Часть II. Гора над миром в пламени заката —

Гора над миром в пламени заката —

Такую лишь пастух узрел когда-то,

Очнувшись от нечаянного сна,

И прошептал (слепила вышина);

«Спасите, небеса, меня и стадо!» —

Плыла луны квадратная громада

Над той горой, бросая дикий блеск

На пик ее, а волн эфира плеск

Еще златился в ясный полдень ночи

При свете солнц, терявших полномочья.

На той горе в причудливом сиянье

Ряды виднелись мраморных колонн,

Меж них располагались изваянья,

И весь невозмутимый пантеон

Был в искрометных водах отражен.

Колоннами поддержанный помост

Сковали духи из падучих звезд,

Погибших, как злодей на эшафоте,

В рассеянном серебряном полете.

Сам храм — магнит лучей его держал —

Короной на помосте возлежал

И созерцал окна алмазным оком,

Все, что творилось в космосе высоком.

Когда, казалось, блеск ослабевал,

Пылал огнем расплавленный металл

Метеоритов, но порою все же

Тревожный дух из сумеречной дрожи

Трепещущим крылом туманил свет…

Здесь целый мир: прекрасен он и сед.

Здесь Красоты волшебная могила,

Здесь опочила вся земная сила,

Вся слава, вся надежда наша — лишь

Бездушный мрамор, мраком черных ниш

Одетый и навечно погребенный.

Руины и пожарища вселенной!

Обломки Персеполя, приговор

Гордыне вашей, Бальбек и Тадмор,

Величие, расцветшее в Гоморре. —

Исхода нет… О волны в Мертвом море!

Ночь летняя — час пиршества речей

Эйракский звездочет и книгочей

Умел, внимая звездные порядки,

Расслышать их законы и загадки, —

Но чутче тем реченьям внемлет Тот,

Кто ниоткуда ничего не ждет,

И видит, наши вечности листая,

Как тьма нисходит — громкая, густая…

Но что это? все ближе, все слышнее,

Нежней свирели, звонких струн стройнее, —

Звук… нарастанье… грянет… нарастает…

Незейя во дворце… скрипичный взлет.

От быстрого полета расплелась

Ее коса, ланиты заалели,

И лента, что вкруг стана обвилась,

Висит свободно на воздушном теле.

Она вступила в свой заветный зал

И замерла… Но свет не замирал,

Ее власы златистые лобзая

И звезды золотые в них вонзая.

В такие ночи шепчутся цветы

Друг с дружкою, и с листьями — листы,

Ручей — с ручьем — все чаще, все невинней,

При звездах — в рощах, под луной — в долине.

Но все, что полудух и дух почти,

До музыки не в силах дорасти —

Цветы, крыла, ручьи… Лишь дух единый

Внимал и вторил песне соловьиной:

В очарованных чащах

Под сенью ветвей,

Охраняющей спящих

От слепящих лучей, —

Искры истины! Те, что

Ночною порой

Сквозь сонные вежды

Звезду за звездой

Влекут с небосклона,

Чаруя, к очам,

Как взоры влюбленно

Внимающей вам,

Очнитесь, в эфирном

Своем бытии,

Веленьем всемирным,

Служанки мои!

Стряхните с душистых

Распущенных кос

След лобзаний росистых

И лобзающих рос

(Ведь любовь и лобзанья

Ниспошлют небеса,

Но покой и молчанье

Предпочтут небеса).

Поведите плечами,

Взмахните крылами —

Мешает роса

Взлететь в небеса.

От любви надо лики

Отвратить наконец:

В косах — легкие блики,

В сердце — тяжкий свинец!

Лигейя! Лигейя!

Музыка! Красота!

Темной гибелью вея,

Ты светла и чиста!

О, плакать ли станешь,

Упав на утес,

Иль в небе застынешь —

Ночной альбатрос:

Он дремлет над морем,

Раскинув крыла, —

Ты грезишь над миром,

Чиста и светла!

Лигейя! Покуда

Свет миров не померк,

Ты — певучее чудо,

Берущее верх

Над страхом, что гложет

Людей в забытьи…

Но кто ж приумножит

Напевы твои?

Не дождь ли, шумящий

Над спящей травой

Все чаще и чаще —

И вот — проливной?

Не рост ли растенья?

Цветенье ль цветов?

Ах! Подлинно пенье

Не струн, а миров!

Служанка, не надо!

Оставь свой напев

Для струн водопада,

Для шума дерев,

Для озера, сонно

Поющего в лад,

Для звезд, миллионы

Которых не спят,

Для диких цветов и

Лежащих без сна

В девичьем алькове

(Если в небе луна),

Беспокоясь, как пчелы…

Где вереск сырой,

Где тихие долы, —

Там, верная, пой!

Ведь люди, что дышат

Легко в забытьи,

Уснули, чтоб слышать

Напевы твои,

Ведь ночью иного

Не ждет небосвод —

Ни ласковей слова,

Ни мягче забот,

Ведь ангелы встанут

В хладном блеске луны,

Лишь только настанут

Чары, песни и сны!

И с этим словом духи взмыли ввысь,

И ангелы по небу понеслись,

И сны, не просыпаясь, полетели —

Во всем подобны ангелам, но еле —

Еле причастны Знанию тому,

Что означает Смерть конец всему.

Но заблужденье было так прекрасно

(Хоть смерть еще прекрасней), что неясно,

Зачем дыханье Знанья (или Зла?)

Туманит нам восторга зеркала.

А им — не дуновением — самумом

Открылась бы в величии угрюмом,

Что правда значит ложь, а радость — боль…

Прекрасна смерть — затем ли, оттого ль,

Что жизнь уже пресытилась экстазом,

Что сердце отгремело, замер разум,

И духи речь степенно завели

Вдали от Рая, Ада и Земли!

Но кто, мятежный, в зарослях тумана

Смолчал, когда послышалась осанна?

Их двое… Догадались: не простит

Господь того, кто на небе грустит.

Их двое, посетивших эту глушь…

О, никогда в краю притихших душ

Любовь — слепую смуту — не прощали!

Им пасть — «в слезах властительной печали».

Он был великий дух — и он падет.

Он странник был, скиталец, звездочет,

Был созерцатель в грусти неизменной

Всего, что восхищает во вселенной.

И что за диво? если красота

Ему открылась, истинно свята,

Он не молился ничему священней,

Чем красота — в любом из воплощений.

И ночь во мраке Анжело нашла,

Ночь (для него) отчаянья и зла

Нашла его клянущим мирозданье

Словами из земного достоянья.

С возлюбленной сидел он на холме

(Орлиный взор его блуждал во тьме),

Не глядя на любимую, — затем ли,

Что там, внизу, — в слезах — увидел Землю?

«Ианте! Погляди скорей туда,

Где замерцала слабая звезда!

О, свет ее лился совсем иначе

В осенний час — в тот час (мне памятен тот час) —

На Лемносе закат был златовлас

И злато, не жалея, перенес

На шерсть ковров и шелк моих волос,

И на мои ресницы. Свет святой!

Мгновенье счастья перед пустотой!

Цветы… качались… свет… лился… туман…

Я задремал… Саади… Гюлистан

Мне снились… Свет лился… Цветы цвели…

И смерть в тот час взяла меня с земли

И увела, как за руку. Взяла,

Не разбудив, взяла и повела…

Последнее, что помню на земле я, —

Храм Парфенон. Он краше и светлее

Самой земли. Ианте, даже ты

Не воплощаешь столько красоты…

Орлом раскинув крылья, с высоты

Я вниз глядел, на жизнь мою, что ныне

Песчинкою затеряна в пустыне.

