Речь в действительности идет о неком имманентном динамизме жизни, спонтанном устремлении, предваряющем всякую предметность опыта и знания и в условиях полной слитности внутреннего и внешнего, духовного и материального аспектов существования, их со‑вовлеченности в поток «единого ци» обладающем безупречной действенностью. В китайской мысли было принято различать в человеческом опыте то, что «еще не проявилось» и, следовательно, не может быть предметом объективного знания (между прочим, одно из обозначений «центрированности»), и «уже проявившимися» чертами душевного состояния и мышления. Последние в идеале составляли область мирового согласия (хэ). Рассматриваемая «воля» относится к первой категории душевных актов. Она относится к символическому, или виртуальному, измерению бытия, а потому предвосхищает и проницает весь мир вещей.

Согласно традиционной формуле, «в воле ценно отдаленное», т.е. она устремляется за горизонт видимого, вообще предметного мира и по этой же причине недоступна для эмпирического или умозрительного знания. Тем не менее, в соответствии с уже известными нам принципами китайской психо‑антропо‑космологии, эта спонтанная воля имеет, как выражается Чэнь Синь, свое «подобие» в предельной явленности мира, взятого как целое, в полноте чувственного восприятия. Очень многое в «секретах» тайцзицюань определяется как раз тем, что мы можем «знать», «воспринимать» эту волю, не имея о ней сколько‑нибудь ясного объективного представления. По словам Чэнь Синя, воля присутствует в кисти каллиграфа, причем в его письме проявляется качество его воли1. Одним словом, в воле – в строгом соответствии с уже известной нам интрафизикой самопревращения и подобия – мы пребываем как раз там, где нас нет. Да и сама воля подчиняется этому принципу: «когда в воле нет воли – вот подлинная воля»,‑ гласит популярное даосское изречение.

Здесь уместно сделать небольшое философское отступление. Дело в том, что китайская традиция не знает одного фундаментального порока западной мысли: стремления непременно приписать сознанию предметное содержание и рассматривать его как статичную данность. Если на Западе сознание предстает как своего рода контейнер, содержимое

 

Чэнь Синь. Чэнь ши тайцзицюань туцзе, с. 138.

 

которого можно исследовать, то коренная метафора сознания на Востоке – это, скорее, поток, свободно изливающийся из перевернутого сосуда. Это сознание всецело функционально, его природа – встреча, со‑бытийность всего сущего. Оттого же сознание как воля в тайцзицюань не мыслится отдельно от кинестезиса тела в его цельности, но оно всегда превосходит актуальное состояние, увлекает за грань наличного и понятного. Тем самым оно может «вести» тело. В практике тайцзицюань это означает, что «воля» устанавливает связь с инобытием, «иным‑как‑одним», предвосхищает и приуготавливает переход в новое состояние, обновление опыта. Если, к примеру, актуальное состояние воплощает «пустотность» или «закрытость», то воля ведет к «наполненности» и «открытости» и т.д. И если комплекс нормативных движений усвоен до автоматизма, то и воля действует без усилия, спонтанно, продолжая быть моментом неустанного бодрствования духа.

Тайцзицюань отчасти разделяет общую установку медитативной практики даосизма на обращенность воли «вовнутрь», в энергетические центры тела: нижнее, среднее и верхнее Киноварные поля. Подобно духу, воля должна быть «вобрана вовнутрь». Вместе с тем воля должна двигаться вместе с жизненной энергией. В этом пункте «воля» в тайцзицюань заметно отличается от «воли» в даосской медитации. Последняя строго фиксирована в одной точке, а «воля» в тайцзицюань динамична и подвижна, как динамично телесное бытие. В значительной мере она есть просветленная духовной чувствительностью телесная интуиция, «неслышное повеление» бытия, которое «таково само по себе» (см. «Дао‑Дэ цзин», гл. 21). Роль воли в практике тайцзицюань описывается в ряде кратких изречений: «Воля ведет ци, а тело следует за ци»; «куда воля достигает, туда и ци достигает»; «сначала воля, потом кулак», «сначала воля, потом тело». Повторим еще раз: воля относится к некой виртуальной реальности, предвосхищающей мир вещей, идей или образов. Это внутреннее измерение опыта обозначается в даосской литературе терминами «сокровенное» (сюанъ), «чудесное» (мяо), «утонченно‑неприметное» (вэй), «семя» (цзин) всего сущего и т. д. В книге средневекового даосского ученого Ли Даочуня «Чжун хэ цзи» (Собрание сочинений о срединности и согласии) он описывается в следующих словах:

