Глава XLI. – Как жаль, – воскликнул в один зимний вечер мой отец, промучившись три часа над переводом Слокенбергия

– Как жаль, – воскликнул в один зимний вечер мой отец, промучившись три часа над переводом Слокенбергия, – как жаль, – воскликнул отец, закладывая в книгу бумажную полоску от мотка ниток моей матери, – как жаль, брат Тоби, что истина окапывается в таких неприступных крепостях и так стойко держится, что иногда ее невозможно взять даже после самой упорной осады. – —

Но тут случилось, как не раз уже случалось раньше, что фантазия дяди Тоби, не находя для себя никакой пищи в объяснениях моего отца по поводу Пригница, – – – унеслась незаметно на лужайку с укреплениями; – – тело его тоже было бы не прочь туда прогуляться – – так что, будучи с виду глубокомысленно погруженным в свой medius terminus, – – дядя Тоби в действительности столь же мало воспринимал рассуждения моего отца со всеми его «за» и «против», как если бы отец переводил Гафена Слокенбергия с латинского языка на ирокезский. Но произнесенное отцом образное слово осада волшебной своей силой вернуло назад фантазию дяди Тоби с быстротой звука, раздающегося вслед за нажатием клавиши, – дядя насторожился – и отец, увидя, что он вынул изо рта трубку и придвигает свое кресло поближе к столу, словно желая лучше слышать, – отец с большим удовольствием повторил еще раз свою фразу – – – с той только разницей, что исключил из нее образное слово осада, дабы оградить себя от кое-каких опасностей, которыми оно ему угрожало.

– Как жаль, – сказал отец, – что истина может быть только на одной стороне, брат Тоби, – если поразмыслить, сколько изобретательности проявили все эти ученые люди в своих решениях о носах. – – Разве носы можно порешить? – возразил дядя Тоби.

Отец с шумом отодвинул стул – – встал – надел шляпу – – в четыре широких шага очутился перед дверью – толчком отворил ее – наполовину высунул наружу голову – захлопнул дверь – не обратил никакого внимания на скрипучую петлю – вернулся к столу – выдернул из книги Слокенбергия бумажную закладку от мотка моей матери – поспешно подошел к своему бюро – медленно вернулся назад – обмотал матушкину бумажку вокруг большого пальца – расстегнул камзол – бросил матушкину бумажку в огонь – раскусил пополам ее шелковую подушечку для булавок – набил себе рот отрубями – разразился проклятиями; – но заметьте! – проклятия его целили в мозг дяди Тоби – – уже и без того порядком задурманенный – – проклятия отца были заряжены только отрубями – но отруби, с позволения ваших милостей, служили не более как порохом для пули.

К счастью, припадки гнева у моего отца бывали непродолжительны; ибо, покуда они длились, они не давали ему ни минуты покоя; и ничто так не воспламеняло моего отца, – это одна из самых неразрешимых проблем, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться при наблюдениях человеческой природы, – ничто не оказывало такого взрывчатого действия на его гнев, как неожиданные удары, наносимые его учености простодушно-замысловатыми вопросами дяди Тоби. – – Даже если бы десять дюжин шершней разом ужалили его сзади в сто двадцать различных мест – он бы не мог проделать большего количества безотчетных движений в более короткое время – или прийти в такое возбуждение, как от одного несложного вопроса в несколько слов, некстати обращенного к нему, когда, позабыв все на свете, он скакал на своем коньке.

Дяде Тоби это было все равно – он с невозмутимым спокойствием продолжал курить свою трубку – в сердце его никогда не было намерения оскорбить брата – и так как голова его редко могла обнаружить, где именно засело жало, – – он всегда предоставлял отцу заботу остывать самостоятельно. – – В настоящем случае для этого потребовалось пять минут и тридцать пять секунд.

– Клянусь всем, что есть на свете доброго! – воскликнул отец, когда немного пришел в себя, заимствуя свою клятву из свода Эрнульфовых проклятий – (хотя, надо отдать отцу справедливость, он реже, чем кто-нибудь, этим грешил, как правильно сказал доктору Слопу во время беседы об Эрнульфе). – – Клянусь всем, что есть доброго и великого, братец Тоби, – сказал отец, – если бы не философия, которая оказывает нам такую могущественную поддержку, – вы бы вывели меня из терпения. – Помилуйте, под решениями о носах, о которых я вам говорил, я разумел, – и вы могли бы это понять, если бы удостоили меня капельки внимания, – разнообразные объяснения, предложенные учеными людьми самых различных областей знания, относительно причин коротких и длинных носов. – Есть одна только причина, – возразил дядя Тоби, – почему у одного человека нос длиннее, чем у другого: такова воля божья. – Это решение Грангузье[186], – сказал отец. – Господь бог, – продолжал дядя Тоби, возведя очи к небу и не обращая внимания на слова отца, – создатель наш, творит и складывает нас в таких формах и пропорциях для таких целей, какие согласны с бесконечной его мудростью. – – Это благочестивое объяснение, – воскликнул отец, – но не философское – в нем больше религии, нежели здравого смысла. – Немаловажной чертой в характере дяди Тоби было то – – что он боялся бога и относился, с уважением к религии. – – Вот почему, как только отец произнес свое замечание, – дядя Тоби принялся насвистывать Лиллибуллиро с еще большим усердием (хотя и более фальшиво), чем обыкновенно. – —

А что сталось с бумажной полоской от мотка ниток моей матери?