Глава 11. Как бы плохо мужчина ни думал о женщинах, любая женщина думает о них еще хуже

Как бы плохо мужчина ни думал о женщинах, любая женщина думает о них еще хуже.

NN

Эрика

– А‑А‑А‑А!!!

– Блин, за фигом так орать с раннего утра? – Я приоткрыла один глаз. – Ну точно, Маша с каргаалом познакомилась. Только почему так громко? Упс! А как она на шкаф залезла? И кто ее оттуда снимать будет? – Я окончательно проснулась, села на постели и меланхолично осведомилась: – Маш, ты чего так верещишь? В хор имени Пятницкого тренируешься?

– Это… это… это же… – От испуга девушка не могла связать двух слов.

Пришлось прийти ей на помощь:

– Да, это каргаал. Злобный. Ядовитый. Чем он там еще опасен… зубы по утрам не чистит… Но она у нас вполне приличная девочка и тебя не тронет, если перестанешь мучить наши уши своими воплями. – Я развернулась к кошке, лежащей в ногах, и уточнила: – Правда, сестренка, не тронешь?

Кошка лениво повернула голову и, чуть прищурившись, посмотрела мне в глаза. Презрительный взгляд говорил: «Я двуногими травоядными не питаюсь!»

Назревал все тот же насущный вопрос:

– Как же тебя назвать?

Но тут как подсказка в голове отчетливо отпечаталось: «Сильван». Хм, интересное имя. Я уточнила:

– Тебя зовут Сильван?

Опровержения не последовало.

Пробормотав:

– Вот и чудесно! – я слезла с кровати и пошлепала к шкафу. Отозвала кошку, без конца уговаривая компаньонку: – Маш, слезай, я есть хочу!

– Не могу, – призналась она с несчастным видом.

– Что значит не можешь? Боишься? Горе ты мое! Сейчас, подожди. – Я подошла к входной двери и, открыв, обозрела стражу. – Ух ты, у нас новенькие! Красавчики! Стоят не шелохнутся, только как‑то странно дергаются. Нервные какие… лечиться надо. – Мне надоело рассматривать похожих, словно близнецы, молодых воинов, и я приступила к делу: – Мальчики, нужна грубая мужская сила. Срочно!

Моя просьба вызвала почему‑то исключительно противоестественную реакцию: какие‑то они стали бледненькие, глазки подозрительно помутнели и забегали, словно у моего первого мужа при просмотре порно. Это они о чем подумали? Тут до меня и доперло, что они поняли под «мужской силой». Тьфу, прости господи! Эти мужики… хоть там, хоть тут – везде одинаковы. Только дай, обязательно опошлят мероприятие. Да ну вас! Почему, ну почему в этом плане все они мыслят по шаблону? Из одной заготовки отливали? Мартен некондиционный попался? Пришлось разжевать более подробно:

– Девушку нужно со шкафа снять. Она каргаала увидела и со страху туда залезла, а слезть боится. Поможете?

И что я такого сказала? Дурдом на проводе! Нет, ну как мужик может в обморок упасть? Не кормили? Корсет тугой попался? Женские духи под нос воняют? Что мне с ними, болезными, теперь делать? Веером помахать? В медчасть отнести? Счас. Я на биодроида похожа? А бросить совесть не позволяет. Второй вон по стенке ползет, того и гляди рядом устроится. Лазарет, блин. А в книжке‑то понаписали: «Жестокие, свирепые, безжалостные». Ага, буду теперь знать: все писаки – брехуны проклятые, врут, как дышат! На самом деле мужики‑дроу – психованные, слабонервные, ранимые и легковозбудимые! Где же вы, брутальные мачо с лиловыми глазами? Ау‑у‑у!

Делать нечего, будем приводить в чувство. Я материализовала нашатырь и сунула под нос самому чувствительному. Парнишка подпрыгнул и начал шустро отползать, глядя на меня расширенными глазами. Его ужимки вызвали у меня немалое удивление.

