Подарга 5 page

Роман классической традиции, с некоторым налетом архаики в реалистической части, держится на очень симпатичном, подзабытом уже образе человека героического склада, женщины, которой тесно в мелкой современности. Прямая композиция сегодня выглядит одновременно архаично и свежо, поскольку вот уже сколько‑то лет прозаики ее избегают. А здесь – детство, юность, университеты и… аватары (прошлые жизни). Фантастика в эту систему вводится элегантно, с чувством юмора и меры, и выглядит на удивление органично. Дар сочетать осязаемо живое и всецело надуманное – особенность таланта писательницы. Еще одна особенность – возвращение в прозаический обиход слова «душа», в эпоху символизма и разгула женской лирики надолго заброшенного на антресоли поэтического хлама. Налет оккультно‑терминологического значения, который акцентирует писательница, возвращая слову непринужденность обращения, снимает въевшийся в него налет сентиментальности.

– Если ее рецензии сразу перестали печатать, то на что могла рассчитывать я? – жалобно протянула Эрато. – Ее раньше все боялись, а меня?..

– «Форумное бешенство» и «дикий крик», – задумчиво повторила Сфейно. – Да, так, наверно, и воспринимается разговор с Каллиопой, запертой в виртуальной среде. А потом эта женщина не смогла не увидеть особого эпического звучания каждого слова, отмечающего ход времени. Интересно…

– Да все смеялись над ней! И сразу изгоняли тех, кто писал о ней хорошо, пусть даже отметив «форумное бешенство» и «негениальность». Ее вообще называли «одиозная личность», говорили, что у нее – климакс, что она – сумасшедшая… Очень грязные вещи позволяли себе говорить… Я не могла позволить себе выглядеть так же нелепо! Я ничего бы не смогла для нее сделать, – в отчаянии ломала руки Эрато.

– Да, ты бы ничем не пожертвовала ради нее, у тебя были свои планы, в которые никогда не входили высокие цели, – с грустью ответила Сфейно. – Ага, слово «душа» в исконном смысле и «окультно‑терминологическое» значение слов… эта девчонка определенно почувствовала, что слова там обретают иную силу. Значит, мы не ошиблись! Эвриале выбрала именно ту Каллиопу!

– Так мне надо было просто убедиться, что Каллиопа – настоящая? От меня совсем ничего не зависело с самого начала? – обескуражено протянула Эрато.

– Но ты же пришла ко мне именно за этим, – удивилась ее реакции Сфейно. – Ты пришла мне доказывать, что от тебя ничего не зависело, а я лишь это подтвердила. Все, как видишь, зависело лишь от одной Каллиопы, от того, настоящая она или нет. Стоило ей обратиться к этой девчонке, та услышала «крик Каллиопы» и уже солгать не смогла, понимая, что предаст не ее, а себя. Как видишь, от ее признания ничего тоже не зависело, она ведь на самом деле – никто, проходной персонаж эпоса Каллиопы. Но от этого признания многое зависело для нее самой. Она‑то сейчас спокойно пьет чай у себя дома, хорошо зная, что не к ней ворвется Холодец с конями Подарги.

– Она в своем блоге написала, не какой‑то «гениальный писатель», вообще не хороший и плохой, а… единственный! – тоном школьной ябеды сказала Эрато, поджав губы.

– Но она права! – со смехом оценив шутку Каллиопы, возразила ей Сфейно. – Она сознает свою ответственность. Каким бы непродолжительным ни было ее время, на флаконе будет лишь ее имя. И где бы я не оказалась, возле меня от вашего времени останутся лишь ее часы. Начинаю подозревать, что в этой вашей «филологии» что‑то есть. Пусть это, конечно, не «наука», но девушка это поняла куда лучше тебя, хотя ты гораздо больше ее знаешь о нашей «мифологии». Но она ее приняла, склонила голову! А ты хотела более удобную Каллиопу, чтобы тебе не пришлось стыдиться сестры за шуточки идиотов? При этом ты понимала, что окружающие неадекватно воспринимают сказанное ею, говоря, будто она «бьется в истерике», «орет». Но ты лучше знала, что они просто слышат в ее словах то, что древние называли «криком Каллиопы». Ты не помогла ей, прикрываясь поговоркой «Надо помочь таланту, бездарность пробьется сама!» Скажи, ты помогла ей написать этот роман или издать? Нет, но ты помогла отнять у нее честную победу и отдать в руки ничтожеств.

