Глава 6. Рождение детей и взаимодействие с ними. 3 page

Поскольку терапия Эриксона в основном директивна, важным моментом его искусства являлось умение убедить людей следовать его директивам. Один из способов такого убеждения заключался в том, чтобы начать говорить о чем-либо, а затем отклониться от темы. Он сам описывал эту процедуру так:

Когда я беседую с семьей, с супружеской парой, или с матерью и сыном, я делаю определенные вещи. Люди приходят за помощью, но не только за ней, а еще за тем, чтобы получить подтверждение своей правоты, сохранив, таким образом, свою репутацию в глазах окружающих и в своих глазах. Учитывая это, я склонен выражаться так, чтобы они думали, что я на их стороне. Затем я на приемлемое расстояние отхожу от темы, оставляя их тем самым в состоянии неопределенности и формирующегося ожидания. Они вынуждены принять мое отклонение от темы. Но они не ожидают, что я буду отклоняться от нее именно таким образом. Неустойчивое равновесие, неопределенность — это некомфортное состояние, и все сильнее и сильнее они хотят, чтобы я разрешил этот вопрос, который сам поставил на повестку дня, но оставил его на грани разрешения. Стремясь к этому разрешению, они в большей мере склонны принять то, что им будет сказано. Они очень хотят, чтобы я сделал решительное заключение. Если же сразу вы выдадите им инструкцию, они могут начать спорить с вами. Но если вы сначала отклонитесь от темы, они начнут надеяться, что вы к ней вернетесь, и когда это произойдет, они будут только приветствовать ваше решительное утверждение.

Этот прием Эриксон иллюстрирует двумя примерами. В обоих случаях он имел дело с двенадцатилетним мальчиком.

Мать привела Джонни к Эриксону потому, что он каждую ночь мочился в постель. Мать хотела помочь ему избавиться от этого, но отец был против. Отец был холодным, суровым человеком и обвинял свою жену в том, что она "слишком нянчится с сорванцами". Когда мальчик подходил к отцу, тот отталкивал его. Мать старалась оправдать поведение отца. Реакция мальчика на это была такой: "Я хочу добиться любви от моего отца, но он меня не любит, мать встает поперек дороги и ведет себя таким образом, что отец больше не ощущает необходимости любить меня". Единственное, что мальчик помнил из слов отца, было его мнение о том, что каждый ребенок мочится в постель, и что если он этого не делает, то он ненормальный, и что он сам мочился в постель почти до шестнадцати лет. Мать, конечно, не считала это нормальным и хотела избавить сына от этого. Эриксон рассказывал об этом:

Я пригласил на беседу отца, чтобы составить себе мнение о нем. Это был человек с громким голосом, который зашел в кабинет, сел и начал говорить со мной так, как если бы я был на расстоянии двадцати метров от него. Он спросил меня, известно ли мне о том, что все дети мочатся в постель, пока им не исполнится примерно шестнадцать лет. Так было с ним, с его отцом, скорее всего, со мной, как и с другими мальчиками. И что за глупости насчет того, чтобы вылечить ребенка от этого? Я позволил ему объяснить мне все это. Наша беседа очень понравилась ему и он долго тряс мне руку. Он сказал, что ему редко попадались такие умные собеседники.

Когда ко мне пришли мать и сын, женщина сказала: "Муж сказал, что он вам все объяснил". Я ответил: "Да, это так, он это объяснил, и очень подробно". На ее лице читалось: "Да, представляю это себе". У сына при этом было страдальческое выражение лица. Я сказал им: "Что касается меня, то я собираюсь забыть абсолютно все, что он сказал. Вы не должны этого делать, но вас при нашем разговоре не было и вы лишь приблизительно представляете то, что он мне сказал. Я собираюсь забыть, как он себе все это представляет, потому что мне важно лишь то, как себе представляете это вы, я и Джонни. Мне важно только это".

Понимаете ли вы, что было сделано? Сначала я присоединился к Джонни, а затем сделал это еще раз. Сначала я объединился с Джонни, а затем заставил мать объединиться со мной. Вы видите, что Джонни теперь на моей стороне, потому что я собираюсь забыть то, что сказал его отец, а Джонни хотел бы сделать то же самое. Затем я заставлю мать присоединиться ко мне, забывая то, что сказал отец. Таким образом отец оказывается в стороне, но при этом никто его не отталкивал. Я внимательно выслушал его и они об этом знали. Он пришел домой и сразу же рассказал им об этом. И я сразу же забыл об этом, причем не испытывая ни страдания, ни злости. Отца невозможно было включить в процесс лечения, поскольку его суждения были непоколебимыми, и поэтому его следовало изолировать.