 

«Непостижимое и неведомое, беззвучное и лишенное свойств, имя ему – неприметно‑утонченное. Только оно есть утонченный корень совершенной подлинности. Кто способен узреть его, сможет познать импульс, все предваряющий».

 

Сходными фразами изобилуют и старинные сочинения о тайцзицюань. В мире «сокровенно‑утонченного» нет ничего предметного, и, следовательно, в нем нет общих истин и объективных правил. Его нельзя «знать» и, следовательно, им нельзя владеть. Им можно только пользоваться, позволяя всему сущему пользовать себя, пред‑оставлять всем вещам свободу быть собой. «Самое чудесное в тайцзицюань – пустотой и покоем одержать верх над противником, – писал известный мастер Сюй Чжии. – Поэтому в тайцзицюань на самом деле правилом является отсутствие правил»1. Именно отсутствие формальных стандартов и норм позволяет в полной мере соблюсти принцип внутренней цельности одухотворенной жизни: воля, ци и внутренняя сила составляют три «внутренних соответствия», которые являются внутренним аналогом отмеченных выше трех «внешних соответствий». В конечном счете воля непосредственно продолжается в телесных движениях.

Коль скоро бодрствующее сознание находит себя в превращении, ускользании от себя, его бытие принадлежит области – а точнее сказать, исчезающей границе – посредования между присутствием и отсутствием. Таков истинный смысл «срединного пути», культивировавшегося китайской традицией духовного совершенствования. Сознание не должно быть ни чрезмерно активным, облекаясь предметным содержанием, ни помраченно‑спящим. Оно не должно отказываться от своей миссии бодрствования; дух должен скользить по гребню событий. Чэнь Синь пишет по этому поводу:

 

«Сердце не должно слишком усердствовать, ибо в таком случае оно чересчур стеснит себя. Сердце не должно ничем пренебрегать, ибо в таком случае оно будет слишком вялым. Поэтому нужно пребывать между наличием сердца и его отсутствием».

 

Самоустранение как способ утверждения себя, или, точнее, «подлинности» своей жизни, – вот главный и, пожалуй, самый загадочный для европейцев принцип даосской мысли. Однако он утратит свою загадочность, если мы примем во внимание, что для китайской мысли предельной реальностью является не что иное, как превращение и что это превращение предстает общей границей или, можно сказать, средоточием всех индивидуальных существований, само по себе оставаясь, разумеется, «пустотой‑небытием». Поэтому главный принцип общения в китайской традиции есть сведение формы к не‑форме, или, точнее, умение возвести форму к бесформенному, быть «не‑формой по отношению к любой форме». Речь идет, конечно, не о каком‑то волшебном исчезновении тела (хотя в Китае не обходилось без фольклорных баек на эту тему).

 

Сюй Чжии. Тайцзицюань цяныно, с. 58‑59.

