Приключения христианства на Руси

Греки крестили славян, но не приобщили их к наследию античной цивилизации.

С первых же десятилетий христианизации Руси шло прорастание местной, языческой культуры сквозь принесенную христианскую. Какое-то время, кстати, язычество и жило себе параллельно с христианством. Еще в XIII–XIV вв. в городах могли проявляться самые натуральные «волхвы» – то есть языческие жрецы, а православные вели с ними нешуточные баталии, и не только словесные. Обилие земли, существование славянского Востока очень помогало сохранять языческую дикость. Крестился только тот, кто хотел. Кто не хотел, мог выбирать – жить ли ему в густонаселенных местах, в городах, в долинах больших рек – там-то креститься придется. Или не креститься и уйти в менее населенные лесные места, где язычника не достанет никакая княжеская или церковная власть. Причем в случае бедствий, какой-то общей неприятности можно и вылезти из лесных дебрей, попугать недавних язычников, что все их беды – от забвения «правильных» богов. Провести, говоря современным языком, свою пропаганду.

Но и крещеные жили сразу и в мире христианства, и в мире язычества. Не случайно же у всех первых князей – по два имени. Ольга крещена как Елена. Владимир крещен как Василий. Именем Ярослава Мудрого названы два города: Ярославль и Юрьев. Оба города названы разными именами одного человека, потому что крестильное имя Ярослава Мудрого – Юрий.

Конечно же, два имени имели и приближенные князей, бояре, и дружинники, и все простолюдины – все русские-русины, принявшие таинство крещения.

За этим обычаем – иметь имя христианское и имя языческое – стоит огромный пласт представлений, получивших название сначала в Церкви – двоеверие. Потом этот термин переняла и наука.

Двоеверие означает, что человек совершенно искренне ходит в церковь, крестится и молится Богу, вешает в дому иконы, крестит детей и уважает священников. Но так же искренне он почитает и языческих богов и может поклоняться им, приносить жертвы, беседовать с ними. Тоже совершенно искренне. А если ему сказать о странном противоречии, он страшно удивится: «Но это же совсем другое дело!» В сознании двоеверцев одновременно существует и христианство, и язычество, и они как-то не особенно мешают друг другу. Постепенно, конечно, языческий пласт культуры тускнеет, слабеет, забывается и через 2–3 поколения исчезает совсем. Об этом можно говорить так уверенно потому, что ничего нового и ничего специфичного для Руси в двоеверии нет. Такую стадию в своей духовной жизни прошли очень многие народы; ученые изучали явление на примере народов, крещенных в XVIII–XIX веках, и двоеверие изучено очень хорошо.

Особенность Руси скорее в том, что двоеверие в ней задержалось, особенно на Северо-Востоке. В Волго-Окском междуречье только в XV веке окончательно перестали класть в могилу с покойниками вещи: оружие, орудия труда с мужчинами; иглы, украшения с женщинами. Еще современники Дмитрия Донского и даже Ивана Грозного, особенно в деревнях, оставались немного язычниками.

В XV веке финское население окрестностей нынешнего Петербурга поклонялось деревьям и фантастическим растениям, которые похожи на овец и приносят ягнят. Впрочем, и русские показывали иностранцам шапки, сделанные из шкуры этих фантастических существ.

В субботу накануне Пасхи полагалось плясать на кладбищах. В Великий четверг сжигали пучки соломы, чтобы вызвать семейных покойников. Клали щепотку соли за оклад иконы, а потом использовали ее от разных болезней.

Православные священники относилось к этому очень неодинаково. Были иерархи, воевавшие с язычеством крайне последовательно. А иные сами писали колдовские книги, вводили их в церковную литературу. Вызыватели духов встречались и в монастырях, а в свите Ивана Грозного известно несколько колдунов.

Во время беспорядков в Москве в 1603 году трупы лежали неубранные двое суток, и колдуны срезали жир у мертвецов для своих снадобий. Как видно, были потребители «снадобий», и вряд ли колдуны всякий раз ждали народных бедствий, чтобы получить необходимое им вещество. Как видно, некоторая общественная практика по этой части в Московии была.

Так что не все так уж водой утекло. Русское язычество вошло в православие далеко не только невинными жаворонками из теста и блинами – солнечными знаками на Масленицу. Если бы!

Сколько написано о гаданиях в русской бане! Сколько рождественских историй… то веселых, то довольно жутких. Вдумаемся, что стоит за ними: после строительства новой усадьбы священник освящает все строения. Все созданное человеком освящается, изо всего изгоняются бесы. Кроме баньки. В усадьбе человека, который называет себя христианином, остается строение, не освященное Церковью. Строение, в котором не полагается держать икон; строение, в котором может поселиться кто угодно. Атеисты могут веселиться, их дело. Вообще-то с банькой, с гаданиями в ней связано несколько вполне достоверных и весьма неприятных случаев, в том числе и подтвержденных людьми официальными – врачами «Скорой помощи» и милиционерами. Но как справедливо замечает наш общий друг А.А. Бушков, «интеллигент обычно невежественен». Так что ухмыляться – ухмыляйтесь; как человек, склонный к злорадству, я даже буду немного доволен, если атеист поухмыляется, а потом прибежит с трясущейся нижней челюстью и без кровинки в лице. Такую картинку я наблюдал как-то, имел удовольствие. Но как человек гуманный и несклонный пособлять нечистой силе, я бы вам советовал, дорогие читатели, быть все-таки поосторожнее.

А к тому же – ведь не освящали баньку, оставляли ее… ну, скажем так – любым желающим, как раз христиане. Те, кто верил в нечистого духа, и если логически рассуждать, должны были держаться от него подальше, как подобает добрым христианам, людям верующим. Стало быть, знали, что делали?

Как происходит гадание, не забыли? В наше время случается, конечно, все что угодно. Как-то мои студентки очень повеселили меня, попытавшись погадать на суженого на пятом этаже шлакоблочного дома, в ванной комнате и в нейлоновых ночных рубашках.

Но вообще-то гадающие девицы должны приходить в баню в полночь, сняв украшения и нательные кресты, раздевшись до нижней (полотняной, конечно) рубашки. Белье тоже полагается снимать. Девушки должны выглядеть так же, как выглядели их пра-пра и еще много раз прабабушки задолго до прихода христианства на Русь. Если в предбаннике все же повешена икона (нарушение традиции и церковных правил – помещение-то не освящено), ее выносят. То есть остаются в освещенном свечами помещении, которое тоже выглядит как в незапамятные времена. Ну, и взывают к неким сущностям, если хотите – к существам, которые и должны открыть им имя и внешность суженого.

Иногда уверяют, что взывают, мол, к невинным древним языческим богам, и нет в этом ничего от бесов. Может быть. Но вообще-то есть твердое правило вовремя набрасывать платок на зеркало, в котором что-то приближается к смотрящей. Потому что, если вовремя не накинуть, у бредущего по световому коридору к гадающей появляются рога, лицо страшно искажается, и эффекты, что называется, могут быть любыми.

Опять же – можете ухмыляться. Но я видел как-то девицу, не успевшую набросить платок, и у меня (прошло 30 лет) до сих пор много впечатлений. Так что смейтесь – да не досмеяться бы.

По поводу гаданий в бане у меня, собственно, есть два вопроса. Первый очень прост, и мне доводилось задавать его православным священникам: «Скажите, получается, что русское православие сумело договориться с бесами и поделило с ними территорию? Так сказать, включило в себя веру в бесов и отводит место для молитвы бесам?»

На этот вопрос я до сих пор не получил внятного ответа ни у одного православного священника. Были продолжительные речи, и в том числе настойчивые предложения молиться, как только у меня возникнут подобные вопросы. Порой поднимались очень интересные и сложные проблемы, но вот прямого, ясного ответа – как надо понимать обычай не освящать баньку – я не получил.

Второй вопрос: «Освящают ли баньку в других православных церквах – скажем, в грузинской?»

На этот вопрос я ответ получил, и очень недвусмысленный: освящают!

Из чего следует, что только в московском православии сохранились принципы двоеверия^[26].

Впрочем, и в доме московита, непосредственно под образами, много кто может обитать. Дом московского православного – весьма своеобразное место, которое люди разделяют с домовым, с кикиморой, с банником, запечником, чердачником, подвальным и прочими созданиями. Кикимору, говорят, могут видеть маленькие дети, по другим данным – еще и совсем молоденькие, непорочные девушки. В этом представлении очень сильно смешивается христианское и языческое отношение к жизни. По представлениям христиан, непорочные младенцы могут видеть то, чего не видим мы, погрязшие в грехах взрослые люди. Насколько дети или еще безмужние, но уже озабоченные девицы лет 15–17 заслуживают названия непорочных – это вопрос не ко мне, но такое представление в христианском мире есть.

Только ведь непорочные могут видеть именно что существ божественного, горнего мира: ангелов, архангелов, святых. Тех, кого мы не можем видеть именно в силу нашей порочности. А вот бесов могут видеть как раз люди, упавшие ниже обычного человека; те, кто становится «достоин» лицезреть как раз тех, кого мы обычно не замечаем.

В народном же поверье получается так, что непорочные люди могут видеть нечисть – словно нечисть тоже свята и открывается тем, кто ритуально чист. Как хотите, но это не христианство!

Как и разделять свое жилище с бесами – совершенно не по-христиански.

Не знаю, как православные других Автокефальных церквей, но вот что католики не знают никакого сговора с бесами – это факт. Ни гласного договора, ни негласного. С отношением западного христианина к нечисти очень легко ознакомиться, взяв в руки любую западную фэнтези: лучше всего Р. Толкиена или Пола Андерсона, которого мне довелось читать в великолепном переводе А. Бушкова^[27].

Впрочем, годится любой перевод. Из этих книг очень легко выяснить, что чем дальше от жилья людей, чем дальше от священных мест, – тем больше вероятность встретиться с нечистой силой. Мысль же, что можно лежать в собственной кровати, а под тобой возится один… над тобой, на чердаке, второй… По огороду ступает мягкими лапами третий… Или что утром, когда семья садится за стол, пятилетняя девочка относит блюдце молока к печке: кикиморе, которую не видят папа и мама, но которую отлично видит девочка (сюжет нескольких народных сказок). Такая мысль европейцу непонятна да, пожалуй, и неприятна.

Помню, я сопровождал по Сибири двух пожилых немцев: крестьяне из Вестфалии на старости лет решили попутешествовать. Для меня это был способ попрактиковаться в языке, пообщаться с новыми людьми, тем более из-за рубежа. Стояло лето 1992 года, и валютные деньги тоже были очень нелишними.

В деревне, в доме, где надо было ночевать, я стал подробно рассказывать, кто где должен жить в русской усадьбе. И вот эти немолодые, рассудительные, очень практичные люди, в молодости видевшие войну, люди, прожившие всю жизнь на уединенной ферме, где полагаться можно было только на самих себя… эти люди не на шутку испугались. Испугались, может быть, и сильно сказано, но было им очень неприятно и неуютно. Настолько, что я тут же попытался свести все к шутке и рассказывал больше о том, что такое клуб и леспромхоз. Впрочем, Ильза чуть позже не преминула спросить, крещен ли я и верю ли в Бога.

Даже на церковную атрибутику в московском православии переносятся представления язычников.

До середины XVII века в Московии в церквах висели вовсе не «общие» иконы. Каждая икона принадлежали данной семье, молиться на нее имели право только члены семьи или нескольких связанных родством семей – рода. Члены другой семьи или рода не имели право молиться на эту икону. Если они нарушали правило, их подвергали штрафу. Иконы рассматриваются не как изображение, а как своего рода воплощение святого. От них требуют исполнения желаний семьи и обещают жертву: украшают цветами, вешают яркие тряпочки; свечка тоже рассматривается как жертва. Бывали случаи, когда иконы мазали куриной кровью или салом. Если иконы не исполняли просьбы, их наказывали: выносили из церкви, поворачивали лицевой стороной к стене, вешали вверх ногами, секли розгами.

Чем такое «христианство» отличается от идолопоклонства и чем такая икона отличается от вырезанного из дерева семейного божка-идола?

Потому что и эти, и многие другие факты (например, о приносимых в жертву Христу курах) приводятся в интереснейшей книге, название которой предельно ясно отражает возникающие у европейца вопросы: «Христиане ли русские?» Для заинтересовавшихся могу сообщить, что автор выносит положительное решение: да, несмотря ни на что, русские все же христиане! Книга на русский язык, разумеется, не переведена, а жаль. Читается она как увлекательнейший детектив.

Но тут необходимо важнейшее уточнение: со всеми чертами двоеверия, со всеми признаками проросшего в церковную жизнь язычества происходит совершенно то же самое, что и со всеми другими чертами русской архаики – они медленно, но верно дрейфуют с Запада на Восток. И наступает момент, когда Западная и Восточная Русь не очень понимают друг друга.

На рубеже XV и XVI веков сорокашестилетний Василий III (седина в бороду, бес в ребро) женится на двадцатилетней Елене Глинской. Глинские только что «выехали из Литвы»; Елена просит молодого мужа сбрить бороду. Оказавшийся под каблуком царь сбривает… Церковные иерархи посвятили специальный собор этой важнейшей проблеме и сочли: бритье бороды есть тяжкий грех! Всякий сбривающий да будет отлучен от Церкви! Царь вынужден был снова бороду отпустить.

Но ведь Елена-то, русская девушка Елена Глинская, дрянная девка, влезшая в постель к пожилому царю, она-то ведь исходила из другой НОРМЫ. На Западной Руси православные бороды БРИЛИ.

Когда Дмитрий Иванович, так называемый Лжедмитрий, в 1605 году не будет спать после обеда, священники сурово выговорят ему: нечего вводить тут «латынские» обычаи! Православные после обеда спят!

Но на Западной Руси сон после обеда никогда не превращался в религиозную догму, оставаясь личным делом каждого.

Так обычаи и традиции Московии пронизывают христианство, и вырастает совсем уж причудливая версия православия, которую неправильно будет назвать русской. Это – Московитское православие.