Но, пролетая над землей, я зрел,

Что мир земной расцвел — и постарел:

Пустые храмы и пустые грады,

Заброшены поля и вертограды.

И красота, низвергнутая в ад,

Звала меня! Звала меня назад!»

«Мой Анжело! Тебе ль грустить об этом?

Ты избран Богом и обласкан светом,

Ты помещен на высшую звезду,

И я земную деву превзойду!»

«Ианте, слушай! с тех высот, где воздух

Разрежен в расстояниях межзвездных

(То голова кружилась ли?), вдали

Я наблюдал крушение Земли!

Она, морями пламени омыта,

Вдруг сорвалась под вихрями с орбиты

И покатилась — жалкий шар — в хаос.

И я, над океаном зыбких грез,

Я не летел, а падал, и светило —

В глубокой бездне красное светило —

Твоя звезда! Твой огненный Дедал!

Я наземь пал — и сам он упадал,

Всемирных страхов жуткое исчадье,

На Землю, что молила о пощаде».

«Да, мой любимый, мы летели — к Ней!

Вниз, вверх, вокруг, под иглами огней,

Как светлячки, — не ведая, доколе

Светиться по владычицыной воле.

Владычица ль, Господь ли судит нас —

Не нам с тобой постигнуть их наказ;

Одно я разумею, Землю вашу

Теперь увидев, — нету в мире краше!

Сперва не знала я, куда наш путь,

Она, звезда-малютка, лишь чуть-чуть

Мерцала в полупризрачном тумане,

Но чем быстрей, чем ближе — тем сиянье

Ее сильней — и застит небеса!

Уже я предвкушала чудеса,

Бессмертье открывала в человеке.

Но свет померк — и там и тут — навеки!»

Так, за речами, время проходило.

Ночь длилась, длилась… и не проходила…

Поникли. Догадались: не простит

Господь того, кто на небе грустит.

РОМАНС^[18]

О, пестрый мой Романс, нередко,

Вспорхнув у озера на ветку,

Глаза ты сонно закрывал,

Качался, головой кивал,

Тихонько что-то напевал,

И я, малыш, у попугая

Учился азбуке родной,

В зеленой чаще залегая

И наблюдая день-деньской

Недетским взглядом за тобой.

Но время, этот кондор вечный,

Мне громовым полетом лет

Несет такую бурю бед,

Что тешиться мечтой беспечной

Сил у меня сегодня нет.

Но от нее, коль на мгновенье

Дано и мне отдохновенье,

Не откажусь я все равно:

В ней тот не видит преступленья,

Чье сердце, в лад струне, должно

Всегда дрожать от напряженья.

К ***^[19]

Твои уста — твоя простая

Мелодия певучих слов —

Цветущий куст, где птичья стая

Среди моих щебечет снов;

Глаза, твои глаза — светила

Моей души — льют свет живой,

Как будто звезды на могилу,

На омертвелый разум мой;

Твоя душа! — И неизменный

Мой сон в ночи и на заре —

О правде вечной и бесценной

И всем доступной мишуре.

К***^[20]

Я жребий не кляну земной —

Хоть мало в том земного,

Что вас разъединить со мной

Смогло пустое слово.

Не жажду я гореть в огне

Благострадальной схимы;

Сострастье ваше странно мне —

Ведь я — прошедший мимо!

СТРАНА ФЕЙ^[21]

Дым — лес, и дымом река,

И дымные облака.

Их контуры чуть видны

Сквозь слезы большой луны.

А лунам рождаться, зреть

И таять впредь и впредь…

Ночью странствуют они,

Длинна их вереница.

Дыханьем гасят звезд огни

Их призрачные лица.

Когда двенадцать ночи

Показывает диск,

Та, что прозрачней прочих,

Начинает спускаться вниз.

Все вниз

и вниз

и вниз…

Покров над горой навис

Окутал ее корону

Складками лег по склону

И накрыл в одно мгновенье

Все дворцы и все селенья,

Сколько есть их на просторе

Спрятал дикий лес и море,

Спрятал духов легкий сонм,

Спрятал все, что впало в сон,

Окутывая все это

Лабиринтом мягкого света.

И тогда — без сна, без сна! —

Их жажда сна.

Но едва встает заря,

Этот лунный покров

Поднимается, паря,

Став игрушкою ветров,

Все швыряющих вразброс,

Будь то даже альбатрос.

Луна для них с утра

Не служит, как вчера,

Покровом из тумана,

Что, может быть, и странно…

И радужною пылью

Все станет в небесах.

И ляжет этот прах

На трепетные крылья

Тех бабочек земли,

Что к небу вечно рвутся,

Чтобы затем вернуться

И умереть в пыли.

СТРАНА ФЕЙ^[22]

Долины мглистые, тенистая река,

Неясные леса — иль облака —

Их очертанья различишь едва ли

Сквозь слезы, застилающие дали;

Стада громадных лун бледнеют, меркнут, тают,

И вот уже сильней — сильней — сильней блистают —

В бесконечной смене мест,

В бесконечной смене мигов

Задувают свечи звезд

Колыханьем бледных ликов.

Вот на лунном циферблате

Скоро полночь, и одна

Несравненная луна

(Всех огромней, всех крылатей,

Всем другим предпочтена)

Сходит ниже — ниже — ниже —

Сердце ей сейчас пронижет

Треугольный горный пик,

И вот — ее огромный лик

Пролил прозрачное сиянье

На дремлющее мирозданье,

На все, что только видит взор —

На море и на склоны гор,

На быстрых духов рой обманный,

На мир вещей, дремотно-странный, —

И спрятал их, как под шатром,

В том океане световом.

Глубок, глубок отныне он —

Земных предметов страстный сон!

Но утро гонит сонмы снов,

И лунный призрачный покров

Взлетает ввысь — быстрей — быстрей —

Так может взмыть в обитель гроз

Любая из земных вещей,

Быть может, желтый альбатрос.

Теперь им больше не нужна

Для облачения луна,

Не нужен им, вещам земным,

Шатер, прозрачный словно дым

(Что слишком пышно, я считаю), —

Но искры лунные дождем

Струятся в воздухе дневном

И мотыльки Земли, взлетая

В просторы неба, а потом,

Тоскуя о земных лугах

(Кто угадает их желанья!), —

Приносят лунное сиянье

На чуть мерцающих крылах.

ВОЛШЕБНАЯ СТРАНА^[23]

Над берегами седыми

Деревья в белесом дыме,

Внизу — невидимый плес

В тускнеющих пятнах слез.

То там, то здесь вырастают

И тают — тают — тают

Круги блуждающих лун:

Плывут над россыпью звездной

Подобьем белых лакун,

Но поздно — поздно — поздно —

Двенадцать на лунных часах,

И месяц, чей блеск неверный

Измерен на лунных весах

(Уж верно, не самый скверный!),

На горный спустился пик,

И конус вершины мрачной

В сердце его проник,

Клубок размотав прозрачный:

Струистый наброшен плащ

На сумрак морей и чащ,

На крыши домов, на долы,

Где сон разлился тяжелый,

Где духи крылатые спят:

Они с головы до пят

Облиты сиянием чистым,

Как будто в крипте лучистом

Уснули — навек — навек —

О сладости смеженных век!

Но лунное покрывало

Уносится ввысь к утру,

По воле случайного шквала,

Похожее на ветру

На нечто, летящее косо, —

На желтого альбатроса.

Назавтра другая луна

В дело пойти должна

(Что экономно едва ли),

О солнечном покрывале

Уже мечтает Земля,

А прежнее — лунное — тает,

Лишь бабочки, что летают

В заоблачные поля

Под градом крупиц блестящих,

Приносят нам образцы

Заветной лунной пыльцы

На крылышках шелестящих.

