Память в действии

Само собой разумеется, чем длиннее нить воспоминаний, тем легче поиски. Но бывает, что удача приходит не только по длинной нити воспоминаний, а по одной-двум картинам, выхваченным детской памятью.

В длинном письме Зинаиды Урбаевой мне показались ценными в этом смысле только два эпизода.

Эпизод с тачкой: «Помню, как мы переезжали. Все вещи уложили в тачку, потом и меня посадили на тачку, так как я была маленькая. А мама с братом повезли».

Эпизод с граблями: «У меня на правом виске шрам. Мы с братом лазили по скирдам, и я упала на грабли. Только по этому шраму мать и может меня найти, потому что фамилию мне дали в детском доме, а также имя и отчество».

Могла ли думать девочка, когда грабли так больно стукнули ее по виску, что через много лет она скажет им спасибо? Благодаря им пришла такая весть от Таисии Алпатьевой:

«Урбаева Зина — это и есть наша сестра Люба, с которой мы расстались под самую войну… Мы были оккупированы немцами, нас с братом тогда хотели расстрелять, били… У меня до сих пор шрам тоже остался под левой лопаткой».

Слова «У меня шрам тоже остался» говорят о том, что Зину, то есть, как теперь оказалось, Любу, нашли именно по эпизоду с граблями.

Николай Морин мало что помнил о себе, только имена брата и сестры да ссору из-за яблока.

«Я нашел в саду большое яблоко, а брат меня попросил дать попробовать кусочек с краешка и с серединки. Я дал, и гляжу — он все яблоко съел, да еще смеется надо мной».

После передачи брат Морина нашелся, — как видно, узнал себя в рассказе про яблоко.

Яблоко раздора в греческой мифологии, как известно, рассорило трех богинь. В нашем случае яблоко раздора не рассорило, а соединило двух братьев и сестру.

От В. И. Андоновой (живущей сейчас в Болгарии) пришла просьба найти брата Геннадия Мальченко. Пропал в 1944 году в Донбассе, в селе Доброполье, где он жил с бабушкой. Отец был на фронте, а мама с сестрой находились в Димитрове. Геня — ему было семь лет — соскучился по маме и спросил, как к ней пройти. Бабушка сказала в шутку, что надо идти по железнодорожным путям. Он и пошел. Взял с собой собачку, вышел на улицу и домой не вернулся. Когда его начали искать, многие люди говорили, что видели мальчика с собачкой, но следы его как в воду канули.

Двадцать три года спустя я попросила по радио всех, кто знает что-нибудь о его судьбе, сообщить в «Маяк». Пришло письмо от него самого:

«Пишет вам до сих пор незнакомый вам, но которого вы разыскиваете, Геннадий Иванович Мальченко. Не знаю, может, это и не меня ищут, может быть, есть еще один или несколько Мальченко Геннадий Ивановичей. Мало ли однофамильцев бывает? Но что касается меня, как только я встречу однофамильца, у меня начинает учащенно биться сердце. Когда я пришел на обеденный перерыв, Катюша, моя жена, мне рассказала, что ищут Г, И. Мальченко. Я сначала этому только посмеялся, но на работе ко мне подошел товарищ по строительству Братской ГЭС и тоже рассказал уже более подробно обо всей передаче. Самое главное — это то, что я действительно ушел из дома с собачкой. Это был в то время мой самый верный, самый ласковый друг, звали его Шарик».

На сей раз службу сослужил Шарик, которого запомнили и мальчик и бабушка.

В письмах, иногда многословных и сбивчивых, важно найти то главное детское впечатление, которое не могло не остаться в памяти близких.

Правда, у иных желание увидеть своих близких так велико, что они сами себя вводят в заблуждение: один товарищ уверяет, что отлично помнит мать, подробно описывает даже ее походку. И тут же выясняется, что, когда он расстался с матерью, ему был год восемь месяцев.

Моя забота в том и заключается, чтобы разобраться во всем, когда я готовлюсь к передаче.

ИЗ ДНЕВНИКА ПОИСКОВ

От бомбы, сброшенной на Хиросиму, люди до сих пор умирают. Они были обречены еще двадцать три года назад, словно в них был заложен снаряд замедленного действия.

