Часть пятая 2 page

— У вашего отца были новые теории относительно Иисуса?

— О да, и весьма радикальные. Если вы спуститесь в катакомбы святого Себастьяна на Аппиевой дороге за пределами Рима, то увидите массу картин, вырезанных на стенах где-то во втором веке. Среди них вы сможете увидеть старинные изображения, представляющих Иисуса в виде пастыря, держащего барашка, или же пасущего отару. Эти наивные картинки всегда рассматривались как символические. Мой же отец выдвинул теорию, что эти изображения были буквальным свидетельством того, что Иисус был пастухом, а вовсе не плотником. Это первая ересь моего отца. Теперь вторая: ученые-библеисты считали, будто Иисус ограничивал свои путешествия небольшой областью Палестины, не больше площади современного Милана или же Чикаго в вашей стране. Они думали, что если бы Он путешествовал за пределами Палестины, раннехристианские епископы отразили бы это в своих писаниях, доказывая тем самым, что Христос был Спасителем всего мира. Тем не менее, церковные писатели редко говорили о подобных путешествиях.

— А что же предлагал ваш отец?

— Мой отец настаивал на том, что Иисус путешествовал намного дальше, тем не менее, это могло быть известно лишь очень немногим, и держалось в секрете, чтобы защитить Его. Указания на то, что Христос был за пределами Палестины, даже в Италии, обнаруживались в писаниях Павла, Петра, Игнатия и других. Третья ересь касалась продолжительности Его жизни. Мой отец не верил, будто бы Иисус умер в свои тридцать с лишним лет; он считал, будто Иисус умер намного позднее. По данному вопросу отец цитировал ряд источников, такие как сочинения — уже забыла, то ли Папия, то ли Тертулиана — где говорится, что Иисус был молодым, чтобы спасти молодых, человеком среднего возраста, чтобы спасти людей среднего возраста и пожилым, чтобы спасти пожилых — а пожилым в те времена считали человека лет пятидесяти и больше.

Ренделл допил свое вино, перевернул кассету в диктофоне и продолжил расспросы:

— Уточнял ли профессор Монти, где конкретно в Италии могут быть найдены подобные оригинальные документы?

— Да, уже в своих первых статьях, да и в некоторых последующих. Он рекомендовал продолжить раскопки в определенных катакомбах в окрестностях Рима, либо в домах, которые были местами тайных встреч христиан в Риме, в его окрестностях или же окрестностях Палатинского холма. В идеале можно было надеяться обнаружить домашнюю библиотеку богатого еврейского торговца, вроде тех немногих, кто жил по соседству с Остиа Антика. Такие евреи и были первоначальными христианами, и, живя рядом с морскими портами, они могли иметь самый ранний доступ к привезенным издалека товарам и документам.

— Именно это и заставило профессора Монти произвести раскопки в Остиа Антика?

— Здесь было кое-что более ценное, — сказала Анжела, и уточнила:

— Это было теорией, а факты отец присоединил к ней семь лет назад. Теория его была такова, что автор оригинального евангелия-источника в Иерусалиме мог выслать копию его, сделанную своим учеником, какому-нибудь богатому еврейскому семейству, проживавшему в каком-то из морских итальянских портов. Если это семейство было тайно обращено в христианство, тогда они могли спрятать документ в своей семейной библиотеке. Что же касается факта, то отец открыл в катакомбах святого Себастьяна крипту, в которой находились кости молодого новообращенного христианина первого столетия, с указаниями того, что этот новообращенный однажды посещал Иерусалим или же имел в Иерусалиме приятеля, центуриона, возможно, времен Пилата. Имя этого семейства тоже было в этой подземной крипте. Словно детектив мой отец попытался найти следы семьи этого юноши, и он установил, что его отец был процветающим еврейским торговцем-судовладельцем, имевшим огромную виллу на побережье неподалеку от Остиа Антика. Мой отец провел топографическое исследование этой местности — в особенности же, одного холмистого отрезка, который за столетия практически сравнялся с уровнем почвы — и он был рад тому, что обнаружил развалины, после чего подал доктору Туре заявку на проведение здесь раскопок.

