Повесть пятая. Родимое пятно на губе

— Мать этой Варьки звалась Пракседой. Жила она в корчме за рекою Дриссой неподалёку от Краснопольского имения. Её муж вёл хозяйство в одном небольшом панском фольварке. Дела у неё шли неплохо, хоть та корчма стояла не при большой дороге и наведывались в неё очень редко, однако Пракседа в скором времени накопила денег, жила весело, часто покупала новые платья и всегда была красиво одета.

Соседи подозревали, что Пракседа в соседних деревнях отбирает у коров молоко, ибо у неё самой скотины было очень мало, а она продавала в городе масло и сыр. И вот по всей околице расходятся слухи, будто она в полночь вешала на стену белый рушник[147]и, подставив ведро, доила его с двух концов. Молоко из того рушника лилось в посуду, и она быстро наполняла все крынки.

Наконец, несколько хозяев задумали застать её за этим делом и обвинить перед паном. Вот около полуночи запрягают они лошадь и едут к Пракседе, думая, что подловят её во время чародейства. Корчма была от их деревни вёрст за шесть. Но что за чудеса? Хоть дорогу знали так, что казалось, каждый из них с закрытыми глазами мог бы дойти, плутали они до рассвета и сами не знали, в какую сторону забрели. При свете же белого дня увидали, что всю ночь кружили вокруг корчмы, а найти её не могли. Измучив лошадь и сами не выспавшись, повернули домой.

Чтобы всё-таки добиться своего, условились в другой раз приехать к Пракседе до захода солнца. Так и сделали, купили там водки, посидели некоторое время за рюмкой и улеглись на лавках спать, как будто пьяные. Однако каждый поглядывал из-под руки, дабы не упустить, что корчмарка станет делать, когда настанет полночь. Огонь был потушен, но в корчме было не очень темно, ибо в самое окно в то время светила полная луна. Им казалось, что прошло уже много времени, и, услыхав голос петуха в сарае, решили, что полночь уже миновала, и они напрасно ждали. Один встал, вышел за дверь и видит диво — огромный петух на высоких, как у журавля, ногах, в немецкой одежде и шапке сидит на приставной лестнице и поёт. Перепугавшись, вернулся крестьянин в корчму и рассказал обо всём своим товарищам. Зажгли они огонь, крестясь, вышли из корчмы, запрягли лошадь и поспешили поскорее домой. Около своей деревни встретили батраков, которые, только что поужинав, шли в поле ночевать при конях. Те показали им на алые облака на западе и сказали, что до полуночи ещё далеко.

Хоть и во второй раз не удалось поймать Пракседу на деле, когда она отбирает молоко у соседских коров, всё ж пошли мужики к пану и рассказали обо всём, что с ними произошло, и про чёрта, который, сидя на лестнице, пел, как петух. Однако пан, эконом и дворовые из имения не поверили им, да ещё и высмеяли. Так Пракседа продолжала жить себе спокойно и заниматься своим негодным ремеслом.

Родилась у неё дочка, при крещении дали ей имя — Варька. Пракседа, как люди говорят, ни разу не перекрестила своё дитя — ни когда укладывала спать, ни беря на руки из колыбели. А ещё рассказывают, о чём без страха и вспомнить нельзя, будто многие, кто ночевал в корчме, видели, что когда Пракседа крепко спала, какой-то чёрный карла с огромной головою качал маленькую Варьку и часто заглядывал ей в глаза.

Девочка росла и год от года становилась всё краше. На губе у неё было родимое пятно, но это, как говорили все молодые паничи, не только не портило её, но, наоборот, делало прелестнее. И чем больше родинку хвалили, тем скорей она росла, да так, что уже кое-кто стал говорить матери, как бы это не испортило девушке лицо? Но Пракседа на такие речи внимания не обращала, и родинка эта довела молодых людей до беды.

Когда Варьке было уже шестнадцать лет, проезжал как-то вечером на коне мимо корчмы какой-то молодой панич. Никто не ведал, кто он был и откуда. Говорили, что лицо его всегда было бледным, нос длинный и острый, волосы чёрные, будто перья ворона, и жёсткие, как щетина, а взгляд такой колючий, что тяжко было выдержать, глядя ему в глаза.

Понравилась ему Варька, и он часто заезжал в эту корчму, а Пракседа радовалась и надеялась выдать свою дочку за шляхтича.

Через некоторое время родинка на губе Варьки начала расти ещё быстрее, а люди в деревне шептались меж собой, мол это, должно быть, оттого, что тот панич, который там часто бывал, поцеловал её.

Вот уж Варьке восемнадцать лет. Хоть родинка на губе уже и была велика, но пока не портила её. Девушка всё ещё нравилась парням из имения, и любила, чтобы её окружала толпа ухажёров, но всеми ими она пренебрегала, ибо мать убедила её, что замуж она выйдет лучше, чем иная шляхтянка.

Расскажу пану, что из этого однажды вышло. Любил Варьку один молодой человек, который исполнял у пана обязанности лакея и ловчего. Звали его Михась. Прослышал он, что дударь Ахрем насмехается над его любимой — рассказывает всем, будто Варьку поцеловал злой дух, потому что она никогда не крестится, и из-за этого, мол, и родинка на губе у неё так выросла.

Обидели ловчего такие разговоры, задевающие честь его возлюбленной, и стал он искать случая, чтоб отомстить Ахрему и тем заслужить признательность матери и дочки.

В воскресный день в корчме у Пракседы собралась молодёжь. Среди них оказались несколько лакеев, пришёл из имения и ловчий. Одни посматривали на дочь корчмарки, восхищались её красой, иные — шептались меж собой и с издёвкой называли паненкой. Появился и дударь Ахрем. Его поприветствовали, усадили на лавку, угостили водкою. Он в хорошем настроении начал играть и петь. Было там несколько соседок из ближней деревни. Варьку и других девчат хлопцы стали приглашать на пляску.

Неожиданно во время этой весёлой забавы горшок, что стоял высоко на печи, вдруг безо всякой причины упал на пол посреди корчмы и разбился. Засвистели пустые бутылки на столе, будто кто-то подул им в горлышки, и в каждом углу в этот момент что-нибудь упало на землю.

— От ваших плясок вся корчма трясётся, — сказала Пракседа, собирая с пола разную мелочь, которая попадала со шкафа.

Тут вдруг с печи на пол соскочил огромный кот. Увидев это, все перестали плясать, а кот во мгновение ока пропал.

Дударь Ахрем прервал молчание:

— Не бойтесь, пляшите, это панич шалит, тот, что часто бывает здесь в гостях.

Пракседа гневно глянула на Ахрема, что-то шепнула ловчему и пошла в маленькую комнатку, которая была отделена перегородкой.

Не обращая на это внимания, Ахрем снова начал играть и петь, но Михась выбил дуду у него из рук и сказал так:

— Праўдiвы [148] дудар, губы тоўсты, а галава пустая.

Разгневанный дударь глянул на него с презрением:

— А ты, — говорит, — праўдзiвый панскiй лакей, сам нiскiй, лоб слiскiй, нос плоскiй, толька што тарэлкi лiзаць.

Ловчий хотел дать ему в морду, но Ахрем перехватил руку. В ссору вмешались остальные гости, оттащили Михася, уверяя его, что дударь, одурманенный водкою, сказал то, о чём после, когда хмель выйдет из головы, сам будет жалеть. Но Пракседа пригрозила, что это ему не пройдёт безнаказанно, заплатит он когда-нибудь за дочкину обиду.

Дударю все советовали молчать, ибо долго препираться опасно, а всего лучше шёл бы он домой. Послушался Ахрем, взял дуду под мышку, шапку сдвинул набок, запел песню и вышел за дверь. Остальные задержались там допоздна, стараясь успокоить Пракседин гнев и Варькину кручину.

Около полуночи гости один за другим стали расходиться из корчмы, и каждый по дороге слышал, что в густом лесу кто-то непрерывно играет на дуде. Все дивились, не зная, что бы это значило? С чего это, да и с кем забрёл Ахрем в дикую чащобу?

Ночь была тихая и погожая, голос дуды был слышен далеко, эхо отзывалось по всей околице, и потому в деревнях не смолкал собачий лай. Хозяева выходили из хат, думали да гадали: то ли леший заманил дударя в чащобу, то ли с ним гуляют несколько пьяных, позабыв, что завтра понедельник и надо рано вставать на работу.

Когда на востоке начало светать, сторожа, которые ночевали неподалёку при конях, слыша, что музыка в лесу не стихает, решили пойти на звук дуды и посмотреть, что там делается. Зашли они в тёмную еловую чащу и видят: сидит на трухлявой колоде Ахрем, играет на дуде и даже не слышит, что они подошли к нему. Один из сторожей тронул его за плечо и говорит: «Во имя Отца и Сына! Что с тобой случилось? Для кого ты играешь в этом лесу всю ночь?» Едва сказал он это, дуда выпала из рук Ахрема, и сам он будто весь одеревенел, лицо почернело, слова вымолвить не может.

Взяли они его под руки, вывели из леса, посадили на коня и отвезли домой. Долго хворал дударь, а потом рассказывал про этот случай так.

Дескать, когда вышел он из корчмы и, напевая, возвращался домой, встретился ему на дороге кто-то, как будто знакомый, а по голосу и виду очень похожий на его кума, и так с ним заговорил:

— Откуда и куда идёшь, Ахрем?

— Был в корчме Пракседы, а теперь возвращаюсь домой.

— Так рано идёшь домой? Неужто тебе там было невесело? И Варька тебе уже не нравится? Статная девушка, а родинка на губе красит её больше, чем жемчуг богатую пани.

— Ах, кум, несёшь ты всякий вздор! Какой-то панич выдумал, что родинка красивая, а другие повторяют. Вот увидишь, что будет потом — она вырастет и так испортит ей лицо, что никто тогда и глянуть не захочет.

— Ай, кум, какой ты чудной! Откуда ты знаешь, что родинка испортит ей лицо?

— Сказал бы я тебе, да боюсь. Ловчий Михась, который любит её, — бешеный человек, хотел меня бить за сказанную правду, и Пракседа так налетела, что пришлось убегать из корчмы.

— Какую ж ты им правду сказал?

— Не говори только, кум, никому. Сказал я, что её дьявол поцеловал.

— Ха-ха-ха! Экий ты чудак!

Беседуя так, дошли они до деревни. В доме у кума горел огонёк и было полно гостей. Кум заводит дударя в хату, там много хлопцев и красиво одетых девчат, в косах у них широкие ленты разных цветов, на шнуровках блестят серебряные и золотые галуны; лица круглые, румяные, брови чёрные, глаза огненные. Ахрем с удивлением смотрит на них. Кум пригласил его сесть на лавку, угостил водкою, дал на закуску блинов. Окружили дударя девушки, улыбаясь и ласково глядя в глаза, просили, чтоб сыграл им какой-нибудь весёлый танец. Отказать невозможно. Ахрем стал забористо играть и притопывать ногой, а вокруг кружилось кольцо танцоров. Играл всю ночь напролёт, а ему казалось, что не больше часа. Но когда сторож тронул его за плечо и произнёс имя Отца и Сына, дом, кум и все гости во мгновение ока исчезли, и он тотчас увидел, что сидит в лесу на гнилой колоде. От усталости, ведь целую ночь дул в дуду, да от страху одеревенел он весь.

Понял Ахрем, что эту штуку с ним учинили по указке ловчего Михася, и решил отомстить. Нашёл какого-то человека, что умел чаровать не меньше Пракседы, и упросил его, чтобы тот вредил Михасю на охоте; и в самом деле, ловчий с той поры, завидев зверя даже всего в нескольких шагах, всегда промахивался. Поэтому над ним стали смеяться, и у панов потерял он милость.

* * *

— И чем же кончилась эта их взаимная ненависть? — спросил Завáльня.

— Большой бедой. Михась, мстительный человек, возвращаясь однажды с охоты с пустой торбой, встретил Ахрема, началась меж ними ссора, и он прострелил дударю правую ногу. Тот едва не помер от этой раны.

Вскоре после этой мести ловчий захворал, совсем ослабел, весь почернел, как труп. В имении доктор каждый день давал ему лекарства, но это не помогло — помер. А люди по-разному судили о том. Одни говорили, что была у него тяжкая сухотка, другие рассказывали, будто подлили ему что-то в питьё. На том свете Бог рассудит.

— Какое это небрежение, — сказал дядя, — что паны не хотят заботиться, чтоб их крепостные были набожными и жили в согласии, как братья. Ответят они перед Паном Богом! Как же можно было допустить охотника и дударя до взаимной ненависти и такой лютой мести? Ну, Авгинья, рассказывай дальше, что случилось с Варькой.

— Того панича, о котором я говорила, что заезжал в корчму Пракседы, больше не видели, да так и не доведались, кто он и откуда. Иные ж, которые хвалили красоту девушки и восхищались родимым пятном, что было у неё на губе, совсем перестали ходить к ней, и всё из-за взаимной ненависти дударя с ловчим. Родинка через несколько лет сделалась так велика, что уже начала её портить.

Соседи болтали меж собой: теперь Варька не выйдет замуж, останется стареть при матери, кто её возьмёт? Не такая уж она пригожая, какой была когда-то, и дурная слава о ней далеко разошлась по свету. Даже при самой Варьке, насмехаясь над ней, повторяли: «Жди, панна, шляхтича, приедет свататься к тебе в шикарном экипаже». Девушка, слыша такие едкие речи, всегда печалилась и тайком заливалась слезами.

Однажды в зимнюю пору полоцкий мещанин Якуб Плаксун, человек богатый (может, пан и знает его деревянный дом над самой Полотою, где стоит каменный столб со статуей святого Яна на верхушке). Да, так вот, ездил он по деревням, скупал лён, и случилось ему быть в том краю, где жила Пракседа. Несколько дней он прожил в корчме, увидел Варьку и та ему очень понравилась. Посватался он, и ни дочка, ни мать ему не отказали, ибо человек он был молодой, с добрым характером, имел собственный дом, да ещё и вольный, не крепостной.

Плаксун, получив согласие, поехал в имение, сообщил панам о своём намерении и отдал назначенные за выкуп девушки деньги. Паны охотно согласились, а дворовые, с издёвкой поглядывая на купца, говорили меж собой: «Подходящее у него прозвище, после свадьбы горько заплачет и будет тогда взаправду Плаксун. Чудной человек — женится на дочке злой бабы, а у той ещё и родимое пятно на губе, которое ничем не смоешь, оно и сейчас очень её портит».

Вскоре эта весть уже гремела по всей околице. С удивлением рассказывал сосед соседу об этом необычайном случае. Пошли разные пересуды да домыслы, но почти все держались того мнения, что добыла Пракседа этакое счастье дочке силой своих чар — наверное, поднесла мещанину с питьём что-то такое, от чего разгорелась в нём страсть к девушке. Некоторые, завидуя Варькиному счастью, очень плохо отзывались о ней при её наречённом, пророча большую беду. Но тот так её полюбил, что ничему не хотел верить.

Приехал Плаксун в Полоцк и, не откладывая свои намерения в долгий ящик, пошёл в монастырь к иезуитам. Исповедовал его ксёндз Буда,[149]которого он уважал больше всех и с которым советовался в каждом важном деле.

— Как поживаешь, Якуб? — спросил ксёндз. — Давно тебя не видел, верно, уезжал из города по торговым делам?

— Зимою трудимся ради весны, чтобы было, чем нагружать струги, как Двина освободится ото льда.

— То правда, — промолвил ксёндз Буда. — Так, значит, закупил льна? Ты же его чаще всего возишь в Ригу. Не думаю, чтоб на этот товар была высокая цена. Слыхал я от отца-прокуратора,[150]что в Альбрехтово[151]и в иных наших имениях Полоцкого повета лён вырос очень хороший.

— Слава Богу. Думаю, что в этом году за такой товар и платить будут хорошо. Но вот! Ещё поведаю святому отцу: искал товар, нашёл и жену. Купил и то, и другое.

— Поздравляю! Так ты уже женат?

— Нет, добродий, только обручён. Она крепостная, и я заплатил деньги, чтобы выкупить её. Очень полюбилась мне эта девушка, спокойный и кроткий у неё нрав.

— Поздравляю, — говорит ксёндз. — Спокойный и кроткий характер — это большое достоинство женщины. А что была крепостная, так это ни ей, ни тебе никакого оскорбления не делает. Не высокое рождение облагораживает человека, а честная и добродетельная жизнь.

— Должен признаться святому отцу, — сказал Плаксун, — беспокоит меня, что много у неё недругов. Бог знает, почему говорят, якобы мать у неё чаровница, и дочка тоже со злым духом дружбу водит. Можно ли, отче, верить этим бредням? Я в корчме у её матери, Пракседы, жил целую неделю и ничего подобного не заметил.

— То правда, — сказал ксёндз, — что люди норовят побить грешников камнями, не думая о том, что сказал Христос: «Пусть кинет камень тот, кто без греха». Но нельзя и утверждать, будто на свете не бывает колдовства. Однако тому, кто взывает к Богу, нечего бояться. Перед венчанием помолитесь с наречённой и исповедуйтесь. Я тебя благословляю и препоручаю Божьей опеке. Вот, возьми два медальона с изображением Божьей Матери, они освящёны и сопровождаются отпущением.[152]Один — тебе, другой — твоей будущей жене. Живите с Богом, и Бог вас не покинет.

Плаксун, получив благословение от своего исповедника, приказал пошить для своей невесты шёлковое платье, накупил ей дорогих платков и лент, нанял городских музыкантов, пригласил много своих знакомых и друзей. С богатыми дарами и с многочисленными друзьями приехал он в дом наречённой.

Мать, отец, которого паны освободили от работы на день свадьбы, и дочка встретили его с несказанной радостью. Плаксун поднёс Варьке богатые подарки и медальон, которым благословил её ксёндз Буда. Приняла девушка всё это с благодарностью, ибо искренне оценила его любовь.

На другой день молодые перед венчанием выполнили, как надлежит, всё, что советовал ксёндз. Началась шумная свадьба. Пришли несколько хозяев из соседних деревень, дворовых паны тоже отпустили, собрались на праздник и другие любопытные с ближайшей округи. Все задумчиво посматривали на Варьку. Богато одета, лицо пригожее, а родинка на губе сделалась такой маленькой, что была едва заметна.

Заиграла музыка, молодёжь пляшет, за здоровье молодожёнов пьют вино, желают им богатства, счастья и долгих лет.

Шумные забавы не прекращались допоздна. Ночь была тихая, на чистом небе светили звёзды. Вдруг около полуночи услыхали гости громкое щёлканье кнута. Глянули в окно и видят: остановилась возле корчмы карета с шестёркой чёрных коней, на козлах кучер, а на запятках лакеи в богатых ливреях. Выбежали Плаксун и Пракседа с мужем, и тут же на глазах всех собравшихся карета, кони и лакеи исчезли. Плаксун с тестем вернулись в корчму удивлённые, Пракседа же — встревоженная и бледная, как покойница. И тут все гости увидели, что в окно пялится какое-то страшидло. Всех гостей охватил жуткий ужас. Бедная Варька едва не лишилась чувств, побледнела, вся дрожит.

Муж утешает её:

— Успокойся, Бог нас не выдаст.

И, повернувшись к гостям, просит, чтоб веселились и не обращали внимания на эти чудеса и страхи. Но тут за стеной завыла лютая буря, задрожал весь дом, вихрь сорвал с корчмы крышу. И не о веселье все думали в тот час, а читали молитвы. Гости из соседних деревень, как только начало светать, пошли по домам, а Плаксун с женою, тёщей и приятелями выехал в Полоцк.

Покинутая, без крыши, корчма и сейчас стоит пустая. Пракседа, отпущенная панами, жила при своей дочке и, говорят, совсем переменилась, стала набожной, каждый день слушала святую обедню, соблюдала посты, исполняла все религиозные обязанности и там же, в доме Плаксуна, окончила житьё.

А вот теперь прослышала я, что и Варька умерла. Ах! в Полоцке её все любили. Она была необычайно кроткая, с добрым сердцем, ни один убогий не ушёл из её дома без помощи и утешения. Родимое пятно, которое было у неё на губе, совсем исчезло, и говорят, была она красивая, как ангел.

* * *

— Но, паночек, — сказала кузнечиха, — болтаю и не замечаю, что уж стемнело. Придётся домой в позднюю пору возвращаться.

— Нынче вечер тихий и ясный. Нечего бояться, — ответил Завáльня. — А к тому же и до дома твоего не больше одной версты.

— Есть у меня просьба. Пан помогает людям, так, может, и мне сегодня не откажет.

— Помогать ближним — долг каждого человека, но лишь тогда, когда есть возможность.

— Близится Рождество, а так случилось, что не осталось у меня ни зерна жита. Будь добр, пан, удели хоть несколько гарнцев.[153]Придёт весна, понадобятся хозяевам лемехи и другой железный инструмент, мой муж всё скуёт, и будет, чем заплатить пану. Или в другой надобности отслужим.

— Охотно. Твой муж — человек хороший и старательный. Панна Малгожата! прикажи, милостивая пани, дать Авгинье четверик[154]жита, гарнец ячневой крупы и гарнец гороха. Это вам на кутью.

Кузнечиха поклонилась дяде и пошла с панной Малгожатой в кладовую.

Date: 2015-10-18; view: 284; Нарушение авторских прав