ГЛАВА 14. Петух был молодой, гордый и какой‑то сбитый с толку

Петух был молодой, гордый и какой‑то сбитый с толку. Он начинал кукарекать вечером после десяти часов, и продолжалось это четыре часа без перерыва, пока он не начинал хрипеть и издавать звуки, напоминающие скрип несмазанной калитки. В пять утра он снова брался за свое. Все это было бы не так уж и плохо, но местом для своего насеста петух выбрал магнолию рядом с окном спальни Летти. Она терпела его одну ночь, потом вторую. На третью ночь она лежала, слушала и вздрагивала, |удивляясь, как же тетушка Эм может спать в таком гвалте. После двух часов «пения» это уже невозможно было вынести.

Летти встала, надела халат, раздраженно вытянула из‑под воротника прядь волос на плечи, затянула пояс на талии и завязала его. Сунув ноги в тапочки, она вышла из комнаты, даже не пытаясь идти потише. Если все в доме еще не проснулись, то она уже никого не разбудит.

Когда она дошла до середины холла, в ней заговорила совесть, и дальше она двинулась на цыпочках. Лайонела не было видно у двери Рэнни. Это совсем не означало, что у Рэнни нет сегодня головной боли и он спит без опийной настойки. Скорее, это объяснялось тем, что на ужин к Маме Тэсс должен был приехать Брэдли, его отец. Что‑то говорили о том, что он останется ночевать, как он поступал уже не раз за прошедшие несколько недель, когда навещал мать и сына.

Летти выбралась из дома и спустилась по задней лестнице. Она с тоской подумала о хорошей горсти камней, которыми можно было бы прогнать петуха, но ничего такого не было. Однако у двери кухни стояло ведро огурцов. Они были большими и желтыми. Как раз сегодня после обеда Мама Тэсс выбросила их как негодные, порезав остальные для маринования. Лайонелу велели отнести их свиньям, но от выполнения этого поручения его отвлек Питер, которого забросили к ним поиграть, когда Салли Энн и полковник Уорд отправились прокатиться в вечерней прохладе.

Ярко светила луна. Летти все было отлично видно. Она обошла с ведром огурцов дом и устроилась у боковой калитки огораживавшего передний двор забора, лицом к магнолии. Петух заметил ее приближение, перестал кукарекать и несколько обеспокоенно закудахтал. Летти поставила ведро и выбрала огурец. В тени густой листвы магнолии было темнее. Прикинув по издаваемым звукам, где находится петух, Летти запустила туда огурцом.

Снаряд пролетел с громким стуком сквозь ветки и гулко шлепнулся на землю. Петух пронзительно закричал и перелетел на другую ветку, но совсем убраться не пожелал. Летти взяла еще один огурец. Петух совершенно затих. Летти показалось, что она видит его силуэт в пробивавшемся через листву лунном свете. Она приготовилась для очередного броска.

Почему‑то ночная тишина, молчание петуха, а может, еле различимый в неподвижном ночном воздухе стук подков заставили ее замереть. Все еще сжимая в руке огурец, она повернулась к проходившей перед домом дороге.

Сначала Летти заметила свет от факела, он был как огненный глаз. Свет приближался, становился ярче, а зловещий стук подков превратился в приглушенные раскаты грома. Льющийся рекой лунный свет упал на белые простыни, которые надувались и хлопали от ветра, дувшего навстречу ночным всадникам, Рыцарям Белой Камелии. Лунный свет падал и на их капюшоны с прорезями для глаз и придавал им загробный вид посланцев ада. Понимание того, что именно на этот эффект все было рассчитано, не уменьшило ужаса от увиденного.

Куда же они едут? Зачем?

Ответа не пришлось ждать долго. Всадники повернули на дорожку, ведущую к Сплендоре. Приближаясь, они сомкнулись и перешли на рысь, а когда проехали через ворота, растянулись цепочкой. Факел отбрасывал снопы искр за их головами. Он освещал весь отряд, и теперь их можно было пересчитать. Получилось шесть. Люди в балахонах не остановились, они двинулись по дорожке вокруг дома к хижинам бывших рабов.

