Вступительное слово автора

Как-то в 1966 году на лужайке у Эзален Биг Хауз ко мне подошел Майкл Мерфи с просьбой написать статью о Гештальт—терапии, которую он хотел опубликовать (и опубли­ковал). До этого он обращался к Фритцу Перлсу, который посоветовал попросить об этом меня. К тому времени я участвовал уже в нескольких курсах Фритца и определенно нравился ему — мне даже назначили постоянную стипен­дию за усердие в Эзалене. Предложение я принял с удо­вольствием, в результате появился мой первый опус на английском — сейчас, оглядываясь назад, я принимаю это за благословление, поскольку тогда открыл для себя, что могу выразить себя с большей легкостью, чем мог даже представить.

В то время по Гештальт-терапии почти ничего не печа­талось, разве что две разные книги Перлса, несколько его статей и краткое сообщение Ван Дусена, объявлявшего, что Гештальт-терапия — это наиболее совместное терапевти­ческое приложение к феноменологии. Еще две вещицы, отпечатанные на мимеографе тех дней (я тогда ходил на первые профессиональные курсы Перлса и Симкина в Эза­лене), одна Симкина, а другая Джона Энрайта. (Оба автора в хронологическом порядке потом появились вместе со мной в Стефенсонском «Учебнике по Гештальт-тера­пии»)*.

* «Учебник по Гешталы-терапии введение в Гештальт-терапию», Ф Дуглас Стефенсон, ред (Спрингфилд, Ил Чарльз С Томас, 1975 г)

Поставленную задачу я выполнил с большим удоволь­ствием, так как понимал, насколько трудно разобраться в Гештальт-терапии по ранним двум книгам Перлса. По кап­ризу судьбы я был одним из первых читателей «Гештальт-терапии...», напечатанной Джулиан Пресс в пятидесятые, так получилось, что издатель ее прислал моему дяде Бену Кохену, одному из основателей ООН, жившему, ну конеч­но же, в Нью-Йорке. Дядя, будучи вторым секретарем по прессе и информации, постоянно получал книги из разных источников, а те, что, по его мнению, представляли бы интерес для меня, направлялись мне. Так и вышло, что одна такая книжица оказала известное влияние на мои профессиональные занятия — но не как на терапевта, а исследователя и преподавателя; должен сказать, что в своей работе Перле представлялся мне (несмотря на упраж­нения, данные в начале книги) скорее этаким юным интел­лектуалом, чем умудренным эмпириком, точно также я был далек от представления об истинной Гештальт-тера­пии. Теперь мне понятно, что Фритц был гением лечебного процесса, но у него не было ни особого дара, ни известной подготовки в теории, в начале же ему приходилось очень много ссылаться на склонных к теоретизированию мэтров, чтобы как—то продвинуть свои исследования, когда в ака­демическом мире царил психоанализ. Думается, что Гештальт всегда вылезал за рамки теоретических формулировок, когда настоящий вид он обрел во времена Фритца, когда тот, уже под конец жизни, освободился от всей этой «шелухи» и от необходимости предания законно­сти практики академическими мудрствованиями.

Мне кажется, что Фритц по-настоящему увидел свою работу в отражении ее в моей книге, никогда раньше я не видел его таким счастливым, как в тот день, когда он рас­сказывал, как ему понравилась книга, это был триумф, несравнимый даже с победой над Масловым на достопамят­ной встрече в Эзалене, где от него здорово досталось Эйбу.

В преддверие семидесятилетнего юбилея Фритца, когда Джим Симкин собирал приветствия в его адрес, я написал «Концентрацию на Настоящем — Техника, предписание и Идеал»*. Прочтя, Фритц предложил, чтобы эта работа и некоторые другие (наравне со статьями других авторов) были включены в книгу. Несмотря на весь мой энтузиазм из-за «Теории Парадоксального Стремления» Арнольда Бейссера и книги «Куриный бульон — это яд» Боба Резника я медлил.

* Работа вошла в сборник Фаган и Шеферд «Гештальт-терапия сегодня»

Когда через год-другой мы вновь повстречались с Фритцем в Чили, он сказал, что уже пообещал «девочкам из Майами» (то есть Фаган и Шеферд) такой сборник, этим он и подстегнул меня написать мою собственную книгу по Гештальт—терапии.

Не думаю, что у меня что—то получилось бы, если бы не он; писать о творении другого сложно, к тому же, мне каза­лось, что добавить что—то к уже написанному — это уж чересчур. Однако со временем (прочтя многое, что появи­лось после «Гештальт—терапии сегодня» Фаган и Шеферд) я почувствовал, что то, что «чересчур» для меня, вовсе таковым для меня не является.

За исключением первых двух глав, «Гештальт-терапия: Отношение и практика Атеоретического Эмпиризма» была написана почти сразу же после кончины Фритца в 1970 году. Когда я был на его панихиде в Сан-Франциско, мой сын погиб в автокатастрофе в Биг Сер Хиллз, поэтому ра­боталось мне с тяжелым сердцем, и то, что я все таки напи­сал эту книгу, говорит, насколько я считал важным довершить «незаконченное дело». Во первых, то было вре­мя, когда я готовился к путешествию, из которого, как я объяснил во вступлении к «Целительному путешествию», не будет возвращения. Я решился последовать за духовным учителем в отношении полной полезности, и мне казалось, что следует заплатить все долги прошлому с тем, чтобы взойти на новую сцену жизни без каких-либо планов и обязательств. Книга по Гештальт-терапии оставалась не­законченной, кончина Фритца требовала ее завершения.

