Богословский горизонт понимания

Показательно то обстоятельство, что как в Иудаизме (в Талмуде), так и в христианстве, наряду с письменной традицией выступает устное предание, память при этом практически упражняется[661]. Для раннего христианства традиция постольку является конституирующим началом, поскольку в проповеди всякий раз заново происходит сообщение откровения, которое, будучи уникальным событием, лежит в основании керигматической традиции Церкви[662]. При этом, мы должны обратить более пристальное внимание на следующие три ступени: основание общины Иисусом Христом (вместе с формулировкой основного содержания Его учения), послепасхальная община (со своей собственной традицией, которую мы можем почувствовать в источниках, связанных с логиями) и, наконец, ранняя кафолическая традиция, сформировавшаяся в борьбе с еретическими течениями (в числе прочего – Евангелие от Матфея). Здесь Церковь сознает свою собственную историчность, а традиция решает теперь задачу «сохранения Церковью своей сущностной “самости” и непрерывной самоидентичности в историческом процессе»[663]. Об этом убедительно свидетельствует и Павел (1 Кор 15, 1–5; Гал 1, 2). Апостол не знает никакой противоположности между Евангелием (kerygma) и традицией. – Пасторские послания добавляют к этому связь традиции с successio apostolica – апостольской преемственностью, {231} совершающейся через рукоположение и paratheke [664]. Тексты Луки, послания Петра и послание Иуды также позволяют увидеть становление традиции, а послания Иоанна (ср. 2 Ин. 9) указывают, кроме того, на важность свидетельства апостолов, видевших собственными глазами и слышавших собственными ушами. Они – носители традиции, которая противостоит неукорененным в Благой вести новшествам и, тем самым, одновременно гарантирует непрерывность возвещения этой вести «от начала». К тому же, именно в писаниях Иоанна особе место отводится действию Духа Божия. Как «Дух истины» Он – именно та сила, «благодаря которой вознесшийся Господь хранит Церковь в ее истине» [665].

– Такое понимание традиции в последующие времена было подхвачено и многообразно развито. Первое послание Климента, которое черпает свои рассуждения существенным образом из богословия Ветхого Завета, подчеркивает необходимость successio apostolica, ссылаясь при этом на Ис 60, 17. Правда, оно фиксирует непрерывность в наследовании «служебных полномочий», а не в принадлежащем традиции «догматическом» понимании. Это послание воспринимает традицию, а равно и regula traditionis (ho kanon tes paradoseos), имея в виду в первую очередь сохранение «правильного возвещения» [Благой вести]. Покуда это возвещение, как подчеркивает Дидахе, не выходит за рамки того, «что было сообщено доселе»[666], единство веры сохранено.

– Поскольку для отцов Церкви традиция была столь бесценным достоянием, они считали для себя необходимым ради сохранения веры в согласии с апостольским преданием выявлять историческое измерение traditio и настаивать на фиксации общеобязательного credo. Вплоть до V в. именно радикальная полемика вокруг христологии и тринитарного учения не только привлекала внимание к историчности [как таковой] и, тем самым, исторической обусловленности актуального в каждый конкретный момент credo, но также демонстрировала необходимость общего regula fidei (правила веры). Вселенский Собор, как вновь созданный церковный институт, отныне подчеркивал и гарантировал авторитетность и конституционность того образца веры, который исповедовался в новом словесном обличье, присущем credo, и, тем самым, оберегал единство Церкви. Таким образом, на носителей церковной традиции не только возлагалась дополнительная ответственность; именно задача сохранения традиции вынуждала их к тому, чтобы брать на себя апостольскую вероучительную миссию.

– Основополагающее значение традиции для Церкви практически ощутимо в богослужении, в котором особым образом отмечаются воскресения и праздники. Здесь центральное место занимает не только чтение Библии; {232} исходя из задач ее истолкования в проповеди, а также задач руководства празднованием Евхаристии, определяются духовные полномочия Ordo: как страж традиции в ее живом осуществлении общиной Ordo [667]все в большей и большей степени представляет «Церковь». Вместе с тем и богословие обретает благодаря традиции исходно подобающее ему место; а именно, в силу наследования традиции оно берет на себя задачу прояснять veritates fidei (истины веры) зафиксированные и сохраняемые христианским Credo, глубже проникая в его содержание по ходу его передачи от поколения к поколению в свете нового понимания. Таким образом, «без малейшего намерения отказаться от апостольских обязанностей и от глубинной связи веры Церкви с ее истоком, община верующих, все больше и больше становится мерилом для веры»[668]. Исповедание веры в качестве духовного авторитета, фиксирующего в Никео‑Константинопольском символе веры вклад традиции, сохраняется Церковью, квалифицируется ею как церковная точка зрения и провозглашается в качестве обязательного для ее членов.

– Независимо от церковного Credo, от богослужения и таинств и библейско‑богословской рефлексии, «традиция» остается важнейшим понятием и в мирской повседневности. Поскольку это понятие в правовом поле – в самом широком смысле – регулировало передачу собственности, желание действовать согласно хранимой традиции заставляло проводить многообразные различия между теми правовыми нормами, что перешли по наследству в качестве узуса, и теми, что в соответствии с заново принимаемым правовым актам должны были функционировать наряду с уже существующими или быть в таковые интегрированы. Уже в XI в. начинается то глубинное размежевание, которое [позже] в качестве знамения Нового времени противопоставит «традицию» – как доставшееся по наследству правовое достояние – и «разум» – как новую нормативную величину, имеющую своим основанием самостоятельное и самодостаточное познание истины[669].

– Заметно углубляется понимание traditio и в богословском горизонте. Как апостольское предание, передаваемое от поколения к поколению в церковном возвещении веры, она защищает Божественное Откровение от ложного истолкования в качестве «человеческого установления». Позади церковной traditio, как было установлено, стоит Божественная traditio, так что апостольское предание должно отвечать (в первую очередь) не перед судом человеческого разума, но перед событием Божественного самооткровения. Богословский поворот от ранней схоластики к высокой заостряет такой взгляд на традицию, заново оценивая актуальное правовое положение Церкви. Поскольку до той поры под traditio можно было понимать только сам по себе привычный церковный порядок, {233} который сложился в отдельных церквах, размышления о plena potestas (полновластии) Церкви, которая присутствует в ней как potestas Папы, приводили к мысли о том, что нормативное начало присутствует в настоящем и что только оно устанавливает норму. Но, вместе с тем, немедленно встал вопрос о том, что обладает высшим авторитетом – Церковь (соотв., Папа) или Св. Писание. Борьба за такой ответ на этот вопрос, который всесторонне прояснял бы положение дел, ответ, с особой силой востребованный реформаторами[670], постоянно сопровождает богословскую рефлексию на ее пути от Тридентского до II Ватиканского Собора.