СТАНСЫ К ЕЛЕНЕ^[24]

Трирема легкая, по брызжущим волнам

когда-то несшая, в лазури чистой моря,

пловца усталого к родимым берегам:

вот красота твоя, не знающая горя.

И я ведь был пловцом. И ты, моя Наяда,

меня спасти от бурь мне послана судьбой.

И золото кудрей, и мрамор твой живой

мне сделали родным забытый мир Эллады.

И Рим, великий Рим — мне сделался родной.

О, ты зовешь меня! Я вижу яркий свет:

зажжен светильник твой; в твоих очах привет.

Статуя дивная, мои мечты лилея, ты там

стоишь в окне… О радость! о Психея

страны, которой нет!

К ЕЛЕНЕ^[25]

Мне красота твоя, Елена, —

Никейских странствий корабли…

Они к отчизне вожделенной

Пловца усталого несли

По волнам до земли.

Я плыл сквозь шторм, мечтой томимый:

Наяды взор, античный лик…

Влекомый им неодолимо,

Я славу Греции постиг

И грозное величье Рима.

Ты, в нише у окна белея,

Сжимаешь, статуя над мглой,

Агатовый светильник свой.

Там родина твоя, Психея,

Там край святой!

К ЕЛЕНЕ^[26]

Елена, красота твоя

Мне — словно парус морякам,

Скитальцам, древним, как земля,

Ведущим корабли в Пергам,

К фригийским берегам.

Как зов Наяд мне голос твой

Звучит за ропотом глухим

Морей, ведя меня домой,

К сиянью Греции святой

И славе, чье имя — Рим.

В алмазной раме у окна

Вот ты стоишь, стройна, как взмах

Крыла, с лампадою в руках —

Психея! — не оставь меня

В заветных снах!

К ЕЛЕНЕ^[27]

Елена, красота твоя,

Как челн никейский, легкокрыла,

К морям благоуханным я

Плыву в отцовские края! —

Ты древность для меня открыла.

Твои античные черты

С игривой прелестью Наяды

Для нас классически чисты:

К величью Рима и Эллады

Скитальца возвращаешь ты.

Тебя я вижу в блеске окон

С лампадой в мраморной руке,

И гиацинтовый твой локон

Созвучен певческой тоске

О райском далеке.

ИЗРАФЕЛ^[28]

…А так же ангел Израфел, чье сердце

лютней звучит, и голос его сладчайший

из голосов всех созданий Аллаха.

Коран

Есть в небе дух Израфел,

«Чье сердце лютней звучит»,

И никто так не пел,

Как поет Израфел:

Пенье звезд умолкает, и блеск их бел,

Чтоб восторгом звезд небосвод пламенел, —

Так легенда гласит.

В недрах тишины

Звук возник,

И алеет лик

Влюбленной луны.

В красных отблесках безмолвно

Застывают стрелы молний,

И Плеяды, семь сестер,

Слышат, как звенит простор.

И хоры звезд ночами

Спешат поведать миру,

Что из созвездья Лиры

Дух исторгает пламя.

Он звездных струн перстами

Касается, звеня,

И плещет над струнами

Живой аккорд огня!

Израфел живет в лазури,

Там, где мудрость бесконечна,

Где любовь — единый бог,

Где, горя красой извечной,

Льют на землю взоры гурий

Света звездного поток.

Бард небесный, Израфел,

Лучший в мире ты по праву:

Песнь бесстрастную презрел!

Лавры — вечный твой удел,

Ибо мудрых песен слава

В том, чтоб голос пламенел!

Если полон мудрой страсти

Ритм пылающих аккордов, —

Горе, радость, боль и счастье

Слиты вместе в пенье гордом!

Пой, Израфел, чтобы звезды молчали,

В небе властвуешь ты!

А в мире радости и печали,

Где цветы — всего лишь цветы,

Тень песен, упавшую с высоты,

Мы солнечным светом назвали.

Но если бы выпал мне, о Израфел,

Твой горний удел,

Тебе же — удел земной,

Ты бы дольних песен моих не пропел,

А я бы смелей, чем ты, звенел

Небесною струной.

ИЗРАФИЛ^[29]

…И ангел Израфил с лютней-сердцем

и с голосом изо всех славящих Аллаха

наисладчайшим.

Коран

Пребывает ангел в высях

«С лютней-сердцем». Се — Израфил.

У него на устах

И в его перстах —

Песнь, настолько прекрасная, что в небесах

Гимны звезд замирают, ликованье в мирах,

Чуть Певец возгласил.

И, взойдя в зенит,

Полная луна

Пеньем прельщена —

Блаженное, звенит,

Переливаются рулады, —

И встают Плеяды,

Рдея, — божьи чада,

Семь из мириады.

И молвит звездный хор,

И вторит голос лун,

И зрит небесный взор:

Певец персты простер

Над Лирой, вечно юн, —

И вспыхнул метеор

Напева стройных струн!

Там Израфил поет,

Где мудрость воскрылила,

Где Бог в любви живет,

Где гурий красота

Сиянием светила

Над миром разлита.

Божественный Певец!

Ты прав, отринув холод

Бесчувственных сердец.

Тебе вручен венец!

Ты чист и вечно молод!

Ты победил, мудрец!

Плачь, смейся, пламеней!

Пройди надмирным лазом

Сквозь лабиринт страстей

Туда, где правит Разум, —

Охваченный экстазом!

Ты — светоч неземной,

А мы, увы, земляне —

Обречены заране

На смерть. Наш блеск дневной —

Тень твоего сиянья.

И все же, Израфил,

Когда б Аллах судил

Тебе — петь людям, мне — взмыть в космос твой,

Ты б, ангел, счастьем не затмил

Певца тоски земной,

А мне б — достало дерзких сил

Звенеть небесною струной.

УСНУВШАЯ^[30]

В июньские ночи я во власти мистической луны: из ее золотистого облика изливается одуряющий, густой и влажный пар и, медленно сочась, капля за каплей, на тихие вершины гор, стекает с баюкающей музыкой по мировой равнине. Розмарин склонился над могилой, трепещет вервена средь пустыни, окутывая в ветерок свой стебель, развалины складываются на покой; смотрите, озеро, словно Лета, как будто наслаждается сознательным сном и ни за что на свете не проснется. Вся Красота уснула; покоится со своими Судьбами и Ирена, открыв навстречу небу свое окно.

О, очаровательная женщина! Хорошо ли, что открыто ночью твое окно? Резвые ветерки шаловливо спускаются с вершины дерева сквозь твой решетчатый ставень; бесплотных духов волшебные рои порхают снаружи и внутри твоего покоя и так сильно и резко колебают покровы балдахина над бахромой твоих сомкнутых век, за которыми укрылась во сне твоя душа, что по всему полу и вверху по стенам словно призраки взбираются и спускаются тени. О, возлюбленная! Неужели тебе не страшно? Что видишь ты сейчас во сне? Ведь ты приплыла из-за далеких морей, ты — чудо для деревьев этого сада. Им чужда твоя бледность, чужд твой наряд! И чужды также твои длинные волосы и вся эта торжественная тишина!

Она спит! О, если бы ее непрерывающийся сон мог быть все так же глубок! Да хранит ее небо под своей священной защитой. Придав более святой вид ее спальне, более меланхолической дремоты ее ложу, я прошу Бога, чтобы вечно покоилась она и не открылись ее очи, пока блуждают тени по затемненным складкам.