Преодолев кучу препятствий политического характера, профессор Монти занял достаточную сумму, чтобы приобрести тот участок земли, где он собирался производить раскопки. В соответствии с итальянскими археологическими законами, если вы владеете или купили землю, где будут производиться раскопки, то сможете получить пятьдесят процентов от того, что будет найдено. Если же вы арендуете эту землю у ее хозяина, тогда вы обязаны отдать 25 процентов владельцу, 50 процентов — государству, а себе оставить всего лишь 25 процентов. Профессор Монти приобрел здесь участок.

В сопровождении группы, нанятой им для проведения раскопок — топографа, инженера, архитектора-рисовальщика, фотографа, специалистов по старинным надписям, монетам и гончарным изделиям, специалиста по костным останкам — профессор Монти перевез все необходимое археологическое оборудование на участок в Остиа Антика. Для проведения раскопок он приобрел электронные детекторы, топографические инструменты, рисовальные и чертежные принадлежности, фотографическое оборудование и сотню других вещей. После этого началась сама работа. Участок был разбит на квадраты, и группа снимала только по десять квадратных метров за раз, опускаясь вниз по слоям, очищая пространство понемногу.

— Сами раскопки заняли около двенадцати недель, — рассказывала Анжела. — Чтобы достичь слоев, содержащих остатки дома римского купца, мой отец рассчитал, что каждому столетию будет соответствовать один фут осадочных пород. Когда они уже прокопали ниже, через плодородные слои земли, дойдя до аллювиальных пород, отец был изумлен, встретив слои пористого туфа, сформированного осадочными породами подземных источников — очень похожие на породу в ближайших катакомбах, столь хорошо ему известных. Первыми находками стало огромное множество монет времен Тиберия, Клавдия и Нерона. Затем, когда отец обнаружил четыре монеты, прибывшие сюда из Палестины — три времен Ирода Агриппы Первого, умершего в 44 г.н.э., и одну, отчеканенную при Понтии Пилате, его надежды и возбуждение возросли до предела. И наконец, в одно славное для всех нас утро, он открыл каменный блок, содержащий в себе сосуд с Пергаментом Петрония и папирусами Евангелия от Иакова.

— И что случилось потом?

— Потом? — Анжела покачала головой. — Дальше — больше. Отец передал свои находки в лабораторию Американского Института Ориентальных Исследований в Иерусалиме. Коричневые фрагменты были такими ломкими, что их пришлось поместить в специальные увлажнители, потом их нужно было очищать спиртом, наносимым кистями из верблюжьего волоса, выравнивать и изучать под стеклянными пластинками. Донесение Петрония было в очень плохом состоянии, хотя сам документ являлся официальным и был написан на пергаменте очень высокого качества выделки. Евангелие от Иакова представляло собой темно-коричневые, почти черные кусочки, края отслаивались, многие листки со сквозными дырами; оно было написано тростниковым пером чернилами, изготовленными из сажи, смолы и воды, на папирусе самого паршивого качества, на листах размерами десять на пять дюймов. Иаков писал со страшными ошибками на своем арамейском, без каких-либо знаков препинания, его словарь, как выяснилось, не превышал восьми сотен слов. Текстуальные критики в Иерусалиме подтвердили аутентичность писаний и даже сделали замаскированное сообщение о находке в конфиденциальном бюллетене, который периодически распространяется в кругах библеистов. Эти же эксперты направили отца к профессору Оберу, в его парижскую лабораторию, чтобы узнать, действительно ли пергамент появился в периоде около 30 года нашей эры, а папирусы — около 62 года. Все остальное, Стив, вы сможете услышать от профессора Обера. Вся эта находка была по-настоящему сверхъестественной.

— Звучит так, как будто бы она была, скорее, результатом дальновидности вашего отца, Анжела.

— Сама находка — да. Но вот сохранность текстов… Это уже было истинным божьим чудом. — Она сделала паузу и устремила свои зеленые глаза на Ренделла. — Стив, вам позволили ознакомиться с текстом?

— Недавно вечером, в Амстердаме, я прочитал его. И я был очень глубоко тронут.

— Как это?

— Ну, например… Я позвонил своей жене и согласился на развод, которого она давно хотела.

Анжела кивнула.