Хотя поездка в чилийскую пустыню в 1970 оказалась в духовном смысле путешествием без возвращения, в 1971 году я вернулся в Беркли и предложил Стюарту Миллеру книгу по Гештальту — тогда в счет Викинг-Эзаленской се­рии, где уже выходили мои ранние книги «Поиск» и «Пси­хология Медитации» (вышла под названием «Как быть»*). Рукопись уже давно была напечатана, если бы не затеря­лась в ксерокопировальной. Такой у меня была жизнь, как внутри, так и внешне; чтобы собрать книгу приходилось нерационально раскапывать материал по разным местам. Часть его была опубликована как «Техника Гештальт-терапии» для моих студентов в Беркли, еще часть пошла на «Учебник по Гештальт-терапии» Хатчера и Химелштайна, осталось в «Гештальт-журнале».

* «Как быть» Клаудио Наранхо (Лос Анжелес Джереми Тарчер 1991 г)

Но вот, наконец, наступило время завершения все вре­мя откладываемой прерываемой работы, на фоне других проектов и планов она вырисовывалась в нечто цельное. Период 1969-1970 годов — страдное время, Я не столько пишу новое, сколько завершаю старое.

Вместе с ранее написанными главами «Отношения и Практики Гештальт-терапии» под заглавием «Ревизия Гештальт—терапии» я ввожу целый ряд утверждений, отно­сящихся ко времени возвращения к психотерапии после моего недолгого, но сильно повлиявшего на жизнь палом­ничества в Южную Америку. Если в книге семидесятых я делаю ударение на Гештальт-Эмпирику с Перлсом и Симкиным, то в написанном позже, пусть и не большом по объему, разделе содержится более личное: здесь подчерки­вается трансперсональный аспект Гештальта, дается кри­тика «дырок» в подходе, иллюстрируются последние клинические наработки, я показываю мое отношение к це­лительным и учебным упражнениям, делюсь содержимым своего «волшебного чемоданчика», рассказываю о сходстве Гештальта с некоторыми духовными традициями. Первые три части из этого уже появились в «Гештальт—журнале» (вторая часть — редакция открытого послания на Балти­морскую Конференцию 1981 года); две другие предназна­чались для открытия II Международной Конференции по Гештальту в Мадриде в 1987 году; глава с упражнениями по Гештальту, это предмет, который я могу считать своим собственным,— эта глава написана специально для книги. Буквально перед тем, как отдать книгу в печать, я решил включить в нее еще одну главу — «Гештальт после Фритца!» — это экскурс в историю движения. Он составлен на основе выступлений на IV Международной Конференции по Гештальту (в Сиенне, 1991 г.), название говорит само за себя.

Одно только здесь отсутствует даже после всех дополне­ний: мне не удалось обсудить жизненность философии Геш­тальта, вопрос веры в органичную саморегуляцию. Я говорю, что Гештальт (со стороны пациента) — спонтан­ность. В «Технике Интеграции» (Книга 1, Глава 6) мне бы следовало сказать, что я особо выделяю сознательность пе­ред спонтанностью.

4 «Учебник по Гештальт-терапии», под ред. Криса Хатчера и Филиппа Химелштайна (Нью-Джерси: Джайсон Арансон, инк., 1990г.).

Вера Фритца в индивидуальную саморегуляцию в со­временной ему психотерапии соответствует вере Роджерса в саморегуляцию группы: обе эти веры повлияли на психо­терапевтическую практику через контагиозность отноше­ния происходящего интеллектуального влияния.

Я провел компьютерное исследование по выявлению выражения «органическая саморегуляция» в названиях ра­бот в двух сотнях журналов по психологии и медицине за период с 1966 года, думаю, читателям будет интересно уз­нать, что фраза встречается не единожды. Именно Фритц Перле популяризировал это выражение, он использовал его так, будто говорил о хорошо известном понятии. Думаю, что я не единственный из его слушателей, кто понял, что он цитировал Шеррингтона или Голдштейна. Понятие конеч­но же было знакомо слушателям, и все же атрибутика «ор­ганичной саморегуляции» по отношению к авторитету научного истеблишмента выглядит как шаманские пассы руками.

Вера в органичную саморегуляцию олицетворяется в Гештальт—терапии как вера в спонтанность — идущая рука об руку с тем, что я называю «гуманистическим гедониз­мом», это ни что иное, как биологическая передача экзистенциальности «сущности».

В любом случае имеется в виду скорее «жизнь-изнутри», чем «жизнь—извне» — то есть подчинения обязанно­стям или отношения к самоотображению. Идеи спонтанности и аутентичности подразумевают веру, подо­бную непреходящему совершенству Буддистской Махаяна и другим духовным традициям.

Кажется совершенно естественным, что Фритц вошел в себя, увидел каков он на самом деле, так сказать, в натуре, и ему это сильно понравилось, именно в Эзаленском инсти­туте, в центре, созданном под руководством и при поддер­жке Алана Ваттса, где одним из первых членов общины был Джиа-Фу-Фенг, покрывший многие стены своей замеча­тельной каллиграфией, проповедовавший Тай-Чи и дав­ший нам позднее современный перевод Лао-Цзы. Эти внешние обстоятельства эхом отразились на верности Фритца Таоизму, на его жизни и работе. Когда Фритц го­ворил «органичная само-регуляция» он также имел в виду «Тао» по крайней мере в смысле «Тао человека», которое таоисты отличают от сверхиндивидуального «Тао Небес»; соответствующее действие, диктуемое скорее глубокой ин­туицией, чем разумом (включая сюда следование предпоч­тениям по Дионисию, а не стремление к выбору по Сартру).

В своей преданности к органичной саморегуляции Перле был не только наследником Фрейда, первым указав­шим на превратности сдерживания чувств, но и продолжа­телем Вильгельма Райха (своего психоаналитика), который был первым, верящим в инстинкт больше, чем в воспитание. Из-за недоработки главы по органичной само­регуляции в этой книге я решил осветить этот вопрос во вступлении, и действительно, правильнее будет погово­рить о саморегуляции до а не после темы сознания — уни­кальная возможность, при которой вопрос выделяется с точки зрения гештальт-подхода, также как с точки зрения доминирующего качества в характеристике Гештальта по Дионисию.