Моя возлюбленная спит! Да будет сон ее так же глубок, как он непрерывен. Пусть черви осторожно ползают вокруг нее! Далеко в темном старом лесу пусть для нее откроется высокий склеп, — какой-нибудь склеп, который уж не раз смыкал черные крылья своих победоносно развевающихся сетей над обшитыми гербами покровами, на похоронах ее знатной родни; какая-нибудь тесная, уединенная гробница, в двери которой в молодости она, часто, забавляясь, бросала камешки; какой-нибудь надгробный камень пусть завалит снаружи звучную дверь, из которой она уж никогда не вызовет отголосков, содрогаясь даже при мысли об этом, бедное дитя греха! Что это смерть стонет там внутри…

СПЯЩАЯ^[31]

В июне в темный час ночной

Я — под таинственной луной,

Чей золотистый ореол

На тихий холм и смутный дол

За каплей каплю в каплях рос

Дурманящий туман принес, —

И он ползет к долине вечной,

И мелодический, и млечный.

В волне белеет ненюфар,

К воде припал белесый пар,

К могиле никнет розмарин,

Спит разрушенье меж руин,

Подобный Лете сонный пруд

Не разорвет дремотных пут —

Вся Красота уснула тут.

И спит Ирен. Гляди! — она

Среди Судеб своих одна.

Любовь моя! Не верю я!

Оконце твоего жилья

Распахнуто в ночную тьму,

И ветерки летят к нему,

И чередой волшебных фей

По спальне носятся твоей —

И полог рукоплещет им,

И невесомым, и сквозным.

За темной бахромой ресниц

Сокрыт покой твоих зениц,

А по полу и вдоль стены

Тревожны тени и темны!

Ты здесь впотьмах, а рядом страх!

Куда стремишься ты во снах?

К каким морям и островам?

Твой облик странен деревам —

Все странно. Странно ты бледна,

Странна волос твоих длина

И выспренная тишина.

Спит леди! Пусть покойно спит,

Пусть небо спящую хранит!

И сновиденья вечно длит

На ложе, прежнего печальней,

В иной и столь священной спальной!

Господь, продли ей сон вовек,

Не дай открыть смеженных век,

Умерь ночных видений бег!

Пусть вечно спит! Покойно спит!

Пусть небо спящую хранит!

Пусть червь — могильный труд творит!

Пусть отворит туманный бор

Семейный склеп, где с давних пор

Покой таинственных могил

Лишь трепетно тревожим был,

Когда фамильные гроба

Печально множила судьба;

Таиствен склеп, как в те года,

Когда она — дитя тогда —

Бросала камешки туда.

Но в этот раз из гулких врат

Пусть эхо не звучит трикрат,

Вселяя давний детский страх,

Что это стонет смерть в гробах.

СПЯЩАЯ^[32]

В ночи июня, под луной,

Томим волшебной тишиной,

Стоял я. Слабый свет струя,

Дианы мутные края

Мерцали мне издалека,

С их золотого ободка

Пар наркотический стекал

На темные вершины скал,

Густел и падал, как роса,

И были капель голоса,

Как еле слышный звон хрустальный

Далекой музыки печальной.

Вот у заброшенных руин

Качнулся сонный розмарин;

И ветер лилии склонил

Над зарослью немых могил;

Смотри! Черней, чем Стикс, вода

В тумане спящего пруда, —

Он не проснется никогда!

Все замерло — лишь ночь кругом!

Спит с распахнутым окном

Ирен, в сиянье голубом!

О Госпожа! твое окно

Беспечно так растворено!

И ветерки с ночных дерев

Порхают, в комнату влетев.

Бесплотные, они снуют,

Как призраки, и там, и тут,

Теней лишь оставляя взмах

На стенах и на потолках,

Над дремой сомкнутых ресниц —

Взмывая вверх, бросаясь ниц!

О дорогая, зла не зная,

Что видишь ты, во снах витая?

В раздумье шепчутся листы —

Для них как чужестранка ты:

Так бледен лик твой, так длинна

Волос блистающих волна,

Так странна эта тишина!

Безмолвна ночь… в кругу теней

Толпятся тени все тесней!

О Небо! будь защитой ей

Вы, злые чары, мчитесь мимо!

Священным промыслом хранима,

Пусть вечно так лежит она,

Как луч, светла и холодна,

В волшебный сон погружена!

Ты спишь, любовь!.. в кругу теней

Тот сон все глубже и темней!

Как будто Рок дохнул над ней!

И чудится: за тьмой укрыт,

Червь, извиваясь, к ней скользит;

И в дебрях полуночных — склеп,

Как хищник, алчен и свиреп,

Над новой жертвой с торжеством

Зловещим хлопает крылом, —

Гробница та вдали от глаз,

В которую она не раз

Бросала камень, расшалясь,

И, тайной жуткою шутя,

Прочь мчалась — грешное дитя!

И ей, дрожащей, эхом был

Стон мертвецов из мглы могил!

ДОЛИНА ТРЕВОГИ^[33]

Тихий край когда-то был,

Где давно никто не жил, —

Все пропали на войне;

Только звезды в вышине

Зажигались в поздний час,

И дозор их нежных глаз

Охранял с лазурных круч

Там цветы; и солнца луч

В душных травах целый день

Нежил сладостную лень.

Но теперь исчез и след

Безмятежных тех примет —

В том краю покоя нет! —

Один лишь воздух недвижим,

Словно во сне, застыл над ним.

Нет, то не ветер, пролетев,

Тревожит голоса дерев,

Шумящих, как студеный вал,

Вокруг пустынных скал!

Нет, и не ветер то влечет

Шуршащих облаков полет,

Неутомимый, непрестанный!..

А степь фиалками полна,

И плачет лилия одна

Там над могилой безымянной!

И плачет вечно, с лепестка

Роняя капель жемчуга.

И жжет слеза, на стебли трав

Росой бессмертною упав.

ГОРОД СРЕДИ МОРЯ^[34]

Там, на закате, в тьме туманной

Я вижу, вижу город странный,

Где Смерть чертог воздвигла свой,

Где грешный и праведный, добрый и злой

Равно навек нашли покой.

Храм, замок, башня ль (обветшала,

А не кренится) — с нашим там

Ничто не сходствует нимало.

Чужда вскипающим ветрам,

Покорна, сумрачно-светла,

Морская гладь вокруг легла.

С небес не упадут лучи

На город тот в его ночи.

Но снизу медленно струится

Глубинный свет из мертвых вод —

Вдруг тихо озарит бойницы

Витающие… купол… шпицы…

Колонны царственных палат

Или беседки свод забытый,

Каменным плющом увитый…

И святилище — храмов бесчисленный ряд,

Чьи фризы лепные в узоре хранят

Фиал, фиалку, виноград.

Покорна, сумрачно-светла,

Морская гладь вокруг легла.

Так тени с куполом слились,

Что тот как в воздухе повис.

Но башня высится, пряма,

А с башни смотрит Смерть сама!

Раскрыты капища. Могилы

Разверсты вровень с гладью стылой.

Но воды спят — и ни алмаз,

Кумиру заменивший глаз,

Ни жемчуг саванов расшитых

С ложа встать не соблазнит их.

И не встревожит дрожью синей

Зыбь стеклянную пустыню,

Не подаст о ветре весть,

О том, что где-то ветер есть —

Желанный гость далеких вод…

А эти ветер обойдет

В их мертвой ясности и стыни.

Чу! Воздух вдруг затосковал,

А гладь — ее колышет вал!

Осела башня ли — и вялый

Прибой расползся по воде?

Чуть покачнулись в высоте,

Оставив в облаках провалы?