Когда мне удалось составить мнение об отношениях матери и сына, то оказалось, что Джонни весьма агрессивно настроен против матери. Он злился на нее и боролся с ней по поводу энуреза. Я сказал Джонни, что у меня есть для него лекарство, но оно определенно ему не понравится. Это будет эффективное лекарство, оно со всей определенностью поможет ему, но оно ему совершенно не понравится, но его матери оно не понравится еще больше. И что же было делать Джонни? Если матери это не понравится еще больше, чем ему, то это будет прекрасно. Он был готов на все, чтобы досадить своей матери.

Я сделал Джонни довольно простое предложение. Я предложил, чтобы его мать вставала каждый день в четыре или пять часов утра и, если его постель оказывалась мокрой, она должна была разбудить его. Если же постель была бы сухой, он мог бы продолжать спать. Но если постель будет мокрой, он должен был вставать, сесть за стол и начать переписывать ту книгу, которую он себе выберет. Он мог заниматься этим с четырех до семи часов утра или с пяти до семи. Мать должна была наблюдать за ним, пока он это делал. Переписывая книгу, надо было работать над своим почерком. Почерк у мальчика действительно был ужасный и нуждался в исправлении.

Предложение вставать в четыре-пять часов утра показалось Джонни ужасным, но мать должна была вставать еще немного раньше. Неприятным было также и то, что мать должна была сидеть и наблюдать, как он пишет, но ведь писать он должен был только тогда, когда постель будет мокрой. Вообще-то ничего более неприятного нельзя было себе и представить — вставать в четыре часа утра, чтобы работать над улучшением своего почерка.

Они начали выполнять эту процедуру и очень скоро перестали делать это каждое утро. Несколько позже мать обнаруживала мокрую постель только два раза в неделю. Затем это случалось с мальчиком каждые десять дней. Но мать по-прежнему должна была вставать в четыре часа утра каждое утро и проверять постель мальчика.

Наконец дело ограничилось одним разом в месяц, а потом Джонни вообще избавился от симптома. У него появился первый в его жизни друг. Дело было летом, и к нему начали приходить дети, а он начал ходить в гости к ним. Когда в сентябре он пошел в школу, он начал приносить оттуда гораздо лучшие, чем раньше, оценки. И это было его первым реальным достижением. В данной ситуации мать играла против сына, а сын — против матери. Я использовал простую схему: "У меня есть для тебя лекарство, но тебе оно не понравится". Затем я отклонился от темы и заговорил о том, что матери оно не понравится еще больше. Джонни хотел, чтобы я поскорее сказал ему, что это за лекарство. Это желание всецело завладело им. Непосредственной целью стало улучшение почерка, а сухая постель стала как бы привходящим условием, более или менее приемлемым. Мокрая постель перестала быть центром, приковывавшим все внимание и эмоции мальчика.

Мать, наблюдая за тем, как улучшается почерк ее сына, могла гордиться его достижениями. Он тоже мог гордиться этим. Когда они пришли ко мне вдвоем, чтобы показать образцы нового почерка Джонни, я увидел прилежного ребенка и прилежную мать, гордящуюся успехами сына. Я листал тетрадку страницу за страницей и рассматривал по отдельности буквы "Н", "Е" и "Т", комментируя достоинства почерка мальчика. Поскольку у Джонни была теперь всегда сухая постель, отец стал раньше приходить с работы и играть с мальчиком в мяч. Отец реагировал на излечение мальчика удивительным образом, он сказал ему: "Ты научился не мочиться в постель гораздо быстрее, чем я, потому что, должно быть, ты гораздо умнее меня". Он оказался очень щедрым. Меня он совершенно исключил из ситуации. Помог его сыну не психиатр, это он сам, отец, передал ему по наследству могучую силу ума. Выздоровление Джонни стало общим достижением семьи, отец не уставал хвалить Джонни, и мальчик, таким образом, получил признание и принятие со стороны отца.

От какого бы симптома ни страдал ребенок, будь это энурез либо что-либо другое, рядом с ним всегда обнаруживается взрослый, сверхвовлеченный в проблемы ребенка, и терапевтические действия направлены на то, чтобы ослабить в этой паре эмоциональную связь друг с другом. В следующем нашем примере весьма острая проблема решается посредством выполнения терапевтических заданий как мальчиком, так и его отцом.

Двенадцатилетний мальчик в течение двух лет ковырял себе лоб таким образом, что там у него образовалась незаживающая рана. Мать и отец использовали все виды наказаний для того чтобы он прекратил ковырять лоб. Его учителя и товарищи пытались уговорить его не делать этого. Врачи пугали его раком, бинтовали голову, заклеивали рану и делали все возможное для того, чтобы он перестал ее трогать. Но мальчик проникал под бинты и пластыри и продолжал ковырять рану. Он объяснял, что его желание ковырять рану не поддается никакому контролю с его стороны.

Родители мальчика делали все возможное, чтобы помочь ему прекратить ковырять в ране, но они не могли согласиться друг с другом в отношении того, какие наказания следует использовать. Отец был склонен к крайностям, предлагая лишить ребенка всех развлечений. Он продал велосипед мальчика и сломал его лук и стрелы.

Наконец, мальчика направили ко мне. Поговорив с матерью, я узнал некоторые вещи о семейной ситуации. Я узнал, какие ценности и нормы в этой семье, какие обязанности выполняют члены семьи, включая тот факт, что мальчик занимался уборкой. У них был большой газон и большой сад, и мальчик полностью отвечал за их чистоту. Я узнал также, что мать была склонна защищать мальчика, который был очень обижен на отца за то, что тот его так часто наказывает. Особенно он переживал из-за сломанного лука и стрел. Я узнал также, что у мальчика страдает правописание: он часто пропускал буквы в словах. (Мне нравится заглядывать в тетради детей, чтобы проверить, что у них там есть).

Затем я побеседовал с мальчиком и его отцом одновременно, причем сразу же поднял вопрос о собственности. В качестве примера я взял лук и стрелы. Чьи они были? Отец признал, что лук и стрелы принадлежали мальчику, ему подарили их на день рождения. Затем я спросил, как следует, по его мнению, лечить язву. Мы пришли к выводу, что лечить язву следовало бы с помощью бинтов и разнообразных лекарств. Я спросил, как можно использовать лук и стрелы, чтобы вылечить язву. Каким образом уничтожение лука и стрел может помочь вылечить язву? Отец был очень смущен и растерян, а сын пристально смотрел на него прищуренными глазами. После того как отец покраснел, начал бормотать что-то в свое оправдание, я повернулся к мальчику и спросил его, не может ли он поверить отцу хотя бы в том, что, несмотря на его глупое поведение, намерения у него были вполне хорошие. С этим утверждением должны были согласиться они оба. Таким образом, мальчик смог назвать поведение своего отца глупым, но делая это, он должен был поверить ему в том, что его намерения были хорошими. Затем я спросил, как долго мы будем обсуждать те лекарства, которые им не помогли. Или же мы просто забудем об этом? Я сказал: "Вы пытались справиться с этим два года. И все способы, начиная уничтожением лука и стрел и кончая продажей велосипеда, не сработали. Что же мы будем делать?" Мальчик сказал, что это дело должен взять на себя я.

Я ответил ему: "Хорошо. Я сделаю это. Но тебе явно не понравится то, как я это сделаю. Потому что я собираюсь сделать нечто, что избавит тебя от язвы. То, что я сделаю, тебе совершенно не понравится, но тебе вполне понравится то, что я вылечу твою язву — это уж действительно тебе понравится". Затем я сказал ему, что я хочу, чтобы он посвящал лечению язвы каждую субботу и воскресенье — в то время как отец будет делать за него субботнюю уборку газона и сада. Тут мальчик торжествующе посмотрел на меня и на отца.

Тут мы перешли на тему уборки и обсудили, как надо ползать по траве, подбирая собачьи испражнения, подметать дорожки в саду и так далее. Я спросил, кто контролирует работу мальчика, когда он убирает газон и сад. Отец ответил, что это всегда делает он. Я сказал: "Так, теперь по субботам, прерывая свою работу над лечением язвы, поскольку ты не сможешь работать над ее лечением беспрерывно, ты сможешь выйти и проверить, насколько хорошо отец справляется с твоей работой".

К этому моменту мальчик уже очень хотел знать, что же собственно он должен будет делать, чтобы вылечить язву на лбу. И я начал ему давать инструкцию. Медленно, затянуто, занудно я изложил свой терапевтический план. Когда вы излагаете инструкцию таким образом, пациент устремляется навстречу вам, желая, в конце концов, узнать, в чем состоит суть, и что конкретно он, собственно говоря, должен делать. Он доверяет вам, так как вы излагаете инструкцию продуманно, и видно, что вы долго ее разрабатывали. Он знает, что вы не хотите отделяться от него просто так. Он ждет, пока вы доберетесь до критической точки, и когда вы до нее действительно доберетесь, то он уже мотивирован к тому, чтобы принять ваш план.

Я сказал мальчику: "Я обнаружил, что ты очень плохо пишешь. Ведь ты очень часто пропускаешь буквы в словах".

Затем я сказал: "Я считаю, что тебе следует начать лечить свою язву в субботу утром, примерно в шесть часов. Знаешь, ведь если ты встаешь очень рано утром, чтобы сделать что-либо, то тогда ты воспринимаешь это более серьезно, а то, что ты собираешься делать, достаточно серьезно. Конечно, если ты проснешься без пяти шесть, то можешь сразу садиться за работу вместо того, чтобы ждать, когда пробьет ровно шесть. Или же ты можешь вполне начать работу в пять минут седьмого — пять минут не составят разницы".

Затем я продолжал: "Ты можешь писать ручкой, а можешь и карандашом. Хорош был бы цветной карандаш, но можно использовать и простой. Ты можешь писать ручкой, обмакивая ее в чернила, или шариковой ручкой. Я считаю, что лучше использовать линованную бумагу. Она должна быть примерно такой ширины, или чуть пошире, вот на столько. Я думаю, что отец даст тебе линованной бумаги, которая была бы нужной ширины".

Наконец я добрался до ключевого пункта. Я сказал: "Вот предложение, которое, как я считаю, тебе следует написать:

"Я не считаю, что ковырять язву во лбу — это хорошо". Я медленно повторил это предложение и добавил: "И ты будешь писать эту фразу медленно, внимательно, тщательно. Считай каждую линеечку, когда будешь писать. Затем напиши эту фразу еще раз. И снова проверь каждую строчку и каждое слово, поскольку ты не должен пропустить ни одной буквы. Ведь ты не хочешь пропустить ни одного, даже самого маленького шага в лечении такой язвы, как твоя".

Затем я сказал ему, что не знаю, как долго нужно будет язву лечить. Я считаю, сказал я ему, что если он страдает от этого уже два года, то хотя бы месяц лечения будет необходим. Каждые три или четыре дня он может подходить к зеркалу, чтобы проверить, как продвигается лечение. Каждый день подходить к зеркалу нельзя, поскольку прогресс тогда не будет заметен. После того, как язва исчезнет, чистописанию нужно будет посвятить еще одну субботу и одно воскресенье.

Он должен был начинать писать в шесть часов, а завтракать попозже. Беседуя с матерью наедине, я сказал ей, чтобы во время завтрака она не торопилась, чтобы он мог отдохнуть. Каждые два часа он должен делать перерыв, выпивая стакан сока или воды. Затем он должен спуститься в сад, чтобы проверить работу отца, а затем вернуться к себе и продолжать писать. Я объяснил, что сначала у него будет болеть рука, и что ему следует делать в связи с этим. Он должен будет делать упражнение, быстро сжимая и разжимая кулак. Это поможет мышцам расслабиться, и хотя слегка увеличит усталость, но впоследствии увеличит выносливость мышц. Затем я заметил, что после обеда он должен быть свободен от всякой работы. В сущности я уделил очень мало внимания тому, чтобы он кончал свои занятия в четыре часа пополудни. Демонстрируя свое равнодушие к этому, я смягчил оттенок наказания, который был у этого занятия.

Итак, мальчик занимался правописанием субботу и все воскресенье, каждый уик-энд. У меня накопились огромные кипы листов линованной бумаги, исписанных этим предложением. Все это было выписано с гордостью и с удовольствием. Мать и отец совершенно не принуждали его к чистописанию. Наоборот, они были очень удивлены тем, что он так гордился своим почерком. Тысячный вариант исполнения этой фразы был совершенно прекрасным. Я четко объяснил мальчику, что проверять его работу буду только я. Если бы он захотел показать свою работу матери и отцу, он вполне мог это сделать, но принимать и оценивать его работу должен только я. Я проверял каждую страницу. Я сказал ему, что стоит мне бросить мгновенный взгляд на страницу, как я уже знаю, стоит ли данной странице уделять более пристальное внимание. Таким образом, он не ожидал от меня, что я буду тщательно рассматривать при нем каждый лист,

Чем больше он писал, тем больше укреплялся в своем праве контролировать работу отца. Чем больше он писал, тем более аккуратным становился его почерк. Любой шанс использовался для продвижения. Таким образом, я прекратил компульсивное ковыряние в ране и заставил его компульсивно же аккуратно писать, то есть делать нечто, чем он мог обоснованно гордиться.

Его отец сказал: "Я знал, что я должен был делать. На этом газоне я делал самую прекрасную работу, какую только можно себе представить". Мальчику было очень приятно обнаружить на газоне после уборки сухой лист. Отец привел газон и сад в идеальный порядок, отремонтировал забор, убрал весь мусор, пока мальчик писал свое предложение.

Через месяц язва у ребенка прошла. Через год у него тоже было все в порядке. Эта хроническая ужасная язва прошла и от нее не осталось даже шрама.

Исписанные мальчиком листы бумаги я положил к себе в шкаф и спросил у него, как долго я должен их хранить. Они заняли в шкафу целую полку. Он ответил, что их нужно хранить несколько месяцев. Тогда я спросил, что нужно сделать с ними потом, и он ответил: "Ну, тогда это будет просто ненужная бумага".

В этих двух случаях Эриксон не вмешивается непосредственно в конфликт между родителями по поводу того, как надо взаимодействовать с ребенком, как он это часто делал. По поводу того, что ребенок часто использует как оружие в борьбе между родителями, Эриксон как-то сказал: "Когда вы вылечиваете ребенка, или исправляете его поведение, родители получают от вас незнакомого ребенка. Тогда они вынуждены воевать, не используя при этом ребенка. Теперь он самодостаточен и исключен из конфликта".

Хотя Эриксон склонен был играть с детьми и объединяться с ними против взрослых, он ни в коем случае не считал, что надо воспитывать детей в "разрешающем" духе. Он работал с родителями, обучая их играть с детьми и предостерегал их от слишком суровых и бесполезных наказаний. Но он также обучал родителей четко ограничивать детей. Если ребенок плохо себя вел, то Эриксон не помогал ему понять причины этого, он так организовывал ситуацию, что ребенок начинал вести себя более нормально. Часто его идеи казались старомодными. Например, если ребенок отказывался от завтрака, чем расстраивал мать, Эриксон советовал ей сделать следующее. Он предлагал ей приготовить ребенку хороший завтрак и если ребенок отказывался от него, она должна была поставить этот завтрак в холодильник, на обед она должна была вынуть этот завтрак из холодильника и предложить ребенку его съесть. Если он опять отказывался, то следовало предложить ему то же самое на ужин, и продолжать это до тех пор, пока ребенок не съедал приготовленную один раз еду.

Даже при серьезных нарушениях детской психики, таких, например, как аутизм, Эриксон не считал, что эти дети нуждаются в любви точно так же, как и те дети, которые обладают большей властью, чем они могут вынести. Он считал, что отсутствие ощущения внутренней безопасности у ребенка может быть обусловлено тем, что он не знает пределов своей власти, и задачей терапии является тогда установление этих пределов. Проблема состоит в том, как организовать такую ситуацию, чтобы пределы устанавливали сами родители, а не чужой человек, каким является психотерапевт. Имея дело с ребенком, Эриксон сосредоточивался на семейной ситуации в той же мере, что и на самом ребенке...

Следующий пример иллюстрирует этот подход, который использовал Эриксон при работе с детьми, страдающими от нарушения поведения.

Двадцатисемилетняя мать начала испытывать серьезные трудности со своим восьмилетним сыном, который становился все более и более непослушным. Ни один день не обходился без серьезного проступка. Мать развелась с мужем два года назад. Причины развода были адекватны и целесообразны по мнению всех, кто их знал. Кроме сына, у нее было еще две дочери в возрасте девяти и шести лет. Через несколько месяцев после того, как она начала встречаться с мужчинами, надеясь на второе замужество, оказалось, что сын начал бунтовать все сильнее и сильнее, и это была для нее неожиданная проблема. Старшая дочь на некоторое время присоединилась к нему. Но мать сумела откорректировать поведение дочери с помощью обычных воспитательных мер, то есть крика, угроз и шлепков, что сопровождалось последующим разумным, спокойным и объективным разговором с ней. Поступая таким образом, она всегда добивалась от детей того, что хотела. Однако ее сын Джо на этот раз не отреагировал на это обычным образом. Несмотря на то, что она повторяла это несколько раз, добавив еще шлепков, лишения удовольствий, слез, и привлекая к воспитанию Джо всю семью. Джо просто объявил, жизнерадостно и счастливо улыбаясь, что он будет делать то, что ему нравится, и ничто в мире не сможет помешать ему.

Такое поведение мальчика распространилось и на школу. Ничто не могло устоять перед его разрушительной силой. Он портил школьное имущество, оскорблял учителей, бил товарищей по классу, вытаптывал клумбы у соседей и разбивал окна. Соседи и учителя пытались совладать с ним, преуспели в его запугивании, но ничего не добились. Наконец, мальчик начал портить в доме ценные вещи и делал он это ночью, чтобы утром невинно смотреть матери в глаза и отрицать свою вину. Эти последние проступки и привели мать ко мне. Когда она рассказывала все это, Джо слушал ее с широкой торжествующей улыбкой. Когда она закончила, он хвастливо объявил, что я не смогу сделать ничего такого, что могло бы остановить его, и что он по-прежнему собирается делать лишь то, что ему нравится. Я честно и серьезно заверил его в ответ, что мне совершенно не нужно ничего делать, чтобы изменить его поведение, потому что он достаточно взрослый, сильный и умный мальчик, который вполне способен изменить свое поведение сам. Я заверил его также и в том, что его мать сделает достаточно для того, чтобы предоставить ему возможность изменить свое поведение "совершенно самостоятельно". Джо принял это мое утверждение недоверчиво и глумливо. Я сказал затем, что я собираюсь научить мать некоторым простым действиям, которые она сможет выполнить для того, чтобы он сам изменил свое поведение. Затем я отправил его из кабинета.

Действуя очень мягко, я направил его размышления на то, что это могли быть за действия. Это озадачило его и некоторое время он спокойно размышлял, ожидая, когда из кабинета выйдет его мать.

Беседуя с матерью, я обсудил с ней требование ее сына жить в мире, в котором он мог стать уверенным в том, что существуют люди более сильные, нежели он. До этого момента ее сын демонстрировал с возрастающим отчаянием, что мир вокруг него настолько ненадежен, что он в этом мире является единственным и самым сильным человеком — он, маленький восьмилетний мальчик. Затем я выдал матери тщательные, четкие инструкции о том, что она должна делать в течение двух последующих дней.

Когда они уходили, мальчик с вызовом спросил меня, не порекомендовал ли я его матери побольше его шлепать. Я заверил его в том, что не будет предпринято никаких мер, кроме тех, которые могли бы дать ему полную возможность самому изменить свое поведение, ведь никто другой этим заниматься не стал бы. Этот ответ поставил его в тупик. На пути домой мать была вынуждена применить к нему сильное физическое наказание, чтобы заставить его позволить ей вести автомобиль нормально. Я предвидел такое его поведение на обратном пути и посоветовал матери реагировать незамедлительно и без лишних слов. Вечер они провели как обычно — мать разрешила мальчику смотреть телевизор, как он этого хотел.

На следующее утро их навестили бабушка с дедушкой и забрали девочек к себе. Джо, который хотел пойти поплавать, потребовал, чтобы ему подали завтрак, и был немало озадачен, заметив, что мать несет в гостиную большую тарелку с сэндвичами, фрукты, два термоса, один с соком, другой с кофе и несколько полотенец. Все это она аккуратно положила на тяжелую кушетку, на которой стоял еще телефон и лежало несколько книг. Джо еще раз потребовал, чтобы она сейчас же приготовила ему завтрак, не то он испортит первую попавшуюся ему под руку вещь. Мать в ответ улыбнулась ему, схватила его, быстро положила его на пол животом вниз, а сама села сверху. Тогда он заорал, чтобы она скорее встала, она ответила, что уже позавтракала и ей больше нечего делать, поэтому она попытается поразмышлять о том, как изменить его поведение. Но при этом она отметила свою уверенность в том, что ей не удастся ничего придумать. И поэтому этот вопрос должен будет разрешить он сам.

Мальчик яростно старался сбросить с себя мать, несмотря на ее преимущество в весе и силе. Он кричал, орал, выкрикивал ругательства и оскорбления, рыдал и, наконец, жалобно пообещал быть хорошим мальчиком. Мать ответила, что его обещания ничего не значат, поскольку она еще не определила для себя как изменить его поведение. Это вызвало у него новый приступ ярости, который наконец кончился, после чего мальчик срочно попросился в туалет. Мать мягко объяснила, что она еще не закончила размышлять и предложила ему полотенце, чтобы потом вытереть лужу. Это вызвало у него новый приступ ярости, который вскоре истощил его. Мать, воспользовавшись периодом спокойствия, решила позвонить своей матери. Беседуя с ней, она случайно упомянула, что в своих размышлениях еще не пришла к определенному выводу и поэтому ей остается верить, что инициатива изменения поведения будет исходить от Джо. Джо ответил на это замечание самым оглушительным криком, на который он только был способен. Мать прокомментировала это "так, что Джо слишком занят испусканием криков, чтобы как следует подумать об изменении своего поведения, а затем она поднесла телефонную трубку ко рту Джо, чтобы он продолжал кричать прямо в нее.

Джо впал в мрачное молчание, время от времени прерываемое отчаянными усилиями освободиться, криками, требованиями, рыданиями, а иногда жалобными просьбами. На все это мать давала мягкие конкретные ответы. Через некоторое время мать налила себе кофе, сока, поела сэндвичи и начала читать книгу. Незадолго до полудня мальчик вежливо сказал, что ему действительно надо пойти в туалет. Она сказала, что ей нужно сделать то же самое. Она объяснила далее, что это будет возможно только в том случае, если он обещает вернуться и снова лечь на пол, позволив ей тоже занять свою прежнюю позицию. Поплакав, он согласился. Он выполнил свое обещание, но почти сразу начал яростнейшую борьбу за освобождение. Как только ему казалось, что он приближается к успеху, он удваивал усилия. Пока он отдыхал, она ела фрукты и пила кофе, разговаривала по телефону и читала книгу. Когда прошло более пяти часов, Джо сказал матери, просто и приниженно, что он отныне готов выполнять все то, что она ему скажет. Мать ответила ему также просто и серьезно, что ее размышления ни к чему не привели и она просто не знает, что она должна сказать ему. Он разразился слезами, но сквозь рыдания сумел сказать, что он знает, что делать. Она ответила, что очень рада этому, но ей кажется, что он не располагал до сих пор достаточным временем, чтобы как следует продумать это. Будет очень хорошо, если он подумает еще часок. Джо молча ждал, пока пройдет час, а мать в это время спокойно читала книгу. Когда прошло более часа, она сказала мальчику об этом, но выразила желание дочитать главу до конца. Джо прерывисто вздохнул и начал тихонько плакать, пока мать заканчивала чтение.

Когда глава была наконец окончена, мать встала и Джо тоже встал. Он робко попросил немного еды. Мать объяснила ему очень подробно, что обедать сейчас уже поздно и что завтрак едят до обеда, а завтракать сейчас тем более поздно. Она предложила ему просто попить холодной воды и лечь в постель. Джо быстро уснул, но его разбудил запах вкусной еды. Его сестры ужинали и он попытался присоединиться к ним.

Мать объяснила ему просто, серьезно и весьма подробно, что сначала принято есть завтрак, потом обед, а затем ужин. К несчастью, он пропустил завтрак, и поэтому вынужден был пропустить обед. И вот сейчас он вынужден пропустить ужин, но к счастью, завтра с утра он сможет начать свой новый день. Джо вернулся в спальню и плакал, пока не уснул. Мать этой ночью почти не сомкнула глаз, а Джо проснулся только тогда, когда она почти уже приготовила завтрак.

Джо вошел в кухню, где завтракали его сестры, и счастливый сел на свое место. Мать раздавала дочерям блины и сосиски. Перед Джо стояла большая чашка. Мать объяснила, что она специально для него сварила овсянку, которую он не очень любил. На глаза Джо навернулись слезы, но он поблагодарил мать по семейному обычаю и жадно съел кашу. Мать сказала на это, что она специально сварила много каши, чтобы он мог попросить добавки. Потом она жизнерадостно выразила надежду, что после завтрака останется достаточно каши для обеда. Джо старался съесть как можно больше, чтобы предотвратить эту возможность. Но мать сварила действительно очень много каши.

Date: 2015-10-18; view: 238; Нарушение авторских прав