Группируя вместе в виде «теории» мои формулировки с главенством отношения над техникой (Глава 1) и говоря о концентрации на настоящем (Глава 2), я умышленно воз­держался от ранее подготовленного названия книги: «Тео­рия и Практика Гештальт—терапии». Я выбрал «Гештальт-терапия: Отношения и Практика», поскольку это отражает мое видение того, что Гештальт не есть при­ложение теоретического аппарата (или теоретической ос­новы), а предмет бытия в этом мире определенным образом.

Конечно, можно повторить психологический вывод Фритца Перлса (а мне особенно интересен именно его вы­вод) и таким образом найти определенное видение эго как фактор внутренней помехи — в «Эго, Желание, Агрессия»* — и как «функцию по распознанию»; мы находим опреде­ленные идеи о себе и о своих контактах — в дополнение к открытому системному кругозору организма в окружаю­щей среде и в холистическом гештальт-подходе. И хотя все это и многое другое найти можно, я воспринимаю психоло­гические идеи Фритца в контексте его работы, а не как основу; как толкование, а не как скелет. Поэтому, когда мне пришлось определить Гештальт-терапию по случаю представления моей книги «Я и Ты Здесь и Сейчас» в Эзалене и Герберту Отто в середине 60-х, я ушел от концепту­ального определения (как отметил один обозреватель в «И т.д.: Журнал Общей Семантики») простым указанием на нее, что это — «подход, выработанный Фритцем Перлсом»6.

*«Эго, Желание, Агрессия», Ф С Перле (Нью-Йорк Рандом Хауз, 1969 г)

В конце 60-х я искал лучшее понимание «Теоретиче­ских основ» Гештальта и обратился к Женэ Саган (о нем Фритц много волновался в начале 60-х и именно он наладил связь с Эзаленским институтом). Он бодро так рассказал, что думает, что у Гештальт-терапии общего больше с сис­темой Станиславского, чем с Гештальт-психологией. Про­должаю соглашаться с ним. На Балтиморской конференции я поделился также своими взглядами о том, что Фритц искал интеллектуальной поддержки Гештальт-психологии в то время, когда такая интеллектуальная поддержка тре­бовалась ему против академического мира.

Далекий от того, чтобы быть противником теорий, я открыто раскритиковал Фритцову антиинтеллектуальную ориентацию, унаследованную многими. Думаю, что та те­ория, которая могла бы понадобиться Гештальт-терапии (если она вообще нужна) не будет набором личных верова­ний Фритца, таких, например, как «беспокойство есть воз­буждение минус дыхание» или «умереть и возродиться не легко»,— какими бы глубокими они ни были. То, из чего психотерапевт может извлечь больше всего пользы — это понятийная рамка компетенции в понимании психики •, процесса роста в совсем не простой Гештальт-теории. По крайней мере я, лично, более заинтересован в теории здо­ровья и болезни (или если сказать с большей претензией: в теории озарения и затемнения), которая объединила бы вдохновение Гештальт-психологии с тем, что мы подразу­меваем под кондиционированием, психодинамикой и, кро­ме того, с восточными духовными традициями.

Менее амбициозные попытки, но более имеющие отно­шение к делу, чем работа пола Гудмена в середине 50-х (Гештальт-теория вкупе с сегодняшними Гештальт-орто-доксами) превратились бы в «теорию Гештальт—терапии» — в предприятие, сравнимое с психоаналитической тера­пией недавно появившейся в качестве альтернативы психо­аналитической теории рассудка. Об этом я говорил в книге

6 Статью по Гештальт-терапии «В Путях роста подходы к развивающемуся сознанию», под ред Герберт Отто и Джон Манн Ш-к>-Йорк Гроссман, 1968 г)

без должной подготовки, мой вывод может быть представ­лен формулой:

Гештальт-терапия = (Сознание I Естество + Поддержка I Противостояние) Отношение

или другими словами: терапевтический процесс основы­вается со стороны пациента на двух трансперсональных факторах — сознательности и спонтанности; в это время терапевт способствует (я это называю Гештальт—техникой) стимуляции и поддержке истинного выражения и негатив­ного усиления («редукция эго») патологии. В тех пределах, где психотерапию можно изучать, данное действие по из­влечению истинного выражения и противопоставления дисфункциональности составляет стратегию; в тех преде­лах, где лечение зависит от степени развития сущности терапевта, и терапевт, и пациент спонтанно становятся действующими лицами невыдуманной дружбы и индивиду­ального творчества.

ГЕШТАЛ ЬТ - ТЕРАПИЯ

Отношение и Практика

атеоретических

исследований

КНИГА ПЕРВАЯ

ОТНОШЕНИЕ

И ПРАКТИКА

ГЕШТАЛЬТ - ТЕРАПИИ

ЧАСТЬ I

ТЕОРИЯ

Глава первая

Главенство Отношения

х азличные школы психоанализа и, более того, терапии поведения, основаны на определенных идеях и теориях, то есть на признании закономерности психологического фено­мена. Такое признание в отношении терапевтической ситу­ации порождает характерный образ действия или технику различных подходов. Определенная техника представляет практическое выражение идей, характеризующих данную систему, и может восприниматься как поведенческое опре­деление такой—то школы психотерапии.

Однако является ли техника данной традиции именно тем, что приносит успех, так восхваляемый ее привержен­цами? Если эффективность психотерапии полностью зави­села бы от возможностей техники, нам ничего бы не осталось, как ожидать, что в один прекрасный день компь­ютеры займут место профессионалов, а методика самосто­ятельного подхода без детальной разработки станет столь же эффективной, как и непосредственное общение.

