О том, кто творил за всех

У Дэмиана Лэнигана есть один показательный пассажик относительно того, как иностранцы относятся к наследию великой русской литературы. Если честно, не очень хотелось его цитировать, однако, убрав чужие декорации чужих стран, не трудно допустить, что подобный диалог мог состояться где‑нибудь в Москве, Костроме, Владивостоке в начале XXI века.

Итак. Герой остановился в гостинице, которую, как ему кажется, любил посещать Сартр в минуты экзистенциальной печали. Парень на рецепции читает Чехова.

– Как тебе Чехов?

– Скука, кромешная скука!

– С этим не поспоришь.

– Я никогда не читал Чехова.

– И не читайте. Дерьмо, в принципе.

– Что именно ты читаешь?

– «Чайку».

– Ладно, не говори, о чем книга, скажи только, почему она дрянь?

– Они такие, блин, все жалкие. Сидят себе в большом имении, смотрят всякие пьесы и непрерывно рассуждают про то, какие они жалкие.

– Звучит вроде бы неплохо.

– Какой там неплохо. Говно. Ты только послушай начало: «Отчего вы всегда ходите в черном?» – «Это траур по моей жизни».

– Вот‑вот, поэтому я и не люблю Чехова. Плаксивый русский сукин сын.

Вот такой диалог состоялся. Можно, конечно, тотчас дезавуировать его сотней мыслей о мировом значении великого писателя А. П. Чехова, но пусть их цитируют праздные искусствоведы. Мы же – о человеке. О человеческом. О русском. О том, что делает русский человек, когда ему скучно, а ныть уже сил никаких нет...

Когда ныть уже сил никаких нет, русский человек обращается к национальному лекарству. Пить начинает. По‑разному. Тихонько, незаметненько. На праздничках. С дружками, срочно повод выдумав. Часто один.

Жизнь посреди четырех стен невыносима русскому человеку. Стены кажутся декорациями былых, настоящих и грядущих печалей.

Выглядывает русский человек в окно, озирает мир округ себя, созерцает банк, винный бутик, банк, секс‑шоп, банк, винный магазин и думает: «Куда ни кинь – везде плюнь». На душе становится грустно. В банк, что ли, зайти? Незачем. В секс‑шоп? Не для кого. А вот в винный магазин – бессрочный абонемент...

Хочется человеку почувствовать себя важным и оптимистичным. Не получается. Чеховская тоска накладывается на мысли о себе и России.

Рассуждает русский человек поначалу как‑то вяло и безынициативно, потом во вкус входит. Подливает в стаканчик, как‑то неожиданно вдохновляется огорчением от мыслей, ну, к примеру, о том, что вокруг происходит. От мыслей о девальвации. Нет, не рубля или другой какой валюты, а о снижении ценности, казалось бы, очевидного.

Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?! И не порассуждать...

Взять, например, учителя, который пестует души детей. Или врача, который отчаянно конкурирует со смертью. Или рабочего, собирающего из импортных запчастей родные машины, взять еще многих и многих прочих людей, которые имеют добротное образование, исправно ходят на работу, растят, сеют, убирают и т. д. Представим на секундочку (Господи, прости грешного), что в один момент все учителя, врачи, рабочие и еще многие и многие прочие вымерли. Господи, прости! Что произойдет? А ничегошеньки ровным счетом не произойдет. Детей отправят в армию. Больных на кладбище. Машины купят готовые. Ничего не произойдет, потому что банки продолжат исправно функционировать.

Сегодня человек, работающий в банковском секторе, в современной социальной мифологии куда более значимая величина, чем все учителя‑врачи‑рабочие‑многие‑многие‑прочие, вместе взятые. Как проверить? Пожалуйста. Зададимся вопросами: какой учитель, врач, рабочий подстрахован на случай... да на любой случай? Выплачивают ли ему по итогам года безналоговые бонусы, превышающие годовую зарплату, имеет ли он возможность использовать «золотой парашют»? И так далее. Ответ очевиден: ничего этого не имеет! Не имеет! Не имеет! А вот топ‑сотрудники какого‑нибудь Спербанка и всех прочих филиалов финансового рая имеют! И бонусы, и парашюты. Вот она логика сегодняшнего российского дня: учитель, врач, рабочий и прочие 99 % россиян – ничтожества.

А вокруг только и разговоров про деньги. ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ.

Ну а там, где деньги, там и потребление.

И потребление водки от ощущения своей социальной неполноценности.

Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?!

Идеология мира иронии, недоверия и неустойчивости без стука в дверь норовит ввалиться в жизнь каждого из нас, в быт, жизнь, мысль и мечту. А телевизор бубнит о свободе, конкуренции и деньгах.

Человеку обычному – учителю‑врачу‑рабочему, вместе взятым, – если с кем конкурировать, так это с таким же, как он, человеком обычным. Обидно.

Конечно, свобода – это прекрасно. Но, как говорил Достоевский, свобода без миллиона – ничто. Читатель, учитель‑врач‑рабочий, вместе взятый, а у тебя есть миллион? Не чего угодно миллион, а того, чего надо, миллион. Нет? Тогда забудь о социальной свободе. А когда ощущаешь себя несвободным, рука автоматически тянется к холодильнику.

Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?!

Спрашивает русский человек – как жить? Куда, задается вопросом, несешься ты, Русь‑тройка? А получает в ответ какие‑то слабенькие экономические лозунги, геополитические страшилки или философские идейки о непознаваемости жизни, о принципах творческого моцартианства, искренности интуитивизма и асимметрии формы и содержания. Все это, вместе взятое, выглядят ничуть не ценнее кактуса в горшочке.

Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?!

Сидит русский человек за столом, смотрит в окно и вспоминает чеховских сестер. Далее по тексту.

За бутылкой водки какие только мысли не приходят на ум. Вот, к примеру, Платон говорил, что поэт не в состоянии сочинить поэму или изречь пророчество, пока находится в здравом уме и не лишится рассудка.

Парень, во‑первых, ты не поэт, во‑вторых, Платон о пьянстве ничего не писал. Тем более, он для тебя не авторитет.

А кто авторитет? Пушкин!

С его именем мы и возвратимся на русскую землю.

Человеку очень легко затеряться в этих самых просторах. Называй их довлатовскими «пушкинскими далями», как угодно называй. Эти дали опасны своей неразъясненностью. Очень опасны. Представь себе: ты вынужденно живешь в Пушкинских горах. Вокруг осень, нудные родители, которые ничегошеньки не понимают ни в чем, и прочее и прочее.

Знаешь, что на месте Пушкина сделал бы любой? Знаешь! Знаешь! Поехал бы к соседу. Там стол. Брусничная вода. Давай по маленькой – за детишек – за осень – за дам – за не дам – еще – и еще – за здоровье – за еще – давай. Потом все как‑то, не понятно с какого места, идет под уклон. Как‑то в неструктурированное кувырком. Тебя‑меня‑соседа теперь не остановить: распространяемся о своих геройских подвигах, хвалимся, как классно умеем ловить на мормышку и целоваться, важничаем, плачем, насилу расстаемся. Собеседование с бутылкой, как правило, заканчивается тем, что на следующее утро тоска дает каждому пощупать свои бицепсы. Пощупали. Страшно. Кто виноват? Что делать? Чу, колокольчик, сосед в гости. Дальнейшая композиция дня‑вечера‑ночи‑утра известна. Вот и найден вечный двигатель тоски.

А кто, спрашивается, «помню чудное мгновение» писать будет? А??????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

То‑то и оно, когда 90 % населения горькую пила по своим заброшенным селеньям, Пушкин творил за всех.

Как тут не вспомнить Пушкина? И не выпить?!

Date: 2015-10-18; view: 276; Нарушение авторских прав