Проклятые женщины

Ипполита и Дельфина

При бледном свете ламп узнав, что не защита

Невинность от ночных неистовых услад,

На смятых ласками подушках Ипполита

Вдыхала, трепеща, запретный аромат.

Она встревоженным завороженным взором

Искала чистоту, которой больше нет,

Как путешественник, охваченный простором,

Где сумрачную синь готов сменить рассвет.

И слезы крупные в глазах, и полукружья

Бровей, приверженных заманчивой мечте,

И руки, тщетное, ненужное оружье,

Все шло застенчивой и нежной красоте.

Дельфина между тем на стыд ее девичий

Смотрела с торжеством, в нее вперив зрачки,

Как жищник бережно любуется добычей,

Которую его пометили клыки.

На хрупкую красу бросала жадно взгляды

Мятежная краса, колени преклонив,

И в чаянье хмельном заслуженной награды

Был каждый взгляд ее мучительно ревнив.

Следила пристально за жертвою покорной,

Вздох наслаждения пытаясь уловить,

О благодарности мечтая непритворной,

Которую глаза могли бы вдруг явить.

«По вкусу ли тебе, дитя, игра такая?

Уразумела ли ты, дева, что нельзя

Собою жертвовать, злодею потакая,

Который розы мнет, растлением грозя?

Мой поцелуй летуч и легок, шаловливый;

Он, словно мотылек, порхал бы да порхал,

А если бы не я, любовник похотливый

В неистовстве бы всю тебя перепахал.

И по тебе могла проехать колесница

Жестоких алчных ласк подковами коней;

О Ипполита, ты, любовь моя, сестрица,

Мое земное все, смущайся и красней,

Но только не таи лазурно‑звездных взоров,

В которых для меня божественный бальзам;

Сподоблю я тебя запретнейших растворов,

Чарующему сну навек тебя предам».

И отвечала ей со вздохом Ипполита:

«Нет, я не жалуюсь, но тайною виной

Я заворожена, подавлена, убита,

Как будто согрешив на трапезе ночной.

Вот‑вот я упаду под натиском страшилищ

И черной нежити, внушающей мне жуть;

Куда б ни кинулась я в поисках святилищ,

Кровавый горизонт мне преграждает путь.

Скажи, что делать мне с тревогою моею?

На что решились мы? Чуть вспомню – содрогнусь!

„Мой ангел“, – говоришь ты мне, а я робею,

И все‑таки к тебе губами я тянусь.

Что ты таишь, сестра, во взоре неотвязном?

Мы обе пленницы возвышенной мечты,

Пускай ты западня, влекущая соблазном,

Пускай погибели моей начало ты!»

Дельфина же, тряхнув трагическою гривой,

Как бы с треножника бросая грозный взгляд,

Вскричала, властностью дыша нетерпеливой:

«Кто смеет поминать в связи с любовью ад?

Будь проклят навсегда беспомощный мечтатель,

Который любящих впервые укорил

И в жалкой слепоте, несносный созерцатель,

О добродетели в любви заговорил.

Кто хочет сочетать огонь с холодной тенью,

Надеясь разогреть скучающую кровь

И тело хилое, подверженное тленью,

Тот солнцем пренебрег, а солнце есть любовь.

Предайся жениху в преступно глупом блуде,

Пусть искусает он тебя наедине;

Свои клейменые поруганные груди

Ты принесешь потом, заплаканная, мне.

Лишь одному служить нам стоит властелину…»

Но жалобно дитя вскричало: «Погоди!

Я в бездну броситься с тобою не премину,

Но бездна ширится, она в моей груди!

И в этом кратере восторга и обиды

Чудовище меня, рыдая, стережет;

Скажи, как утолить мне жажду Эвмениды,

Чей факел кровь мою неумолимо жжет?

Невыносимый мир ужасен без покрова;

Покой меня томит, желания дразня;

Я, как в могилу, лечь к тебе на грудь готова,

В твоих объятиях ты уничтожь меня!»

Во мрак, во мрак, во мрак, вы, жертвы дикой страсти,

Которую никто еще не мог постичь,

Вас тянет к пропасти, где воют все напасти,

И ветер не с небес вас хлещет, словно бич.

Так вечно мчитесь же средь молний беспросветных,

Шальные призраки, изжив последний час;

Ничто не утолит желаний ваших тщетных,

И наслаждение само карает вас.

Луч свежий солнечный не глянет к вам в пещеры;

Лишь лихорадочный струится в щели смрад,

А вместо фонарей там светятся химеры,

Так что въедается в тела зловредный чад.

От вожделения иссохла ваша кожа,

Но ненасытный пыл за гробом не иссяк,

Вихрь дует чувственный, плоть бывшую тревожа,

И хлопает она, как обветшалый стяг.

Вы, проклятые, вы, бездомные, дрожите

От человеческой безжалостной молвы,

В пустыню мрачную волчицами бежите

От бесконечности, но бесконечность – вы![148]

Лета́

Сюда, на грудь, любимая тигрица,

Чудовище в обличье красоты!

Хотят мои дрожащие персты

В твою густую гриву погрузиться.

В твоих душистых юбках, у колен,

Дай мне укрыться головой усталой

И пить дыханьем, как цветок завялый,

Любви моей умершей сладкий тлен.

Я сна хочу, хочу я сна – не жизни!

Во сне глубоком и, как смерть, благом

Я расточу на теле дорогом

Лобзания, глухие к укоризне.

Подавленные жалобы мои

Твоя постель, как бездна, заглушает,

В твоих устах забвенье обитает,

В объятиях – летейские струи.

Мою, усладой ставшую мне, участь,

Как обреченный, я принять хочу, –

Страдалец кроткий, преданный бичу

И множащий усердно казни жгучесть.

И, чтобы смыть всю горечь без следа,

Вберу я яд цикуты благосклонной

С концов пьянящих груди заостренной,

Не заключавшей сердца никогда.[149]