– Что ж ты скачешь, как кузнечик? Знаю, не розами пахнет, а ты что хотел? Чтоб я тебя ароматическими солями в чувство приводила? Духами поливала? Хотя у вас тут духи… куда там моей медицине! Похлеще нашатыря будут! Так, сейчас по наперстку валерьянки сообразим… – перенесла я свое внимание на еще более побледневшего второго дроу.

Тот все же нашел в себе силы откровенно спросить, поблескивая темными, будто сливы, глазами:

– Ваше величество, зачем вы с нами возитесь? Не к лицу вам с падалью возиться и марать свои лилейные руки.

Я хмыкнула:

– А я должна вас на полу бросить? Мне такие экстравагантные украшения перед дверями не нужны. Захламляют помещение и доступ к выходу, пожарная безопасность не одобрит. Разве что вы полы хорошенько собой вытрете. Но тут я сомневаюсь, действие требует сноровки. Опять‑таки бедного раненого зверя нервируете…

Стражник меня просветил:

– Лучше отдайте вашему каргаалу на растерзание, нас ведь все равно казнят. Есть еще малый шанс, что в тюрьму посадят или на рудники сошлют… в зависимости от настроения Повелителя. Но тогда мы будем как величайшего снисхождения просить у вас казни. Она милосерднее.

– Э?.. – Шиза полная! Я обалдело хлопала глазами, переводя взгляд с одного на другого. – За что?

– Мы не выполнили свой долг и выказали слабость, – покаялся тот, что казался нервами покрепче.

И опустился на одно колено, делая этакий жест правой рукой. Вроде как ударял себя кулаком по левой стороне груди. А потом изящно застыл в такой позе, склонив голову и опустив глаза. Нет, я не Повелительница, скорее балетмейстер погорелого театра! Скоро взвою.

Ой как все запущено! Мозгами можно тронуться! Что за порядки такие дикие? Как они тут выживают? Прости меня господи, вот же садист мне в мужья достался! Делать нечего, придется спасать ребятишек. Ни за что ведь пропадут.

– Как тебя зовут? – поинтересовалась я у него.

– Ниэль, ваше величество.

– Слушай, Ниэль, во‑первых, прекрати мне «великать». Меня зовут Эрика. Во‑вторых, ничего страшного не произошло. Вы немедля хряпнете по валерьяночке и заново у двери живчиками построитесь. Лады?

Вау, какие у нас большие глазенки! От неожиданности мальчишка аж заикаться начал:

– Но… как же… Повелитель…

– Да фиг с ним, мы ему не скажем. – Я состроила дроу невинные глазки. – Пусть это останется между нами, красавчик.

Нет, все‑таки я стерва… но добрая и отзывчивая. А что? Всем известно, сама себя не похвалишь, никто тебя не заметит. Мне надоело воспитывать подрастающее поколение, да и Повелитель мог нарисоваться в любую минуту, испытывая к моей персоне нездоровый интерес. Поэтому я скомандовала:

– Все, ребятишки, подбирайте челюсти с пола, приводите себя в порядок, а я пошла. Мне еще Машу снимать нужно… со шкафа.

В дверях меня догнал вопрос:

– А у вас там правда каргаал?

– Я просила на «ты». Правда, – ответила, направляясь обратно в комнату, и уже закрывала дверь, когда услышала:

– Спасибо… Эрика.

– Вот так‑то лучше, мальчики. – Высунув нос наружу, я одарила их широкой ободряющей улыбкой. – Не трусьте, прорвемся!

Пять минут спустя. Долгие и бесплодные переговоры между мной и компаньонкой:

– Маш, слезай. Ампельное растение на моем шкафу из тебя не получится. Дизайн не тот, – (в ответ глухие рыдания), – и воды не напасешься. – (Громкий, надрывный рев.) – Маш, ты что, там жить собралась?

