Бродячие нечестивцы. Стейнекер смотрел через окно «седана» на падающий снег и вспоминал, как давным‑давно, еще в детстве

Стейнекер смотрел через окно «седана» на падающий снег и вспоминал, как давным‑давно, еще в детстве, мама говорила ему, что это ангельская пыль. С тех пор каждый снегопад воскрешал в памяти эту фразу. Цепочка машин подпрыгивала в узком ущелье на выбоинах того, что заменяло здесь дороги. Стейнекер закрыл глаза и мысленно вернулся в маленький дом, где вырос. Снежинки кружились за окном теплой кухни, где мама всегда пекла для него свежий хлеб…

«Седан» налетел на острый обломок скалы, и рывок вернул Стейнекера в реальность.

– Простите, герр фельдмаршал. – Водитель глядел на него в зеркальце заднего вида. – Кажется, эта дорога рассчитана на другой транспорт.

Стейнекер смотрел на паренька и вспоминал те годы, когда и он выглядел, как Ганс: молодой, красивый, голубоглазый и полный жизни. Идеальный солдат фюрера.

«Седан» остановился, и Стейнекер поглядел вперед, на большой крытый грузовик со взводом его солдат. Майор Грюнвальд выпрыгнул из кабины и зашагал к нему по снегу. Стейнекер опустил стекло, когда Грюнвальд склонил к нему свою странную квадратную голову. С каждым словом изо рта майора вырывалось облачко пара.

– Кажется, мы приближаемся, герр фельдмаршал.

– Нужно искать крест, – сказал Стейнекер. – Большой крест. Отправьте двоих на разведку, пусть убедятся, что дорога чиста.

Грюнвальд помахал двумя пальцами, и из грузовика выпрыгнули сержант Киммель с двумя солдатами.

– Разведать дорогу, – приказал Грюнвальд. – И помните, что на белом снегу вы отличные мишени.

Киммель со своими людьми прошли два поворота дороги, обрамленной скованными снегом и льдом старыми деревьями. Один из солдат, стуча зубами, прошептал:

– А что нам здесь нужно, сержант?

– Солдаты, которые держат глаза открытыми, а рот на замке, – отрезал Киммель. – Сохранять тишину!

Звук раздался слева.

Все трое упали на землю, наводя дула винтовок на сугроб в нескольких шагах от дороги. Звук раздался снова, и на этот раз было видно, как странно шевелится снег, словно что‑то пытается выбраться из‑под корки наста. Что‑то большое стремилось к поверхности.

Они едва не открыли огонь, когда из снежной корки показалась рука. Пальцы хватали воздух, словно пытаясь зачерпнуть кислород, а Киммель и его люди поползли вперед, к ней. За рукой показалась голова, заледеневшая и покрытая инеем, как деревья и камни вокруг.

Киммель непроизвольно открыл рот. Глаза солдата, выбиравшегося из снега, были закрыты и залеплены инеем. Следующий рывок стряхнул лед с плеча, стали видны знакомые полосы.

– Это немецкий офицер! – Киммель вскочил на ноги и бросился к нему. И резко остановился, когда замерзшая голова солдата запрокинулась и открыла глаза. Остановил его звук, с которым двинулись веки, ледяной хруст. И вид мертвых, до дна промерзших глаз был совершенно жутким.

У Киммеля перехватило горло, он с трудом смог выдохнуть:

– Что, во имя фюрера…

И тут снег под замерзшей головой взорвался от выстрелов.

Заледеневший офицер стрелял! Застряв по пояс в снегу, он одной автоматной очередью срезал солдат. Сержант успел упасть на землю и открыть ответный огонь. Солдаты высыпали из грузовика, когда винтовка Киммеля рявкнула, снеся заледеневшему офицеру голову. Однако теперь снег шевелился во многих местах по обе стороны дороги.

Слева от Киммеля взорвался еще один сугроб, два разлетелись с другой стороны, из снега показались такие же заиндевевшие руки. За вторым и третьим из сугроба выскочил еще один солдат, беспорядочно паля во все стороны.

Используя грузовик как прикрытие, пехота нацистов открыла огонь по противнику. Киммель обернулся и бросился в снег, используя маскировку, которая так пригодилась чужим солдатам, устроившим ледяную засаду.

Долина звенела от множества выстрелов, солдаты разделились на две группы и двинулись на врага. Элемент внезапности был потерян, и ледяные убийцы стали отличными мишенями. Огрызаясь и отстреливаясь, они падали один за другим.

Киммель поднялся на ноги. В наступившей тишине стало ясно, что ни он, ни солдаты просто не могут понять, что случилось.

– Откуда они взялись? – спросил совсем молодой парень у Киммеля.

За спиной мальчишки зашевелился снег, и он захлебнулся с жутким звуком, широко распахнув глаза. Заледенелый штык пробил его сзади насквозь. Мальчишка выдохнул последнее облачко пара и упал вперед, соскальзывая с лезвия, которое сжимал ледяной убийца.

Сержант Киммель выхватил пистолет и прикончил врага одним выстрелом в голову. Раздался звон металла – пуля пробила шлем, – и ледяной солдат рухнул на снег.

Фельдмаршал Стейнекер уже шагал к ним от «седана». На его лице не отражалось ничего, хотя глаза внимательно рассматривали нейтрализованную угрозу.

– Они выглядят как слепые, – выплюнул майор Грюнвальд. – Как они могли стрелять в нас?

– Они не слепые. Их глаза вымерзли. – Слова давались Киммелю с трудом.

– У этого железный крест! Он был представлен к награде. – Грюнвальд ткнул пальцем в один из замерзших трупов. – Все они солдаты Германии, какого же дьявола они начали в нас стрелять?

Киммель подозвал его к трупу, все еще сжимавшему штык.

– Я снял его с одного выстрела в голову, – сказал он, указывая на отверстие между ледяными глазами.

– Ни капли крови, – прошептал Грюнвальд. – Они промерзли до костей…

– Не только, майор, взгляните! В него уже стреляли! – Киммель чувствовал, что нервы вот‑вот его предадут, указывая на заиндевевшую рану на шее солдата. – И не раз!

Он начал сметать снег с твердой от холода униформы.

– И что вы хотите сказать? – спокойно осведомился Стейнекер.

Киммель увидел нечто такое, отчего его нервы зазвенели натянутой струной. Он подошел к офицеру, который первым выбрался изо льда. Тот все еще был по пояс скрыт в сугробе, и Киммель нагнулся и дернул его за руку вверх.

Офицер был половиной человека. Тело заканчивалось ровно на уровне талии.

– Эти люди не просто прятались в снегу. – Киммель уронил труп обратно на лед. – Они были уже мертвы, когда напали на нас.

Ветер свистел, снег падал, а группа людей настороженно осматривала окрестности.

Только Стейнекер не выказывал страха.

– Продолжаем движение, внимательно глядя по сторонам, господа, – бесстрастно сказал он. – Мы прибыли куда нужно.

Аббатство Грейстон казалось огромным каменным ящиком, выточенным в склоне скалистых гор. Огромный гранитный крест стоял в центре парапетной стены с бойницами над огромными воротами, собирал снег, пока караван подтягивался ближе, а майор Грюнвальд и сержант Киммель шагали по жалящему морозу.

– Это монастырь? Больше похоже на крепость, – сказал Киммель, разглядывая уродливый каменный крест.

Он потянулся к большому колоколу, свисавшему с одного из множества ржавых крюков на высокой стене аббатства.

– Не звоните в этот колокол, сержант. – Стейнекер повысил голос, чтобы перекричать ветер. Он стоял перед седаном, рядом переминался молодой Ганс. – Не делайте ничего такого, чего они от нас ждут.

Киммель поднял большой мегафон, который захватил с собой, глубоко вздохнул и поднес ко рту, но не успел сказать ни слова. Из‑под земли донесся тяжелый гул, настолько глубокий, что звук ощущался даже через подошвы.

Огромные ворота аббатства открывались. Между створками можно было увидеть просторный двор, засыпанный снегом. Грюнвальд приказал пехоте выгружаться, солдаты пробежали мимо фельдмаршала и выстроились так, чтобы в зоне обстрела оказалось каменное строение здешнего монастыря.

Снег скрывал нижнюю часть здания, в том числе и гранитную лестницу, которая поднималась к высокой внутренней балюстраде, где уже собралась странная процессия черных накидок и шалей, на фоне которых выделялись беспрестанно щелкающие розарии[2]и белые овальные воротники.

На головах монахинь были высокие черные шапочки, на которых собирались снежинки. Лица под шапочками были бесстрастными и серыми, как гранит, на котором стояли монашки. Самая старшая, крошечная и невероятно морщинистая женщина неопределимого возраста, шагнула вперед, и ее голос далеко разнесся над пустой брусчаткой двора:

– Чем мы можем помочь вам?

Майор Грюнвальд выпятил квадратную челюсть и заорал в ответ:

– Вопросы будем задавать мы, сестра! Это, судя по всему, аббатство Грейстон?

Старушка всплеснула руками от грубости и нервно затеребила четки, кивая головой.

– Я майор Герман Грюнвальд, а это сержант Киммель. – Он кивнул в сторону каравана. – Нас двадцать человек, и нам нужно место для сна и много горячей воды для купания. Помимо этого нам нужны напитки и еда.

Голос старой монахини задрожал, и ей пришлось откашляться.

– Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы обеспечить вам комфорт, герр майор, но, как вы можете заметить, мы лишены многих мирских преимуществ, – неожиданно раздался чей‑то голос.

И сестры, и нацисты дружно уставились на высокую женщину, появившуюся из‑за спин стоящих. Перед ней почтительно расступались, пропуская ее в центр. Лет ей было около семидесяти, но, несмотря на возраст, ее сила и властность были очевидны.

– Простите сестру Мэри Рут, – сказала женщина, склоняя голову. – Она еще молода и незнакома со всеми правилами нашего ордена.

Киммель и Грюнвальд уставились на сестру Мэри Рут. Молода? Она выглядела так, словно одной ногой уже в могиле…

– И что же у вас за орден, сестра? – прозвенел голос Стейнекера.

Грюнвальд шагнул в сторону и сказал:

– Позвольте представить вам фельдмаршала Стейнекера.

Высокая женщина снова поклонилась:

– Мы сестры святого Игнациуса, герр Стейнекер. Наш орден существует уже более двух веков.

– И все это время вы унижаете своих господ, глядя на них сверху вниз? – Стейнекер сузил глаза.

– Мы не желали оскорбить…

– Немедленно спускайтесь! – Его слова были резкими и четкими.

Монахини, следуя за своей предводительницей, медленно зашагали вниз по каменным ступеням.

– Мы оставались на балюстраде ради нашей же безопасности, герр Стейнекер…

– Фельдмаршал Стейнекер, – отрубил он.

Монашка спустилась во двор и снова склонила голову.

– Я сестра О’Сайрус. Мать‑настоятельница этого монастыря.

– Нет, – резко ответил он. – Ваш сан не признан фюрером. Следовательно, вы здесь никто. И от лица Рейха я заявляю, что у вас нет права никем командовать.

Он не скрывал удовольствия от своих уколов.

Матушка О’Сайрус ничем не выдала оскорбления. Но было что‑то в ее глазах, сиявших на совершенно спокойном лице, и это была не злость. Стейнекеру это «что‑то» не нравилось.

Ему не нравилось, что его присутствие никак не беспокоило старуху. Резко развернувшись к монахиням, он прошипел:

– Хайль Гитлер!

Подождал секунду и вскинул руку в приветствии.

– Я сказал – Хайль Гитлер!

Монахини склонили головы, а Стейнекер развернулся к настоятельнице:

– Я скажу это снова, и это будет в последний раз. Хайль Гитлер, сестра…

Она ответила долгим взглядом и тоже подняла руку. Голос настоятельницы был тихим, как шорох снега:

– Хайль Гитлер, фельдмаршал Стейнекер.

– А теперь все!

Стейнекер схватил сестру Мэри Рут за дрожащую руку и дернул вперед, как непослушного ребенка.

Монахини дружно подняли руки в приветствии, безжизненными и мрачными голосами славя фюрера. Сестра Мэри Рут дрожала и всхлипывала. Стейнекер шагнул обратно к матушке О’Сайрус, наклонился так близко, что почувствовал затхлый запах ее шерстяной шали.

– Вы сказали, что остаетесь на балюстраде ради собственной безопасности, сестра. Кого вы боитесь?

– Вы вошли в очень темную и странную страну, герр фельдмаршал.

– Да неужели?

– Хуже самых темных ваших кошмаров, – тихо ответила она.

Он наклонился ближе, с угрозой во взгляде. Слова словно растекались дымкой в морозном воздухе.

– Вы представить не можете, какая тьма в моих снах, сестра. – Он покосился на огромные ворота и горы за ними. – Если здесь настолько страшно, то почему вы открыли ворота?

Матушка О’Сайрус медленно подняла взгляд, словно собираясь ответить. Но промолчала.

В большой обеденный зал вели две массивные арки, каждую из которых теперь охраняли солдаты Стейнекера, держа оружие наготове и подозрительно поглядывая на сестер, которые убрали с длинного стола грязную посуду после ужина пехоты. Мужской разговор на повышенных тонах доносился от второго стола, рядом с камином, где потрескивали толстые бревна, согревая фельдмаршала, Киммеля и Грюнвальда.

Высоко над ними висело длинное синее полотнище с вышитой цитатой на латыни: Abyssus abyssum invocat.

– Что там написано, сестра?

Майор Грюнвальд кивнул хрупкой невысокой монахине, которая собирала тарелки. Крошечная женщина подняла глаза и уставилась на ткань, словно впервые ее увидела.

– «Бездна призывает Бездну», – ответила вместо нее сестра Мэри Рут. – Это дословный перевод, майор.

– Латинская поговорка, согласно которой один неверный шаг ведет к следующему, – добавил Киммель.

Он почувствовал, как вдруг завибрировал стол, увидел, как дрожит кубок с вином, стоящий возле вилки, и отвел глаза.

Затем внезапно повернулся обратно, услышав резкий звук.

Другие офицеры тоже смотрели на стол.

– Мое вино, – сказал Киммель, – вы видели? Кубок двигался. Он сдвинулся на дюйм…

Он посмотрел на Стейнекера, который спокойно ковырялся в зубах.

– В чем дело, герр Киммель? Решили поддаться шуткам воображения?

Сержант посмотрел в потолок.

– Хотел бы я знать, что за черная магия нас сюда привела. Я не забыл мертвецов, которые напали на нас из снега.

Стейнекер уставился на него, забыв о зубочистке. Никто из них не упоминал событий сегодняшнего утра, но все, как оказалось, ни на миг о них не забывали.

– Вы знаете, о чем мы говорим? – прищурился Стейнекер в сторону сестры Мэри Рут. Старушка дрожащей рукой забрала его пустую тарелку. Фельдмаршал схватил ее узловатые пальцы и сильно сжал. Тарелка со звоном упала. – Я задал вопрос.

Она молча смотрела на него белесыми водянистыми глазами, и Стейнекер сжал пальцы.

– Те твари в снегу когда‑то были людьми? Вы знаете, кто они?

– Бродячие нечестивцы, – раздался голос матушки О’Сайрус со стороны дальней арки. Нацисты развернулись в ее сторону. – Так мы их называем.

– Вы удивительно спокойны в присутствии таких соседей. – Стейнекер отпустил сестру Мэри Рут и подтолкнул к ней тарелку.

– Мы десятки лет живем в этих горах. – Матушка О’Сайрус приблизилась к ним. – Мы видели много такого, что обеспокоило бы менее привычных людей.

– А разве вашей вере не противоречит наличие таких вот «нечестивцев»?

– Вы удивитесь, герр фельдмаршал, узнав, какие твари бродят по лесам в наши дни.

В наставшей тишине Стейнекер улыбнулся ее иронии. Встал, искренне улыбаясь присутствующим, а потом тыльной стороной ладони наотмашь ударил настоятельницу по лицу.

Даже офицеры вздрогнули от неожиданности. Старая женщина едва не упала на пол. Стейнекер прошептал голосом, полным угрозы:

– Следите за языком, сестра, если не хотите с ним попрощаться.

Матушка О’Сайрус не поднимала глаз. Лишь поднесла руку ко рту, все так же склонив голову, и тихо произнесла:

– Вы неверно истолковали мои слова.

– Я прекрасно все понял. И уверен, что вы отлично знаете: фюрер не испытывает к христианству ничего, кроме презрения. – Тут она набралась решимости посмотреть на солдат. – Величайший обман в истории человечества, так он выразился. И самый сильный удар по сути людей.

– Мы знаем, что фюрер придерживается другой веры, господа, – сказала матушка О’Сайрус, прямо глядя на Стейнекера.

– Тогда вы можете догадаться, в чем состоит наша миссия.

– Я буду благодарна, если вы ее озвучите.

– У вас здесь присутствует некромант, сестра, – громко произнес Стейнекер. – Теперь мы в этом уверены.

Мать‑настоятельница сузила глаза.

– Я не уверена даже в том, что понимаю значение этого слова…

Стейнекер схватил ее за горло, большой белый воротник скомкался в его пальцах, когда он рванул монахиню на себя.

– Я могу свернуть тебе шею голыми руками, женщина. Не смей мне лгать. Или ты думаешь, что нас остановят замерзшие трупы, которые эта тварь может на нас натравить? – Он смотрел в ее глаза, пытаясь найти признаки страха, но страха не было. – У вас здесь некромант. Либо здесь, в этих стенах, либо вы знаете, где эта тварь живет.

Он отпустил монахиню, и та поднесла руку к горлу.

– Если некромантом вы называете того, кто может поднимать мертвых, герр фельдмаршал, то моя вера говорит, что лишь один человек был способен на это…

Стейнекер выхватил пистолет из кобуры и направил на нее.

– Если тебе хоть на секунду показалось, что я уйду из этого места, не забрав с собой то, что мне приказали получить, ты фатально меня недооцениваешь. – Он шагнул ближе и вжал дуло «Люгера» в морщины на ее лбу. – Так ты признаешь, что знаешь это существо?

Матушка О’Сайрус кивнула, не глядя ему в глаза, и Стейнекер довольно кивнул в ответ.

– Ты отведешь меня к нему.

– К ней, герр фельдмаршал.

Волна паники затопила его, когда он наконец встретился с ней глазами. Грюнвальд и Киммель вскочили со своих мест, вытаскивая пистолеты.

– Нет, – тихо сказала матушка О’Сайрус, – это не я.

Стейнекер опустил оружие, Киммель и Грюнвальд с трудом скрыли облегчение.

– Это сестра, которая основала наш орден. Наша мать‑основательница.

– Ты сказала, что этот орден существует уже двести лет.

Матушка О’Сайрус кивнула, и Стейнекер снова поднял пистолет.

– И ты хочешь, чтобы мы поверили, будто эта женщина до сих пор живет здесь?

– Господь наделил ее многими силами. Один из его даров – долголетие вне пределов человеческого понимания.

– И она ваш некромант? – Стейнекер повысил голос, и в зале воцарилась внезапная тишина. Только поленья в камине продолжали трещать. – Отвечай! Она ваш некромант?

Матушка О’Сайрус смотрела на них с молчаливой уверенностью.

– Отведи нас к ней, – тихо и настойчиво сказал он. – Сейчас же.

Длинный каменный коридор поначалу был обрамлен жутковатыми железными подсвечниками, совершенно пустыми. Канделябры, которые несли сестры, освещали только Стейнекера, его офицеров и шестерых вооруженных солдат.

Майор Грюнвальд, замыкавший процессию, смотрел на свою приметную тень со странной формой головы. Тень скользила по стене, и на лбу ее отчетливо просматривались два небольших рога, чуть выше уровня ушей. Он посмотрел на солдат, шагавших впереди, но дула их ружей не могли отбрасывать тени, создававшие странный эффект.

– В этой части аббатства нет освещения? – спросил Киммель.

– Только не для матери‑основательницы, – ответила матушка О’Сайрус и заметила подозрительный взгляд Стейнекера. – Она не выносит света.

– Почему вы держите ее взаперти?

– Она, при всем нашем уважении, пугает других сестер, герр фельдмаршал. – Странные слова заставили офицеров переглянуться. Монахиня это заметила. – Не поймите неправильно, она истинный дар Божий. Сестры святого Игнациуса живут лишь для того, чтобы присматривать за ней. Наш орден много лет несет свое бремя.

Стейнекеру было не по себе. Они удалялись от обеденного зала, шагали все глубже в подвалы аббатства.

– Предупреждаю, старуха: если ты думаешь, что можешь завести нас в ловушку, любой неверный шаг твоих гусынь приведет к жестокому сопротивлению.

– Примите мои искренние извинения, герр фельдмаршал, но это я должна предупредить вас. – Она дошла до конца коридора и вставила свой канделябр в железный крюк, торчавший из стены у массивной двойной двери. – Было время, когда мать‑основательница говорила с почившими святыми, чтобы ответить на вопросы папского значения…

Стейнекер прервал ее:

– И почему наша разведка доложила, что его святейшество, ваш Папа Римский, использует вашу тварь в самых разных делах?

– Но с годами она росла, – предупредила монахиня. – И ее силы росли вместе с ней, силы, которые больше не ограничивались простым общением с мертвыми. – Она смолкла, когда Стейнекер прижал ее к двери. – Вы спросили, почему мы открыли перед вами ворота? Чтобы открыть их, требуется двенадцать человек, открыть створки можно только вручную. – Она смотрела уже не на Стейнекера, а на всех солдат. – Мы не открывали ворота, господа. Мать‑основательница впустила вас.

Стейнекера это не впечатлило.

– Так почему мы не видели ее там?

– Потому… – начала она и запнулась. Внезапная тишина сделала следующую фразу еще более зловещей. – Ей не требуется выходить, чтобы ворота открылись.

– Хватит разглагольствовать, сестра. Откройте дверь, – приказал Стейнекер.

– Вас атаковали люди из снега? Мы не посылали их, чтобы вас остановить! – Она повернулась к нему, но Стейнекер уже дергал за железную ручку двери. Дверь была закрыта. Монахиня продолжила шепотом: – Мы даже не знали о вашем приближении.

– Откройте дверь, сестра.

– Она знала. Мать‑основательница. Она подняла их из снега, в котором они упокоились, и отправила их остановить вас!

И тут Стейнекер впервые заметил в ее глазах страх. Но боялась она не его.

Она боялась того, что за дверью.

Это ему не нравилось, и, чтобы не выдать волнения, Стейнекер шагнул назад, к солдатам и молодому Гансу, прошептав последнему на ухо:

– Возвращайся в обеденный зал. Найди Герхарда, пусть сообщит наши координаты по радио. Скажи, что нам может понадобиться подкрепление.

Стейнекер схватил канделябр у сестры Мэри Рут и передал адъютанту. Ганс и кольцо света растворились в темноте коридора, а Стейнекер вернулся к матушке О’Сайрус.

– Открывай.

– Существует протокол общения с ней, – сказала она.

Стейнекер обернулся к оставшимся пятерым солдатам.

– Если кто‑то появится в коридоре, пристрелите его. – Потом кивнул шестому. – Доставай пистолет, будешь прикрывать нас.

– Если вы позволите мне вести разговор с ней, вы окажете себе немалую услугу. – Матушка О’Сайрус вставила ключ в замочную скважину. Он оттолкнул ее и сам повернул ключ. Древний механизм щелкнул, Стейнекер ухватился за массивные железные ручки и потянул дверь на себя. Ржавые петли завизжали, как свинья под ножом, и дверь раскрылась. За ней было огромное темное помещение.

Лунный свет из высоких прямоугольных окон заливал огромную фигуру в нескольких метрах от входа. Стейнекер взял канделябр настоятельницы и шагнул вперед, к силуэту. Только тогда он смог оценить истинные размеры существа, сидевшего в центре комнаты.

Мать‑основательница была не только невероятно старой, она была огромной.

Примерно в три раза больше любого нормального человека, невероятно оплывшая женщина неподвижно сидела на деревянном кресле такого размера, что у Стейнекера перехватило дух. Солдаты уставились на нее с изумлением. Огромная голова основательницы склонилась вперед, как во сне, толстые седые пряди волос были спутанными и грязными, как швабра. От громкого храпа массивные плечи поднимались и опадали, и видно было, что к полу мать‑основательницу приковывают толстые ржавые цепи.

В первый миг Стейнекер просто не мог найти слов.

– Почему она прикована?

– Она иногда нападает… на некоторых сестер, – прошептала матушка О’Сайрус.

– Но она же не может двигаться.

– Она кусает их, герр Стейнекер, когда они подходят кормить или купать ее.

– Она безумна?

Матушка О’Сайрус сказала что‑то на латыни, затем перевела:

– Она блаженная.

Изумленные офицеры подошли ближе, словно пытаясь убедиться в существовании такой странной человеческой мутации.

– Разбудите ее, – велел Стейнекер.

– Она никогда не спит.

– Докажите, что эта старуха и есть ваш некромант, – прошипел он, – и что вы не пытаетесь выставить нас дураками!

– Вы видели ее силы, – сказала матушка О’Сайрус.

– Я сказал, докажите мне, что это именно та тварь, что нам нужна! Скажите, что мы желаем с ней поговорить!

– Она слышит каждое наше слово, герр фельдмаршал, поверьте. Но она делает лишь то, что желает. Она не станет давать представления, как мартышка на цепи.

– Она и так на цепи, сестра! И если она делает только то, что захочет, пусть либо захочет со мной говорить, либо увидит, как я убиваю ее орден. Сержант Киммель, пристрелите старуху.

Киммель посмотрел на него.

– Приказываю! – рявкнул Стейнекер.

Сержант поднял «Люгер» и направила на сестру Мэри Рут. Заметил, как лихорадочно дрожат ее руки, и перевел пистолет на другую.

– Которую из старух, герр фельдмаршал?

– Да любую же, идиот!

– Не стоит этого делать, герр Стейнекер, – предупредила матушка О’Сайрус. – Мать‑основательница любит поучать. Особенно по поводу заповедей.

– Стреляй в любую! – крикнул Стейнекер, и Киммель снова навел пистолет на сестру Мэри Рут, выстрелил, не целясь, – и его собственная грудь расцвела раной.

Сержант зажал рану и широко распахнутыми глазами уставился на дымящийся пистолет, который превратился в кусок искореженного металла. Пуля вылетела с другой стороны ствола!

Падая на пол, Киммель услышал слова матушки О’Сайрус:

– Относись к людям так, герр фельдмаршал…

Майор Грюнвальд шагнул вперед, прицелился в лоб сестры Мэри Рут и нажал на курок. Пуля пробила его собственную голову, Грюнвальда отбросило назад, спиной в стену.

– …как хочешь, чтобы они относились к тебе. – Мать‑настоятельница склонила голову.

Стейнекер обернулся, выхватывая «Люгер», навел на нее ствол. Монахиня, не поднимая головы, тихо сказала:

– Я не советовала бы вам это делать.

Фельдмаршал медленно опустил оружие, когда в комнате раздался странный звук: сильный густой гул, словно включился какой‑то древний механизм.

Мать‑основательница смеялась.

Звук был низким, горловым, и при этом походил на урчание в животе огромной древней твари. Ее плечи затряслись, цепи зазвенели, большая голова поднялась, лицо попало в полосу света. И это лицо было куда кошмарнее, чем он мог бы себе представить. Время и обжорство исказили черты до полной неузнаваемости, она была похожа на старую народную куклу с головой из сушеного яблока. Складки и борозды морщинистой плоти были такими глубокими и тяжелыми, что закрывали даже глаза, старуха казалась слепой.

– Как же ужасно… – Стейнекер подумал, что матушка О’Сайрус говорит о жутком создании, прикованном к креслу, – как ужасно понять, что вся твоя власть заключена в оружии, а оружие используют против тебя.

– Хватит лицемерия, сестра! – выплюнул он. – Не убий! Никогда не слышали такой заповеди? Вы нарушаете свои же собственные правила.

Мать‑основательница захохотала так, что кресло угрожающе заскрипело. Стейнекер чувствовал, как дрожит пол под ногами.

– Вы ищете веры, герр фельдмаршал?

Комната внезапно содрогнулась, как от удара. Дверь захлопнулась, и Стейнекер бросился к ней, чтобы снова открыть.

В темном коридоре парили тела солдат.

Фельдмаршал выставил перед собой канделябр и в оранжевом свете увидел винтовки, бесполезно лежащие на полу под ногами солдат, поднявшихся в воздух.

Но они не парили – их проткнули насквозь.

Все солдаты были надеты спинами на металлические крючья для канделябров, словно их – всех одновременно – приподняла и швырнула на острые колья неведомая сила, и эта сила оставила их висеть в коридоре, как мрачный барельеф.

Стейнекер подбежал к ближайшему солдату, из открытого рта которого стекала кровь. Фельдмаршалу хватило одного взгляда на блестящую кровавую массу, соскользнувшую с конца железного штыря в стене. Это была печень солдата. Сила удара выбила ее из тела прямо под ноги Стейнекеру.

Тихий шепот зашелестел в коридоре:

– Мы не получаем от этого ни малейшего удовольствия, герр Стейнекер, ни малейшего. – Это матушка О’Сайрус шагнула из тьмы комнаты в коридор. – Как только она открыла вам ворота, мы уже знали, что никто из вас не уйдет отсюда живым.

Фельмаршал смотрел на нее, бледнея все больше.

– Это мы еще увидим!

Он по привычке вскинул пистолет. Но вспомнил, что стрелять не может, и в отчаянье подумал о последнем своем помощнике, шестом пехотинце – солдате, который тоже побелел как смерть.

Стейнекер и солдат побежали по коридору, оставив мать‑основательницу трястись на своем деревянном троне, вопить и пытаться вырваться из плена теней и цепей. Одна из толстых цепей лопнула, звенья шрапнелью засвистели по комнате и вылетели в коридор.

Жуткий звук заставил Стейнекера оглянуться. Он увидел, как солдат резко содрогается и останавливается, будто от удара в спину. Он открыл рот, но сказать ничего не успел. Толстая цепь свисала из его живота, как ржавая пуповина, – но стоило солдату взяться за нее руками, как цепь дернулась и унесла его назад по коридору, как рыбку на леске.

Он с воплем пролетел мимо монахинь и скрылся в темной пещере матери‑основательницы. Сестры не оглядывались, лишь склонили головы и перекрестились.

Фельдмаршал больше не пытался скрывать ужас. Он рванулся с места так, что погасли свечи, не выдержав напора воздуха, и бежал в темноте коридора, отчаянно надеясь, что ноги вынесут его к свету и огню обеденного зала. Он запыхался и едва не упал, когда добрался наконец до арки, у которой его ждал юный Ганс.

– Мы все передали, герр фельдмаршал! Они выслали подкрепление!

Стейнекер схватил его за плечи и развернул.

– Беги! – Он толкнул Ганса к двери и развернулся к остальным. – Все бегите!

Комната, полная солдат, ответила лишь молчаливым удивлением.

– Мы немедленно отступаем!

– Мать‑основательница этого не позволит, – сказала матушка О’Сайрус, выходя из коридора. Монахини собирались за ее спиной.

– Она дьявол! – Стейнекер ткнул пальцем в ее сторону. – Она демон, а вы ей служите!

Огромный зал протестующе зарокотал в ответ на его слова, пол подпрыгнул от невидимого удара снизу, нескольких солдат сбило с ног. Один с воплем пронесся по длинному обеденному столу, с которого его швырнуло в камин с такой силой, что бревна и угли разлетелись фейерверком.

Другим тоже не повезло: сила приподняла их и бросила на стены, с которых сползли уже безжизненные трупы.

Стейнекер смог лишь хрипло прошептать:

– Бегите, спасайтесь…

И побежал к выходу из зала, который содрогался до самых стропил.

– Как вы можете притворяться, будто она святая? – кричал он на бегу. – Она чистое зло, сестра, и вы это знаете! Она не имеет никакого отношения к вашему Богу!

Подземная дрожь добралась до синего полотна с латинской вышивкой. Металлический шест, на котором висел лозунг, выскочил из стены и упал, утаскивая за собой толстую веревку. Стейнекер видел, куда направляется странный снаряд, и дернулся в сторону, уверенный, что целят в него. Ужас придал ему силы, фельдмаршал вырвался вперед, расталкивая солдат. Длинный металлический шест по красивой дуге опустился на уровень их роста. Он был похож на иголку, за которой тянулась веревка‑нить. Игла прошила троих солдат и пригвоздила Стейнекера к стене.

Фельдмаршал завопил, Ганс бросился ему на помощь. Паренек попытался вытащить шест: сначала использовал плечо как рычаг, потом просто тащил изо всех сил и наконец столкнул с шеста тех, кто оказался нанизан на него первыми.

Солдаты упали на пол, веревка так и тянулась от одного к другому, пронизывая их, как четки.

Стейнекер, из которого вытащили шест, дико выл от боли. Ганс поволок его к выходу, и фельдмаршал пришел в себя настолько, чтобы прокричать матушке О’Сайрус:

– Безумная старая сука! Ты что, не видишь? Она же мерзость! Вы служите чудовищу!

Ганс вытащил его из зала, и только тогда мать О’Сайрус тихо ответила:

– Хайль Гитлер, герр фельдмаршал.

Стейнекер едва не свалился с длинной каменной лестницы аббатства. Его солдаты бежали вместе с ним – те, кого неведомая сила матери‑основательницы не сбрасывала через перила. Старая ведьма так и осталась в своей подземной келье, но ей не нужно было выходить.

Он слышал, как его люди бегут на лестнице, как пролетают мимо него, как их швыряет на булыжник двора, раскалывая черепа. Он спрыгнул, как только до земли осталось приемлемое расстояние, и поднялся на ноги. Пробитое плечо обжигала боль, правая рука безжизненно болталась. Он побежал к седану вслед за юным Гансом. И остановился вместе с остатками выживших.

Огромные ворота были закрыты.

Плотно, как склеп, – это было отчетливо видно в подсвеченном луной снегу. Стейнекер схватил одного из солдат и толкнул вперед.

– К воротам! Все!

Они, спотыкаясь, бросились к цели, чтобы вместе вырваться из этого ада, и тут земля под сапогами задрожала и массивные створки с рокотом поползли в стороны без посторонней помощи.

Стейнекер затаил дыхание, глядя, как растет полоса лунного света меж этими створками. Но ворота открылись шире, и за ними его ждал еще лучший вид. Раздался общий вздох облегчения, юный Ганс радостно вскрикнул.

На снегу за воротами стоял целый взвод немецкой пехоты.

Увидев Стейнекера и его людей, солдаты вскинули руки в идеальном салюте.

– Они пришли! Они успели, герр фельдмаршал! – воскликнул Ганс и побежал к ним, взрывая сапогами снег.

Фельдмаршал только указывал себе за спину, голос внезапно пропал. Он не мог связно объяснить, с каким ужасом они встретились в Грейстонском аббатстве. Он только шагал вперед и смеялся. Или плакал? Звуки, которые он издавал, были похожи на лепет безумца на ветру.

Чем бы они тут ни были, взвод пехоты разберется сними за считаные минуты.

Вспышка ослепительного света и злой грохот ошеломили Стейнекера, и в следующий миг он ощутил, как рвется его тело. Жуткая боль вспыхнула в животе, ноги перестали слушаться. Он упал на колени.

И увидел, как лицо красавчика Ганса разлетается в клочья от пуль. Изо рта, разбитого носа, опустевшей глазницы хлестала кровь. Парень рухнул на снег, а вслед за ним так же быстро упали и остальные.

Стейнекер попытался встать и увидел, что их убийцами стал взвод солдат. Замерзших нацистов с белыми ледяными глазами, заиндевевшими шлемами, болезненно серой кожей. Никто из них больше не дышал.

Фельдмаршал закрыл глаза последним. Он прожил достаточно, чтобы взглянуть на парапет и кружащиеся над ним снежинки. «Ангельская пыль» – раздался откуда‑то голос его матери. Но те, кого он видел, были одеты в черное. Матушка О’Сайрус и ее орден стояли на парапете.

И выглядели они как армия тьмы, а вовсе не ангелами Господними. Стейнекер в последний раз взглянул на мрачное сборище и безжизненно рухнул на ледяную брусчатку.

В наступившей тишине монахини перекрестились и вернулись внутрь. Только сестра Мэри Рут замедлила шаг, услышав движение на снегу под перилами. Она не стала оборачиваться, лишь сжала четки дрожащими пальцами.

Сестре Мэри Рут хватало кошмаров и без того, чтобы смотреть, как только что погибший фельдмаршал и его люди поднимаются из луж собственной крови и шагают к воротам аббатства.

Гранитный крест отбрасывал черную тень на снег, по которому они шагали – шагали, чтобы присоединиться к мертвой армии матери‑основательницы. Массивные ворота аббатства Грейстон захлопнулись за их спинами.

Date: 2015-10-18; view: 293; Нарушение авторских прав