Существует мнение, что большинство психиатров се­годня отвергли бы утверждение, что критическими в про­цессе лечения являются личные отношения между врачом и пациентом. Выяснением природы таких отношений следовало бы заняться серьезнее, поскольку мнения психоте­рапевтов на этот счет не совпадают пока лишь теоретиче­ски -

Современные классические исследования Фидлера по природе терапевтических отношений стали важным эта­пом, показывающим, что крупные специалисты разных школ во многом больше похожи между собой, чем на менее квалифицированных специалистов даже их собственных школ, и своими концепциями идеальных терапевтических отношений, и своим поведением во время сеансов с пациен­тами. Когда требуется определить природу такого успешно­го поведения или идеал, к которому близки опытные врачи, в информации Фидлера чувствуется недоработка, посколь­ку единственным его объяснением такого феномена являет­ся «понимание» врачом пациента. Пока профессионалы различных школ отличаются друг от друга в отношении методов поощрения или наказания, участливости или безу­частности (ненаправленной), превосходства или равного сотрудничества, другие, добивающиеся больших успехов, сидят и слушают и пытаются понять своих пациентов, а не надрываются мысленно, выискивая причины через призму собственных нужд.

Экспериментальное подтверждение конвергенции пси­хотерапевтических систем на высшем уровне понимания укрепляет, я думаю, веру многих из нас на основе опыта, порождает эхо растущего признания того факта, что на «высшем уровне» сходятся и религии. Если подобная кон­вергенция и обсуждаемый «личностный элемент» не обна­руживаются в интеллектуальной формулировке или в ясной технике, отражающей определенную школу, можно задаться вопросом, а существуют ли они вообще, или это всего лишь отношение, состояние, характеристика «состо­яния рассудка», которые в таких школах, как Гештальт, являются только компонентным элементом.

В своей знаменитой книге «Ты не мишень» Лора Хаксли как раз и выделяет этот вопрос. В отношении определенных процедур рефреном повторяется мысль: «Это действует, если ТЫ действуешь». То же самое справедливо для многих духовных дисциплин, однако для каждой отдельной прак­тики является, возможно, сильным ограничением. И в изу­чении языка или игры на музыкальном инструменте лишь немногие исполнены упорства овладеть всеми нюансами избранной дисциплины. Когда же речь идет об изменениях внутреннего мира, трудностей гораздо больше, здесь все зависит от того, кто хочет изменений? и кто на самом деле способен «действовать»?

Говоря языком бихейвиористики, психопатология со­стоит из склонностей и избеганий, только они могут быть изменены наказанием или наградой в избранном направле­нии. Говоря языком психоаналитика, психопатология есть результат «защиты», которая неминуемо проявляется в психотерапии как «сопротивление». В свете таких форму­лировок, роль психотерапевта — не только в применении определенной техники, но и в том, чтобы заставить паци­ента работать с ним вместе, вместо того чтобы работать лишь самому.

Индивидуальные возможности нарушить свои терапев­тические намерения — это нечто большее, чем простая оп­лошность. Например, можно думать, что ты свободно ассоциируешь или выражаешь чувства или свое «я», а, на самом деле, все совсем наоборот; или ты точно следуешь показаниям или методам определенной техники чисто ме­ханически, не вкладывая в процесс чувства. В этом случае ты действительно что-то «делаешь», но стоит ли удивлять­ся, что результатов—то нет.

В психотерапии умудренный профессионал, кроме всего прочего, это тот, кто добивается истинного воздействия, выходя далеко за рамки просто поверхностной деятельно­сти, превращающейся в пустой ритуал, если она не поддер­жана соответствующим отношением. Он способен выявить необходимое отношение, усилить его, вызвать его, научить ему, потому что он знает его в себе. Технике научит любая книга, но отношение передать может лишь человек непос­редственно.

Центральной ролью соответствующего отношения яв­ляется не только то, чтобы видеть поле психотерапии, но и владение любым психологическим приемом или нюансами науки о душе. Если мы хотим достичь мастерства в технике, мы неизменно подходим к указаниям, выходящим за спи­сание характера, которые трудно передать даже при лич­ном контакте, часто считающемся совершенно невыразимым. К примеру, возникает необходимость, что­бы человек, вовлеченный в определенную форму практики, был бы в отношениях «открытости», чтобы он позволил всему «быть таким, как оно есть», чтобы он поставил себя в отношения восприятия или «поддался» бы, находился в от­ношениях единодушия, доверия, веры, страстного желания и т.д. Даже в случае практикования невмешательства, как в Дзен-медитации, инструктор по медитации особо кон­центрируется на том, как сделать технику наиболее эффек­тивной. Даже если внешние аспекты бездействия могут быть ясны, «сидеть», как говорил Шрунью Судзуки, «зна­чит задействовать все коаны».

Чтобы быть не только демонстратором техники, но тем, кто видит, что она действенна, терапевт, подобно духовно­му учителю различных традиций, должен быть экспертом в том, как применять технику. Он должен быть подобен часовщику, который по известному анекдоту запросил кругленькую сумму за то, что дунул в механизм часов, и они пошли. «Столько денег просто за то, что дунул!» — было естественной реакцией посетителя, хотя он не мог не признать, что часы заработали. «За то, что дунул — десять центов, остальное за то, что знал, куда»,— был ответ. Боль­шинство пространных описаний психотерапевтических си­стем посвящено технике, и все же, как в приведенном анекдоте, не все замыкается на ней. Техника, нужно ска­зать, это лишь частный случай выражения — пациентом или претендующим на роль врача — отношений, составля­ющих настоящую работу. Это серия действий, предприня­тых с определенным намерением, а терапевт — это тот, кто обладает умением пользоваться своим намерением. Его знание, что делать и как, происходит не из законов термо­динамики, но из глобального понимания «как это?», пони­мания, что ему вовсе не обязательно точно формулировать. Более того, его безотчетное понимание — развитое в его собственной жизни и упорными тренировками — не обяза­тельно соотносится с его теоретическими взглядами.