 

Недоразумения рассеются, если мы вспомним, что реальность Пути есть неуловимо быстрое скольжение, переход полярных противоположностей, а также действительного и виртуального измерений бытия друг в друга вплоть до их неразличимости (при сохранении сознания чистой предельности существования). Мы реально присутствуем в мире, но круговорот превращений нельзя свести к предметной данности и зафиксировать. Некоторые суждения учителей тайцзицюань указывают на то, что телесная форма существует, просто она остается неприметной, или, точнее, неопознаваемой. Вот характерное в своем роде высказывание:

 

«Снаружи мягок, внутри тверд, в мягкости присутствует твердость. Внутренняя сила не плавает вверху, тело не проявляется вовне. Дух упокоен, ци опущено, духовное достижение накапливается внутри. Внезапно скрываешься, внезапно открываешь себя, эти переменчивые видения невозможно оценить»1.

 

Добавим, что выражение «переменчивые видения» или «переменчивые иллюзии» (бянь хуанъ) часто употреблялось в Китае для обозначения природы живописных образов. Однако оно, как нам уже известно, занимает важное место и в китайской военной стратегии, восходя к идее взаимного перетекания «пустого» и «наполненного» в стратегически сильной диспозиции.

Сказанное выше о самотрансцендировании тела в его волевом модусе нашло свое, пожалуй, наиболее четкое выражение в известной тенденции мастеров тайцзицюань: «В руке нет руки, в каждом месте есть рука». Это означает, во‑первых, отсутствие физического усилия и как бы устранение тела, обладающего анатомией, и, во‑вторых, состояние полного расслабления, выявляющего абсолютно естественное (можно сказать: суперестественное) движение, идущее от внутренней циркуляции ци и по видимости совпадающее с полным покоем. Однако, строго говоря, речь пока не идет о высшей стадии мастерства, соответствующей полному само‑отсутствию.

Подытоживая содержание этого раздела, мы можем сделать два очень важных для понимания китайского мировоззрения вывода.

Во‑первых, коммуникация по‑китайски всегда имеет стратегическую природу, носит характер поединка, но без личной враждебности и даже с презумпцией непременного морального превосходства победителя. Ведь в китайской стратегии побеждает тот, кто достиг наибольшей чувствительности и, следовательно, нравственной сознательности.

Во‑вторых, общение по‑китайски всегда протекает в контексте иерархии, отношений учителя и ученика, старшего и подчиненного. Всякий

 

Шэнь Шоу. Тайцзицюань вэньцзи, с. 566.

 

момент существования несет в себе «небесную ось» усиления качества, преображения биологической жизни в интенсивно проживаемую одухотворенную жизнь.

Оба эти принципа вполне наглядно и даже, можно сказать, с блистательной утонченностью проявляются в практике тайцзицюань. Бросается в глаза прежде всего главенствующая роль церемонно‑демонстративной уступчивости в поведении даосского мастера боевых искусств. Например, «культурное» начало в тайцзицюань, воплощавшее покой медитативного сознания, в глазах знатоков было совершенно необходимым условием эффективности его «военного» начала, т.е. боевого применения.

Главный же принцип поединка выражен в формуле: «оставь себя, следуй за другим», что вовсе не предполагает ни самоотречения, ни пассивного следования за противником. Данная формула на самом деле ставит задачу овладения стратегической инициативой в удержании контроля над точкой «встречи», точкой реального контакта, или, точнее, со‑общительности участников поединка. Более того, освобождение от ограниченности индивидуального сознания и навязываемых им условностей и привычек высвобождает ресурсы врожденного каждому телесного сознания и резко повышает духовную чувствительность, что как раз и дает решающее преимущество в боевом поединке. «Оставить себя», «не иметь формы» означает в действительности непрерывно перерастать, оставлять позади свои позы и позиции, так что последние оказываются только проекцией, тенью, «обманчивой видимостью», не передающей истинных намерений мастера рукопашного боя, каковых, впрочем, и не имеется. Мастер тайцзицюань умеет «соответствовать импульсу перемен», который действует «сам по себе», совершенно спонтанно и всегда предшествует внешней форме движения. По той же причине его движения заведомо двусмысленны и носят характер провокации: его поза или, к примеру, выставленная нога может быть приготовлением и к нападению, и к обороне, а защитное действие руки в зависимости от развития схватки может завершиться разным видом удара. Эта неистощимая изменчивость внешних форм в тайцзицюань становится возможной благодаря присутствию в покое внутренней глубины не‑желания, ибо сознание этой глубины позволяет подвижнику Дао преодолеть его поверхностную, чисто индивидуальную идентичность и жить вечнопреемственностью духа.