Багровым светом налилась

Волна… Медленней дышит час…

Когда на дно, на дно — без вскрика,

Без стона — город весь уйдет,

Восстанет ад тысячеликий

Ему воздать почет.

ГОРОД СРЕДИ МОРЯ^[35]

Где сумрак запад обволок,

Воздвигла Смерть себе чертог.

Там странный город виден взглядам.

Герой и трус, святой и грешник рядом

Объяты там могильным хладом.

Там башни (накренило их,

А все ж не рухнут), храмы зданья —

Иные, чем у нас, живых,

И ветра свежее дыханье

Не взбороздит, не шелохнет

Немую ширь угрюмых вод.

Не льются с неба струи света

На город этот, мглой одетый.

Лишь отблеск дремлющих валов

Змеей ползет, как кровь багров,

По камням капищ и дворцов,

Чья кладка толще несравненно,

Чем в древнем Вавилоне стены,

По шпицам, по рядам колонн

И по ротондам, где фронтон

Украшен фризами лепными

Из чаш с фиалками лесными

И лоз, вплетенных между ними.

Ничто нигде не шелохнет

Немую ширь угрюмых вод.

Во мраке контуры строений

Расплылись над землей, как тени,

А с главной башни шлет в простор

Смерть-великанша грозный взор.

В любом из склепов, в каждом храме

На уровне одном с волнами

Раскрыта дверь, но воды спят;

Воспрянуть их не побудят

Ни бирюза в глазницах статуй,

Ни на гробах покров богатый,

И, увы, не тронет рябь

Стекленеющую хлябь,

Чья безмятежность так ужасна,

Что, мнится, ни лазури ясной,

Ни бурь нет больше на земле —

Один лишь мертвый штиль во мгле.

Но чу! Вдруг ожил воздух стылый,

И зыбь поверхность вод всхолмила.

Не башня ль, возмутив их гладь,

Беззвучно стала оседать

И плотный полог туч над ними

Зубцами прорвала своими;

Свет алый выси в море льют,

И затихает без минут,

И в миг, когда в пучину канут

Останки города того,

С престолов силы ада встанут,

Приветствуя его.

ТОЙ, КОТОРАЯ В РАЮ^[36]

В твоем я видел взоре,

К чему летел мечтой, —

Зеленый остров в море,

Ручей, алтарь святой

В плодах волшебных и цветах —

И любой цветок был мой.

Конец мечтам моим!

Мой нежный сон, милей всех снов,

Растаял ты, как дым!

Мне слышен Будущего зов:

«Вперед!» — но над Былым

Мой дух простерт, без чувств, без слов,

Подавлен, недвижим!

Вновь не зажжется надо мной

Любви моей звезда.

«Нет, никогда — нет, никогда»

(Так дюнам говорит прибой)

Не взмоет ввысь орел больной,

И ветвь, разбитая грозой,

Вовек не даст плода!

Мне сны дарят отраду,

Мечта меня влечет

К пленительному взгляду,

В эфирный хоровод,

Где вечно льет прохладу

Плеск италийских вод.

И я живу, тот час кляня,

Когда прибой бурливый

Тебя отторгнул от меня

Для ласки нечестивой —

Из края, где, главу клоня,

Дрожат и плачут ивы.

К ТОЙ, ЧТО В РАЮ^[37]

В тебе обрел все то я,

К чему стремиться мог:

Храм, ключ с водой живою,

Зеленый островок,

Где только моим был каждый

Чудесный плод и цветок.

Свет жизни, ты угас!

Надежда, словно сладкий сон,

Лишь миг ласкает нас.

«Вперед!» — гремит глагол времен,

Но глух мой дух сейчас:

От призраков былого он

Отвесть не может глаз.

Густою мглой годов

Мой путь заволокло.

«Прошло! Прошло! Прошло!» —

Шуршит прибой о край песков.

Коль бурей дуб смело,

Ему не встать; не взмоет вновь

Орел, сломав крыло.

Все дни тобою полны,

А ночью мчат мечты

Меня в тот край безмолвный,

Где в легкой пляске ты

К реке, чьи вечны волны,

Нисходишь с высоты.

ГИМН^[38]

В полдень и полночь, сквозь тьму и мглу,

Мария, прими от меня хвалу.

В горе и счастье жизни земной,

О Богоматерь, пребудь со мной.

Когда моя жизнь текла без забот

И ясен, и светел был небосвод,

От лености и суеты людской

Спасала ты мне душу своей рукой.

Теперь, когда бури грозная тень

Мрачит мой былой и нынешний день,

Даруй мне свет для грядущих дней,

Даруй надежду рукой своей.

СЕРЕНАДА^[39]

Так ночь тиха, так сладок сон,

Что даже струн нескромен звон —

Он нарушает тишину,

Весь мир склонившую ко сну.

На моря жемчуг и опал

Элизиума блеск упал;

Спят звезды, только семь Плеяд,

Ни в небе, ни в волнах не спят;

Пленительный Эндимион

В любви, любуясь, отражен.

Покой и мрак в лесах и долах,

Спят горы в тихих ореолах.

Едва блеснул последний сполох, —

Земля и звезды забытья

Возжаждали, как жажду я

Тебя, любви твоей невинной

И состраданья, Аделина.

О! Слушай, вслушайся, услышь:

Не так нежна ночная тишь,

Как эти нежные слова,

Что лаской сна сочтешь сперва.

И вот, пока я не дерзну

Задеть призывную струну,

Сердца и думы воедино

Пребудут слитны, Аделина.

КОЛИЗЕЙ^[40]

О, символ Рима Древнего! Гробница

Высоких дум, веками пышной мощи

Оставленная времени во власть!

Вот наконец и я, усталый странник,

Я, столько дней влекомый жгучей жаждой

Весны стремленья человека к знанью,

Таящейся в тебе, — я, пред тобой

Склонив колени, всей душой впиваю

Твой мрак, твое величие и славу.

Громада мертвая, веков минувших память!

Молчанье, запустение и ночь!..

Я чувствую вас, чувствую вас, чары!..

Пред вами блекнет все, что в Гефсиманских

Садах изведал Иудейский Царь,

Все тайны, что умела извлекать

Из сочетаний тихих звезд Халдея!

Где пал герой, теперь колонна пала;

Где гордо реял золотой орел —

Полночным стражем рыщет нетопырь;

Не кудри знатных дам тревожит ветер —

Чертополох колышет и тростник;

Здесь, где на троне золотом небрежно

Покоился скучающий монарх, —

Лишь ящерица призраком бесшумным

Скользит при свете молодой луны.

Но погоди! Ужели эти стены,

Аркады, перевитые плющом,

Колонн печальных почерневший ряд,

Разбитый фриз, неясные карнизы

И камни серые — ужели это всё,

Что нам всеразъедающее время

Оставило на суд, — судьбе и мне?

«Не всё! — со всех сторон несет мне эхо. —

Пророческий немолчный громкий зов

Всегда звучит от нас навстречу мудрым,

Как солнцу песня Мемнона звучит.

Мы правим самовластно и державно

Умом и сердцем всех великих духом.

Нет, не бессильны мы, немые камни:

Не вся исчезла наша мощь и сила,

Не все величье нашей древней славы,

Не все волшебство, что таится в нас,

Не все виденья, тайны и преданья,

Не все воспоминанья, что покрыли

Нас цепким и незримым одеяньем,

Овеивая более чем славой».

КОЛИЗЕЙ^[41]

О, символ Рима! Гордое наследство,

Оставленное времени и мне

Столетиями пышных властолюбцев!

О, наконец-то, наконец я здесь!