Летти наблюдала за ними, пока они не скрылись из вида, потом бросила огурец, подобрала полы халата и пустилась к дому. Задыхаясь от страха и странной захватившей ее злости на то, что эти люди осмелились вторгнуться в Сплендору, она добежала до угла дома, проскочила через калитку и бросилась мимо кухни по тропинке, которая тоже вела к хижинам.

Впереди Летти видела плывущий и пляшущий в воздухе свет факела. Он был ее маяком. Спотыкаясь о траву, натыкаясь лицом на мокрую от росы паутину, Летти следовала за ним.

Огонь факела остановился у хижины, принадлежавшей Маме Тэсс. Послышался грубый оклик:

– Брэдли Линкольн! Выходи!

Всадники рассыпались веером перед хижиной так, чтобы были видны боковые окна. Спрятавшись за фиговым деревом, Летти заметила тень у одного окна. Ей показалось, что это Лайонел. Больше она не ждала, повернулась и побежала к дому.

Летти бежала по тропинке. Она не боялась, что ее заметят в темноте, но старалась не шуметь. Одной рукой она придерживала подол выше колен, другая была сжата в кулак. Единственной надеждой была тетушка Эм с ее живым и здравым умом. Пожилая женщина придумает, что делать, чтобы предотвратить то, что, как Летти боялась, должно было случиться. Она своим возрастом и авторитетом сможет убедить всадников покинуть ее владения.

Еле заметная тень мелькнула у кухни. Сердце Летти больно кольнуло. С разбега она врезалась в что‑то твердое, крепкое, как железо. Прочные оковы, разорвать которые невозможно, сомкнулись вокруг нее. Рука зажала ей– рот. На нее нахлынули знакомые и страшные ощущения. Она узнала эти оковы. У уха прошептали:

– Спокойно. Это всего лишь я. Рэнни.

По ней пробежала дрожь. Она замерла, потом кивнула. Медленно и осторожно рука отодвинулась. Рэнни ослабил объятия и сделал шаг назад.

Летти вдруг ощутила озноб и смущение. Как будто исчез защитный покров. Она еще раз вздрогнула и сжала руки на груди, сглотнула стоявший в горле комок и голосом, таким тихим, что воздух почти не поколебался, произнесла:

– Это Брэдли. Рыцари приехали за ним.

– Я знаю.

– Надо позвать тетушку Эм.

– Нет. А вы идите в дом.

– Что? Нет! Нам же надо что‑то сделать.

– Я сделаю.

– Вы не сможете!

– Не говорите глупости. Я смогу. – Он сдвинулся, и в лунном свете блеснули вороненой сталью сдвоенные стволы ружья, которое у него было в руке.

– Вас подстрелят.

– Нет. Идите в дом.

– Я не могу отпустить вас одного. Я пойду с вами. На всем свете не было еще, подумал Рэнсом с печальным восхищением, более назойливой и несносной женщины. Опасно показывать ей, как он будет действовать в облике Рэнни. Но в равной степени опасно заставить ее вернуться в дом, куда ему очень хотелось ее отправить, используя силу мышц и свою волю. Кроме того, на уговоры нет времени, даже если он и смог бы привести веские доводы, используя ограниченный лексикон Рэнни. Никогда еще избранная им роль не создавала для него таких трудностей.

– Хорошо, – сказал он ничего не выражающим голосом. – Тогда пошли.

Летти очень хотелось все‑таки позвать тетушку Эм. на‑то знала, как управиться с Рэнни и со всей этой историей. Но так ли это? Ведь она могла разволноваться потерять свою рассудительность. В любом случае времени у них не было. Если она бросит Рэнни и побежит дом, он попадет в беду раньше, чем она сможет приведи его тетушку.

Что же он собирается делать? От этого вопроса в голове у Летти стучала кровь, пересыхало во рту, ноги плохо слушались, но она шла за ним. Она не могла припомнить, когда была так напугана или чувствовала себя такой беспомощной. Даже когда она первый раз столкнулась с Шипом, она так не боялась. Тогда опасность касалась только ее. Теперь же было иначе.