– Я бою‑у‑усь!

– Когда туда лезла, не боялась? Да здесь невысоко! Всего‑то метра четыре… наверное.

– Это случайно вышло! Я испугалась!

И что мне с дурехой делать? Испугалась… А если?..

Подбоченившись, строго прикрикнула на Машу:

– Если ты сей момент не слезешь, я пожалуюсь Повелителю!

С перепугу девушка мгновенно спрыгнула и заплакала. У меня уже мозги превратились в кашу.

– Чего ты ревешь? Опять боишься? Кого? Повелителя?..

Ой, блин, кошмар на улице Вязов. Еще одна слабонервная на мою несчастную голову. Как могла, попыталась ее успокоить:

– Маша, да не скажу я ему ничего, успокойся. Мне же нужно было тебя оттуда снять. Или ты там решила гнездо свить, птычка? На, выпей валерьянки, успокойся. Пошли завтракать.

Кое‑как уняв слезы и выпроводив Машу, я отправилась в сад. Сильван пыталась ко мне пристроиться, но на трех лапах далеко не уйдешь, и она осталась. После всех утренних происшествий я сбежала в лес, и мы с Громом опять поехали на озеро.

Есть же примета: как день начнется, так он и закончится. Чистая правда! На себе проверила!

Я вдоволь наплавалась и вылезла на берег обсохнуть. Огляделась вокруг и в который раз восхитилась красотой местной природы. Особенно меня поразили местные цветы. Подобного буйства красок и разнообразия оттенков мне встречать еще не приходилось. Пройдясь по поляне, нарвала себе внушительный букет и вспомнила чудесную детскую пору. Сколько лет прошло с того времени, когда я беззаботно плела себе венки? Уже и не вспомнить. Да и считать не хотелось.

М‑да, время прошло, а руки все помнят. Покрутив машинально сплетенный венок, недолго думая водрузила себе на голову. И впала в детство… Мне захотелось стать хотя бы ненадолго той маленькой беззаботной девочкой, глядящей на мир широко открытыми глазами. И чтобы самым большим разочарованием в моей жизни был отказ мамы купить мороженое. Но, к сожалению, все это осталось в другой жизни.

Разочарованно вздохнув, нахлобучила венок на голову Грому, проявляющему громадное любопытство к моему художественному промыслу. Протестовать он не стал. Лишь отошел подальше на приличное расстояние, а потом и вовсе скрылся из виду. Испугался, видимо, моих дизайнерских способностей. Да и бог с ним. Надо Маше тоже принести. Пусть порадуется. Наверное…

Сидела я себе спокойно белым лебедем, никого не трогала, никому не мешала. Занималась составлением икебаны. Заметьте – молча занималась.

И вдруг на полянке появился Дарниэль. Он улыбался, но синие глаза смотрели печально. Вот гад, нарисовался – не сотрешь. Стоял и смотрел, а взгляд неуловимо менялся. Кто бы знал, как мне тот взгляд не понравился! Жуть какая! В глазах – все казни египетские. Что он мне напомнил? А! Корриду видели? Помните, как там бык на матадора смотрит? Во‑во, очень похоже. Сейчас пар из ноздрей пойдет. Как‑то мне не по себе стало. Линять надо.

Поздно. Началось. Торро, торро!

Повелитель быстрым шагом пересек поляну и навис надо мной с воплем:

– Почему? Ты? Голая?!

Смотри‑ка, мы снова на «ты» перешли. Как быстро слетает шелуха воспитания с мужчины при виде полуобнаженной женщины. Особенно если он купальников в глаза не видел. Пришлось его просвещать, и я объяснила абсолютно спокойным тоном:

– Глаза разуй. Я в купальнике. Это одежда для купания.

Нервный Повелитель расширять запас познаний не пожелал и заорал дальше:

– Где ты одежду увидела?! Прикройся немедленно!!!

Настала моя очередь злиться. Я высказалась:

– И не подумаю! Я еще не высохла!

Выпад мой не подействовал. Дарниэль завопил еще громче:

– Или ты оденешься немедля, или я тебя прямо здесь изнасилую!

Смотрела, и вполне верилось. Этот сможет! Родненький, я ж в принципе не против, но не с моим бабским счастьем! Ненадолго задумалась: «А мне экстремальный секс нужен или нет? Хочу я этого запыленного мачо с пирсингованными ушами прям здесь и сейчас? Или подождем у моря погоды?»

Пожалуй, все‑таки нет. Кто ж его знает, он справку насчет СПИДа и сифилиса из компетентных источников не предоставлял. Решив не доводить дело до обещанного мне исполнения прямо здесь супружеского долга, начала одеваться. А у этого ушастого искры из глаз летят, пар из ноздрей вырывается. Нет, это не супружеский долг, это прям осенний призыв какой‑то: «Ать‑два, встань в строй!»

Натягивала я на мокрое тело одежду, мысленно проклиная мужскую природу, и вдруг плавно очутилась у него за спиной, а Повелитель вытащил какую‑то железяку и начал отрабатывать с ней статику. У него что, на тренировки без меня времени мало было? С утреца не набегался еще? Ой, какой ножичек клевый! О‑острый, должно быть. А что он им шинковать собрался, ась?

Моего коняшку?! На колбасу?!! Не дам! Мо‑ое!

Я безотлагательно вылезла вперед и возмутилась творимым произволом:

– Сбрендил на почве секса?! Ты на кой ляд к моему коню свои загребущие ручонки тянешь?

Дроу настойчиво старался запихать меня обратно за спину, соизволив при этом объяснить причину своих действий:

– Конь? Ты сумасшедшая! Это демон!

– Да‑а‑а? Никогда бы не подумала! Какая порода интересная… – удивилась я, упорно не желая оказываться за его широкой спиной. – Подумаешь, демон! Зато красивый.

Разъярившись до предела, Дарниэль попытался меня напугать:

– Он плотоядный!

– Ты тоже не вегетарианец, – хмыкнула я.

– Он опасен! – не оставил попыток муж.

– А ты? Тоже небось, мой миленький, не на хуторе бабочек всю жизнь ловил! – парировала я. – Вон и скальпель вполне прилично держишь. Тебе только дай волю, патологоанатом‑вредитель, мигом пустишь в ход свою бензопилу «Дружба», и я без лошадки останусь. А коня гробить не дам!

В ход пошла тяжелая артиллерия:

– Я тебе приказываю!

– Да кто ты такой, чтобы мне приказывать?! – замкнуло меня. – Не хватало, чтобы каждый завалящий мужик мне приказывал. Вот еще… Не ты первый, не ты последний. Поприказываешь и отстанешь.

Тут я заметила невдалеке странного мужика, одетого во все черное. Он стоял за деревом и смотрел на моих драчунов – коня и дроу – с непонятным выражением в черных, словно беззвездное небо, глазах. И взгляд у него был уверенный и властный, с легким флером презрения, будто Дарниэль ему уж точно не ровня.

Мне незамедлительно напомнили:

– Я твой муж!

– Это тоже ненадолго, – вполне миролюбиво утешила его.

– Я твой первый и последний муж! – отрезал он.

– Да ты что! Докажи! – восхитилась я аргументом и сообщила: – Это не довод!

По‑моему, я чуть‑чуть переборщила. Этот Отелло местного производства схватил меня за руку, перед глазами все поплыло, и мы оказались в моей комнате. Повелитель в крайней степени ярости стиснул мне кисть до синяков, и я закричала:

– Отпусти руку! Больно!