Усталый странник, жаждавший припасть

К истоку мудрости веков минувших,

Смиренно я колени преклоняю

Среди твоих теней и жадно пью

Твой мрак, твое величие и славу.

Громада. Тень веков. Глухая память.

Безмолвие. Опустошенье. Ночь.

Я вижу эту мощь, перед которой

Все отступает: волшебство халдеев,

Добытое у неподвижных звезд,

И то, чему учил Царь Иудейский,

Когда вошел он в Гефсиманский сад.

Где падали герои — там теперь

Подрубленные временем колонны,

Где золотой орел сверкал кичливо —

Кружит в ночном дозоре нетопырь.

Где ветер трогал волосы матрон —

Теперь шумят кусты чертополоха,

Где, развалясь на троне золотом,

Сидел монарх — теперь по серым плитам

В холодном молчаливом лунном свете

Лишь ящерица быстрая скользит.

Так эти стены, выветренный цоколь,

Заросшие глухим плющом аркады

И эти почерневшие колонны,

Искрошенные фризы — эти камни,

Седые камни — это все, что Время,

Грызя обломки громкой, грозной славы,

Оставило судьбе и мне? А больше

И не осталось ничего? — Осталось!!!

Осталось!!! — эхо близкое гудит.

Несется вещий голос, гулкий голос

Из глубины руины к посвященным…

(Так стон Мемнона достигает солнца!)

«Мы властвуем над сердцем и умом

Властителей и гениев земли!

Мы не бессильные слепые камни:

Осталась наша власть, осталась слава,

Осталась долгая молва в веках,

Осталось удивленье поколений,

Остались тайны в толще стен безмолвных,

Остались громкие воспоминанья,

Нас облачившие волшебной тогой,

Которая великолепней славы!»

КОЛИЗЕЙ^[42]

О, Древний Рим! Огромный саркофаг,

Где Время погребло былую славу!

Здесь наконец, пройдя столь тяжкий путь,

Я утолю безудержную жажду

В твоих глубоких недрах, наконец

Я, сир и мал, колени преклоняю

Перед тобой, впивая всей душой

Могущество твое, и мрак, и славу!

Пространство! Время! Память о былом!

Глухая ночь! Отчаянье! Молчанье!

Теперь я знаю эту власть заклятий —

Я знаю, что они призывней гласа,

Которому внимать пришел однажды

Царь Иудейский в Гефсиманский сад!

Теперь я понимаю — эти чары

Сильнее тех, которые когда-то

Умкнули одержимые халдеи

На землю смертных у спокойных звезд!

Здесь, где воитель пал, — колонн обломки,

Здесь, где блестел орел, — полночный сумрак

Нетопыри ревниво стерегут,

Здесь, где когда-то на ветру веселом

Красавиц римских волосы вились, —

Чертополох качается тоскливо,

Здесь, где сидел разнеженный владыка

Весь в золоте, — теперь на мрамор плит

Свой свет усталый льет рогатый месяц,

И ящерица быстро и беззвучно

Мелькает словно призрачная тень.

Постойте! Неужели эти стены,

Поросшие плющом немые своды

И испещренный трещинами фриз, —

Ужели все, что долгие столетья

Хранило славу, Время уничтожит

И тем докажет власть слепой судьбы?

«Не все, — мне отвечает Эхо, — нет!

Извечно громовые прорицанья

Мы будем исторгать для слуха смертных,

Как трещины Мемнона источают

Мелодию, приветствуя Зарю!

Мы властны над сердцами исполинов,

Над разумом гигантов властны мы!

Еще храним мы нашу мощь и славу,

Еще мы наши таинства храним,

Еще мы вызываем удивленье,

Еще воспоминания о прошлом

Парчой нетленной ниспадают с нас

И неземная слава полнит сердце!»

КОЛИЗЕЙ^[43]

Примета Рима! Пышная гробница!

Здесь Время замирает, созерцая

Помпезность повелительного праха!

Паломником смиренным прихожу

На твой порог и, одержимый жаждой

(Палящей жаждой наконец припасть

К истоку мудрости), в конце пути,

Колени преклоняю, пораженный, —

Душой впиваю сумрак твой и славу!

Громада памяти тысячелетней!

И Ночь, и Тишина, и Запустенье!

О чары величавей колдовства,

Добытого у звезд халдейским магом!

О чары очистительней молитвы,

Которой некий Иудейский Царь

Будил когда-то Гефсиманский Сад!

Где прежде был повержен гладиатор,

Повержена колонна, где блистал

Орел легионеров золотой,

Идет вигилия мышей летучих,

И пыльный шелестит чертополох,

Где волосы вились патрицианок.

Где восседал на троне император,

По камню ящерица, точно тень,

Под месяцем скользнула круторогим.

Постой, но разве эта колоннада,

Изъеденная временем и ветром, —

Куски карнизов, фризов, капителей,

Заросшие плющом аркады, камни —

Да, камни, серые, простые камни! —

Единственное, что осталось мне

От грозного и гордого колосса?

«Единственное? Нет! — рокочет Эхо. —

Рождаются в груди любой Руины

Пророческие звуки, — так Зарю

Приветствует сладкоголосый Мемнон!

Мы правим неотступно, деспотично

Великими, могучими умами,

Мы не бессильны — мы не просто камни:

Не иссякает наша мощь и чары,

Не иссякает магия обломков,

Не иссякает чудо наших линий,

Не иссякает тайна наших недр,

Не иссякает память, что по-царски

Нас облекла — не в пурпур, не в порфиру,

А в нечто большее, чем просто Слава!»

В АЛЬБОМ ФРЭНСИС С. ОСГУД^[44]

Ты хочешь быть любимой! Так пускай

Ступает сердце прежнею дорогой:

Все, что в себе имеешь, сохраняй,

А чуждое тебе — отринь, не трогай.

Твой светлый ум, твоя сверхкрасота —

В их единенье вечном и недолгом —

Воспеть хвалу заставят все уста

И сделают любовь — первейшим долгом.

К Ф — С О — Д^[45]

Коль хочешь ты любовь внушать,

Иди и впредь путем своим,

Всегда собою будь и стать

Не тщись вовек ничем иным.

Ты так чиста, так мил твой взор,

Краса так богоравна,

Что не хвалить тебя — позор,

А не любить — подавно.

К Ф***^[46]

Любимая средь бурь и гроз,

Слепящих тьмой мой путь земной

(«Бурьяном мрачный путь зарос,

Не видно там прекрасных роз»),

Душевный нахожу покой,

Эдем среди блаженных грез,

Грез о тебе и светлых слез.

Мысль о тебе в уме моем —

Обетованный островок

В бурлящем море штормовом…

Бушует океан кругом,

Но, безмятежен и высок,

Простор небес над островком

Голубизной бездонной лег.

ПОДВЕНЕЧНАЯ БАЛЛАДА^[47]

Скреплен союз кольцом,

Порукою согласья,

И с новым женихом

Стоим мы под венцом,

Но обрела ль я счастье?

Супруг обет мне дал,

Но голос, что от страсти

У бедного дрожал,

В моих ушах звучал,

Как стон того, кто пал

В бою у чуждых скал,

Обресть мечтая счастье.

Муж ласков был со мной,

Но сердцем унеслась я

К могиле дорогой

И, воскресив мечтой

Тебя, Делорми мой,

Шепнула вдруг: «Постой!

Вновь обрела я счастье!»

Да, я сказала так,

И хоть вся жизнь — ненастье,

Хоть впереди лишь мрак,

Сочтет отныне всяк,

Что люб мне этот брак,

Коль в верности клялась я:

Кольцо — ведь это знак,

Что обрела я счастье.