Рэнни двигался уверенно, тихо и удивительно быстро, у него было преимущество – он знал каждый сантиметр пути и он же сказал ей, что знает, что делать. И все же Летти не ожидала от него такой решительности. Поспеть а ним было трудно. Он обошел поселок и вышел с задней стороны к полуразвалившейся хижине через дорожку от хижины Мамы Тэсс. Казалось, он очень хочет, чтобы Летти отстала.

Они остановились в густой тени переплетения лианистого винограда и жимолости, вросшей в огромный старый куст цветущего жасмина. Его аромат был таким густым, что, смешиваясь с запахом жимолости, просто пьянил. Тетушка Эм не разрешала сажать жасмин у дома. Его запах напоминал ей о похоронах. Жасмин окружал их, тяжелый, колеблющийся, с бледно‑желтыми увядающими цветами среди темно‑зеленых листьев, распространяющими запах с привкусом смерти.

Летти отодвинула свисающую виноградную ветку и посмотрела, что происходит там, за дорожкой. Сначала она видела только движущиеся тени, свет факела и совершенно неуместные в данной ситуации цветы луноцвета, вьюнами которого было обвито сбоку крыльцо хижины Мамы Тэсс. Потом глаза ее привыкли к темноте, и дыхание перехватило в горле. Рядом с ней застыл Рэнни.

Брэдли выволокли из хижины и сорвали с него рубашку. На щеке блестела красная мокрая полоса. Мама Тэсс в длинной белой ночной рубашке стояла на коленях в дверях и умоляла их с отчаянием в голосе. Лайонел замер у нее за спиной, глаза его расширились от ужаса, а руки сжались в кулаки.

Негра столкнули со ступенек и швырнули к крыльцу, к одному из столбов, которые поддерживали крышу, и связали руки за спиной. Потом привязывавшие его отошли. Главарь всадников неторопливо вылез из седла. Он снял с седельной луки хлыст, длинный и черный, расходящийся на конце, пощелкал им по земле.

Человек, скрытый капюшоном, повысил голос. Он не был ни грубым, ни хриплым. Напротив, это был голос образованного человека, искаженный ненавистью, но спокойный и показался Летти знакомым.

– Это что‑то вроде предупреждения. Ничего личного, вы понимаете. Нас всего лишь не устраивает, что вы выступаете рупором этих проклятых «саквояжников». Вы больше не захотите быть никаким представителем. Поверьте мне, не захотите.

Люди в простынях отошли назад. Главарь отвел кнут за спину, опустил руку так, что длинная черная змея хлыста растянулась по земле. Он сделал глубокий вдох, повел плечами, чтобы одежда не мешала, и начал движение вверх и вниз в широком замахе.

– Довольно!

Рэнни вышел из укрытия и стоял на дороге. Ружье зажато у него под рукой, но палец был на одном из спусковых крючков, а вторая рука поддерживала, сдвоенные стволы, готовая вскинуть их вверх.

Главарь быстро повернулся. Голос его звучал раздраженно, но твердо:

– Не вмешивайся в это, сынок.

– Этот человек – мой друг. Это моя земля. Оставьте моего друга в покое. Убирайтесь с моей земли.

Некоторое время стояла полная тишина. Горящими глазами Летти смотрела на Рэнни. Колеблющийся свет факела превратил его волосы в золотисто‑красный шелк и придал коже бронзовый отлив. Лунный свет посеребрил его, а отбрасываемую перед ним тень превратил в огромного черного джина. В какой‑то момент показалось, что он и не принадлежит этому бренному миру. Он походил на древнего бога войны, величественного и страшного в своем гневе. Не было никаких сомнений в том, что он нажмет на курок находившегося у него в руках ружья. Более того, чувствовалось, что он это сделает без сожаления, совсем не задумываясь о последствиях. Это тревожило и пугало.

И все же он был так уязвим из‑за своих связанных с раной отклонений, один против всех. Его могли обмануть, пересилить, ударить так, что он потеряет сознание, или еще хуже того. От этой мысли Летти стало плохо. Сердце билось так часто, что затрудняло дыхание, земля поплыла перед глазами. Никогда еще в своей жизни она так не боялась за другого человека. Никогда. Даже за Генри.