Гештальт—терапия уникальна среди большинства пси­хотерапевтических школ из—за «пределов, в которых эта система построена скорее на интуитивном понимании, чем на теории». Это не значит, что интуиция не являлась важ­ным элементом в творческом процессе Фрейда, Юнга или других. Возможно, каждая эффективная система происхо­дит из личностной реализации. Это не значит также, что интуиция не является частью психотерапевтической прак­тики вообще. Уникальность Гештальт-терапии проявляется в факте, что прямое наложение практики на интуицию или живое понимание никогда не подменяются основой те­оретических установок. Идеи являются безусловной час­тью системы, и все же идеи — это ее вершки, а не корешки. Более того, природой этих идей является в основном пояс­нение отношений, а не теоретические конструкции. Это идеи, укорененные в опыте, а не в теоретизировании, они не предназначены для оказания поддержки терапевтиче­ской деятельности, но создают альтернативный поток вы­ражения.

Перле верил, что быть психотерапевтом — значит быть собой, и наоборот. Он использовал и вырабатывал технику точно так же, как пользовался ручкой для письма или сте-ловым прибором для еды, но предупреждал о процедуре — она должна проходить с полной верой в то, что она что-то даст. Он не делал различий между тем, что он есть и что он работает, его «преподавание» студентам-психотерапевтом сводилось к тому, чтобы сделать их самими собой. Он ве­рил, что «быть» — это лучшая школа психотерапевта. «Быть», по его мнению, означало быть сейчас и здесь, со­знавать и нести ответственность — то есть постоянно нахо­диться за своими собственными действиями и чувствами.

Три понятия — своевременности, осознанности и от­ветственности — составляют суть отношения Гештальт— терапии. Различаясь семантически, они вместе с тем являются аспектами или гранями единого образа бытия. Быть ответственным (отвечать) — означает быть в настоя­щем, сейчас и здесь. Быть в настоящем — значит осозна­вать. Осознание в свою очередь — это реальность, настоящее, состояние, не совместимое с иллюзиями и без­ответственностью, через которые мы извращаем свою жизнь (или знание о своей жизни, то, что мы о ней думаем).

Глубинная философия Гештальт-терапии

Основное отношение понятий своевременности или ак­туальности, осознанности и ответственности проявляется множеством более специфичных отношений, изучаемых гештальт—студентами и передаваемых ими в своей работе. К этим более специфичным отношениям можно относиться как к результату актуальности, осознанности и ответственности. Думаю, что эти три основные части целого и создают истинную традицию Гештальт—терапии, в то время как техника — это лишь средство выражения и передачи их понимания.

Вот несколько примеров:

1. В Гештальт-терапии существует отношение уважения к болезни человека, оно первично по отношению к эффективности изменения. Парадокс, однако психотерапевтическая деятельность, обычно понимаемая как направленность на изменение, в данном случае основывается на установке принятия человека таким, каков он есть. С другой стороны, из всех форм психотерапии известен тот факт, если и нет в теории, что принятие (в виде самовосприятия иногда наделяется внешними атрибутами) ведет скорее к росту, чем к стагнации. Жизнь — это процесс, жить — значит поддерживать процесс. С точки зрения Гештальт-терапии, не жить — значит стать в стороне от жизни, говоря себе о том, что следовало бы сделать. Таким «следовало бы» мы не развиваем себя, а только затуманиваем то, что мы есть на самом деле. В этом отношении Гештальт-терапия выделяется скорее воздержанием от действия, чем действием. Она заявляет, что осознания достаточно, что для того, чтобы произошло изменение, не нужно ничего, кроме актуальности, осознанности, ответственности. Это то, что доктор Арнольд Бейсер назвал «парадоксальной теорией изменения». Я бы оспорил термин «теория» из-за эмпирического фундамента этого отношения. В своем значении это не установка типа: «Я знаю, что он изменится, когда прекратит попытки. Я доверюсь теории и выужу его из порочного круга»,— но истинная неподдельная заинтересованность, чтобы пациент был тем, что он есть (или отсутствие заинтересованности в том, чтобы изменить его). Чем больше терапевт желает «изменения», тем больше он должен быть незаинтересован в этом. Он желает, чтобы пациент стал более актуализован, более ответствен к тому, что он есть, более сознателен. Желание пациента «измениться» меньше всего ищет причины в нем самом, а это приводит к уверткам, лжи, претензиям и так далее. Получить желаемое можно простой эмпирикой бытия, а не поисками того, чем ты не являешься.

2. Другим выражением того, что я называю основным отношением Гештальт-терапии, является позиция, изложенная доктором Резником в статье «Куриный бульон — это яд». Когда наше бытие (актуальность, осознанность, ответственность) есть все, что нам нужно, это еще не все, что мы хотим. С точки зрения Гештальт-терапии, многие наши желания основаны на нуждах, но являются страстным желанием об окружающих суррогатах того, чего мы лишены в своем бытии. Перле понимал зрелость как переход от опоры на окружение к опоре на самого себя, с того времени Гештальт-терапевты хорошо осознают двойную отдачу, которую может иметь опора в терапевтике: и основу для роста, и суррогат ее: Гештальт-терапевт видит терапевтическую роль «помощника» с некоторой натяжкой, поскольку знает, что «помощь» может стать главным препятствием реальной поддержки. Соответственно он отделяет себя от принужденной «любви» к пациенту и ищет либо баланса между опорой и расстройством, наиболее способствующего росту, либо спонтанного самовыражения.

3. Другим выводом основной позиции Гештальт-психотерапии является отношение, с которым терапевт рассматривает кажущиеся нежелательными аспекты личности своего пациента. Гештальт-терапевт, в лучшем смысле слова, равно воспринимает импульсивность натуры пациента и его защитный механизм. В обоих случаях он усматривает энергию, деструктивно действующую во тьме, но при осознанности имеющую конструктивное выражение. Этого вполне достаточно терапевту, чтобы увеличить %|l осознанность пациента, его чувство актуальности и ШЯ ответственность, или, скажем, этого трехчлена нам Шя будет достаточно, чтобы стать полнокровным ™ человеком, уверенным в правильности своей натуры. С этой верой нам не нужно манипулировать собой или другими, чтобы сохранить наше «хорошее» и избежать катастрофы хаоса и разрушения. Гештальт-терапевт знает, что такие манипуляции не только излишни и энергопотребляющи, но и разрушительны, они отчуждают нас от того, что мы есть, порождают несчастья как во внутреннем, так и во внешнем мире и приводят к еще большей необходимости манипулирования, чтобы избежать несчастья или заполнить пустоту.