Пусть душу исцелит

Мне Бог от безучастья,

Иль зло она свершит:

Ведь тот, кто был убит

И милою забыт,

Обресть не может счастья.

К ЗАНТЕ^[48]

Прелестный остров! с лучшим из цветков

ты разделяешь нежное названье.

О, сколько светлых, солнечных часов

ты пробудил в моем воспоминаньи!

Какого счастья дивного расцвет!

Как много грез, навеки погребенных!

И образ той, которой больше нет,

нет больше на брегах твоих зеленых!

Нет больше, и, увы! конец всему

с магически печальными словами!

Конец очарованью твоему!

Проклятье над цветущими лугами!

О, перл земли, край гиацинтов, Занте!

«Isola d'oro! Fior di Levante!»^[49]

СОНЕТ К ОСТРОВУ ЗАНТЕ^[50]

Нежнейшее из наименований

Взял у цветка ты, полного красы!

О, сколько ты родишь воспоминаний

Про дивно лучезарные часы!

О, встречи, полные блаженства, где вы,

Где погребенных упований рой?

Вовек не встретить мне усопшей девы,

Вовек, — всходя на склон зеленый твой!

Вовек! волшебный звук, звеня тоскою,

Меняет все! Твоя краса вовек

Не очарует! Проклятой землею

Отныне числю твой цветущий брег,

О, гиацинтов край! Пурпурный Занте!

«Isola d'oro! Fior di Levante!»

СОНЕТ К ЗАНТЕ^[51]

Прекрасный остров с именем прекрасным

Цветка, что всех дороже и милей.

Как много зорь на этом небе ясном

Ты зажигаешь в памяти моей!

Как много светлых встреч — уж больше нет их!

Как много помыслов, разбитых в прах!

Как много ликов той, кому на этих

Не быть, не быть зеленых берегах!

Не быть! Увы, магическое слово

Меняет все. Ушедшему не быть.

Не быть! Но если не вернуть былого,

То проклят будь и дай тебя забыть,

Пурпурный остров гиацинтов, Занте!

«Isola d'oro! Fior di Levante!»

ПРИЗРАЧНЫЙ ЗАМОК^[52]

Божьих ангелов обитель,

Цвел в горах зеленый дол,

Где Разум, края повелитель,

Сияющий дворец возвел.

И ничего прекрасней в мире

Крылом своим

Не осенял, плывя в эфире

Над землею, серафим.

Гордо реяло над башней

Желтых флагов полотно

(Было то не в день вчерашний,

А давным-давно).

Если ветер, гость крылатый,

Пролетал над валом вдруг,

Сладостные ароматы

Он струил вокруг.

Вечерами видел путник,

Направляя к окнам взоры,

Как под мерный рокот лютни

Мерно кружатся танцоры,

Мимо трона проносясь;

Государь порфирородный,

На танец смотрит с трона князь

С улыбкой властной и холодной.

А дверь!.. Рубины, аметисты

По золоту сплели узор —

И той же россыпью искристой

Хвалебный разливался хор;

И пробегали отголоски

Во все концы долины,

В немолчном славя переплеске

И ум, и гений властелина.

Но духи зла, черны как ворон,

Вошли в чертог —

И свержен князь (с тех пор он

Встречать зарю не мог).

А прежнее великолепье

Осталось для страны

Преданием почившей в склепе

Неповторимой старины.

Бывает, странник зрит воочью,

Как зажигается багрянец

В окне — и кто-то пляшет ночью

Чуждый музыке дикий танец.

И рой теней, глумливый рой,

Из тусклой двери рвется — зыбкой,

Призрачной рекой…

И слышен смех — смех без улыбки.

МОЛЧАНИЕ (Сонет)^[53]

Есть много близких меж собой явлений,

Двуликих свойств (о, где их только нет!).

Жизнь — двойственность таких соединений,

Как вещь и тень, материя и свет.

Есть двойственное, цельное молчанье

Души и тела, суши и воды.

В местах, где проросли травой следы,

Оно гнездится, но воспоминанья

И опыт говорят: не жди беды —

Оно — молчанье жизни, нет в нем зла,

Невозвратимым мысль его назвала.

Но если тень молчанья вдруг предстала

И душу в те пределы увела,

Куда нога людская не ступала, —

Доверься Господу! Пора пришла.

ЧЕРВЬ-ПОБЕДИТЕЛЬ^[54]

Смотри: спектакль богат

Порой унылых поздних лет!

Сонм небожителей крылат,

В покровы тьмы одет,

Повергнут в слезы и скорбит

Над пьесой грез и бед,

А музыка сфер надрывно звучит —

В оркестре лада нет.

На Бога мим любой похож;

Они проходят без следа,

Бормочут, впадают в дрожь —

Марионеток череда,

Покорна Неким, чей синклит

Декорации движет туда-сюда,

А с их кондоровых крыл летит

Незримо Беда!

О, балаганной драмы вздор

Забыт не будет, нет!

Вотще стремится пестрый хор

За Призраком вослед, —

И каждый по кругу бежать готов,

Продолжая бред;

В пьесе много Безумья, больше Грехов,

И Страх направляет сюжет!

Но вот комедиантов сброд

Замолк, оцепенев:

То тварь багровая ползет,

Вмиг оборвав напев!

Ползет! Ползет! Последний мим

Попал в разверстый зев,

И плачет каждый серафим,

Клыки в крови узрев.

Свет гаснет — гаснет — погас!

И все покрывается тьмой,

И с громом завеса тотчас

Опустилась — покров гробовой…

И, вставая, смятенно изрек

Бледнеющих ангелов рой,

Что трагедия шла — «Человек»,

В ней же Червь-победитель — герой.

ЛИНОР^[55]

Разбит, разбит золотой сосуд! Плыви, похоронный звон!

Угаснет день, и милая тень уйдет за Ахерон.

Плачь, Гай де Вир, иль, горд и сир, ты сладость слез отверг?

Линор в гробу, и божий мир для наших глаз померк.

Так пусть творят святой обряд, панихиду поют для той,

Для царственной, что умерла такою молодой.

Что в гроб легла вдвойне мертва, когда умерла молодой!

«Не гордость — золото ее вы чтили благоговейно,

Больную вы ее на смерть благословили елейно!

Кто будет реквием читать, творить обряд святой —

Не вы ль? не ваш ли глаз дурной, язык фальшивый, злой,

Безвинную и юную казнивший клеветой?»

Peccavimus; но ты смирись, невесту отпеть позволь,

Дай вознестись молитвам ввысь, ее утоляя боль.

Она преставилась, тиха, исполненная мира,

Оставив в скорби жениха, оставив Гай де Вира

Безвременно погибшую оплакивать Линор,

Глядеть в огонь этих желтых кос и в этот мертвый взор —

В живой костер косы Линор, в угасший, мертвый взор.

«Довольно! В сердце скорби нет! Панихиду служить

не стану —

Новому ангелу вослед я вознесу осанну.

Молчи же, колокол, не мрачи простой души веселье

В ее полете в земной ночи на светлое новоселье:

Из вражьего стана гневный дух восхищен и взят сегодня

Ввысь, под охрану святых подруг, — из мрака преисподней

В райские рощи, в ангельский круг у самого трона Господня»

ЛИНОР^[56]

Расколот кубок золотой, — рыдать колоколам!

Летит с тоской душа святой к стигийским берегам.

Тоскуй, сэр Гай, рыдай, рыдай! Что ж сух твой светлый взор?

Так холодна в гробу она, твоя любовь — Линор!