Если Рэнни ударят с той стороны, где у него старая рана, он может умереть. Думать, что он, с его мягким характером и легким дразнящим смехом, будет умирать в такую чудесную лунную ночь, было невыносимо. Она превратится в калеку, если его убьют, а она останется в стороне. Как это искалечит ее, она, правда, не совсем понимала.

Лайонел встал на колени рядом с отцом и возился с веревками, стягивающими ему руки, осторожно поглядывая на мужчин, которые стояли к нему спиной. Мама Тэсс рыдала. В тихом плаче звучала вековая боль.

Главарь шагнул к Рэнни, кнут волочился в пыли у него за спиной.

– Это совсем не твое дело, сынок. Ты вмешиваешься в то, чего не понимаешь. Иди ложись спать и оставь это нам. Так будет лучше всего.

– Я все понимаю. Убирайтесь с моей земли.

– Речь идет о наших жизнях, наших семьях, домах; землях. Все, о чем мы мечтали и для чего трудились, отнимают у нас. Мы вынуждены сопротивляться.

Главарь немного дернул кнут за своей спиной, и он опять распрямился. Он собирается воспользоваться кнутом, чтобы оглушить Рэнни или, если он хорошо владеет, выбить из рук у Рэнни ружье. Видит ли это Рэнни? Понимает ли?

– Это и меня волнует, – сказал Рэнни. Его глаза сосредоточены на прорезях в капюшоне вожака.

Тот снова шагнул вперед. Он протянул свободную руку:

– Ты не будешь наводить ружье на своих друзей и соседей. Отдай мне эту штуку.

Люди в простынях расступились, готовые броситься на Рэнни в подходящий момент. В любую секунду, как только главарь достаточно приблизится, кнут взлетит вперед и вверх.

Летти шагнула из укрытия. Она вышла на залитую лунным светом дорожку. С высоко поднятой головой и свободно опущенными руками она подошла к Рэнни и встала рядом с ним. Ее голос звучал отчетливо и многозначительно:

– Я бы на вашем месте подумала. Если он говорит, он совсем не шутит и будет действовать решительно, очень решительно.

Главарь взглянул на Летти, потом снова на Рэнни. Зло, но уже не так угрожающе, он произнес:

– Подай мне это ружье!

Рэнни поднял оружие, навел черные зрачки стволов ему на грудь. Послышался двойной щелчок взводимых курков, от которого по телу пробежали мурашки. Его глаза сверкнули в свете факела. Это можно было принять и за смех, и за приступ ярости или сумасшествия. Он спросил:

– Каким концом?

Ни один из людей в простынях не пошевелился. Где‑то крикнул козодой. Как будто ему в ответ, кукарекнул безмозглый петух на магнолии. Порыв ветра колыхнул простыни и понес дым факела вверх длинным серым плюмажем. Ночь стала вдруг жаркой и душной.

– Я полагаю, – сказала Летти, – вам лучше всего сделать то, что вам говорят. И поаккуратней.

Вожак коротко кивнул. Остальные стали отступать назад. Их взгляды были прикованы к ружью в руках Рэнни. Они взяли свои поводья и факел у человека, державшего лошадей, вскочили в седла. Главарь медленно и осторожно свернул кнут. В его движениях было признание поражения и отказ возглавлять такое стадо. Повесив кнут на руку, он взобрался в седло и посмотрел вниз.

– Мы этого не забудем.

– И не забывайте.

Они уехали. Красный огонек факела становился все меньше и наконец совсем исчез где‑то на дороге. Брэдли, освобожденный от веревок, подошел к Рэнни. Его лицо, несмотря на темный цвет кожи, было серым. И все же на нем появилась теплая улыбка.

– Я тоже не забуду этого.

Рэнни протянул руку, и они радостно и с облегчением обнялись. Рэнни негромко засмеялся:

– Опять мы спасли свою шкуру.

– Опять, – согласился Брэдли, – особенно мою. Рэнни быстро взглянул на Летти.

– Мисс Летти помогла.

– Да, очень, – сказал Брэдли, поворачиваясь к ней. – Поверьте, я очень признателен.

– Не стоит благодарности. – Если ее тон и был неучтивым, она ничего не могла с этим поделать. Она не могла не думать о том, какую опасность этот человек навлек на всех них.

– Почему, вы думаете, они дожидались, когда вы приедете сюда?

– Здесь тише, меньше людей, чем в городе, и, как им казалось, вряд ли кто помешал бы им.

– Вы так легко об этом говорите. Негр покачал головой:

– Это не было неожиданностью.

– Тогда почему же у вас нет оружия?

Вся взъерошенная, подлетела мать Брэдли, ее страх превратился в гнев.

– Потому что он глуп, вот почему! Глуп, потому что влез во всю эту кашу, глуп, потому что приезжает сюда, глуп, потому что позволил вытащить себя на улицу, не сопротивляясь.

Брэдли опять покачал головой:

– Если бы я позволил им преподать мне урок, они бы отпустили меня. Если бы я убил или даже ранил одного из них, я был бы покойником. Покойники не могут заседать в Палате представителей.

– Представителей кого, сынок? Этих «саквояжников»? Они же враги. Неужели ты этого не понимаешь? Им нет до тебя дела. Они тебя не знают и знать не хотят. Они только хотят тебя использовать, а потом выбросят, как тряпку, которая слишком истрепалась, чтобы ее стирать.

– Я все же должен попробовать. Я не могу иначе.

Это был все тот же спор, все те же навязчивые страхи.

Никого, казалось, не беспокоило, никто даже не обратил внимания, что оказался втянут Рэнни, что он нажил себе врагов, которые могут быть для него опасны, которые могут в любой момент появиться из ночи. Летти подумала о том, как она испугалась, что его могут обмануть или убить. Ее обдало ледяным холодом. Она больше не могла оставаться здесь ни на минуту, сохраняя спокойствие и учтивость.

– Извините, – сказала она. – Я увижу всех утром.

В ответ что‑то пробормотал только Лайонел, висевший на сюртуке Брэдли и в то же время на руке Рэнни, за которую он схватился, как только подошел. Когда их голоса были уже не слышны, Летти ускорила шаг. Она шла все быстрее и быстрее, потом опустила голову и побежала.

От чего она убегала, она и не знала. Только не от Рэнни. И не от себя. Что‑то было не так, ужасно не так внутри ее. Ей хотелось зарыдать, но она не могла. Хотелось закричать от боли, но крик не получался. Может быть, все эти нелепицы о южном климате не так уж нелепы. Ведь что‑то в ее сердце и разуме заставляло чувствовать то, что она не должна была чувствовать, думать то, что она не должна была думать, хотеть того, чего она не должна была хотеть. Ей казалось, что она пересилила все это, но она ошиблась. Теперь это было еще очевиднее.

Летти уже почти добежала до задней лестницы, когда услышала быстрые и мягкие шаги. Как безумная, она подхватила подол и прыжками бросилась наверх, взлетела по лестнице и пустилась по веранде.

Он догнал ее только внутри, в темном холле. Рэнни схватил ее за руку и повернул к себе. Летти споткнулась, ноги у нее подкосились, она упала на него, ударив своей длинной косой по обнаженным плечам, как кнутом. Его рука сомкнулась вокруг нее. Летти стояла в его объятиях, грудь ее вздымалась, дыхание было прерывистым. Каждым своим нервом она ощущала, что на ней ничего нет, кроме ночной рубашки и халата, а мягкие округлости ее тела касаются его твердых мышц.

– Что случилось, мисс Летти?

Эта нежная заботливость лишила ее контроля над собой. Из груди вырвался мучительный стон, она прильнула к нему, приподнявшись на цыпочки, сплела руки у него на шее. Чувство спокойствия и безопасности, охватившее ее, было ложным, обманчивым, но в данный момент этого было достаточно.

Рэнсом прижал ее к себе и чувствовал, как Летти сотрясает дрожь, словно натянутую скрипичную струну. В каком отчаянии она сжала руки у него на шее! Он гладил ее спутавшиеся волосы, бормотал неизвестно что и мысленно ругал себя, войны, политиков. Он был близко, так близко, что мог подхватить ее, унести в свою постель, любить ее там. И пусть она гадает, кто он и что он. Но у него не хватило смелости. Не потому, что он боялся, что она догадается. Рэнсом не мог и мысли допустить, что она его возненавидит.

Она была очень чувствительной, его страстная скромница. И он подумал, что ненависть ее, может быть, вынести легче, чем то сострадательное расположение – он бы не назвал это любовью, – которое она испытывала к Рэнни. Рэнсом почти хотел, чтобы она обо всем догадалась. Было время, когда он решил, что она все раскрыла. Но он был настолько охвачен паникой и не когда думать ни о чем, кроме как запутать следы и выкрутиться. Это случилось слишком рано. Сейчас, если бы она его спросила, если бы, ей захотелось испытать его, он нашел бы в себе силы решиться и раскрыть все.

Рэнсом склонил голову, коснулся ее лба губами, легко поцеловал ее висок, щеку. Она приподняла подбородок и подставила ему губы. Ее пыл был таким восхитительным и многообещающим, что он невольно сжал руки.

Поцелуй стал глубже. Их языки сплелись, сталкиваясь и играя. Бесподобно и мучительно для их напряженных чувств. Он повторял ее движения, нажимал там, где ее нажим ослабевал, касался языком ее зубов. Очарованный ее сладостностью и прелестной нежностью подчинения, Рэнсом позабыл, кто он и что он должен делать. Пока не почувствовал солоноватые капли ее слез. Нежно и не спеша он закончил целовать ее, коснувшись уголков рта, лизнув наиболее чувственное место великолепной и щедрой дуги ее губ. Он поискал в своей памяти мягкие повышенные тона голоса Рэнни и нашел их.

– А можете ли вы научить меня еще чему‑нибудь?

Летти не засмеялась. Она смотрела на него в оцепенении, плохо понимая, что он сказал, и не сознавая, что по лицу ее льются горячие слезы. Его пульсирующее горячее и жесткое возбуждение занимало ее чувства и разум. Это она сделала с ним, заставив его желать то, что он не может получить. Она навлекла на него мучения страсти, которые не так легко контролировать. В этом Летти сама имела возможность убедиться. Как будто она заразила его своим болезненным бесстыдным желанием, наградила тем, что не позволит ему жить дальше таким, какой он есть – невинным и веселым ребенком в облике мужчины. Это было безумно и жестоко, может быть, гораздо опаснее для него, чем любые сборища ночных всадников.

Она должна сделать хоть что‑нибудь, чтобы исправить это. Голос ее был охрипшим, почти срывался от слез:

– Нет. Нет, Рэнни, больше нечему.

– Вы рассердились на меня?

– Как… как я могу? А вы на меня больше не злитесь, как тогда, на пикнике?

– Пока вы целуете меня, нет.

– Я поступила неправильно, больше этого не будет.

– Если это – неправильно, ничего правильного и не существует.

Иногда его слова звучали так осмысленно, даже если на них нечего было ответить. Она не может думать, размышлять вместе с ним сейчас. Может быть, в другой раз, когда она успокоится и заранее продумает, что нужно говорить.

– Пустите меня, пожалуйста. Будет лучше, если я оставлю вас и пойду к себе.

– Почему вы убежали?

– Я перенервничала.

– А что это «пере…»?

– Испугалась. Это означает испугалась. Я и не знала, как боялась, пока все, не кончилось.

– Боялись за меня?

Иногда он был слишком проницателен. Летти опустила глаза, положила руки ему на грудь и давила, пока он не отпустил ее. Она отступила назад. Дышать стало легче.

– За всех нас.

– За Брэдли, Лайонела, Маму Тэсс…

– И за себя.

– Со мной вам не надо будет больше бояться. Было что‑то в его голосе, из‑за чего опять навернулись слезы. Они мешали ей говорить.

Прошептав «спокойной ночи», она ушла. Он все стоял на том же месте, темный силуэт на фоне освещенного луной прямоугольного дверного проема, когда Летти вошла в свою комнату и закрыла дверь.

Date: 2015-10-18; view: 286; Нарушение авторских прав