Сказать, что Гештальт-терапевт верит в правильность человеческой природы, не означает, что он воспринимает достоверность как условие без боли и разногласий. Как выразил это Фритц Перле: «Все, что я могу, это, возможно, помочь людям реорганизовать себя, чтобы функциониро­вать лучше, чтобы больше радоваться жизни, чувствовать — и это очень важно — чувствовать искренне. Чего еще? Жизнь — это не только музыка и цветы».

Гештальт-терапевт не говорит, что агрессия не разру­шает и не ранит, но что мера агрессии является частью нашего органичного функционирования и что, когда она неосознана, скрыта, искажена, то ее потенциал скорее все­го выльется в сильно возросшую разрушительность, так же как и в личное несчастье. Соответственно, работа Гетп-тальт-терапевта характеризуется высшей степенью пред­елов, до которых он сводит вспыльчивость характера, агрессивность или наоборот. Он не боится нагнетания чувств или отсутствия контроля, наоборот, ищет их, как проявления истинности сущности, чтобы пациент обрел от­ветственность, осознал их как часть своего бытия.

То, что справедливо для импульсивного выражения — частично включая выражения гнева — также верно для вы­ражения контроля. Гештальт -терапия не рассматривает сопротивление как нечто такое, что нужно сломить, но как еще одно действие, чтобы осознать его, отнестись к нему с ответственностью. Защита — это не нечто «случающееся» с нами, от которого нас можно избавить, но то, что мы создаем, мы выбираем, продолжать сопротивляться или нет, согласно нашему развитию, или нашим нуждам, или ситуации. Как в Дзю-до или Тай Чи Чуане, отношение терапевта в Гештальте в направлении пациента к исполь­зованию энергий, которым он скорее сопротивлялся бы как оппонент. Для этого терапевт сначала должен войти в кон­такт с его оппонентом: выслушать его, увидеть, что с ним. Возможно, он поймет, что он по природе «таков».

4. Другим отношением, выражаемым в деятельности Гештальт-терапевта, является игнорирование

Отношение и Практика Гешталът-терапии пояснений, интерпретаций, оправданий и объяснения понятий в целом. Такая позиция или то, что я называю основным отношением, объясняется тем, что легко увидеть, если считать, что, говоря о чем-то, мы тут же отстраняемся от нашего непосредственного восприятия этого.

Оправдание обычно исходит от недостатка самовоспри­ятия — по крайней мере в момент оправдания — и превра­щается в старания избежать ощущений дискомфорта поисками внешнего одобрения. Гештальт-терапевт должен прежде всего воспринимать, а не играть в общественную игру. Кроме того, он может помочь пациенту обрести ответ­ственность за самообвинения или, если это всего лишь при­зрак, растворить это в осознанности и примирить его с его поступками. Объяснения в основном держатся на той же эмоциональной почве, что и оправдания. За большинством «почему» находится молчаливое эхо родительских настав­лений: «Если ты не можешь объяснить своего поступка, то не имеешь на него права». Такой тип объяснений видится как оправдание в значении причинности, а не оправдание в значении целей и намерений или неприсущих стандартов. Оправдание в значении прошлого или будущего, причины и цели есть попытка подвести основу под ощущения, не соотносимые с действительностью. Для Гештальт-терапев-та нет другой реальности, кроме вот этой самой, сиюминут­ной, здесь и сейчас. Принятие того, какие мы здесь и сейчас, придает ответственность за наше истинное бытие. Противное — это уход в иллюзорность.

Гештальт-терапия в противоположность психоанализу не многое может добавить к динамике интерпретации пси­хопатологического феномена. Это больше «терапия», чем теория, больше искусство, чем психологическая система. Но, как и психоанализ, Гештальт-терапия имеет философ­скую основу. Отношения, показанные выше, с их трехчлен­ной предпосылкой составляют философский фундамент Гештальт-терапии. Более того: Гештальт-терапия держит­ся на негласном философском положении, передаваемом от терапевта пациенту или студенту посредством определен­ной процедуры без необходимости объяснения. Кроме это­го: я хотел бы предположить, что эмпирическая ассимиляция столь трудно выговариваемого Weltanschauung (нем. «мировоззрение» — прим. перевод) является скрытым ключом к терапевтическому процессу. Все это требует, чтобы особая философия жизни стала ос­новой Гештальт—терапии, так же как особая философия сопутствует психоаналитической терапии.

Передача отношений, подобных приведенным выше, через средства, характерные Гештальт—терапии, подобна процессу создания скульптуры мастером с использованием средств его искусства. В обоих случаях содержание выходит за возможности каждого инструмента, хотя инструменты и подбираются для его выражения. К сожалению, одной из наших человеческих слабостей является вера, что форму­лировки и техника сделают для нас все, это показывает история любого культа, история непрекращающегося оце­пенения правды в закоснелых формах.

Говоря о «невыражаемости» в прямом виде философии Гештальта, я не имею в виду таинственность, как в психо­анализе. Она просто не выражается, такая невыразимость сама по себе является результатом ее природы и содержа­ния: Гештальт-терапевт вкладывает больше в поступки, чем в слова, в эмпирику, чем в мудрствования, в живой процесс терапевтического взаимодействия и в результатив­ность внутреннего изменения, чем в действенность верова­ний. Действие порождает субстанцию или касается ее. Идеи могут легко проплывать мимо, скрывая или даже под­меняя реальность. Поэтому ничто не может быть столь да­леким от стиля Гештальт-терапии, чем священство. И все же некоторое священство, но без всяких предписаний или верований, ему присущих, это похоже на то, как художник через свой стиль передает свое видение мира.