На мой крик отреагировала Сильван. Она неловко поднялась, припала на передние лапы и зарычала. Вот только сцен из поэмы Шота Руставели мне здесь не хватало: «Рассердился я на зверя. И метнул копье стальное. Лев упал, копьем пронзенный, и пополз, протяжно воя. Я мечом его ударил. И рассек его с размаха. Рухнул мертвый зверь на камни, поднимая груды праха».[14]Поэтому встала между ними, но обратилась к кошке:

– Спокойно, сестренка, он уже уходит. – И задала с нажимом вопрос уже Повелителю: – Ведь так? Кстати, супруг, кто был тот мужик, который во всем черном под деревом стоял и наблюдал за нами?

– Мужик? Опиши его.

– Ну… такой… во всем черном. На груди еще красная вышивка… знак бесконечности, – я нарисовала пальцем в воздухе, – перечеркнутый не то мечом, не то косой…

Мне показалось или дроу вздрогнул?

– Что еще у него было?

– Если не ошибаюсь, на боку перевязь со шпагой. Обе ярко‑алого цвета. Да, и на ногах у мужика красные сапоги.

Супруг резко оборвал:

– Тебе почудилось. Там никого не было!

Дар с каменным выражением физиономии молча изучал мое лицо. Приняв какое‑то решение, начал говорить размеренно‑холодным тоном, как будто заколачивал гвозди в крышку моего гроба:

– Запомни! Здесь Повелитель Я! В моей воле казнить или миловать. Жизни моих подданных в моих руках, в том числе и твоя. Я буду решать, что и как тебе делать!

Я не ошиблась, то был гроб моей свободы и моих надежд на взаимопонимание. Он взял меня за подбородок и посмотрел в глаза:

– Ты поняла? Ты ничто и никто здесь! Я твой господин!

«Помечтай, родимый!»

Он продолжил:

– Сегодня вечером бал. Ты должна присутствовать и выглядеть соответственно своему статусу.

«Будет тебе статус, огребешь и не унесешь!»

– Повелитель, Повелитель! – На порог вломились незнакомые воины. – На нас только что напали!

– Кто? – по‑деловому спросил Дарниэль, властно протягивая руку, чтобы принять у воина длинный клинок в ножнах.

– Демоны!

– Сахраташ махавыгыррр![15]– Он надел толстые кожаные перчатки и перецепил оружие, отдавая мелкому пареньку, наверное – оруженосцу, свой второй, более укороченный и нарядный экземпляр, которым он пугал моего коня. Закончив, Дарниэль развернулся и пошел к выходу.

Мои губы прошептали помимо воли:

– Ты пожалеешь об этом.

Он не дрогнул. Сказал на ходу, не оборачиваясь, жестко и надменно:

– Я так не думаю!

С треском захлопнулась дверь. Это конец!

Если раньше в глубине души тлела крохотная искорка надежды, что мы сможем договориться и, возможно, найдем какой‑то выход из сложившейся ситуации, то сейчас не осталось ничего. Почему мне так плохо? Я тонула в его словах, как в нечистотах. Он искупал меня в этом месиве. И это мелкое самолюбивое чудовище мне навязывают в мужья? Хрен тебе! Сокол с вороном не дружит.

Села на свое любимое место у окна и закурила. Хорошо, ты сам это выбрал… господин! Я буду выглядеть «соответственно своему статусу»! Не знаю, сколько времени просидела, глядя на Сильван, пуская белые колечки дыма и размышляя. Наверное, много, потому что уже стемнело, и Маша нашла меня в полной темноте. Она остановилась рядом, глянула на пепельницу, полную окурков, на нетронутую еду и, погладив по плечу, сообщила:

– На дворец было совершено нападение. Демоны. Говорят, в набеге участвовали только молодые и неопытные, но зато их налетело немало. Повелитель легко ранен. Бал переносится на несколько дней.

– Ну раз наш Повелитель такой молодец и не дал себя прикончить… почему бы господина не порадовать? Маш, ты мне поможешь с новым нарядом и кое‑чем другим? – с надеждой вгляделась я в ее глаза. И с улыбкой честно добавила: – Это просьба, не приказ. Неволить не буду. И втягивать в неприятности тоже не хотелось бы.

– Да, – ответила девушка, не отводя взгляда. – Я умею неплохо шить, отлично плету кружева и очень хорошо вышиваю карелисской гладью и эльфийским столбиком.

– Спасибо! Но это не требуется. Мне нужно…

Я объяснила, что хочу, и мы приступили. Подготовка заняла какое‑то время и требовала определенной сноровки. Мы тренировались.

И вот наконец финальная стадия. Говорят: «Окончен бал, погасли свечи», – а у нас все наоборот, бал только начинался. А с ним приближались огромные неприятности, потому что я буду не я, если позволю кому бы то ни было обратить себя в вещь.

Когда Маша подводила мне глаза, я заметила, как дрожат ее руки.

– Ты боишься?

– Он убьет меня потом за это, – призналась компаньонка.

Спрятав тревогу, я попыталась отвлечь ее:

– Пусть только попробует! Я его на ленточки порежу и макраме сплету. Будешь иметь эксклюзивное украшение на стену. Экскурсии водить. Прославишься!

Девушка всхлипнула и зажала рот, потом, немного отойдя, опустила руки и сказала:

– Не надо. Меня некому оплакивать. У меня, кроме тебя, никого нет. Спасай свою жизнь. Повелитель может быть очень жестоким.

Взяв ее за руки, тихо, но твердо ознакомила Машу со своим мнением:

– Маша, я не боюсь его. Презираю, может быть, ненавижу, но не боюсь. Мне нечего терять. Мою жизнь уже исковеркали. Ты, наверно, уже поняла, что я не Эланиэль? – Дождавшись кивка в ответ, продолжила: – Меня лишили всего дорогого и важного в жизни каждой женщины – имени, семьи, мира. Здесь я тень, туман, фикция. Пыль в глазах одного коронованного петушка со шпорами. Живу я или сгинула – без особой разницы. Так получилось, что теперь ты и Сильван стали моей семьей, ближе вас у меня никого здесь нет. И я буду бороться за вас до последнего вздоха, до последней капли крови. Это не обсуждается. Понятно?

Маша долго смотрела мне в глаза, потом погладила по щеке:

– Да благословит и защитит тебя богиня! Нам пора!

Она накинула мне на плечи плащ, поправила капюшон, и мы вышли. Маша вела меня по длинному извилистому коридору, а сзади шли мои стражи. Около больших дверей мы остановились, и я спросила:

– Маша, ты помнишь, что делать? Хорошо. Тогда я готова.

Двери распахнулись, и глашатай возвестил:

– Повелительница Эланиэль!

Путь по дорожке к трону, на котором сидел навязанный мне королек, мой обидчик и противник, тянулся бесконечно. Что я чувствовала? Трудно объяснить. Вероятно, это была гремучая смесь из обиды, желания наказать и озорства. Меня трясло от возбуждения. То было нечто среднее между восторгом и истерикой. Я остановилась, не доходя до Повелителя несколько метров, и склонилась в поклоне. Раздался его высокомерный бездушный голос:

– Почему вы так странно выглядите, ваше величество?

Выпрямившись, остановила нежный взгляд на лице Дарниэля.

– Я бы хотела сделать вам подарок.

«Ну погоди, родной! Сейчас узнаешь наших! Думаешь, глазками посверкаешь, железками ржавыми с наручниками вкупе погромыхаешь – и дело в шляпе? Все затряслись осиновым листком и пали ниц? А фиг те! Ты у меня щас получишь – припомню тебе и угнетенных женщин Латинской Америки, и наших послевоенных баб. Наши женщины что бархат поверх стали – кажется, и мягкий, и по телу ложится… ан нет! Ножницами не покромсаешь, не затупив. Взять душу, не отдав свою, – не выйдет. Мы тебе не фигли‑мигли с вышитыми платочками. Мы – сила!»