– Проблема в том, что я всего этого не знаю точно, – с раздражением откликнулась Эрато. – У меня нет жесткой определенности!

– Правильно, все вокруг кажется зыбким, все размывается, все пока не окончательно, ведь время еще не вышло. Каллиопа лишь собирается написать о нашем разговоре. И лишь когда он кажется записанным ею, все станет определеннее, – рассмеялась над ней Сфейно. – Милочка, тебе надо было внимательнее прочитать ее гимн Прекрасному Слову. Хотя… вы привыкли относиться к поговорке «мир держится на честном слове» – как к «форме речи».

– И что в такой ситуации может сделать ее Слово? Что? – воскликнула Эрато, накладывая себе в чай ярко‑красные ягоды засахаренной малины. – Даже эта ее беспомощная угроза «от вас всех останется лишь то, что я о вас скажу!» принесла ей одни неприятности и проблемы с правосудием.

– Это «правосудие» лишь опровергает твои доводы, – невозмутимо ответила Сфейно. – И подтверждает, что Эвриале не ошиблась в ней почти четыре десятка лет назад. Взгляни на флакон! Помнишь, как мало песка было у нее? Все события – звенья неразрывной цепи, соединенной временем. Все эти люди, решившие вместо времени осуществить суд над Каллиопой… просто подарили ей свое время. Но ведь они этого и хотели! Только время совершает справедливый суд, вынося свой приговор. Но вы же тоже к этой истине относитесь, как к «фигуре речи»! На самом деле, большинство желает просто… остановить время, не понимая, насколько легко это сделать.

– Видно, лучше было вообще не жить, а главное – со всеми с вами не надо было связываться! – воскликнула Эрато, невероятно развеселив им Сфейно. – Зачем жить, если от меня останется только то, что она обо мне скажет в… качестве «проходного персонажа»!

– Но у тебя был шанс стать куда более значительным ее персонажем! – возмутилась ее непоследовательности Сфейно. – Но ты предпочитала, чтобы от тебя остались более приземленные вещи: твои серьги, не уступающие по красоте серьгам гарпий, твоя сумочка из змеиной кожи, твоя машина, на которой непременно появятся вмятины копыт сыновей Подарги… От тебя останется то, что сирены с любовью называют «вещественными доказательствами жизни». Как там у Шиллера?..

Не печаль учила вас молиться,

Хмурый подвиг был не нужен вам;

Все сердца могли блаженно биться,

И блаженный был сродни богам.

Было все лишь красотою свято,

Не стыдился радостей никто

Там, где пела нежная Эрато,

Там, где правила Пейто.

Эрато озабоченно пододвинула к себе эклеры, обсыпанные корицей. Она вспомнила, про сирену, и между ее идеальных бровей пролегла некрасивая складка. Подумав, какие же все‑таки невероятно вкусные эклеры у Сфейно, она прислушалась к ее рассказу о поединке муз и сирен, понимая со всей очевидностью, что вся эта назойливая мифология – не ее стихия.

– Когда‑то музы, чье вдохновение звало к свету и жизни, вызвали на состязание сирен, чьи песни звали к гибели и тьме потустороннего мира, – размешивая в розетке липовый мед с лимонным соком, рассказывала ей Сфейно. – Их поединок вовсе не был предрешен, музы были вынуждены вызвать сирен на открытое ристалище, зная, насколько сладостной их песня кажется смертным. Услышать сирену мог всякий, напротив, для смертных составляло большую проблему не слышать их пения. А вот чтобы оценить творчество, вдохновленное музой, надо было заставить трудиться душу. И музы победили в сложном состязании, их оценивали весьма строго, поверь. Оценивали их пение нимфы, а боги делали ставки. О том, чтобы «распилить» премиальный фонд или заранее присудить кому‑то победу – и речи не было! Но «общественное мнение» было не на стороне муз, это точно. Время от времени на всех вокруг накатывает эта волна… саморазрушения. Сладостные песни сирен можно услышать хотя бы в декадентской поэзии, в каких‑то «мистических» произведениях о потустороннем… Да, лучше всего это видно у Бальмонта!

Мне чужды ваши рассуждения:

«Христос», «Антихрист», «Дьявол», «Бог». Я – нежный иней охлаждения, Я – ветерка чуть слышный вздох.