Пой с нами, пой за упокой над мертвой красотой

Хорал, над той, что умерла такою молодой,

Над той, что умерла вдвойне, скончавшись молодой.

«Не гордость вы ценили в ней, а деньги предпочли,

С больной, вы стали с ней нежней — и этим в гроб свели.

Как с ваших лживых языков слетает гимн святой?

Как злобный хор клеветников поет за упокой,

Когда ее убили вы, убили молодой?»

«Peccavimus! ^[57] Из гневных уст летят твои слова,

Но не мешай нам петь псалом, молчи — она мертва!

Хоть ради той души святой, что вознеслась, ушла,

Хоть ради той, что стать женой, твоей женой могла!

О, как мила она была! Она еще не прах —

Чиста улыбка и светла, нет смерти на устах,

И жизнь в волнистых волосах — но стынет смерть в глазах!»

«Да, слез мне нет, но горный свет горит в душе моей,

Пусть ангелу звучит вослед пеан минувших дней,

Пусть в мире зла колокола песнь оборвут свою,

Пускай Линор ваш злобный хор не слышит там в раю!

Да, здесь — враги, а там — друзья, паришь в полете ты,

Из ада — прямо в небеса, о них твои мечты.

Здесь — боль и стон, там — божий трон, сбываются мечты!»

СТРАНА СНОВ^[58]

По тропинке одинокой

Я вернулся из страны,

Где царит во тьме глубокой

Призрак Ночи-сатаны,

На окраине далекой,

Средь отверженных дубов —

Вне пространства и веков.

Там деревья-великаны,

Облеченные в туманы,

Невидимками стоят;

Скалы темные глядят

С неба красного — в озера,

Беспредельные для взора…

Льют безмолвные ручьи

Воды мертвые свои,

Воды, сонные, немые,

В реки темно-голубые.

Там, белея в тьме ночной,

Над холодною водой,

Точно спутанные змеи,

Вьются нежные лилеи.

И во всяком уголке, —

И вблизи, и вдалеке, —

Где виднеются озера,

Беспредельные для взора, —

Где, белея в тьме ночной,

Над холодною водой,

Точно спутанные змеи,

Вьются нежные лилеи, —

Возле дремлющих лесов, —

Близ плеснеющих прудов,

Полных гадов и драконов, —

Вдоль вершин и горных склонов, —

С каждым шагом на пути

Странник может там найти

В дымке белых одеяний

Тени всех Воспоминаний…

Чуть заметная на взгляд,

Дрожь колеблет их наряд!

Кто пройдет близ тени дивной, —

Слышит вздох ее призывный.

То — давнишние друзья,

Лица некогда живые, —

Те, что Небо и Земля

Взяли в пытках агонии.

Кто, судьбой не пощажен,

Вынес бедствий легион,

Тот найдет покой желанный

В той стране обетованной.

Этот дальний, темный край

Всем печальным — чистый рай!

Но волшебную обитель

Заслонил ее Властитель

Непроглядной пеленой;

Если ж он душе больной

Разрешит в нее пробраться, —

Ей придется любоваться

Всем, что некогда цвело —

В закопченное стекло.

По тропинке одинокой

Я вернулся из страны,

Где царит во тьме глубокой

Призрак Ночи-сатаны,

На окраине далекой,

Средь отверженных духов, —

Вне пространства и веков.

СТРАНА СНОВИДЕНИЙ^[59]

Вот за демонами следом,

Тем путем, что им лишь ведом,

Где, воссев на черный трон,

Идол Ночь вершит закон, —

Я прибрел сюда бесцельно

С некой Фулы запредельной, —

За кругом земель, за хором планет,

Где ни мрак, ни свет и где времени нет.

Пещеры. Бездна. Океаны

Без берегов. Леса-титаны,

Где кто-то, росной мглой укрыт,

Сам незрим, на вас глядит.

Горы рушатся, безгласны,

В глубину морей всечасно.

К небу взносятся моря,

В его огне огнем горя.

Даль озер легла, простерта

В бесконечность гладью мертвой,

Над которою застыли

Снежным платом сонмы лилий.

По озерам, что простерты

В бесконечность гладью мертвой,

Где поникшие застыли

В сонном хладе сонмы лилий…

По реке, струящей вдаль

Свой вечный ропот и печаль…

По расселинам и в чащах…

В дебрях, змеями кишащих…

На трясине, где Вампир

Правит пир, —

По недобрым тем местам,

Неприютным, всюду там

Встретит путник оробелый

Тень былого в ризе белой.

В саванах проходят мимо

Призрак друга, тень любимой —

Вздрогнут и проходят мимо —

Все, кого, скорбя во мгле,

Он отдал небу и земле.

Для сердец, чья боль безмерна,

Этот край — целитель верный,

Здесь, в пустыне тьмы и хлада,

Здесь, о, здесь их Эльдорадо!

Но светлой тайны до сих пор

Еще ничей не видел взор.

Совершая путь тяжелый,

Странник держит очи долу —

Есть повеленье: человек

Идет, не поднимая век.

И только в дымчатые стекла

Увидеть можно отсвет блеклый.

Я за демонами следом,

Тем путем, что им лишь ведом,

Где, воссев на черный трон,

Идол Ночь вершит закон,

В край родной прибрел бесцельно

С этой Фулы запредельной.

НЕЛЛИ^[60]

Я жил одиноко

в печали глубокой

с душой океана мрачней,

пока не назвал я красавицу Нелли

стыдливой невестой своей,

пока не назвал златокудрую Нелли

я радостью жизни моей.

Ах! звезды полночи

не ярче, чем очи

прелестной малютки моей,

и блеск перламутра

румяного утра,

и золото первых лучей —

ничто не сравнится с окутавшей Нелли

волной золотистых кудрей,

с волной небрежно откинутых Нелли

на детские плечи кудрей.

Теперь ни волненья,

ни муки сомненья

не смеют мрачить моих дней.

Весь день надо много

сияет звездою

богиня блаженства, — и к ней

весь день устремляет красавица Нелли

фиалки лазурных очей;

все время не сводит с нее моя Нелли

сияющих счастьем очей.

ЕВЛАЛИЯ (Песня)^[61]

Дарил мне свет

Немало бед.

И чахла душа в тишине,

Но Евлалия, нежная, юная, стала супругою мне —

Но Евлалия светлокудрая стала супругою мне.

О, блеск светил

Тусклее был,

Чем свет ее очей!

Никакой дымок

Так завиться б не мог

В переливах лунных лучей,

Чтоб сравниться с ничтожнейшим локоном Евлалии

скромной моей —

С самым малым, развившимся локоном ясноокой

супруги моей.

Сомненье, Беда

Ушли навсегда:

Милой дух — мне опора опор!

Весь день напролет

Астарта льет

Лучи сквозь небесный простор,

И к ней дорогая Евлалия устремляет царственный взор —

И к ней молодая Евлалия устремляет фиалковый взор.

ЕВЛАЛИЯ — ПЕСНЯ^[62]

В ночи бытия

Надежда моя

Как узница, изнывала.

Но солнечная Евлалия желанной подругой мне стала,

Евлалия в золоте волос невестой стыдливой мне стала.

Озера очей

Любимой моей

Мне ярче всех звезд заблистали.

В полуночной мгле

На лунном челе

Волокна тумана едва ли

Сравнятся с кудрями Евлалии, что вольно на плечи ей пали,

Поспорят с кудрями Евлалии, что мягко на плечи ей пали.

О мире скорбей

Забыли мы с ней

Под нашим незыблемым кровом.

А с горних высот

Нам знаменье шлет

Астарта в сиянии новом.

И юная смотрит Евлалия на небо взором лиловым,