Вся правда о нас 6 page

— Слушайте, не то чтобы я великий знаток, но по-моему, она потрясающе рисует.

— Невежливо хвалить свою родню, но наш племянник и правда молодец, — подхватила леди Лари. — Хотя никогда специально этому не учился, просто рисует с раннего детства…

— Племянник? — растерянно переспросил я.

Что за чёрт. Не мог же я перепутать. И потом, он… она сама говорила: «не заметила», «видела». Как это понимать?!

— Ой, нет, конечно, — спохватилась леди Лари. — Сегодня — племянница. Я не хотела сбивать вас с толку, просто сама уже внимания не обращаю, а люди, конечно, поначалу удивляются…

— Эээ… — протянул я.

Сам не знаю, какой фразой собирались стать эти звуки; в любом случае, у них ничего не вышло, и я озадаченно умолк.

Сэр Кофа пришёл мне на помощь.

— Иногда Иш просыпается девчонкой, а иногда мальчишкой, — объяснил он. — От её-его желания это, как мне объяснили, не зависит. Преображение происходит во сне, но не каждую ночь и не по определённому расписанию, а совершенно непредсказуемо. Так бывает. Довольно редко и, кажется, только среди жителей побережья Крайнего моря. Я и сам впервые вижу такое собственными глазами, раньше даже не особо в это верил, потому что сэр Манга в своей Энциклопедии ни слова о подобных превращениях не написал, а свидетельства остальных путешественников, по моему опыту, следует делить примерно на триста…

— Надо же, какая непростая у человека жизнь, — вздохнул я.

— Что ж тут непростого? — удивлённо спросила с потолка Иш. — Мне даже ничего делать не надо, всё само собой происходит. Так интересно!

— То есть, тебе нравится? — удивился я.

— Конечно, — подтвердила она. — А как может не нравиться возможность то и дело превращаться в кого-нибудь другого?

— У меня дома живёт чудовище, которое превратилось в девушку, — сказал я ей. — И ещё девушка, которая постоянно превращается в разных чудовищ. Обе очень этим довольны. Но они превращаются по собственному желанию, а ты, как я понимаю, ничего не решаешь?

— Так это же здорово — не решать! — воскликнула Иш. — Только проснулась, и уже сюрприз!

Нннууу… да. Можно и так смотреть на вещи.

— А с ними можно познакомиться? — спросила она. — С вашими девушками-чудовищами? Я бы хотела! Дома у меня было полно друзей, а здесь пока никого. Мы совсем недавно приехали.

Вот кстати да. Отличная идея. Не знаю, что скажет на это Меламори, у неё и на меня-то время далеко не всегда находится, а вот Базилио определённо не повредит нормальная человеческая подружка. Ну или друг, это уж точно без разницы. Несколько чокнутых колдунов, заместитель начальника городской полиции, говорящая собака, четвёрка малахольных поваров и регулярно посещающий наш дом инкогнито Король — прекрасная компания для юной леди, кто бы спорил. Но мне всё-таки кажется, что для нормальной счастливой и беззаботной юности человеку необходимо общество ровесников. В некоторых вопросах у меня до смешного консервативные взгляды.

— Подумаю, как это устроить, — пообещал я.

Хотя чего тут думать? Мы даже живём по соседству. Можно было бы прямо сейчас…

Но в этот момент наконец случилось долгожданное событие: к нам пришла еда.

То есть, сперва явился повар. Дверь, ведущая в кухню, открылась, и оттуда вышел человек, одетый в длинный кожаный сарафан — своеобразный гибрид скабы и передника, какие в последнее время стали чрезвычайно популярны среди столичных шеф-поваров. Высокий, смуглый, зеленоглазый и такой красивый, что я даже растерялся — зачем мне такое показывают? Как это вообще возможно? Кто допустил? Откуда внезапно взялась столь ослепительная красота, да ещё так не вовремя, когда мы сидим, никого не обижаем и хотим просто спокойно пожрать?

