Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Витька. Страшная ночь. Голоса первые и вторые. Встреча с лошадью
Да, Митенька искал на чердаке печную заслонку, которую они с женой Аней не нашли внизу, в самой печке, осмотрев ее снизу доверху. Ну как должна выглядеть печная заслонка? Заслонка и есть заслонка, и раз она что‑то заслоняет, какое‑то отверстие, то Митя представлял ее в виде чугунного или железного листа с ручкой. Этот лист согласно Митиным представлениям обязан был вставляться в определенную щель в печке. Так гласила теория. Но этой теоретической заслонки ни в печке, ни на чердаке найдено не было. Печь вырастала в серьезную проблему. Она преподносила сюрприз за сюрпризом. Сокрытие заслонки было уже второй неприятностью, испытанной Богиновыми со стороны печки. Первая случилась накануне. Пришедшие в Коржино Богиновы были встречены сыном хозяина Витькой. Витька вылез из сарая, облепленный сеном и заспанный до такой степени, что после каждой фразы его приходилось будить вновь, чтобы выпытать все новости. Новости были следующие. Его мать Надя Чуркина, почтальон, уже три дня как уехала в дом отдыха, чем буквально поразила всех деревенских. В самую страду, летом, она взяла и укатила отдыхать! Общественное мнение деревни Коржино было против Нади, как Богиновы поняли уже на следующий день. Ее поступок тем более осуждался соседками, что Анатолий Иванович, Надин муж, с утра до ночи пропадал в Литвинове, за пять километров, где пас колхозное стадо, а Витька остался без присмотра. Он целыми днями спал на сеновале и питался только молоком. Витьке было шестнадцать лет, он уже выпорхнул из гнезда и учился в райцентре, в техникуме, на сборщика часов. Теперь у него были каникулы. Витька стоял на крыльце в ватнике и резиновых сапогах, на которых налеплены были комья грязи. Длинные Витькины волосы цвета сена, путаясь с тем же сеном, свисали до плеч, а украшала Витьку тирольская, сильно помятая шляпа. Витька отоспал ей правое поле, которое было будто приклеено к тулье. Митя и Аня помнили Витьку еще по прошлому приезду. Тогда он был хиленьким деревенским мальчиком с соплями и писклявым голосом. Сейчас голос ломался, и Витька то и дело пускал петуха: начинал фразу хрипло, а заканчивал ее дискантом. Впрочем, назвать фразами то, что он говорил, было бы большим преувеличением. – Нету отца… – сказал он хмуро и не глядя на Богиновых. – Витька, да ты что, не узнаешь нас? – спросила Аня. – Почему?.. Узнаю, – протянул Витька без выражения. – Тебе мать‑то сказала, что мы приедем? Мы ей писали, – продолжала Аня. – Не… – сказал Витька. Богиновы стояли перед высоким крыльцом. Дождь, который сопровождал их от автобусной остановки, еще не кончился, хотя было уже все равно – они промокли до нитки. Катя и Малыш с маленькими рюкзачками за спиной тоже смотрели на Витьку, ожидая его решения. – Ну, мы подождем Анатолия Ивановича. У него спросим… – неуверенно сказала Аня. – Не зна… – сказал Витька. – А ты, брат, вырос, – вдруг проговорил Митя и с досадой почувствовал, что получилось это у него заискивающе, будто он хотел задобрить Витьку, чтобы тот пустил их в избу. Витька расплылся в улыбке и неожиданно покраснел. – Ну ладно! – строго сказала Аня. – Ты не видишь, мы под дождем мокнем! Торчишь как пень. Давно бы уже печку растопил. Небось, как мать уехала, и не топили? – Не… – сказал Витька, но посторонился, пропуская их в избу, а потом нехотя пошел за дровами. В избе было сыро и темно. Витька сказал, что свет отключили еще вчера. Катя и Малыш смотрели на родителей с тревогой, потому что чувствовали, что отпуск начинается как‑то не так, не по‑праздничному. Митя с преувеличенной веселостью стал распаковывать рюкзак. «Ничего, ничего! – твердил он. – Зато потом будет хорошо!» И действительно, эта универсальная формула надежды сработала через полчаса, когда в печке затрещали дрова, умело подожженные Витькой. Все собрались в кружок и не отрываясь смотрели на огонь. Повеяло теплом, вспыхнули на стенах языки света, от одежды, развешенной над печкой, начал струиться пар. «Языческая тяга к огню, к энергии…» – думал Митя. Мысли его соскочили на энергию, и он укрылся в знакомом домике физики, убежав из холодной избы, где все было родным по убеждению, но в то же время незнакомым и почти пугающим. Митя словно уговаривал себя любить эту избу, огонь в печи, глиняные кринки, ухваты, самовар с ржавой трубой, ситцевые занавески на окнах. Витькину шляпу и самого Витьку. И тут же подкрадывалась мыслишка о том, что, может быть, и незачем любить все это. Но более властный голос приказывал любить, потому что Мите никак не хотелось допускать разрушения столь поздно выпестованной им в сознании родины. Сырая изба, плохая погода, хмурый Витька – неужели этого достаточно, чтобы стереть ту тропинку и вообще все, что было семь лет назад?.. «А я ведь был моложе…» – вдруг подумал Митя и, словно страшась последующих выводов, вернулся к огню, к энергии и тепловому излучению. Здесь его мысли находили твердую опору, здесь он был хозяином положения и мог никому не объясняться в любви. Между тем в десятом часу вернулся Анатолий Иванович. Он вошел в темноте, ни на кого не глядя, достал из‑за печки подойник и ушел доить Малюту. Бессловесное появление хозяина удручило Митю, и он с тоской подумал, что, возможно, их здесь не примут и придется искать другое пристанище. Витька к тому времени удалился к себе на сеновал, дети тихо сидели в горнице на диване, Аня уже потихоньку обживала избу, раскладывая вещи из рюкзаков. Хозяин появился вновь минут через двадцать с полным подойником и, подойдя к Мите близко, взглянул на него. – Никак Дмитрий? – спросил он и улыбнулся наконец, да еще улыбнулся смущенно как‑то, трогательно, как подумалось Мите. – А я вишь… Значит, не видал… Так ты… Анатолий Иванович задвигал руками и засуетился, стараясь выразить радость и удивление. Работа пастуха и полное одиночество среди коров и овец научили его обходиться без слов. Анатолий Иванович разговаривал руками. Он крутил растопыренными пальцами у лица, когда хотел выразить что‑нибудь сложное, и самое странное – все было понятно. Правильно построенные городские фразы с подлежащими, сказуемыми и дополнениями вызывали у него изумленное недоумение. Он понимал их, но не мог взять в толк, зачем нужно употреблять столько слов. – Ребятишки‑то… как говорится! Ну, Дмитрий… Аня, значит… Молодцы… – говорил хозяин. Митя испытывал стеснение от разговора. Ему казалось, что его языка хозяин не поймет, а разговаривать, как Анатолий Иванович Митя не умел. И все‑таки они поговорили, каждый на своем языке, уместив в разговоре семь прошедших лет. Хозяин отлил из подойника две кринки молока и отправился спать на сеновал, предоставив Богиновым избу в полное распоряжение. Они наскоро поели, выпили теплого еще молока и улеглись где пришлось, надеясь утром обосноваться по‑настоящему. Перед сном Митя заглянул в печку и увидел мерцающие в глубине угли, которые еле слышно перешептывались, догорая. Он полюбовался ими с минуту, а потом улегся на скрипучую кровать и попытался уснуть. Уснуть скоро не удалось. Митя закрыл глаза, нагоняя на себя приятные мысли, собирая их по крохам, но они разбегались, а под веками то и дело вспыхивали синие и белые зарницы. То вдруг мелькал вагон, в котором они ехали, то бесконечная, размытая дождем дорога в Коржино, то пляшущие языки пламени в печи. Митя открыл глаза и увидел, что изба залита светом луны, глядевшей в окошко над Митиной кроватью. Ветер разогнал тучи, луна вывалилась на чистое небо и уставилась в окно избы немигающим взглядом. От нее проник в дом мертвый голубой свет, который, казалось, можно было потрогать рукою. Он густел, переливался, проникая в Митину голову, заполняя ее и смешиваясь с зарницами и стуком в висках. Вот в нем появились красные точки и поплыли в сторону, когда Митя захотел рассмотреть их получше. Митя почувствовал тяжесть в груди и попытался распахнуть окно. Оно не поддалось. Луна теперь была совсем близко, так что на ней можно было разглядеть неровное темное пятно. Потом вдруг луна погасла, а на ее месте осталась круглая дыра с дымящимися красными краями. Митя услышал, как всхрапнула на диване жена. Он с трудом поднял голову, встал с кровати и почувствовал дурноту. Катя спала на раскладушке, и рука ее свешивалась до пола совершенно безжизненно. Митя шагнул к дочери и положил ладонь ей на лоб. Лоб был в холодном поту. Борясь с тяжестью света, Митя дошел до дивана, где спала жена с Малышом. Ему показалось, что Аня не дышит. Он потянул ее за руку, и рука подалась тяжело и неловко. Свет падал косо, как дождь, застилая глаза. Митя рванулся к двери и толкнул ее плечом. Из сеней в избу вкатился холодный шар воздуха и смел душный свет луны. Митя сделал судорожный вдох, голова у него закружилась, но он успел схватить Катю и вынести ее в сени. Там, на вешалке, висели овчинные полушубки. Митя на ощупь нашел их, разбросал по полу и положил на них Катю. Потом он вернулся в избу и вынес Малыша. Аня очнулась и смотрела на Митю остановившимися глазами, не понимая. – Выходи! – приказал он. – Мы угорели! Угарный газ! Тут в его голове ни к селу ни к городу пронеслась формула угарного газа, совершенно нелепая в чужой темной избе. Аня, пошатываясь, вышла в сени. Детей начало рвать. Митя зажег спичку и увидел, как они цепляются пальцами за мех овчины и трясут головками. Аня тут же пришла в себя. Она молча кинулась на крыльцо и принесла оттуда воды. Спичка погасла. Митя нашел фонарик и высветил на полу круглое пятно. Аня поила детей и вытирала им лица мокрым полотенцем. Когда дети пришли в себя, Аня неожиданно заплакала и отступила в тень, словно провалилась. – Господи… господи, – слышался из темного угла сеней ее голос. – Митенька, мы же могли все… Просто не проснуться. Я туда больше не пойду. Митя пошел на крыльцо. Там он нашел топор, всаженный в бревенчатую стену, выдернул его и вышел наружу. Луна успела удалиться с места преступления и поглядывала на Коржино сбоку. Вид у нее был мирный. Ветер еще носил одинокие капли воды, сорванные с веток. Митя отодвинул висевшую на одной петле калитку огорода и направился к окнам. Он по очереди отогнул толстые ржавые гвозди в переплетах рам и распахнул все три окна. Он снова подошел к крыльцу, и вот тут, именно в этот момент, во втором часу ночи, первой ночи на своей названой родине, Митя услышал голоса. Собственно, неизвестно, были ли это голоса, или, может быть, вода стекала по желобку с крыши, или крылья ночных птиц рассекали воздух, или ворочались в хлеву овцы. Но Мите почудился разговор, словно истекающий от звезд, обильно усыпавших небо. Он поднял голову и по привычке нашел Большую Медведицу. От нее исходил низкий, еле слышный и умиротворяющий голос, похожий на женский своими интонациями, а Полярная звезда вторила ей детским шепелявым голоском совсем неразборчиво, точно по междугородному телефону. Митя прислушался со всем вниманием, но слов нельзя было разобрать. – Спи… – послышалось ему слово Большой Медведицы. – Спи… Митя тряхнул головой. У него заболела шея, и глаза заслезились от долгого вглядывания в звезды. Он вернулся к семье, и они вновь устроились на ночлег. Аня легла с Митей. Ее трясло, и Митя старался согреть ее, прижимая к себе. Наконец Аня уснула. Митя осторожно выскользнул из ее объятий и пошел на диван. Из окна тек холодный воздух. Митя вдохнул его всею грудью, лег рядом с Малышом и тоже заснул. Утром они смеялись, вспоминая ночное происшествие, и попутно искали печную заслонку. По всей видимости, хозяин закрыл трубу, уходя на сеновал. Но спросить было не у кого. Анатолий Иванович ушел пасти ни свет ни заря, а Витька, оседлав мотороллер, куда‑то умчался. Заслонка не была найдена, а потом о ней забыли. Она возникла только под вечер, когда снова нужно было протапливать печь. Митя решил было идти напролом, сложил в печке дрова и с большими мучениями поджог их. В результате изба наполнилась дымом. Тогда‑то и была предпринята последняя отчаянная попытка найти заслонку на чердаке. Но и она не увенчалась успехом. Спустившись по лесенке вниз, Митя остановился и прислушался. В темном, приятно пахнущем навозом пространстве двора, за перегородкой, угадывались очертания коровы. Черного теленка видно не было. Митя подошел к перегородке и просунул руку сквозь доски. Пальцы натолкнулись на теплый коровий бок. Малюта вздрогнула и подалась назад. Митя провел ладонью по гладкому шерстяному телу коровы точно так же, как ласкал печную трубу, и снова испытал кратковременный прилив нежности ко всему на свете, включая себя самого. Сделав шаг назад, он почувствовал, что угодил ногой в свежую коровью лепешку. Это быстро ликвидировало нежность. Митя схватил клок сена, вытер ботинок и отправился к Ане докладывать о результате поиска. Уже выходя из двора, он услышал, как за спиной, из темноты, кто‑то явственно сказал: – Откуда он? Его здесь не было… – Тихо… – раздался другой голос, напомнивший ему вчерашний голос звезд, и все смолкло. Митя оглянулся, различил вверху черный провал сеновала, обиталища Витьки, и решил, что тот прячется там вместе с каким‑нибудь приятелем. Но выйдя наружу, он увидел, что Витька с грохотом и дымом подкатывает к крыльцу на мотороллере. Фара мотороллера горела, как глаз дракона. Витька молодецки осадил его, два раза прогудел в гудок, возвещая о своем прибытии, и заглушил мотор. – Слушай, там у тебя на сеновале кто‑то, – сказал Митя. – А‑а, – безразлично протянул Витька и принялся закатывать дракона в стойло. Когда Митя вернулся в избу, оказалось, что хозяин уже пришел, а заслонка обнаружена. В верхней части печки была ниша, прикрытая ситцевой занавеской. Там и находилась заслонка, а вернее круглая дыра, ведущая вниз. Она прикрывалась чугунными, вложенными друг в друга кругами. Митя опознал в них то, что он привык подразумевать под словом «конфорка». Хозяин виновато хмыкал, слушая рассказ Ани об угаре, и объяснял свой поступок тем, что хотел сохранить тепло, потому и прикрыл трубу. Во всяком случае, во избежание повторений Мите было вменено в обязанность проверять состояние чугунных кружков перед сном, что он впоследствии и делал, предохраняя семью от отравления. Вечером, уложив детей, они вышли с Аней на заветную тропинку и пошли вдоль изгороди друг за другом в молчании. Слева лежало поле в тумане, звезды тихо улетали вдаль, а над полем лилась еле слышная песня. Они остановились, прислушиваясь, но не смогли определить направление, откуда доносилась песня. Может быть, пели в соседней деревне, а может быть, и еще подалее. Голос был хриплый, надтреснутый, он не приближался и не удалялся, слов разобрать не было возможности, да и мелодию они не знали. Митя обнял жену, подхватил ее на руки и понес к изгороди. Там он осторожно опустил Аню на землю, перепрыгнул через изгородь и уже оттуда снова поднял ее и перенес в поле. Аня покорно молчала. Они пошли по полю в тумане, расступавшемся перед ними. Через минуту деревня исчезла, потом пропали в дымке кривые линии изгороди. Вокруг было только поле с мокрой от росы травой и та же песня, обступавшая со всех сторон. Митя вел жену за руку, и Аня шла рядом, послушная как ребенок. Вдруг они остановились и прижались друг к другу все так же в молчании. Митя снял с плеч жены старый свой плащ и бросил его на землю. Плащ лег пузырем, едва примяв густую траву, и они легли в центр пузыря под звездами в странной немоте. Они не заметили, как смолкла песня. Перед Митиными глазами было бледное лицо Ани, светящееся в темной траве. Волосы путались с травой, трава пахла волосами жены, а совсем близко качались огромные, покрытые капельками росы стебли, которые касались Митиного лица, оставляя на нем холодные следы. Они утонули в тумане, в поле и слились с землей – почти незаметный на равнине живой холмик. Внезапно слева от них что‑то глухо топнуло, и по земле передался их телам толчок. Воздух сдвинулся, и снова раздался двойной отчетливый удар. Митя ощутил, как вздрогнула Аня. Они повернули головы на шум и в трех шагах от себя увидели исполинскую тень лошади. Она занимала полнеба. Между связанными веревками передними ногами лошади мерцали звезды. Лошадь опустила голову к земле, сорвала губами несколько травинок, но вдруг прянула ушами и прыгнула обеими ногами вперед. Снова им передался по земле двойной толчок, и лошадь исчезла в тумане. Митя откинулся на спину, и звезды словно упали на него. Аня беззвучно засмеялась, спрятав лицо у него на груди. – Вот дура! – в сердцах выругался Митя. – Людей нет, так лошади мешают! – приходя в себя, добавил он и тоже засмеялся, глядя на звезды, которые радостно запрыгали по небу и расплылись неровными пятнышками. Они не сразу нашли изгородь и тропинку. Туман густел, а выплывающие из него предметы казались поначалу бесплотными, постепенно проявляясь, как негативы, в сыром объеме. Митя и Аня переговаривались шепотом, потому что нарушить эту тишину было нельзя. Изгородь всплыла из тумана, и в тот же момент снова началась хриплая песня, теперь уже другая. Они перелезли через изгородь и быстрым шагом пошли по тропинке к деревне. Песня была справа, в поле, в тумане. – Это наша лошадь поет… – таинственным шепотом произнесла Аня и, осмелев, засмеялась уже громче, словно они миновали запретную для звуков зону.
Date: 2015-10-19; view: 338; Нарушение авторских прав |