Шестилетняя Фаня Гуревич[7]вместе с мамой и бабушкой была в концлагере. Мать и бабушку убили на глазах у девочки, а она осталась жива. После войны жила у тети, училась, получала хорошие отметки, дружила со сверстницами, хотя и была немного замкнутой.

А в четырнадцать лет неожиданно, без всякой видимой причины, сошла с ума. Она казалась нормальной, но вдруг начала очень медленно ходить, стала бояться быстро двигаться, бегать. Врачи предположили такую причину ее заболевания: в концлагере девочка видела, как стреляли в спину узников, если те ускоряли шаг. Это ее тогда потрясло, а сказалось несколько лет спустя.

Так душевные ранения, причиненные фашизмом, подобно снаряду замедленного действия, иногда приводят к катастрофе и через много лет.

Опять мне школьники прислали три рубля на венок Неизвестному солдату. Сказала детям по радио, что просьбу их выполнила. Посоветовала тем, кто захочет последовать их примеру, посылать деньги не мне и не взрослым москвичам, а московским школьникам. Пусть душевный порыв детей подхватят дети. Если московские ребята будут возлагать цветы по просьбе их сверстников из других городов, может возникнуть целое детское движение.

_____

В каждом уважающем себя учреждении есть непременно папка «текущие дела». У меня же целый «текущий» чемодан (ни в какие папки столько писем не влезает).

Сейчас в нем собраны нужные для ближайших передач письма молодых, бывших воспитанников детских домов. Их возраст — от двадцати трех до тридцати лет. Что характерно для их писем?

Когда пишет мать, у которой жизнь в общем почти прожита, она мало что сообщает о себе. Ее письмо, как правило, начинается словами: «Я мать, потерявшая ребенка» — и дальше одна мысль: как его найти?

Молодые в начале письма как бы хотят представиться, познакомиться, рассказывают о своей профессии, о том, где учились, о своей семье. Спешат заверить, что они обеспечены, могли бы помочь родителям — только бы те нашлись. О своей молодой семье пишут очень душевно. Может быть, потому так ценят ее, что выросли без родных. Чуть ли не в каждом письме находишь такие слова: «У меня жена хорошая», «Муж у меня замечательный», «У нас сын растет, ему уже семь месяцев, вот его показать бы родным», «У меня жена красивая». И даже: «Теща у меня отличная, такую поискать».

Оттого, что так часто звучат хорошие слова о семьях, хочется думать, что молодые семьи стали у нас прочными, дружными. Должна сказать, что одно время мне, наоборот, везло на разводы. Тогда я была народным заседателем, и, как нарочно, в мои «присутственные дни» назначались дела о расторжении брака. Разводились все больше молодые пары. Мне уже стало казаться, что счастливых браков на свете вообще не существует. Выйду из суда, встречу на улице веселую молодую пару и сейчас же думаю: из какого они района? У нас они будут разводиться или еще где-нибудь? Так первое время, под влиянием тяжб, разводов, судебных дел, я впадала в крайность. Быть может, и сейчас под влиянием отдельных писем я впадаю в другую крайность? Но какие же они «отдельные», эти письма? Три с половиной года длятся поиски, больше сорока тысяч писем получено, и среди них не в десятках, не в сотнях, а в тысячах говорится о хороших женах и мужьях. О тещах — значительно реже.

Шестовы в 1944 году взяли на воспитание четырехлетнего мальчика из эшелона с ленинградскими детьми. Никаких справок у него не было, но свое имя он знал. Его звали Шурик. Когда он окреп, то вспомнил, что папу звали Сережа, маму — Груня. Шестовы мальчика усыновили, и его первую фамилию — Морковин — ему никогда не напоминали. Рассказала мне об этом Л. В. Кислякова, сестра приемного отца Шурика: «В сорок пятом году мой брат погиб, и Шурика отдали в детский дом уже под фамилией Шестов. Но, может быть, кто-то ищет Морковина Александра Сергеевича? Сейчас он уже молодой человек».

Поняв через много лет весь драматизм положения Шурика — приемных родителей у него не стало, а кровные найти его не могут, — Кислякова забеспокоилась. Может быть, добрый порыв ее вызван передачей «Найти человека»?

Попробую поискать родителей Морковина.