Впрочем, вообще-то, уже наверное не хотим. Какая может быть еда после такого зрелища.

На фоне этого удивительного тонкого лица, обрамлённого копной кудрявых тёмных волос, кое-как собранных в узел на макушке, даже арварохцы, которые справедливо считаются самыми красивыми людьми в Мире, показались бы просто обычными симпатичными ребятами. Как на его фоне выглядит всё остальное человечество, включая меня, даже думать не хочу. Ну их к Тёмным Магистрам, такие мрачные мысли.

Тем не менее, неописуемо красивый человек пришёл вовсе не с целью явить нам наше ничтожество. И даже не для того, чтобы завоевать Мир одной своей улыбкой. Он принёс нам миски. Просто пустые миски, чёрт их дери.

Поставив миски на стол, красавец с достоинством удалился, а несколько секунд спустя снова вернулся с огромным керамическим горшком, над которым поднимался пар. Водрузил его перед нами, приветливо улыбнулся и сказал неожиданно резким хриплым голосом:

— Ешьте с радостью.

Развернулся и ушёл обратно. И дверь за собой закрыл.

— Это был наш повар, Кадди Кайна Кур, — сообщила мне леди Лари.

— Невероятно красивый человек, — сказал я. Почему-то шёпотом.

Кофа только отмахнулся — дескать, какая ерунда. А леди Лари с энтузиазмом закивала:

— Кадди редкостный красавчик, это да. Мог бы жениться на главной куанкурохской Ночной Стражнице и жить припеваючи, она ему от всего сердца предлагала. Но Кадди не захотел. Ему нравится быть холостяком, жить в разных странах и заниматься, чем в голову взбредёт. Лет пять назад он увлёкся кулинарией и быстро стал хорошим поваром. Это же из-за Кадди мой брат открыл трактир в Ехо. Вернее, для него.

— Вот оно как.

— Ну да! Они старые друзья, всегда друг за друга горой. И тут вдруг Кадди стало интересно научиться готовить с вашей магией. Предложил: «Поехали со мной в Сердце Мира, вместе веселей». А мы с Ди только рады были. И то сказать — в детстве мечтали, как вырастем и станем путешественниками, а на деле никуда дальше Куанкуроха в жизни не уезжали. Зачем тогда вообще было взрослеть? А когда приехали и осмотрелись, решили снять дом побольше и на первом этаже открыть трактир, чтобы у Кадди была хорошо оборудованная кухня. Может, ещё и заработаем немного, если дело пойдёт.

— Вот и молодцы, — веско сказал Кофа. — Пожить какое-то время в Ехо само по себе интересный опыт. Родись я сам в другой стране, непременно переехал бы сюда как минимум на пару дюжин лет, просто из любопытства. И с трактиром у вас, думаю, дело пойдёт. Насколько я знаю нашу публику, «Свет Саллари» имеет все шансы стать популярным заведением. Ещё и записываться заранее на ужин будут, чтобы без мест не остаться, попомните мои слова. У нас ценят хорошую кухню, а у Каддиуже сейчас неплохо получается. Бери ложку, сэр Макс. Потому что я тебя ждать не стану. Дружба дружбой, а суп с не-муяги каждый ест за себя.

— Как-как, говорите, называется этот суп? — спросил я после того, как распробовал.

Готовил этот красавчик примерно так же, как выглядел. То есть, божественно. Сногсшибательно. Даже немного слишком, на мой вкус. Я впечатлительный, мне трудно пережить столько совершенства сразу.

Кофа увлечённо ел, поэтому отвечать пришлось леди Лари.

— Сливочный суп с не-муяги.

— С… чем?

— С не-муяги. Поскольку рыбу муяги, обитающую в Великом Крайнем Море, в ваших краях ни за какие деньги не достать, в ход идёт любая другая, лишь бы свежая. Супу это, по-моему, только на пользу, но сохранить первоначальное название «сливочный суп с муяги» означало бы пойти на обман. А мы не так воспитаны.

— Муяги, значит, — повторил я. — И, соответственно, не-муяги. Ладно. Надо запомнить на всю жизнь и требовать при всяком удобном случае.

— При всяком удобном случае — это пока только у нас, — улыбнулась леди Лари. — И только в те дни, когда у Кадди есть настроение готовить. Когда нет, его на кухне заменяем мы с Иш, а это, положа руку на сердце, совсем не то.

— Ну, положим, давешний тёплый ореховый салат с дичью был вполне ничего, — снисходительно заметил Кофа.

Тоже мне комплимент. Куда только подевалась его галантность? Пришлось объяснять:

— Когда сэр Кофа говорит «вполне ничего», это…

— Практически высочайшая похвала, — подхватила хозяйка. — Это я уже, хвала свету зримому, усвоила.

Третий, или какой он там по счёту старший помощник Королевского шеф-повара и его приятель, тем временем, покончили с едой. Один из них достал из кармана специальные перчатки, предназначенные для манипуляций с деньгами, аккуратно извлёк из кошелька несколько мелких монет, положил их на стол, второй громко и многословно поблагодарил хозяев за ужин, а всех присутствующих — за компанию, и они ушли.

— В прошлый раз эти господа спросили меня, как принято вежливо покидать трактир в Урдере. Я объяснила, и смотрите-ка, всё запомнили, — сказала леди Лари. — Вроде бы, пустяк, а мне почему-то так приятно!

Она улыбнулась, снова продемонстрировав нам чудесную ямочку на левой щеке, и спросила Кофу:

— Никак не могу взять в толк, почему некоторые люди надевают перчатки прежде, чем расплатиться, а другие нет?

Ради неё Кофа даже от супа оторвался — поступок для него, прямо скажем, не самый характерный.

— Потому что это старинная угуландская примета — якобы прикосновение к деньгам убивает в человеке способность любить. Примета общеизвестная, но верят в неё далеко не все. И ведут себя сообразно своим убеждениям.

— А вы верите?

— Да нет, конечно, — отмахнулся Кофа. — Полная ерунда, а не примета. Впрочем, я, пожалуй, догадываюсь, откуда она взялась.

— Правда? — удивился я. — Здорово! Лично у меня никаких идей.

— Ну естественно. Для этого ты недостаточно хорошо знаешь историю. Штука в том, что долгое время самыми богатыми людьми в Соединённом Королевстве были прямые потомки кейифайев^[7], пришедших сюда с Уандука за компанию с Ульвиаром Безликим. А у этих ребят известно какой темперамент: им всё на свете интересно, и любовь — просто одна из великого множества занимающих их вещей. Причём далеко не самая важная. К тому же, им решительно всё равно, кого тащить в постель: с кем попало готовы что угодно попробовать, а потом, не потрудившись договориться о новой встрече, бежать дальше — в жизни ещё столько увлекательных дел! С точки зрения местных уроженцев, страстных, простодушных и очень привязчивых крэйев^[8],потомки кейифайев и правда выглядели людьми, не способными на сильное чувство — все подряд, не только богачи. Но богачи всегда в центре внимания. Вот и провели связь там, где её нет.

— Похоже на то, — согласился я. — Здорово вы объяснили. А то я не знал, что и думать. С одной стороны, лично на меня деньги вроде бы никак не действуют, но я всё-таки… эээ… не совсем местный. А с другой, в таком деле никогда нельзя быть уверенным. А вдруг всё-таки действуют? И я сам не замечаю, как превращаюсь…

— Да тебе и превращаться не надо. Всё и так хуже некуда, — ухмыльнулся Кофа. — С точки зрения нормального чистокровного драхха^[9], ты — на редкость бездушное существо. Как и все мы, способные хотя бы изредка думать о чём-то, кроме своих сердечных страстей. И, к примеру, по доброй воле проводить свободное время с людьми, которых не планируем ни тащить в постель, ни даже убивать за то, что они этого не хотят. Ты, насколько мне известно, грешишь этим непрестанно.

— Вот настолько всё сурово?! — изумился я. — Правда?

— Теоретически, я, конечно, мог наспех это выдумать, чтобы отвлечь тебя от супа, — ухмыльнулся Кофа. — Но у меня алиби: всё это время я тоже его не ел. Терпеть не могу говорить с набитым ртом.

— Наверное, очень трудно жить на свете таким страстным людям, — покачала головой леди Лари.

— Да не то чтобы, — беззаботно отозвался Кофа. — Вы сейчас говорите в точности как Макс, когда он решил, будто Иш должно быть тяжело жить, не зная, кем она завтра проснётся — девочкой или мальчиком. Большинству из нас не просто принять тот факт, что другие могут быть устроены не так, как мы сами. И сильные люди, вроде вас с Максом, сочувствуют тем, кто на них не похож, а слабые хотят, чтобы непохожих не было вовсе; впрочем, это уже крайность, граничащая с безумием. А на самом деле, быть каким-то другим — просто нормально. Как нам собой… Впрочем, что касается чистокровных драххов и прочих крэйев, их в столице Соединённого Королевства уже практически не осталось. Как, собственно, и чистокровных кейифайев или людей. Все мы тут потомки смешанных браков и просто случайных связей. Даже в моём роду переселенцев из Чирухты, чьи предрассудки предписывали жениться только на своих, затесались какие-то крэйи, причём, кажется, фаффы, если мать ничего не перепутала, когда составляла свою родословную. Но кстати, это бы отчасти объяснило, почему мне так легко даётся именно искусство перевоплощения… Что тут скажешь, спасибо нашим далёким предкам, что были столь неразборчивы в связях. Неплохо в итоге получилось.

В этот момент дверь кухни снова открылась, и оттуда вышла здоровенная птица ярко-синего цвета. До сих пор я видел такую только однажды, в графстве Хотта, и теперь глазам своим не поверил — откуда бы здесь взяться птице сыйсу? В наших краях они не водятся. Ближайшую, по слухам, видели в Магахонском лесу, да и то не факт, знаю я тамошнего лесничего, с него станется индюшек с чужой фермы стащить и перекрасить, чтобы соседи не догадались^[10].

Сэр Кофа, похоже, тоже удивился.

— Это что ещё такое? — спросил он с хорошо знакомой мне сдержанной, а на самом деле сердитой интонацией, которая появляется в Кофином голосе всякий раз, когда жизнь перестаёт соответствовать его представлениям о нормальном ходе вещей.

— Птица, — сказала леди Лари. — Очень красивая, правда? Мы назвали её Скрюух, в честь её первого крика в нашем доме, но она пока на это имя не откликается.

— Но откуда она взялась? — продолжал допытываться Кофа. — Я же вчера у вас ужинал и никаких птиц не видел. Или она просто мне не показывалась?

— Вчера отсиживалась на кухне. А прежде её и не было. Ди третьего дня откуда-то притащил. Говорит, охотники случайно подстрелили, сами огорчились, потому что этих птиц не едят, а просто так убивать жалко. Принёс еле живую, но Кадди стал кормить её мясом и ничего, быстро пошла на поправку. Ходит теперь всюду за ним, только крыло видите, как оттопырено? Плохо дело, с таким не полетаешь. Надо бы какого-нибудь знахаря поискать. Как раз собиралась спросить: у вас тут лечат птиц?

— А вот даже не знаю, — сказал Кофа.

Я, кажется, впервые в жизни услышал, что Кофа чего-то не знает про Ехо. И был совершенно потрясён этим открытием.

— Но примерно представляю, кого расспросить, — тут же добавил он. — Зверей-то несколько городских знахарей точно лечат. Может быть, и за птиц кто-нибудь из них берётся. Я наведу справки.

Синяя птица, тем временем, прошествовала прямо ко мне, остановилась рядом, внимательно посмотрела сердитым оранжевым глазом, словно бы прикидывая, заклевать меня прямо сейчас, или приберечь на будущее.

— Вы там осторожно, Скрюух злющая! — крикнула с потолка Иш.

Я-то думал, она так увлеклась работой, что уже забыла о нашем существовании.

Птица тем временем нерешительно топталась, разглядывая мои ноги. Наконец положила мне на колени голову с крупным орлиным клювом и издала совершенно ужасающий скрежещущий звук, действительно немного похожий на «скрюух» — если бы это слово попытался произнести обладатель железного языка, заржавевшего от долгого бездействия.

Я осторожно погладил синие перья, птица скрежетнула ещё раз и умиротворенно прикрыла глаза. Всякий, кто имел дело с кошками, расшифровал бы её поведение как: «А ну давай чеши дальше». Судя по довольными поскрипываниям моей новой подружки, я угадал.

— Да уж, сердитая — спасу нет, — ухмыльнулся я.

— Ух, надо же, как Скрюух тебя сразу полюбила! — воскликнула Иш.

От волнения она снова перешла на «ты». Это было так же приятно, как доверчивость синей птицы.

— Меня вообще звери обычно любят, — сказал я. — Не знаю, почему.

— Потому что газет не читают, — предположил Кофа.

Это он зря. Потому что о газетах я могу говорить бесконечно, постепенно закипая и переходя на нецензурную брань.

Дело, конечно, не в том, что многочисленные идиотские статьи возбуждённых моим внезапным возвращением в Ехо журналистов действительно так уж испортили мне жизнь. Честно говоря, они на неё вообще никак не повлияли. Просто для ощущения полноты бытия мне необходимо быть хоть чем-нибудь недовольным. А найти повод для недовольства в моей нынешней жизни — та ещё задача. Первое время я натурально места себе не находил. Но потом появились глупые статьи, и мне сразу полегчало. Поэтому сердиться на журналистов я буду ещё, как минимум, сотню лет. С превеликим удовольствием. Где я ещё такое прекрасное горе найду.

Плохо тут то, что стоит при мне упомянуть газеты, я тут же начинаю ругать их так многословно и пространно, что кого угодно могу задолбать. И испортить хороший вечер, вроде текущего — запросто. Но, к счастью, на этот раз меня отвлекли.

Красивый повар Кадди Кайна Кур снова вышел из кухни. На этот раз с пустыми руками.

Синяя птица тут же вероломно покинула меня и устремилась к своему кормильцу. Ухватила его клювом за край лоохи — дескать, всё, теперь не отпущу, останешься со мной навек. Кадди расплылся в улыбке и уставился на свою питомицу влюблёнными глазами. Ну надо же. Говорят, будто птицы сыйсу не приручаются; возможно, так оно и есть, зато, похоже, они отлично умеют приручать людей.

Повар погладил птицу по встрёпанной голове. Сказал:

— Что-то я устал, Ларичка. Супа ещё примерно четыре порции осталось, два больших слоёных морских пирога и ягодный танг в почти неограниченных количествах. Не буду сегодня больше готовить, ладно?

— Как скажешь, Каддичек, — улыбнулась ему хозяйка. — Посидишь с нами?

— А это допускается местными правилами? — спросил он. — Здесь принято, чтобы повара отдыхали в том же помещении, где едят клиенты?

— Нет, не принято, — ответил ему Кофа. — Но и дурным тоном тоже не считается. Просто никому в голову не приходит так поступать. Обычно у поваров есть свои комнаты отдыха, где им никто не мешает. Но именно поэтому я бы посоветовал вам делать по-своему. Будет неплохо, если ваш отдых в обеденном зале станет традицией. Глазеть на заморские обычаи у нас любят чуть ли не больше, чем пробовать чужую еду.

— Тогда хорошо, — кивнул повар. — Я-то как раз среди людей отдыхаю лучше, чем в одиночестве. Когда остаюсь один, сразу начинаю что-нибудь обдумывать. А как придумаю, тут же берусь это делать. Добро ещё, если это просто рецепт нового блюда. А если, к примеру, ремонт крыши? Или сравнение философских считалок Бахлаты Мучоя с творчеством современных ему авторов надгробных баллад? Вот вы смеётесь, а я однажды трое суток писал совершенно никому не нужную статью, не обладая при этом ни должным багажом знаний, ни даже специальным научным языком. Однако это меня не остановило. Так увлёкся, что даже поесть не отлучался!

— Любому другому я сейчас сказал бы, что это недопустимое пренебрежение своим здоровьем, — заметил Кофа. — Но в вашем случае гораздо более драматичным мне представляется то обстоятельство, что всё это время вы ничего не готовили. Страшно вообразить, сколько народу вы лишили удовольствия.

— Спасибо. Нет ничего приятней, чем подобный упрёк. Но справедливости ради следует признаться, что в ту пору я ещё не умел готовить еду. Тогда от моего внезапного вдохновения пострадала только посудная лавка, которую я, конечно, забыл вовремя открыть; впрочем, к тому времени торговля мне изрядно надоела, так что всё к лучшему.

— Главное, чтобы готовка вам подольше не надоедала, — строго сказал Кофа.

— Так я специально для этого сюда приехал. В наших краях, сами знаете, готовка — простая работа. Ау вас над едой принято колдовать. Ваша магия — сложная штука, быстро не научишься. А пока не всё получается, мне обычно интересно. Поэтому, думаю, я ещё долго буду готовить.

— А можно попросить добавки? — спросил я. — Вы сказали, там ещё суп остался. И пироги морские, и ягодный танг.

Потому что Кофа хоть и разглагольствовал, вроде бы, не закрывая рта, а досталась мне всё равно хорошо если четверть принесённого нам на двоих горшка, так что я по-прежнему ощущал в себе воинственную готовность съесть, как минимум, бегемота — при условии, что его приготовит Кадди Кайна Кур, величайший кулинар всея Чирухты и нашего квартала.

— Сейчас! — спохватилась леди Лари. И остановила привставшего было повара: — Сиди, дружочек, я сама подам.

— Спасибо, Ларичка, — улыбнулся он.

Уменьшительно-ласкательные суффиксы, которые я, мягко говоря, недолюбливаю, звучали в исполнении этих взрослых людей трогательно и даже как-то удивительно уместно. Такая уж умиротворяющая тут была атмосфера. Главное, конечно, не расслабиться в такой обстановочке до полной потери рассудочка и сэра Кофу «Кофочкой» случайно не назвать. Говорят, традиция кровной мести в наших краях окончательно угасла вместе с прочими интересными и поучительными обычаями Эпохи Орденов, но это ничего, Кофа её одной левой возродит.

Впрочем, после того, как я попробовал ещё горячий слоёный пирог, который по какой-то загадочной причине назывался «морским», хотя ни рыбы, ни водорослей с моллюсками в его начинке не было, опасность миновала. В смысле, я вообще никого никакими словами не называл, умолк окончательно и бесповоротно, потому что оторваться от этого пирога даже на несколько секунд было выше моих сил. Совершенно немыслимо.

— Тихой ночи, мои дорогие. Летел к вам, как птенец йорли на свет.

Я вздрогнул от неожиданности. Хотя довольно глупо сидеть в трактире и совершенно не ожидать, что сюда ещё кто-нибудь когда-нибудь войдёт. По идее, трактир — это как раз такое специальное место, где дверь вообще не закрывается. То и дело кто-то входит и выходит. Но домашняя атмосфера «Света Саллари» сбила меня с толку. Ну и морской пирог сделал своё дело, лишил остатков разума. Но теперь надо было возвращаться к действительности. Для начала, например, посмотреть, кто к нам пришёл. И, если получится, выяснить, кто такие «йорли», и на кой чёрт их птенцы летят на свет, как какие-нибудь неразумные бабочки. В «Энциклопедии Мира» сэра Манги Мелифаро об этом, вроде, не было ни слова. Впрочем, я всё-таки очень давно её читал, мог забыть.

Человек, вошедший в трактир, представлял собой выдающееся зрелище. Один только костюм чего стоил — длинная широкая стёганая юбка до пят и короткая, чуть ниже пояса малиновая куртка с просторным капюшоном, под которым помещалась какая-то сложная причёска, смахивающая на фортификационное сооружение.

К счастью, незнакомец был не настолько красив, как здешний повар, второго эстетического потрясения кряду я бы, пожалуй, не пережил. Но красота ему и не требовалась. Щедрая природа выписала этому человеку столько обаяния, что хватило бы населению пары-тройки небольших городов, вроде Богни^[11] или Авалы^[12]. А настоящим козырным тузом оказалась его улыбка, исполненная нежности, граничащей с растерянностью: неужели всё вокруг и правда настолько прекрасное и хрупкое, и я это хрупкое так сильно люблю?

Мне хорошо знакома эта разновидность счастливой обречённости, иначе я вряд ли её опознал бы. А опознав, невольно проникся к незнакомцу почти иррациональной симпатией, неизбежной при встрече с кем-то очень похожим на тебя самого.

Когда он улыбнулся, я сразу понял, что это и есть брат леди Лари: у него была точно такая же ямочка, одна, на левой щеке. И такое же круглое смуглое лицо, и чёрные глазищи. И фамильный упрямый подбородок, доставшийся по наследству художнице Иш, которая чуть с потолка не свалилась на радостях.

— Ди! Ура! — восторженно завопила она, а потом всё-таки спустилась с небес на землю, одним грациозным прыжком.

Вошедший был не слишком велик ростом, а Иш, напротив, оказалась довольно долговязой барышней, но это совершенно не помешало ей совершенно по-детски повиснуть у него на шее, а ему — подхватить племянницу и закружить, как совсем маленького ребёнка.

— А у нас! — выкрикивала счастливая Иш. — Самые лучшие в Мире! Гости! Им очень нравится Каддина еда! А Скрюух! Дала Максу себя погладить! Вот так!

— Какие замечательные новости, — ласково сказал черноглазый человек, перестав кружиться. — Но главную ты сказать забыла, а я и сам вижу: разрисован ещё здоровенный кусок потолка. Когда только успела?

— Это ещё не настоящая новость, — возразила Иш. — Настоящая будет, когда я закончу всё.

Спрыгнула с его шеи, торжествующе оглядела нас и сообщила:

— Мой дядя Ди пришёл!

Ну, не то чтобы мы не заметили.

— Дигоран Ари Турбон, — представился вошедший. — Простите, если помешал вашей трапезе. У нас в семье принято радоваться друг другу при встрече и не скрывать своих чувств, но не удивлюсь, если в ваших краях этот обычай считается варварским.

— Не считается, — успокоил его Кофа. — Что же тут варварского, если люди радуются друг другу?

— День прошёл хорошо, — сказала леди Лари, обнимая брата.

— А у тебя, дружище? — спросил повар Кадди. — Всё вышло, как ты хотел?

Смуглое лицо Дигорана Ари Турбона вдруг стало лиловым. Я сперва глазам своим не поверил, моргнул, отвернулся и снова уставился на него. Лицо по-прежнему было лиловым, как лепесток фиалки. Что за чёрт?

— А, ясно. Не совсем, — печально констатировал Кадди. — Прости. Не надо было лезть к тебе с расспросами.

Леди Лари ободряюще улыбнулась брату:

— Плюнь с высокой скалы. Сегодня не заладилось, а завтра, глядишь, ветер переменится.

Мы с Кофой озадаченно переглянулись. Похоже, изменение цвета лица нашего нового знакомого совсем не удивило его родных. И более того, сообщило им какую-то информацию о состоянии его дел.

— Понимаю ваше удивление, — сказала нам леди Лари. — И высоко ценю вашу деликатность, обычно люди сразу же кидаются выспрашивать, что, да как, мы уже привыкли. Иногда цвет лица Ди меняется в соответствии с его настроением. Таково уж проклятие нашего рода; передаётся оно только по мужской линии, поэтому со мной, хвала свету зримому, ничего подобного не происходит. И с Иш, вроде, тоже всё в порядке, даже когда он мальчишка. А вот Ди лишён возможности скрывать от нас свои подлинные чувства.

— Примите мои искренние соболезнования, — серьёзно сказал Кофа. — Могу вообразить, как это неудобно!

У него даже голос дрогнул. Видимо, он невольно примерил ситуацию на себя и ужаснулся.

— Спасибо, — поблагодарил его Дигоран Ари Турбон, усаживаясь рядом со мной. Он уже снова улыбался, а лицо его постепенно приобретало прежний вид. — На самом деле, это скорее забавное недоразумение, чем настоящее несчастье. Штука в том, что наш с Лари далёкий предок, пра-пра-пра-пра и ещё раз, если не ошибаюсь пра-прадед Шери Авада Лос был исключительным лжецом. Врал всем подряд, причём обычно без особой выгоды для себя, просто ради удовольствия не произносить лишний раз правду.

— Да, бывают такие люди, — подтвердил Кофа. — Сам не раз встречал.

— И всё бы ничего, но однажды нашего предка угораздило наврать с три короба очень могущественному колдуну по имени Туффалей Фаюм Хаг, а тот так рассердился, что проклял не только самого Шери Аваду, но и всех его потомков. К счастью, сила проклятия с каждым поколением постепенно ослабевает. У меня, как и у отца, цвет лица изменяется только под влиянием очень сильных чувств, а вот на прадедушку Хойри Аки Вера, которого я застал в живых, порой смотреть было больно, так краски мелькали.

— А смысл? — спросил я. — В чём смысл такого проклятия? Просто сделать вас… эээ… — Я чуть не сказал «посмешищем», но, к счастью, вовремя опомнился — …очень заметными?

— Заметными? Ну да, пожалуй. Но как я понимаю, подлинный замысел чародея состоял в том, чтобы не оставить нашему семейству ни единой возможности солгать. Хотя, на самом деле, именно это у него не получилось. Мы можем продолжать врать, сколько душе угодно, потому что окружающие не знают, какой именно цвет какому настроению соответствует. Нет у них такого списка. А если спросят, я могу дать любое объяснение, поди меня проверь. Штука в том, что желание солгать — не настолько сильное чувство, чтобы изменить цвет моего лица. Строго говоря, обычно это вообще не чувство, а просто прагматическое соображение. В детстве, конечно, было не так, и родители часто ловили меня на вранье, увидев, как пламенеют мои щёки — причём не от самого желания обмануть, а от страха, что меня выведут на чистую воду. Красный цвет, по замыслу Туффалея Фаюм Хага, означает испуг. Но с возрастом обычно обретаешь независимость от окружающих, перестаёшь их бояться, и тогда поди тебя раскуси.

— Думаю, этот колдун позаботился только о собственных интересах, — заметил я. — Ему было важно, чтобы обмануть не могли именно его, а остальные пусть сами выкручиваются, как знают.

— Да, похоже на правду. С другой стороны, когда с детства все твои чувства вот так явственно отражаются на лице, поневоле вырастаешь предельно откровенным человеком — а что ещё остаётся? По крайней мере, так случилось и с дедом, и с отцом, и со мной. Поэтому я не делаю тайны из цвета своего лица. В частности, лиловый, как вы и сами наверное поняли, означает досаду. На самом деле, ничего по-настоящему плохого со мной сегодня не случилось, просто я не люблю, когда нарушаются мои планы. А признаваться в этом и вовсе ненавижу.

— О да, это я могу понять, — кивнул Кофа.

И я кивнул. Потому что тоже могу. Как, прямо скажем, очень мало кто.

При этом меня так и подмывало пуститься в расспросы: «А какие планы? Что именно у вас не вышло? Чем вы вообще тут занимаетесь, пока ваши домашние хлопочут в трактире?» Но я прикусил язык. Искренность собеседника, конечно, великий соблазн, но лезть в чужие дела всё-таки невежливо.

Поэтому я задал другой вопрос: