Глава XXIV. – – Я совсем обезумела, капитан Шенди, – сказала миссис Водмен, поднеся свой батистовый платок к левому глазу

– – Я совсем обезумела, капитан Шенди, – сказала миссис Водмен, поднеся свой батистовый платок к левому глазу, когда подходила к двери дядиной будки, – – соринка – – или песчинка – – я не знаю что – попала мне в глаз – – посмотрите, пожалуйста, – – только она не на белке…

Говоря это, миссис Водмен подошла вплотную к дяде Тоби и присела рядом с ним на краю скамейки, чтобы он мог исполнить ее просьбу, не вставая с места. – – Пожалуйста, посмотрите, что там такое, – сказала она.

Честная душа! ты заглянул ей в глаз так же чистосердечно, как ребенок заглядывает в стеклышко панорамы, и было так же грешно злоупотребить твоей простотой.

– – О тех, кто заглядывает в подобного рода предметы по собственному почину, – – я ни слова не говорю. – —

Дядя Тоби никогда этого не делал; и я ручаюсь, что он мог бы спокойно просидеть на диване с июня по январь (то есть период времени, охватывающий самые жаркие и самые холодные месяцы) рядом с такими же прекрасными глазами, какие были у фракиянки Родопы[431], не будучи в состоянии сказать, черные они или голубые.

Трудность заключалась в том, чтобы побудить дядю Тоби заглянуть туда.

Она была преодолена. И вот…

Я вижу, как он сидит в своей будке с повисшей в руке трубкой, из которой сыплется пепел, – и смотрит – смотрит – потом протирает себе глаза – – и снова смотрит вдвое добросовестнее, нежели Галилей смотрел на солнце, отыскивая на нем пятна.

– – Напрасно! Ибо, клянусь Силами, одушевляющими этот орган, – – левый глаз вдовы Водмен сияет в эту минуту так же ясно, как и ее правый глаз, – – в нем нет ни соринки, ни песчинки, ни пылинки, ни соломинки, ни самой малой частицы непрозрачной материи. – – В нем нет ничего, мой милый, добрый дядя, кроме горящего негой огня, который украдкой перебегает из каждой его части по всем направлениям в твои глаза. – —

– – Еще мгновение, дядя Тоби, – если ты еще одно мгновение будешь искать эту соринку – – ты погиб.