– Будто от имени Холодца написано, правда? – спросила она Эрато. – Согласись, песни сирен невероятно красивы, но они зовут к вечному покою, а песни муз – призывают к жизни, которая намного труднее смерти. В жизни‑то еще головой думать иногда приходится! Поэтому после своей трудной победы музы выдергали перья сирен, навсегда запретив им украшать себя перьями. Но, как видишь, нынче сирены в фаворе! Они носят не только перья, нынче каждая венчает себя золотой короной. И что удивляться предложению нашего Холодца, который приказал тебе восхвалять пение сирен? Большего ты не заслуживаешь.

– А чего я заслуживаю? Смерти? – взвилась Эрато.

– Причем здесь смерть? – Сфейно с недоумением подняла на нее глаза, в которых плясали теплые искорки смеха. – Меня до крайности удивляет это неестественное стремление к смерти, рассуждения о том, что «жизнь – процесс умирания» и тэдэ. Больше всего на эту тему рассуждают… паразиты, стремящиеся внушить эти покорные мысли тем, за чей счет существуют. И чем все это заканчивается? Вот взять того же Бальмонта. Его поэтический талант изначально был мощнее всех, это ведь признали его современники. В поэзии сложно навязать то, что вы на своих конкурсах навязываете в прозе, восхищаясь платьем голого короля, опять забывая конец сказки. По уровню поэтического дарования Бальмонта можно поставить рядом с Александром Сергеичем Пушкиным, чье имя на флаконе Каллиопы, конечно, есть, а вот его имени никогда не будет!

Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце,

А если день погас,

Я буду петь… Я буду петь о солнце

В предсмертный час!

– У него, заметим, вся жизнь, полная сибаритства и тонких наслаждений – «предсмертный час»! – саркастически продолжала Сфейно. – Но, конечно, сам поэт столь же «скромен», как и Маяковский, с его манифестами «Я и солнце»! К тому вообще солнце приходило в гости на государственную дачу – чайку попить. Но чем все это заканчивается? Может, ты слышишь голос его часов? Нет, его голос навсегда потонул в пучине времени, а стихи читают лишь если заболеют респираторной инфекцией. Прошлый век Бальмонт встретил строчками из стихотворения «Кинжальные слова»:

Я хочу горящих зданий,

Я хочу кричащих бурь!

Его желание исполнилось, но ведь ты знаешь, что за «кричащую бурю» он призывал!

– Гарпии! – тут же с ненавистью выдохнула Эрато.

– Совершенно верно! От песен сирен он с легкостью докатился до гарпий. Он же не боролся с ними за каждую доверившуюся душу, он их с легкостью сдавал! В книге «Будем как солнце» у него было стихотворение «Голос заката» с «социальноиносказательной концовкой», как писали о нем филологи.

Любите ваши сны безмерною любовью,

О, дайте вспыхнуть им, а не бессильно тлеть,

Сознав, что теплой алой кровью

Вам нужно их запечатлеть.

– Он знает, что сны уже полны страхов, – догадалась Эрато.

– Конечно! И он будто сзывает гарпий на эту теплую кровь, – подтвердила ее догадку Сфейно. – И никто на эту безукоризненную форму не скажет, что строчки написаны «клиническим сумасшедшим». Никто ему не указал, насколько нелепо равняться с солнцем, всех критиков это устраивало до тех пор… пока небо не обрушилось на их мир.

При всей своей кажущейся глухоте к литературным проблемам, которым Сфейно, по ее мнению, напрасно придавала слишком большое значение, Эрато понимала, почему та привела в пример поэта‑символиста Константина Бальмонта. Одной из существенных особенностей символистской поэтики была мифологизации жизненных явлений, против которой сейчас восставала ее перепуганная насмерть душа. Многозначность художественного образа в символизме усиливалась широким обращением к мифу. В мифе символисты усматривали высшую эстетическую, даже сверхэстетическую ценность, хотя вряд ли кто‑то из них сталкивался с его «ценностью» так, как только что довелось столкнуться ей самой.

Из вузовского курса она даже помнила слова поэта Вячеслава Иванова: «Мы идем тропой символа к мифу», которые запомнила лишь из‑за давней встречи со Сфейно. Тогда ей было просто любопытно, что запел бы этот Вячеслав, если бы ему довелось на самом деле столкнуться с теми, кого он считал бесплотными мифическими фигурками, раз он категорически утверждал, будто «утопические идеи мифотворчества» являются всего лишь «всенародным искусством, преображающим мир». Интересно, а что бы он счел за миф, если бы при нем его ожившие герои разодрали бы на портянки парочку его коллег из кружка символистов, подпевавших ему: «миф – постулат мирского сознания»?…

Никто из них так и не понял, что пока они говорили о «мифах» с той долей развязности, которой бы не допустили, если бы сами хоть на йоту верили сказанному, возле них уже кружили те «крылья бури», после которых и жизнь, и творчество надолго утратили смысл… Но они все болтали и болтали… о «бессознательнохудожественном представлении о мире», демонстрируя потрясающие образчики неприятия жизни такой, какая она есть.

В институте ей пришлось писать курсовую работу по статье Андрея Белого «Магия слова». Тогда она с ехидством отметила про себя, что крошечными ручками он пытался примерить невероятно тяжелую для его головы золотую корону Каллиопы.

Когда я говорю: «Месяц – белый рог», конечно, сознанием моим не утверждаю я существование мифического животного, которого рог в виде месяца я вижу на небе; но в глубочайшей сущности моего творческого самоутверждения не могу не верить в существование некоторой реальности, символом или отображением которой является метафорический образ, мною созданный. Поэтическая речь прямо связана с мифическим творчеством; стремление к образному сочетанию слов есть коренная черта поэзии.

– Да, и пока они болтали, лишая слова присущей им силы, смерть подошло к ним вплотную, – поняв, о чем она думает, сказала Сфейно. – В 1905 году, когда можно было еще многое исправить, некоторые символисты за деньги «сотрудничали» в первой легальной большевистской газете «Новая жизнь». С их «мифическими» манифестами там была напечатана и статья Ленина «Партийная организация и партийная литература», которая исковеркала жизнь многих Каллиоп.

– Но этого же все равно не может быть, – упрямо сказала Эрато, разделываясь с ореховым пирожным в шоколадной глазури. – Было бы глупо вообразить, будто мы сейчас пьем чай, говорим о поэтах‑символистах, – только потому, что Каллиопа пишет это в своем романе… потому что ей надо, чтобы мы это сказали для ее диалога! Это же глупо!

Бросив ложку на стол, поперхнувшаяся в смехе Сфейно схватила вышитую розами салфетку.

– Ты иногда скажешь… так хоть стой, хоть падай! – сказала она, вытирая глаза. – Ладно, только не обижайся больше, а то мы так весь вечер просмеемся, а обсудить надо многое. Я никогда не мешала тебе делать твои глупости, которые ни в один роман не вставишь. Потому, что в тебе сокрыта беспечная сущность пятой музы. Эрато – это муза скоротечной молодости, когда каждый сделает свои глупости, здесь ничего не поделаешь. Хотя ты всегда строишь такие грандиозные планы, так тщательно все рассчитываешь, а что в результате?.. Но сейчас все это уходит, и мне жаль.

Эрато подумала, что если бы Сфейно было на самом деле ее жаль, она бы нашла способ добавить ей немного золотого песка. Вспомнив, что Холодец сказал, что не может причинить ей вред, пока она – муза.

– Смотри, тебе уже невыносима мысль, что Холодец наполнить сеть твоими фотографиями ню, – насмешливо продолжила Сфейно. – Скажи, смутило бы это хоть на секунду настоящую Эрато? Нет. Сколько лет исполнилось тебе, как ее физическому воплощению? Тридцать семь? Пока ты выглядишь прекрасно, но время Эрато истекает. Посмотри на часы – у тебя очень мало времени. Никем из муз тебе больше не стать, все места заняты! Холодец и смеялся над твоими потугами стать банкиршей, участницей ралли и прочее. Он понял, какие мысли тебя гложут! Ты решила, что, побывав Эрато, сможешь «переквалифицироваться»? Возможно, смогла бы! Но только, если бы ты поддержала Каллиопу, поскольку именно она назначает старших муз. А ты этого не сделала, поэтому над тобой и посмеялся Холодец. Ты бы могла преуспеть в сложных жанрах классического искусства и стать одной из младших муз. Но ты‑то выбрала самое легкое – эрос. И очень скоро твоя власть закончится. И тогда Холодец явится за твоей душой, на которую будет иметь полное право. Вот так и становятся «всего лишь персонажами». Как только человек начинает бояться выйти из назначенного ему амплуа, он становится «персонажем», приколотым булавкой к листу бумаги.

– И все же я бы предпочла никогда не сталкиваться с вашими мифами, – призналась Эрато. – Я в них совершенно ничего не понимаю и вряд ли кому‑то могу чем‑то быть полезной. Мне бы только понять, как сделать так, чтобы… вырваться из этого эпоса Каллиопы, чтобы никогда больше не сталкиваться с… героями мифов и легенд.

– Боюсь, ты неправильно поняла появление Холодца с отнятой душой, он ведь таким образом предъявил права и на твою душу, – заметила Сфейно. – Сейчас он попросил с тебя мелочь – вернуть несколько перышек его любимым сиренам, которые и самому сильному герою могут внушить вожделение смерти. Ему это очень удобно, тоже ведь надо своих птичек кормить. А они могут сожрать лишь преданную своим хозяином душу. В этом смысл песен сирен: не живи, дай себе умереть без сопротивления. Они и жизнь рассматривают как физиологический процесс умирания.

– Нет, нет и еще раз нет! – замахала на нее ладошками Эрато. – Я хочу лишь знать, как мне избавиться от всей этой мифологии!

– Отлично! Все это – «мифология»! Скажи, а что это такое? – возмутилась Сфейно, нажав на пульт телевизора.

Мне больно об этом говорить, но сказать об этом я обязан. Сегодня российское общество испытывает явный дефицит духовных скреп: милосердия, сочувствия, сострадания друг к другу, поддержки и взаимопомощи… дефицит того, что всегда, во все времена делало нас крепче и сильнее, чем мы всегда гордились. Мы должны всецело поддержать институты, которые являются носителями традиционных ценностей…

Нужно вернуть школе фундаментальное образование, в котором на высоком уровне будет преподавать русский язык, история, литература, светская этика и основы традиционных религий», – заявил президент, упомянув о том, что школа должна не только учить, но и воспитывать.

…Школа не просто передает набор знаний. Нужно повысить в школах воспитательный компонент. Это подразумевает, в частности, создание кружков, секций. И они должны быть доступными для всех детей, где бы в России они не проживали.

…Ближайшие годы будут переломными, не только для нас, но и практически для всего мира, который вступает в эпоху радикальных измерений и даже можно сказать потрясений…

…Мы должны не растерять себя как нацию, быть и оставаться Россией…

…Попытки государства вторгаться в сферу убеждений, взглядов людей – это, безусловно, проявление тоталитаризма. Это для нас абсолютно неприемлемо. Мы и не собираемся по этому пути.

…Сегодня продолжительность жизни в РФ за последнее четырехлетие выросла почти на 2,5 года. Это хороший показатель – он превысил 70 лет. Однако уровень смертности у нас еще очень высок, особенно среди мужчин среднего возраста», – заявил глава государства.

…Попытки провоцировать межэтническую напряженность, религиозные конфликты мы будем воспринимать как вызов общенациональному единству нашей страны. Мы с огромным вниманием относимся к каждому народу. В нашем многообразии – наша красота и наша сила. Шовинизм наносит ущерб не только стране, но и этносу, чьи интересы он защищает.

…Поручаю разработать порядок ускоренного предоставления гражданства наши соотечественникам – прямым потомкам людей, родившихся в Российской Империи и СССР. Одновременно необходимо ужесточить борьбу с незаконной миграцией.

…Любые проявления сепаратизма должны быть исключены из политической повестки. …Демократия – это возможность не только выбирать власть, но и постоянно эту власть контролировать.

… Любое внешнее вмешательство в наши дела неприемлемо. Политик, который получает деньги из‑за пределов Российской Федерации, не может быть политиком на ее территории.

… Криминалу нет места в российской политике.

…Цивилизованный диалог возможен только с теми политическими силами, которые цивилизованно выдвигают свои предложения, отстаивают их в рамках закона.

…. Государство должно обеспечит равный доступ политических партий к СМИ не только во время предвыборной кампании, но и в обычной жизни. Все должны быть поставлены в равные условия.

…Чиновники должны отчитываться о стоимости задекларированной зарубежной собственности и происхождении доходов, которые позволили ему совершить эту сделку.

– А это не мифы? Это не мифотворчество? – поинтересовалась Сфейно. – Что, этот чиновник высшего ранга может заменить собою все искусства, как раз и являющимися «духовными скрепами»? Перед тобой разыгрывается фарс, когда только что избранный чиновник не может отчитаться, почему за последние годы на фоне полной бездуховности, которую демонстрирует, прежде всего, его ближайшее окружение, наблюдается падение уровня жизни в мирное время в богатейшей стране мира. В его должностные обязанности не входит поиск «духовных скреп», он достаточно цинично стягивает на себя ту власть над душами, которой его никто не облекал. И разве ты не чувствуешь, что на самом деле стоит за его словами? Ведь тебе сразу становится страшно, когда он, вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, разворачивает огромный государственный аппарат на расправу с обществом, поскольку оно, по его мнению, утратило нравственные ориентиры.

– Ну, это не та мифология, которую я имею в виду, – по‑прежнему категорично отмахнулась Эрато.

– Да, к нормальной мифологии такое не отнесешь, – согласилась с ней Сфейно. – Это даже к бытовой культуре не относится. Но это и есть самый настоящий миф, ведь за ним – пустота вымысла. Но здесь уже не требуется даже вступление Каллиопы, даже ты точно знаешь, что эти слова – как высохшая шелуха, прикрывающая гнилую сердцевину. Каллиопа уже сказала свое слово, ей уже объявлена война. Люди под предводительством гарпий будут добиваться ее уничтожения. Там и в мифологию заглядывать не стоит, с ней повторится старый миф о Финее, которого гарпии намеренно лишали куска хлеба. Вот только никто из них мифы до конца не дочитывает, а во всех мифах конец – это самое главное.

– И все же хочу заметить, что меня интересует, как лично мне уйти с этой мифологической сцены от всего подальше, – нетерпеливо повторила Эрато.

– Тебе был дан шанс навсегда сойти с этой сцены, – теряя терпение, повысила голос Сфейно. – Ты знала, что стоило тебе потратить последние золотые песчинки по назначению, стоило отдать корону Эрато, о тебе бы никто сейчас не вспомнил! Ты бы больше не носилась у всех под ногами как заполошная, интересуясь, как бы сойти со сцены! Если ты не собиралась сражаться… как, впрочем, всегда… то почему не приложила и малейших усилий, чтобы отдать ей корону? Или ты думаешь, что она будет сидеть вне сцены, а не вступит в войну за корону? Романы надо было читать! Чтобы не быть в чужом романе – второстепенным персонажем холодного отжима. Но, заметь, до того, как к Каллиопе ворвалась вся эта рать, она уже успела сказать главное. В принципе, она бы могла более ничего не говорить после своего гимна Прекрасному Слову. Ты завтра сама увидишь, как множество людей, из самых разных соображений уже завтра будут смеяться над «духовными скрепами», которые органично звучат в мифе, но абсолютно нелепы в устах чиновника, открыто угрожающему всему обществу, вдобавок утверждая, что не боги, а он один знает истину. Пережив ночь сомнений и тревог, завтра совсем иные люди докажут, в чем его ошибка.

От упоминания про «духовные скрепы» Эрато вздрогнула, понимая, в какую отвратительную «мифологию» ей довелось сунуться. Она отложила кусочек засахаренного лайма и стала нервно комкать вышитую салфетку.

– Ты очень наивна, девочка, примирительно сказала ей Сфейно. – Ты сама поймешь, что отказаться уже не можешь. Ты знаешь, о чем идет речь? Скоро к тебе явится сирена, и только тогда ты поймешь, кого он имел в виду, она сейчас тоже в бренной оболочке. И только ты попытаешься ей отказать, как поймешь, какую кашу заварила. Это будет из истории про птичку, когда коготок увяз – всей птичке пропасть. Не стоило играть в игры на поле Каллиопы с Холодцом и его пернатыми подружками. Не ты первая, да и не последняя из тех, кто решил, будто ему удастся обмануть саму Ложь. То, чего не предусмотрит Холодец (а он – сама предусмотрительность!) – непременно предусмотрит его ледяная матушка. Так что тебе придется выполнять все его указания без пререканий. И в этом я тебе ничем помочь не могу.

– Но… какой теперь выход… у меня? – беспомощно прошептала Эрато.

– Давай подводить итоги, – деловито отозвалась Сфейно. – Ты знаешь кто такая Каллиопа. Часы показывают, что места всех муз возле нее заняты. И ты можешь знать кто несет в себе сущности младших сестер. Я думаю, что раз он явился к тебе напоминать о своих правах, он не хочет, чтобы ты сделала какую‑то вещь, которая может тебя освободить. Какую вещь может сделать стареющая Эрато, прыгающая блохой то туда, то сюда? И при этом с ним сидел человек, который не смог уничтожить Каллиопу, как, впрочем, и ты. А сейчас ты будешь пиарить сирен, ненадолго оттягивая гибель своей души. И Холодец может получить не просто душу, а такую, которая во всех своих проявлениях несла отблеск солнечной Эрато. Мне кажется, что они будут добивать младших сестер, раз ты сама помогла им на какое‑то время остановить старшую. И здесь для вас будет единственным спасением – привлечь внимание старших сестер. Только вместе вы непобедимы.

– Боже мой, – прошептала Эрато. – Ты же знаешь, как я не люблю кого‑то… ппобеждать. К тому же… я даже не знаю наверняка, насколько все это… п‑правда.

– Конечно, никто ничего не должен знать наверняка, ведь в этом главное условие свободы выбора, данной каждому свыше, – эхом откликнулась на ее сомнения Сфейно. – Ты заметила, что даже к факту появления в твоей машине Холодца – после горячего чая с липовым медом и малиной ты уже относишься, как к своему видению, ты уже начинаешь сомневаться, а было ли это на самом деле? Ты же ко мне прибежала, чтобы удостовериться в реальности происходящего. И с одной стороны тебе надо бы спасать душу, а с другой – ты не уверена точно, что она у тебя есть. Ты помнишь нашу первую встречу, хорошо знаешь, что произошло с тобой после нее, ты даже чувствовала, как тают твои золотые песчинки, но разве ты уверена, что коснулась настоящего, а не обычных сказочек на ночь? Все человеческое знание всегда заключает в себе и сомнение, иначе теряется интерес к жизни, останавливается ее развитие. Если ты все будешь знать точно, до тошнотворной рутинной реальности… это ведь будет не выбор, Эрато, это будет фатальной неизбежностью и обреченностью.

– «Нравственный выбор» да «нравственный выбор», – саркастически бросила ей Эрато. – Будто слышу Каллиопу! И знаешь, это я посоветовала мальчикам из аппарата сегодняшнего сказителя мифов взять всю эту риторику и превратить ее в речи. Ты сама слышала, как дико все это смотрится со стороны, если сопоставить с реальностью. Но ему именно это и надо: увести людей от реальности, затуманить сознание, создать иллюзию. А какой смысл в этих «этических поисках» для обычного человека, которому подобный пост не светит?

– Видишь все эти часы? Знаешь, это ведь тоже иллюзия, – устало ответила Сфейно, собирая чашки со стола. – Посмотри, здесь есть часы, состоящие исключительно из деревянных деталей, а есть вполне мифические часы, целиком из стекла. Это аллегория своего времени. Стоит щелкнуть пальцами – они исчезнут. И во что тебе тогда останется верить? Дорогая, надо верить в себя! Надо больше доверять своей душе, собственным чувствам. Ведь они даны вовсе не для того, чтобы ты чувствовала вкус пищи, зависть, половое влечение, холод и зной. Чувства даны тебе и для более тонких ощущений, без которых жизнь утрачивает смысл. Хотя… можно, конечно, вообразить, что субъект из телевизора способен все это ощущать один за миллионы своих соотечественников.

– Я в этих экстремистских разговорах участвовать не желаю, – опасливо заметила Эрато.

– Брось, какой нынче «экстремизм»? Обычные провокации и гнусное предательство. Люди забыли, что, предавая других, они всего лишь предают себя. Думала, Холодец смог хотя бы тебе это сегодня доказать. Да, ты не решилась бы изменить «ход истории», оговоренный тихонько людьми, и не собиравшимися читать книги, но желавшими «распилить» премиальный фонд вашего конкурса. Но на самом деле, не «ход истории», ты всего лишь доказала, что никогда не станешь Каллиопой. Конечно, лаврового венка, как бы мне хотелось, Каллиопе не досталось, вместо этого ей вообще объявлена война, а гарпии будут кружить над ней, выхватывая у нее из рук пищу. И можно было бы поставить на этом точку, но часы тебе скажут, что время неумолимо. Уже завтра господин из телевизора услышит, что никто не желает иметь с ним никаких «духовных скреп», причем, первыми начнут кричать именно те, кто многим ему обязан.