— Да, я вас понимаю. Со мной было несколько иначе, но было. Я ненавидела доктора Фернандо Туру за все те препятствия и клевету против моего отца. Я поклялась объявить ему вендетту, по-настоящему отомстить за отца. Я все выискивала чего-нибудь, чтобы иметь возможность шантажировать его, выставить перед людьми негодяем, помучать или вообще уничтожить. Как оказалось, это было не так уж и трудно. Я нашла это. Доктор Тура, респектабельный, женатый мужчина, в чем-то даже ханжа, имел вторую женщину, от которой у него был сын. Когда я рассказала отцу о том, что выяснила, и заявила, что собираюсь использовать эту информацию против Туры, он попросил меня не продолжать заниматься этим, но проявить добросердечие и подставить вторую щеку. Тогда же в первый раз он показал мне итальянский перевод пергамента Петрония и евангелия от Иакова. В ту ночь, Стив, я рыдала, но познала сочувствие, после чего навсегда отбросила мысли о мести. Я подставила вторую щеку. Прочтя эти материалы, я почувствовала, что мы можем достичь гораздо большего лаской и миролюбием, через доброту, понимание и прощение, а не отвечая ударом на удар.

— Я не столь еще уверен в этом, как вы. Хотя, весьма хотелось бы. Я все еще пытаюсь — ну… — найти свой путь.

— Вы найдете его, Стив, — улыбнулась Анжела.

Ренделл протянул руку и выключил диктофон.

— Ну что, первая сессия завершена. Надеюсь, для истории вашего отца можно будет собрать и больше материала?

— Значительно больше. Ведь имеется еще масса подробностей, слишком много, чтобы их можно было бы изложить за пару часов. И фотографии… У нас целая куча фотографий с раскопок. Вы должны увидеть их. Сможете ли вы задержаться в Милане до вечера или до завтра?

— Мне бы очень хотелось этого. Но у меня крайне плотное расписание. Вечером я улетаю в Париж. Потом, через день, во Франкфурт и в Майнц. На следующий день или к утру возвращаюсь в Амстердам. — Ему страшно не хотелось покидать новую знакомую. — Анжела, то, что вы сообщили мне… это именно то, что мне было необходимо… такое будет очень полезно для всех нас, а так же обеспечит вашему отцу ту репутацию, которую он заслуживает. Но я обязательно должен встретиться с вами еще раз. У меня есть предложение. Так уж случилось, что мне предоставили открытый бюджет. Я могу принять на работу кого захочу. И я могу принять вас консультантом с гонораром и с возмещением всех расходов. Вы сможете приехать в Амстердам?

Чудные карминовые губы сложились в улыбку.

— А я все думаю, зададите вы мне этот вопрос?

— Вот я его и задал.

— А я вам отвечаю. Когда вы хотите, чтобы я туда прибыла?

— Тогда же, когда там буду и я. Через три дня. А что касается вашего гонорара, Анжела…

— Не нужно мне никакого гонорара. Я люблю Амстердам. И я желаю помочь доброму имени своего отца. Я хочу, чтобы этот Новый Завет смог прочитать каждый. И…

Ренделл ждал, сдерживая себя, но потом спросил:

— И что же еще?

— E voglio essere con te, Stefano, i basta.

— И что это значит?

— И… Я хочу быть с тобой, Стив. И все.

* * *

СТИВ РЕНДЕЛЛ ПРИБЫЛ в Париж из Милана ранним вечером того же дня после полета, занятого воспоминаниями о себе и Анжеле Монти, равно как и удивляясь тому, как он мог быть столь увлечься девушкой, которую только-только встретил и практически не знал. Он зарегистрировался в оживленной гостинице “Л’Отель”, находившейся на улице Изящных Искусств, что на Левом Берегу. В одно из прошлых посещений Парижа, когда он бесцельно прогуливался по кварталам, эта гостиница привлекла его небольшой вывеской перед входом, гласившей, что здесь проживал в последний раз и именно здесь в 1900 году умер Оскар Уайльд.

Поскольку и внутренний дворик, и находившийся в полуподвале ресторан были слишком шумными, переполненными звуками джазовой музыки и молодежью, а настроение было совершенно иным, Ренделл прошелся до “Ле Драгстор”, напротив кафе “Флора” на бульваре Сен-Жермен с видом на площадь Сен-Жермен-де-Пре, нашел для себя столик наверху; хотя и здесь помещение было переполнено джазовыми ритмами и молодыми людьми, Ренделла это уже не волновало. Он наслаждался жареным мясом avec oeuf о cheval и розовым вином и фантазировал о том, как встретится с Анжелой в Амстердаме.

Образ Анжелы оставался в его мыслях до тех самых пор, как он вернулся в свой отдельный номер и открыл папку с материалами на профессора Анри Обера, уважаемого директора Отдела радиоуглеродного датирования при France’s Centre National de la Recherche Scientifique.

Было утро. Полчаса назад Ренделл взял такси, чтобы прибыть к новому каменному зданию на улице Ульм, где и размещался Национальный центр научных исследований, раскиданный по пяти блокам, всего лишь на один блок дальше от Института Радия, основанного супругами Кюри.

Расплатившись с шофером, подвезшим его прямо к зданию Института, в прохладном, искрящемся парижском утреннем воздухе Ренделл испытал какое-то предчувствие. Анжела Монти, непрофессионал в археологии, была одно дело. Профессор Обер, ученый, который должен рассказать ему о подтверждении подлинности папирусов и пергамента из Остиа Антика, может быть совершенно иным. Хотя Ренделл совершенно не разбирался в методе датирования с помощью углерода-14, но в других науках какое-то понятие имел, поэтому надеялся на то, что Обер отнесется к нему с терпением, как относятся к расспросам настырного ребенка.

Все его подозрения, как оказалось, не имели под собой никаких оснований. После первых десяти минут общения профессор Анри Обер и вправду отнесся к нему так же, как мог относиться к расспрашивающему ребенку.

Хотя поначалу француз вызвал у Ренделла чувство опасения. Это был довольно высокий, пропорционально сложенный мужчина сорока с лишним лет в изящном костюме. Его прическа представляла собой напомаженный помпадур; у него было вытянутое галльское лицо, когда он не мог точно выразить свою мысль по-английски, глаза у него суживались, а жесты становились неловкими. Но фасад аристократической отстраненности быстро исчез, когда профессор почувствовал неподдельную заинтересованность Ренделла к своей работе. Для Обера его работа была смыслом существования. Все остальное было лишним, тем, что можно было отбросить в сторону. Убедившись, что гость из Америки по-настоящему заинтересовался, Обер сразу же сделался более легким в общении и более очаровательным.

Сразу же после извинений в том, что его супруга, Габриэлла, считающая себя художником-декоратором, превратила утилитарный, оборудованный металлической мебелью директорский кабинет в витрину для мебели и вещиц в стиле Людовика XVI, ученый провел Ренделла вверх по коридору в ближайшую лабораторию Отделения радиоуглеродной датировки.

По пути Ренделл включил свой диктофон, и Обер в самых простых выражениях начал объяснять ему суть способа датирования с помощью углерода-14.

— Метод был открыт доктором Уильямом Либби, американским профессором, который получил за это открытие Нобелевскую Премию по химии в 1960 году. С помощью этого исключительного прибора впервые появилась возможность датировать древние кости, деревянные фрагменты и куски папирусов по времени их появления до шестидесяти тысяч лет назад. Было известно, что как только на земле зародилась жизнь, все живые организмы — от человеческого до животных и растений — бомбардируется космическими лучами. В результате этого, атомы азота превращаются в атомы радиоактивного углерода-14. И все живое, тем или иным образом, в течение своей жизни, до самой смерти, поглощает эти атомы.

— После смерти, смерти человека, животного или растения, атомы углерода в тканях начинают распадаться, исчезать, причем, со скоростью, которую можно предсказать. Было известно, что после смерти органического объекта, содержание углерода-14 в нем уменьшается наполовину за период в 5568 лет. Зная все это, доктор Либби выдвинул теорию, что если мы сможем каким-то образом измерить содержание распавшихся продуктов в мертвом организме, тогда, voilб, можно рассчитать и количество распавшегося и исчезнувшего углерода. Узнав это, вычислив количество потерь, можно узнать, когда же данный объект поглощал радиоактивный углерод в последний раз, то есть, когда он был живым. И это, мсье Ренделл, позволяет нам узнать, сколько времени прошло с момента смерти объекта, после чего можно установить дату смерти и возраст объекта.

Ренделла осенило чувство понимания процесса.

— И доктор Либби изобрел средства, чтобы провести измерения подобного рода?

— Oui. Он создал так называемые часы “Углерод-14”, устройство на основе счетчика Гейгера, которое устанавливает, сколько углерода было потеряно объектом после завершения его жизни. Это дало науке ту систему датировки, в которой она так нуждалась. Теперь мы можем узнать, окончательно, год рождения кусочка древесного угля, горевшего в костре пещерного человека, либо же, когда ископаемое было полноценным живым организмом, либо же возраст старинного здания по куску взятой оттуда деревянной балки. Мне рассказывали, что доктор Либби исследовал десять тысяч объектов. Однажды с помощью его процесса было доказано, что пара индейских сандалий, найденных в орегонской пещере, имеют возраст девять тысяч лет. Крупная щепка от похоронной ладьи, найденной в захоронении египетского фараона, доказала, что сам фараон умер около 2000 года до нашей эры. Кусочек льняной повязки от свитков Мертвого Моря, обнаруженных в пещерах Кумрана, доказали, что свиток был написан между 168 годом до нашей эры и 233 годом уже нашей эры, скорее всего — где-то около 100 года до нашей эры. С другой стороны, кости Питлдонского человека, обнаруженного в гравийном карьере в Уэссекских торфяниках, считались принадлежащими доисторическому обитателю, до тех пор, пока тесты на содержание фтора, проведенные доктором Кеннетом Окли, не показали, и это впоследствии было подтверждено методами углерод-14, что Питлдонский человек вовсе не был доисторическим, а современным, и что эти останки, скорее всего было подделкой или же мистификацией.

Теперь они находились в лаборатории, где горелки на столах подогревали многочисленные колбы, и где звучал равномерный стук счетчика Гейгера.

— И теперь, мсье Ренделл, — сказал профессор Обер, — вы уже знаете, с помощью каких средств мы доказали возраст Пергамента Петрония и Евангелия от Иакова из Остиа Антика. Позвольте мне показать, вкратце, как это было сделано.

Он подвел Ренделла к двум металлическим аппаратам, стоящим перед рядом книжных шкафов. Аппараты, один из которых превышал другой раза в два, были соединены друг с другом. Ренделлу они напомнили пару металлических несгораемых сейфов, со всех боков наежившихся непонятными, если не таинственными, приспособлениями. У металлического шкафа, что был поменьше, сверху имелась панель управления и полочка снизу, с двумя циферблатами. Из этого шкафа выходили трубы, связывая его с шкафом пошире, который был в центре открыт, и где стоял сложный счетчик Гейгера.

— Это и есть аппарат радиоуглеродного датирования, на котором мы испытывали находки профессора Монти, — сообщил французский химик. — Когда пять или шесть лет назад профессор Монти прибыл сюда, чтобы попросить произвести окончательные опыты, ему уже сообщили, что он должен передать мне очень маленькие кусочки пергамента и папирусов, раскопанных им. Доктору Либби требовалось около тридцати грамм — около унции — льняного волокна из находок Мертвого Моря, чтобы установить датировку. Наш процесс с тех времен сделался более сложным и умным. В оригинале доктор Либби использовал твердый уголь, который он растирал внутри цилиндра, как будто покрывая краской. Такой как у него метод требовал приличного количества бесценного древнего материала. Теперь же, как я уже сказал, мы улучшили саму процедуру, и исследуемого материала нам нужно гораздо меньше.

— Скажите пожалуйста, какое количество пергамента и папируса понадобилось вам взять у профессора Монти?

Французский профессор одарил гостя улыбкой.

— К счастью, очень-очень мало, поскольку нам нужно было сжечь его. Сомневаюсь, чтобы профессор Монти отдал бы нам больше. Что касается древесного угля, то я могу работать с тремя граммами. Для дерева мне уже нужно около десяти граммов. Чтобы испытать находку профессора Монти, мне понадобилось пятнадцать граммов — около половины унции — пергамента и по двенадцать граммов от каждого папируса.

— И вы сожгли их? — спросил Ренделл, поднося свой диктофон поближе к ученому.

— Не сразу, — ответил на это Обер. — Для начала, каждый образец должен быть очищен, освобожден, химически и физически, от всяких следов внешнего углерода, который мог бы загрязнить образцы после того, как клетки оригинального вещества умерли.

— Вы имеете в виду загрязнения или заражения радиацией от испытаний атомных или водородных бомб?

— Нет, они не влияют на уже мертвую материю, — ответил на это Обер. — Я взял каждый из предоставленных профессором Монти образцов и тщательно очистил их, чтобы исключить чужеродные элементы, такие как корни, следы любых иных отложений, которые могли загрязнит их и повлиять на испытание. Сделав это, я сжег каждый образец пергамента и папируса в потоке кислорода, пока тот не превратился в золу. Угольная кислота, полученная из продуктов сгорания была очищена, высушена и введена в этот измерительный счетчик Гейгера. Счетчик имеет объем в один литр…

— Менее двух пинт?

— Правильно, — сказал профессор Обер. — Помимо всего, как вы уже могли заключить из того, как аппарат сделан, мы должны защититься от любой внешней радиации, которая может помешать исследованиям и дать не правильный отсчет, а следовательно — не правильную дату. Voilб… Мы поместили золу папируса и пергамента, предоставленного профессором Монти, в пробирки и начали наши испытания.

Увлеченный предметом исследований, профессор Обер пустился в подробнейшее описание процесса испытаний. Он говорил об усилительной цепочке, окружающей ртутный цилиндр, о том, как импульсы счетчика Гейгера смешиваются в противофазе с импульсами пропорционального счетчика, о космических лучах и о рентгеновском излучении…

Ренделл совершенно потерялся во всем этом, но слова Обера записывались на магнитной ленте, и Ренделл пообещал себе, что как только Лори Кук переведет их на бумагу, он сможет найти кого-нибудь в Амстердаме, кто объяснит их ему поподробнее.

— Ага, понимаю, — пробормотал он. — И как долго шли все испытания, профессор?

— Две недели. Но это все происходило почти шесть лет назад. Сейчас у нас имеется удивительно улучшенный счетчик, с помощью которого испытания можно было бы провести за один день. Тесты Монти же заняли две недели.

— И что же вы в конце концов узнали?

— Что мы можем датировать эти граммы пергамента и папирусов в диапазоне двадцати пяти лет от времени, их создания, когда ими воспользовались.

— И что же это были за даты?

— К счастью, я имел возможность сообщить профессору Монти, что измерения, проведенные на нашем аппарате, никак не отрицают датировку Пергамента Петрония на 30 год нашей эры, а Евангелия от Иакова — на 62 год нашей эры. Короче, я мог убедить профессора Монти, что наиболее современная аппаратура двадцатого века подтвердила факт — отметьте себе, мсье, факт — того, что пергамент мог происходить из того периода, когда Понтий Пилат вынес свой приговор Иисусу Христу, а папирусы могли происходить из времени, когда брат Иисуса еще был жив, чтобы иметь возможность записать истинную историю Мессии. Находки из Остиа Антика были по-настоящему аутентичными.

— Так что относительно них не осталось никаких вопросов? — удостоверился Ренделл.

— Совершенно никаких.

Ренделл выключил свой диктофон.

— То, что вы сделали и рассказали, профессор, поможет нам прорекламировать Международный Новый Завет по всему миру.

— Очень рад был сотрудничать. — Профессор Обер глянул на свои часы. — У меня тут поручение от моей супруги пригласить вас на ленч. Как вы насчет ленча, мсье Ренделл?

— Не хотелось бы навязываться…

— Никаких отказов. Мы еще поговорим. Мне самому это очень нравится.

— Благодарю вас. Кстати, я свободен до самого вечера, когда отправлюсь на поезде во Франкфурт.

— Ah, bon. Вы направляетесь на встречу с герром Хеннигом. Вы найдете его менее таинственным, чем был я. — Обер повел Ренделла к выходу из лаборатории. — Если вы не против, мы заскочим в Собор Парижской Богоматери, чтобы передать им результаты исследований по изображению Христа, которое я исследовал. А потом мы встретимся с мадам Обер в “Кафе де Клюни”. Нам будет весьма приятно перекусить с вами.

После этого в принадлежащей профессору Оберу самой последней модели “Ситроена” Ренделл пережил не самую приятную поездку: его ноги все время тормозили по полу на всем пути через Сену до собора Парижской Богоматери. Охранник, узнав Обера, сразу же указал им место для стоянки.

У главного, западного входа в собор Обер оставил Ренделла, сказав ему:

— Я буквально на минутку. Мне нужно лишь передать отчет одному священнику.

Ренделл собрался было зайти в собор, но решил, что раз Обер скоро вернется, остаться на солнышке, наблюдая за туристами различных цветов кожи, шастающими во всех направлениях. Через пару минут профессор и вправду вернулся.

— Вы заметили каменную резьбу над порталом? — спросил Обер. — Я сам заинтересовался ею после моего включения в дела Международного Нового Завета. Конечно, вы знаете, что не сохранилось никаких изображений или скульптур Христа, сделанных в Его время. Они и не могли существовать, поскольку их никто не мог сделать. Евреи — ведь первые христиане были евреями — считали создание рисунков или скульптур кощунством. Любые портреты по еврейским законам были запрещены. Конечно, в Ватикане имеется изображение Иисуса, согласно легендам, сделанное Лукой, и раскрашенное ангелами. Но это чушь. Я считаю, что наиболее ранние изображения, обнаруженные в катакомбах и представляющие Христа, были сделаны около 210 года нашей эры. А теперь поглядите вверх, вот сюда…

Ренделл проследил взглядом за указательным пальцем Обера. На стене собора была скульптура, изображающая коленопреклоненную Мадонну, коронуемую ангелом, в то время как Христос, стоящий рядом с нею, в короне на голове и со скипетром в своей левой руке, благословляет ее.

— Эта скульптурная группа называется Коронацией Девы, — объяснил Обер. — Создана она в тринадцатом веке. Типичный пример абсурдности изображений Христа в искусстве. Никто из художников не знал, как Он выглядел, потому-то все и рисовали Его исключительным красавцем в блеске славы. Когда люди прочитают евангелие Иакова, они будут шокированы, узнав, как Иисус выглядел на самом деле. Что же теперь будет со всем этим обманывающим всех искусством? Видимо, поступят так, как люди поступали во времена Французской Революции. Революционеры считали, будто все статуи ветхозаветных царей на Нотр Дам — это французские короли, поэтому их сбросили вниз. Вполне возможно, что такое же случится и в этом году. А после того все эти ненастоящие изображения Господа Нашего будут заменены статуями реального Иисуса, такого, каким он был — с семитским носом, некрасивыми чертами лица и всем остальным. И это будет намного лучше. Лично я верю в правду.

Ренделл и профессор Обер возвратились в “ситроен” и поехали через Pont de l’Archeveche, вливаясь в транспортный поток на набережной де ля Турнель. Когда эта набережная перешла в набережную де Монтебелло, Ренделл мог видеть и завидовать тем беспокойным французам, которые копались среди старинных книг и афиш на книжных развалах со стороны Сены. Слева от себя он заметил лавку, названную “Шекспир и Компания”, место охоты за книгами Джеймса Джойса.

Весьма скоро они повернули на широкий бульвар Сен-Мишель, и уже через десять минут, обнаружив наконец-то место для стоянки, профессор Обер завел Ренделла в кафе на перекрестье бульваров Сен-Мишель и Сен-Жермен, где, как могло показаться, скрещивались все пути автомобилей и пешеходов с Левого берега. Над зеленым навесом, спускавшимся, чтобы прикрыть от солнечных лучей три ряда лимонно-желтых плетенных стульев и мраморных столиков, Ренделл прочитал: CAFЙ DE CLUNY.

— Это одно из самых любимых кафе моей жены, — объяснил профессор Обер. — Самое сердце Левого берега. Повсюду молодежь. Через дорогу — видите черную решетчатую калитку? — находится парк с римскими развалинами, возведенными здесь, в Париже, всего лишь через три сотни лет — даже меньше, если верить Иакову — после Христа. Ну ладно. Габриэль явно еще не пришла. — Он глянул на свои часы. — Мы приехали чуточку раньше. Где вы, мсье Ренделл, предпочтете расположиться, внутри или снаружи?

— Только на улице.

— Поддерживаю. — Большинство столиков были пустыми, Обер направился к заднему ряду, выбрал один со стоящими возле него тремя плетеными стульями и жестом пригласил Ренделла садиться. При этом он щелчком пальцев подозвал одетого в белое официанта. — Не станем заказывать ленч, пока не дождемся Габриэль, — объяснил он своему гостю, — но раз уж мы здесь, и вы хотите чего-нибудь перекусить, то я рекомендовал бы omelette soufflйe a la saucisse. Пока же я закажу нам аперитивы.

Тут подошел официант.

— Я закажу себе “Пастис Дюваль”, — сказал Обер Ренделлу. — Un Pastis Duval, garзon.

— Пусть будет два, — сказал Ренделл.

— La meme chose pour lui, — перевел Обер официанту.

Профессор предложил американцу сигарету, но тот отказался, предпочтя трубку. Обер вставил свою сигарету в длинный мундштук, закурив же, он вытянул свои ноги и, наблюдая за прохожими, казалось, впервые расслабился.

Date: 2015-10-19; view: 303; Нарушение авторских прав