Идеи столь же опасны, как и техника, поскольку подме­няют реальность ощущений, но они подкупают своей ясно­стью и четкостью. Мы попадаем в «волшебную» пропасть равенства знания и бытия, понимания и поступка, выска-занности и эффективности. И все же, кроме идей и техни­ки, у нас ничего нет, и мы должны принять, что то, что служит нам, может усыпить нас и занять наше место.

Мораль вне Хорошего и Плохого

«Хорошее» и «плохое» подозрительны Гештальт-тера-певту, который привык воспринимать большинство челове­ческих советов, подобных скрытой манипуляции, разглагольствованиям на темы морали, как самооправда­ние и рационализацию нужд, утверждения о полезности и бесполезности, как сверхобобщение и проекцию личного опыта на окружение с присущей человеку готовностью уйти от ответственности из-за чувств и реакции.

Вот как говорит об этом Фритц Перлc:

Хорошее и плохое — это ответная реакция организма. Мы говорим: «Ты меня с ума сводишь», «Из-за тебя я чувствую себя счастливым», но гораздо реже: «Из-за тебя мне хорошо», «Из—за тебя мне плохо». Такие фразы осо­бенно часто возникают у примитивных людей. Еще мы говорим «Мне хорошо», «Мне неважно», без подразумева­ния какого—либо стимула. Но что происходит, как пол­учается, что прилежный ученик «заставляет» учителя хорошо себя чувствовать, послушный ребенок «заставля­ет» чувствовать себя хорошо своих родителей. Хорошо болельщикам от побед любимого боксера. Книга или кар­тина имеют тот же эффект, если соответствуют нашим эстетическим требованиям. И наоборот: если люди или объекты не соответствуют нашим требованиям, не прино­сят удовлетворения, на нас они действуют плохо.

Следующий шаг — это когда вместо того, чтобы с собст­венным опытом обращаться только как со своим собственным, мы проецируем его, а ответственность за собственные реакции переносим на побудителя. (Такое происходит из-за нашей боязни возбуждения, чувств, что мы не выдерживаем волнения, хотим уклониться от от­ветственности и т.д., и т.п.). Мы говорим, что ученик, ребенок, боксер, книга, картина «являются» хорошими или плохими. В этот момент навешивая на возбудитель ярлык хорошего или плохого, мы отсекаем хорошее или плохое от нашего собственного опыта. Они превращаются в абстракции, а объекты—возбудители соответственно об­ретают ярлык. Этому сопутствуют последствия. Изолиро­вав мышление от чувств, рассудок от интуиции, мораль от самосознания, осмотрительность от спонтанности, высказываемое от невысказанного, мы теряем «самость», сущность существования, мы превращаемся либо в холод­ных человеке»—роботов, либо в растерянных неврастеников.

Кроме подобных взглядов на хорошее и плохое Гештальт-терапия богата и другими вопросами, например, о желательности определенного отношения к жизни и восп­риятию. Это моральные правила в смысле направленности на хорошую правильную жизнь. Хотя понятие морали в общем употреблении призвано указывать на определенные жизненные стандарты, не присущие человеку, возможно, что все главные вопросы морали происходят из гуманисти­ческой этики, где добро и зло не выделяются из человече­ских условностей. Так, понятие «правильности» в иудаизме, замечательной религии, имеющей законода­тельные начала, указывает на обусловленность бытия за­конами или волей Бога, которую можно понимать как соответствие закону не верящих Богу, живущих по системе Тао китайцев — этот закон требует следовать определен­ному Пути. Таким образом, то, что в жизни видится пра­вильным, адекватным, хорошим, после обретения силы закона поворачивается против людей, делают их рабами некоего авторитета, стоящего выше человека.

Если мы захотим составить список невыражаемых мо­ральных установок Гештальт-терапии, то он будет либо длинным, либо коротким в зависимости от уровня общно­сти или частности нашего анализа. Без претензии на сис­темность и полноту здесь мы приводим импрессионистское понятие стиля жизни по порядку:

1) Жить сейчас: концентрироваться на настоящем, а не прошлом и будущем.

2) Жить здесь: иметь дело с тем, что есть, а не с тем, чего нет.

3) Не давать воли воображению: воспринимать реальность.

4) Прекратить ненужное обдумывание; лучше пробовать и видеть.

5) Выражать, а не манипулировать, объяснять, оправдывать, судить.

6) Отдаться неприятному и болезненному как удовольствию; не ограничивать сознание.

7) Не принимать других «долженствований», кроме своих собственных: «Не сотвори себе кумира».

8) Будь полностью ответствен за свои поступки, чувства, мысли.

9) Будь таким, каков ты есть.

Парадокс, что подобные установки могут явиться час­тью моральной философии, определенно рекомендующей не следовать никаким установкам и правилам, может быть разрешен, если смотреть на них с точки зрения справедли­вости, а не долженствования. Ответственность, например, это не обязанность, а неизбежный факт: мы и есть ответ­ственны за все, что делаем. Единственной нашей альтерна­тивой будет либо признать ответственность, либо отвергнуть ее. Все, что говорит Гештальт-терапия, заклю­чается в том, что, принимая правду (от неделания к невме­шательству), мы растем: растет наше сознание. Оно излечивает нас от нашей лжи.

Думаю, что эти специфические правила Гештальт-терапии могут быть в свою очередь, сведены к трем общим принципам, о которых я говорил раньше:

1) Оценка настоящего, актуальность (своевременность против прошлого и будущего), пространственная (наличие против отсутствия) и вещественная (действие против символа).

2) Оценка сознательности и восприятия.

3) Оценка целостности или ответственность.

Если их посчитать только как технические установки или же как терапевтические средства, это явится недооцен­кой их роли. Возьмем, например, такую ситуацию, не ду­маю, что она является исключением в Гештальте:

(По актуальности)

П.: Вчера я чувствовал себя очень угнетенным...

Т.: Вижу, вы хотите мне рассказать.

П.: Ну, да... Сейчас-то такого чувства нет, но я думал,

что будет лучше разобраться, в чем же дело;

иначе меня беспокоит, что в следующий раз... Т.: А как это в*ас беспокоит? П.: Ну, если не думать о будущем, то зачем же я здесь тогда?

Т.: Давайте подумаем вместе.

Или представим себе следующее (по вопросу об ответствен­ности):

П.: Я беспокоюсь, потому что чувствую, что вы ожидали меня увидеть с чем-то таким...

Т.: Кто,я?

П.: Ну, мне кажется... нет, скорее я бы хотел сделать вам приятное или произвести на вас впечатление... Хотя я, конечно, не должен был бы так чувствовать.

Т.: Кто так говорит?

П.: Мне не хочется так чувствовать. Это делает меня слабым.

Т.: Что «это»?

П.: Ну, я сам чувствую свою слабость. Вяну. Я как бы отключил энергию.

Т.: Вот так-то вы и причиняете себе беспокойство...

П.: Да, понял. У меня есть выбор...

Думается, что это ситуации, где поведение терапевта можно рассматривать как практическую демонстрацию обоснованности или качества жизненной философии. Чаще бывает, что взгляд на вещь узок в частности, но консистен­ция точки зрения постепенно приводит к построению новой модели убеждений. Опытным путем пациент может найти, что, к примеру, поддавшись чувствам, которых он до того избегал, можно прийти к их трансформации; если их при­нимать, они изменяются, если же следовать своей обычной позиции, то они лишь усиливаются. В процессе интенсив­ного временного «забывания» волнений прошлого и буду­щего он может обнаружить, к своему удивлению, что вовсе не обязательно все время быть с ними; и действительно, он может своим новым отношением справиться лучше, а не хуже со своими проблемами. Подобный тип ситуационного взаимодействия в Гештальт-терапии имеет параллели в Дзене:

Сенвцан просит у Хуике, говоря: «Я болен: умоляю тебя очистить меня от греха». Хуике сказал: «Принеси мне свой грех, и я очищу тебя от него». Сеньцан подумал немного; затем сказал: «Не могу до него добраться». Хуи­ке ответил: «Вот я и очистил тебя от него».

За пределами Отношения: Прямое Восприятие

Основное отношение оценки настоящего и наличеству­ющего — осознанность и ответственность — превращает­ся, подобно белому свету, разбитому на цвета радуги, в более специфичные отношения или идеи, воодушевляющие Гештальт—терапевта в его практике. Каждое из этих специ­фических отношений или невысказываемых установок ис­ходит из того, что мы называем трехчленным центром, как частная форма выражения общего закона. И все же было бы не точным думать об их деривации, как о чисто логической, выраженной их взаимоотносительностью, видимой в логи­ческих понятиях.

Говоря об отношениях, я не выделял достаточно четко эмпирическую основу характера или установок, приложимых к последующему описанию. Понятие «отношение» адекватно тому, что означает глобальную реакцию, оно предполагает наличие жизненной философии и поведенче­ских аспектов. Стоит пояснить, между тем, что изучение отношений, выделяемых мной как центральный процесс в Гештальт-терапии, не должно восприниматься как пред­мет изменения установок или имитация поведения. Суб­станция перехода, имеющего место в психотерапии — это не идеи или стиль поведения, но опыт, из которого исходят и идеи, и поведение, не описание, но эмпирика актуально­сти, осознанности, ответственности, несущая в себе гаран­тию своей правильности и восприимчивость возможности другого бытия. Живущий в настоящем не только прочно стоит на ногах и скорее получает удовольствие, чем страда­ет от жизненных невзгод, но и может видеть, как другие растрачивают энергию сопротивлением или бесплодными стремлениями. Ему не нужно приспосабливаться. Он вос­принимает себя достойным существования и того же ждет от других. Как терапевт относится к себе, точно так же он относится и к пациенту; он не против всего наносного в нем, его это просто не интересует.

Совершенно очевидным будет признать, что учебный процесс в Гештальт-терапии — это скорее эмпирика, чем интеллект и поведенчество. И все же думается, что он за­служивает констатации, что справедливо считать, что терапевтический процесс состоит из передачи пережива­ний. В психотерапии много писалось о технике, т.е об эф­фективности воздействий или интерпретаций терапевта на пациента. В рассуждениях подобного рода переживания па­циента всегда видятся извлеченными умышленно. Однако то, что опускается, и есть понятие, что переживание можно передавать и что раз жизнь происходит от жизни, опреде­ленная глубина переживания может быть, вероятно, вызва­на наличием другого бытия той же глубины, а не манипуляциями. Если отношение глубже, чем техника, и если техника отталкивается от отношения, переживание еще глубже, чем отношение, и составляет их источник. Без соответствующего отношения технические приемы превра­щаются в пустые формы. Без переживания даже отношение становится подержанной догмой. Подобно мертвому орга­низму, не способному к воссозданию себя, мертвые отноше­ния не могут породить ни одного соответствующего отношения в другом бытии. Переживание же, с другой сто­роны, самодублирующееся. Оно создает внешние формы, передающие его пульсирующее сердце.

Уверен, что все изложенное справедливо для любой школы психотерапии и тем более для Гештальт-терапии, где врач подвергается двойному испытанию, являясь одно­временно и обнаженным человеческим существом, и ху­дожником. Бетховен говорил о своей музыке, что она идет от сердца к сердцу, точно так же я вижу действия Геш-тальт-терапевта наполненными смыслом до тех пределов, которые ему даны, это более чем приемы техники, это вы­ражение перспективы, олицетворение истинного понима­ния, генерирующего понимание в другом человеке. В границах понимания пережитого действия терапевта гене­рируют веру или доверие, необходимые, чтобы превратить психотерапию в глубинную связь, а не в игру словами.

Date: 2015-10-18; view: 302; Нарушение авторских прав