Его глаза сверкнули гневом, губы плотно сжались, на скулах заходили желваки. Еле сдерживался… бедолага.

– Почему вы решили преподнести мне сюрприз?

По моим губам скользнула холодная усмешка, и я донесла до него причину:

– Вы настолько доходчиво объяснили мне мое положение и мой статус здесь, что я решила проникнуться и отблагодарить вас. Вы позволите?

– Да, – камнем в мутное, вонючее болото упало барское позволение.

– Благодарю вас… мой господи‑ин. – Еле сдержалась, чтоб не хихикнуть.

На слове «господин» скинула плащ. Зазвучала музыка, и я начала свой танец. По залу прокатилась волна удивления. Мне было все равно. Я видела, как в его глазах одно чувство сменяло другое: гнев, ярость, растерянность, желание, беспомощность бурлили, словно пузырьки шампанского. Наслаждайся, мой господин, и будь ты проклят!

А потом танец увлек меня. Осталась только я и музыка. Я танцевала танец живота в костюме одалиски.

В ответ на знак – во мраке балагана

Расторгнуто кольцо сплетенных рук,

И в ропоте восставших барабанов

Танцовщица вступила в страстный круг…[16]

Музыка стихла, я застыла в финальном поклоне со словами:

– Вы довольны, мой господи‑ин?

Не дождавшись ответа, выпрямилась, бесстрашно взглянув смерти в глаза. «Это да! Я и слабая, и хрупкая, и ранимая… да вот смотря в чем! В некоторых отношениях любого мужика за пояс заткну. И дрессировать не хуже тебя умею. А может, и получше». Борьба взглядов – листва против неба, спокойствие против ярости.

Дарниэль справился с собой и протянул лениво и скучающе:

– Ну что же, вы подарили нам прекрасное зрелище, истинно усладу для глаз. А чем вы можете потешить наш слух?

– Все, что прикажет мой господин, – ответила я с издевкой, опять склоняясь в поклоне.

И дождалась.

– Прикажет. Приступайте! Я жду.

Я выпрямилась, вытянулась в струну, и под сводами поплыла «Ave Maria», окутывая чистой силой звука, проникая каждому в душу, никого не оставляя безучастным…

Когда стихла последняя нота, я развернулась и пошла к выходу. Маша накинула мне на плечи плащ, но мне было безразлично. Все свои чувства я оставила там, позади. И отдала им кусочек себя, кусочек своей души: на его месте сейчас была открытая рана. Как больно! Земля, муж, мой ребенок… Время! Мне нужно время…

Около двери Айлонор придержал меня за локоть, развернул к себе, вытирая слезы. Надо же, я и не заметила, что плакала.

– Не плачь, маленькая, все будет хорошо, – гладил меня по волосам мужчина.

Я подняла на него глаза и спросила:

– Ты зайдешь? Выпей со мной. Я хочу сегодня напиться и петь. Хочешь, спою для вас?

– Ты же знаешь, я не могу – долг. Если желаешь, то не закрывай дверь. Это честь для нас – слышать твои песни, – ответил страж.

– Хорошо, пусть будет так, – согласилась я, не имея сил спорить.

Взяла местную гитару, а Маша разлила вино по бокалам. Я пила и пела, пела и пила. Слезы горькими алмазами катились по моим щекам.

Когда был страшный мрак кругом

И гас рассудок мой, казалось,

Когда надежда мне являлась

Далеким, бледным огоньком;

Когда готов был изнемочь

Я в битве долгой и упорной,

И, клевете внимая черной,

Все от меня бежали прочь…[17]

Последний аккорд, последний глоток, и крик, сорвавшийся с моих губ, растворился в ночи: – Я ненавижу тебя, Дарниэль!

Date: 2015-10-19; view: 294; Нарушение авторских прав