Канон тайцзицюань требует от мастера этого искусства такой утонченной уступчивости, при которой на него не может даже «опуститься перышко и сесть муха». Прикосновение к мастеру тайцзицюань действительно порождает ощущение, что ты «проваливаешься в пустоту».

Ясно, что указанная «уступчивость» на самом деле носила характер противотечения, обратного движения, «возвращения к истоку». Уже в «Дао‑Дэ цзине» сказано, что мудрый «движется обратно всем вещам» итак достигает «Великого успеха» (или «великой легкости»). Секрет мудрого стратега в том, чтобы схватить движение мира в его совокупности, которая всегда действует наперекор всем частным тенденциям. Вот почему быстрее всех движется тот, кто покоится.

Подчеркнем, что высвобождение, казалось бы, чисто природных способностей в акте «само‑оставления» не отрицает морали, но, наоборот, закладывает прочную основу для этических отношений. Обязательным условием мастерства в тайцзицюань считается обладание «добродетелью» (дэ). Последняя означает внутреннее совершенство вещей, полноту бытия, соответствующую претворению Пути. Мастерство и даже стратегическая мудрость в тайцзицюань глубоко моральны по существу уже потому, что предполагают полное «оставление себя», преодоления субъективной идентичности и себялюбия. Но превыше всего практика тайцзицюань сущностно моральна потому, что в ней принципом отношений между людьми оказывается фактор дифференциации, или, говоря по‑другому, бесконечно делимое, но неустранимое расстояние между партнерами в коммуникации.

Примечательно, что в толковом словаре Канси (конец XVII в.) понятие кулачного искусства (цюань) в традиционной для Китая манере объясняется через сходно звучащее слово «власть», «управление» (цюанъ), означавшее контроль над ситуацией благодаря умению согласовывать и находить оптимальное соотношение различных сил, удерживать их равновесие. Такая власть подразумевает способность подняться над своей частной точкой зрения и опереться на некое всеобъемлющее, приемлемое для всех видение, что является, несомненно, очень ценным качеством для любого политика. То же определение кулачного искусства дает Чэнь Синь, прибавляющий к нему несколько поясняющих слов. «Кулак – это управление, – пишет Чэнь Синь. – Им меряется соотношение вещей и опознается легковесное и весомое».

Кажется, боевое искусство может служить настоящим испытанием серьезности наших помыслов. В таком случае победа в поединке достается тому, кто способен тоньше чувствовать свою соотнесенность с противником и, следовательно, обладает моральным преимуществом. По той же причине он способен в наибольшей степени служить общему благу.

Тайцзицюань, таким образом, позволяет решить задачу соединения элитарной морали добродетели с демократической моралью человеческого достоинства. Уважение ко всякой личности, выраженное в требовании самоумаления, самооставления, сочетается здесь с необходимостью нравственного совершенствования и иерархией духовных состояний. Нравственно более возвышенный человек в свете принципов тайцзицюань с неизбежностью занимает и более высокое положение в системе властных отношений.

Возвращаясь к боевым аспектам тайцзицюань, отметим, что, например, в текстах школы Ян мастерство в поединке прямо соотносится с умением выявлять, так сказать, дифференциалы отношений с противником. «Тот, кто овладел искусством схватки,‑ говорится там,‑ может вникнуть в меру вершков, дюймов, сотых и тысячных долей в движениях рук». Уровень мастерства в данном случае определяется способностью осознавать все более маленькие расстояния в пространстве схватки. Суждение вполне закономерное, поскольку уровень сосредоточенности сознания определяется способностью все более тонкого различения. Подлинное же гунфу дается только тому, кто достиг сверхчувствительности освобожденного сознания и умеет концентрироваться ни на чем, т. е. на дистанции, которая короче самой короткой протяженности и длительности, доступной осознанию. Такое сознание, пробудившееся к вездесущей граничности бытия, способно быть мерой несоизмеримого.

Но почему «искусство кулака» имеет характер именно удержания равновесия в соположенности (именно: центрированности) отдельных факторов поединка? Потому что и бытие просветленного сознания, и действие ци, и, наконец, порядок всего мироздания носят характер круговорота, или, точнее, вращения двойной спирали, в котором сосуществуют противоположно направленные движения, так что эволюция, центробежная сила и движение вовне всегда уравновешиваются инволюцией, центростремительной силой и движением вовнутрь, раскрытие всегда сопровождается сокрытием. Чуть выше своего определения «кулачного искусства» Чэнь Синь описывает весь мировой порядок в категориях кругового движения. «Небо и Земля – это один великий круговорот, – заявляет он. – Но такому же круговороту подчинена и жизнь человеческого общества с его циклами хозяйственной жизни, обучения, сменой поколений и даже чередования периодов спокойствия и смуты. Наконец, жизнь каждого человека тоже созидается циклами совершенствования, ведущими к познанию истока своей природы». И Чэнь Синь заключает: «Круговорот, имеющий форму, не сравнится с круговоротом, лишенным формы, а бесформенный круговорот не сравнится с отсутствием круговорота. Вот божественный круговорот!»1 Это суждение прекрасно иллюстрирует высказанную в начале этой главы мысль о трех уровнях реальности: внешней, внутренней и внутреннейшей, равнозначной вечному самоотсутствию. Отсутствием, однако, держится мир.

Итак, круговорот предполагает взаимное замещение и, следовательно, взаимную нейтрализацию полярных начал. В нем Инь присутствует в Ян, покой – в движении, наполненность – в пустоте, сокрытие – в раскрытии, и наоборот. Именно об этом акте обоюдной нейтрализации

 

Чэнь Синь. Чэнь ши тайцзицюань туцзе, с. 134.

 

свидетельствует парадоксальный, самоотрицательныи язык даосских канонов, который в Китае прозвали «темным» и «безумным». Но нейтрализация здесь означает преодоление оппозиций ради возвращения к высшему, лишенному идентичности, пустотному и именно поэтому всеохватывающему единству (оно соответствует также источнику смысла в языке). Властвовать – значит определять и контролировать оппозиции от имени такого единства и, значит, управлять скрытно.

Подобная позиция дает очевидное преимущество в стратегической инициативе. Оно позволяет применять любой маневр, не отождествляя с ним своих подлинных намерений, и в то же время на ходу менять его статус, превращая провокацию в реальное действие, а реальному действию придавая характер провокации. Обманные и подлинные маневры чередуются и в конечном счете сливаются до неразличимости в этом круговороте стратегического действия, обрекая противника на пассивное реагирование и распыление сил ввиду незнания направления главного удара. В таком случае концентрация сил в точке удара в сочетании с его внезапностью гарантированно приносит успех. Именно на этих принципах (если говорить конкретнее, на взаимных подстановках «пустых» и «наполненных» аспектов боевой диспозиции) строится стратегия в китайском военном каноне «Сунь‑цзы»1. Но на этих же принципах основываются действия мастера тайцзицюань в боевом поединке.

Как видим, духовное совершенствование, стратегическая мудрость, мораль и физическое здоровье составляют в китайской традиции одно органическое целое. Счастливое совпадение! Тайцзицюань – один из самых утонченных, самых совершенных продуктов этой поразительной цельности китайского миросозерцания.

 

Подробнее см.: Китайская военная стратегия. Сост. В. В. Малявин. М.: АСТ,

 







Date: 2015-10-19; view: 459; Нарушение авторских прав



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.033 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию