LXI Любовная речь

(1) Ну что же, коль скоро ты хочешь послушать речь, то я познакомлю тебя с ней и прочту. Однако прежде всего тебе нужно узнать о цели ее написания. В своей речи¹ автор желает восхвалить Эпикрата; он, по его мнению, является са­мым привлекательным среди многих благородных юношей города и еще более превосходит своих сверстников разумом, чем красотой. Но так как автор видел, коротко говоря, что большинство сочинений о любви принесло тем, в честь кого они написаны, больше позора, чем славы, то поостерегся совершить такой про­мах, и, как утверждает, написал о том, в чем твердо был убежден в душе, а имен­но, что истинно любящий не может ни совершить, ни потребовать чего-нибудь по­стыдного (2). Так вот, если ты ждешь от меня речь главным образом о любви, то она об этом и написана; в остальном же частью посвящена восхвалению самого юноши, а частью — увещаниям относительно образования и направления жизни. Все это изложено в том виде, как это обычно делается в записках². Ведь речи, предназначенные, для устного произнесения, должны быть составлены просто и естественно, как если бы кто говорил без подготовки, те же, которые рассчитаны на больший срок жизни, требуют искусной и тщательной разработки; первым по­добает быть убеждающими, последним — показными³. Но для того чтобы мне не пришлось сказать ничего неожиданного для тебя и чтобы не выражать только личное мнение о предмете, удели внимание самой речи; ее сейчас ты услышишь, ведь пришел и сам Эпикрат, которого я хотел видеть в качестве слушателя.

(3) Я замечал, что некоторые их тех, кого любят и кто обладает красотой, не находят правильного применения ни одному из этих счастливых качеств, но, с од­ной стороны, превозносятся красивой наружностью, с другой же, избегают обще­ния с влюбленными. И они настолько неверно судят о собственном благе, что из-за тех, кто губит дело, также дурно расположены к желающим сблизиться на ос­нове целомудренной воздержанности. Поэтому, казалось мне, такие люди не только не понимают своей пользы, но и приучают остальных к порочному обще­нию, (4) и те, кто мыслит возвышенно, не должны следовать безрассудству этих последних; поскольку поступки сами по себе строго не делятся на прекрасные и постыдные, но имеют это различие по большей части в зависимости от свойств совершающих их, то неразумно было бы одинаково судить об одних и других. Кроме того, нет ничего более нелепого, чем то, когда восхищаются теми, у кого очень много искренних друзей, но при этом отвергают влюбленных, хотя только им и свойственно сближаться не со всеми, но с добродетельными и благоразум­ными. (5) Ну, а кто вообще никогда не видел прекрасной вершины такой любви или решительно приговорил себя к неспособности целомудренно наслаждаться общением с другими, то и не удивительно, что он имеет такой образ мыслей. У тех, кто настроен так, как ты, и хорошо осведомленных, как заметно благодаря чистой любви увеличилось число дружеских связей, какие все это время поддер­живались с тщательнейшей осмотрительностью, не возникает даже мысли о том, что их можно подозревать в каких-нибудь неблаговидных делах. (6) Поэтому меня особенно побуждала к написанию речи возможность достичь двух прекрасных це­лей. Во-первых, рассказав о присущих тебе добродетелях, я одновременно рас­считываю показать, что ты достоин восхищения и что я, влюбленный в тебя, об­ладающего такими достоинствами, отнюдь не безумец; и, во-вторых, подавая те­бе советы, — а это в высшей степени необходимо, — я надеюсь, с одной стороны, выразить свидетельства моей любви, с другой же — указать на основа­ния нашей взаимной дружбы. (7) Однако мне хорошо известно, как нелегко, рас­сказывая о тебе, передать твои выдающиеся природные качества, и как еще опаснее — дать совет, ибо советчик должен нести ответственность за того, кого он убедил. Но те, я считаю, кто по праву удостоился похвального слова, должны на деле далеко превосходить силу красноречия своих хвалителей; давая же со­вет, я постараюсь не ошибиться, ибо знаю, что безрассудные и окончательно ис­порченные невоздержанностью люди совершенно ничего не могут взять даже из самых удачных советов, и напротив, те, кто ведет скромную и добродетельную жизнь, умеют успешно воспользоваться и посредственным советом. (8) С этой надеждой я и приступлю к речи. Но, я думаю, все вы, пожалуй, согласитесь со мной: в этом возрасте особенно подобает отличаться красотой тела, воздержан­ностью в желаниях, мужественностью того и другого, способностью вести прият­ные речи. Но всем этим, что является даром природы, судьба наградила тебя столь щедро, что ты неизменно вызываешь всеобщее удивление, прочее же ты сам собственными стараниями довел до такого совершенства, что в этом отношении те­бя не мог бы упрекнуть ни один разумный человек. (9) И все же, за что кто-то удо­стаивается величайших похвал? Разве не за то, что его любят боги, а люди восхи­щаются как им самим, так и его счастливой судьбой? В целом о твоих добродетелях уместно, пожалуй, подробнее рассказать потом; теперь же я попытаюсь правдиво показать то, что должен сказать в похвалу твоим достоинствам особо.

(10) Я начну прежде всего с похвального слова тем твоим свойствам, по кото­рым с первого взгляда все узнают тебя, — с наружной красоты и цвета кожи, отче­го блестят и отдельные части и все твое тело. Мысленно я не нахожу ничего под­ходящего, с чем можно было бы это сравнить, однако мне приходит на ум просить читающих эту речь поглядеть на тебя и рассмотреть, чтобы я, который не в со­стоянии описать тебя похоже, мог удостоиться снисхождения. (11) Но с чем можно было бы сравнить то, что, будучи смертным, вызывает у созерцающих непрехо­дящее желание, воспринимается зрением, но не приносит насыщения, исчезает из вида, но хранится в памяти, обладает достоинством богов, но имеет человече­скую природу, цветет красотой, но не дает повода для обвинений в изъяне? Од­нако же твою наружность нельзя упрекнуть и в том, что уже случалось с красотой многих юношей. (12) Всю привлекательность их внешности портила либо не­складность фигуры, либо какое-то несчастье решительно отрицало прекрасно созданное природой. Едва ли мы найдем в тебе подобный недостаток: какой-то из богов, заботившийся о твоей наружности, хранил тебя столь бережно от недугов такого рода, что, наделив безупречным внешним видом, он расположил в тебе все замечательным образом. (13) Так, особенно подчеркнув красоту твоего лица и глаз, божество тем самым еще более подтвердило свою благосклонность к тебе. Оно достаточно позаботилось о тебе не только для того, чтобы можно было уви­деть очевидное, но так как добродетель некоторых людей не познается по их по­ступкам, то оно при помощи самого внешнего облика обнаружило прекраснейшие свойства твоего характера: для тех, кто тебя видел впервые, ты выглядел скром­ным, для всех — мужественным и рассудительным. (14) И самое удивительное вот что: если скромные люди чаще всего воспринимаются слабыми, величествен­ные — высокомерными, мужественные — дерзкими, а спокойные — тупоумными, то благосклонная судьба все это противоположное уравняла в тебе и в должной мере объединила, как если бы она пожелала исполнить обет или подать всем пример в создании существа, но не обычного, а с бессмертными чертами. (15) Если бы только можно было описать словами твою красоту, или если бы она бы­ла единственным твоим преимуществом, заслуживающим похвалы, то мы, по на­шему убеждению, прославляя достоинства твоей внешности, не должны были бы умолчать ни об одном из них. Теперь же я опасаюсь, как бы нам не отбить у при­сутствующих охоту слушать остальное и не наговорить понапрасну красивых слов. (16) Но кто бы мог выразить словами совершенство твоей красоты, какую не могут превзойти произведения искусства самых лучших мастеров? И в этом нет ничего удивительного: ведь они имеют вид застывших фигур, так что остается не­ясным, какое выражение души придал им художник, напротив, необычайную кра­соту твоего тела во всем, что бы ты ни делал, подчеркивают движения самой сущности твоей души. Итак, о многом умолчав, я должен был в этих словах воз­дать хвалу твоей наружной красоте.

(17) Относительно порядочности я, очевидно, имею прекрасный повод ска­зать, что хотя на твоих ровесников возводят клевету, тебе выпало заслужить лишь похвалу. Ты не только ни в чем не поступился своей честью, но и избрал более мудрый образ жизни, чем можно было бы ожидать от человека твоего воз­раста. И самое большое тому доказательство — твое обхождение. Когда тебе приходилось сталкиваться с множеством людей, имевших самые разнообразные обычаи, и когда затем все они склоняли тебя к общению на привычный им лад, ты столь прекрасно держал себя в этих обстоятельствах, что все они, восхищенные, чувствовали дружеское расположение к тебе. (18) Это — признак людей, живущих по правилам чести и человеколюбия. Впрочем, кое-кто при всеобщем одобрении уже получил совет и последовал ему: не должно вступать в близкие отношения с первым встречным, ведь если кто в любви угождает низким людям, то его неиз­бежно порицает людская молва, а если он всячески бережется слухов подобного рода, то всегда вызывает неудовольствие своих друзей. (19) Я же полагаю, ты заслуживаешь от меня похвалы главным образом за то, что если остальные не счи­тают возможным угодить нравам всех поклонников, то ты настолько отличаешься от них, что завоевал сердца всех самых суровых и разборчивых людей и, с одной стороны, никому не дал повода для подозрений в нечистых делах, с другой же, благодаря своему обхождению ни у кого не вызвал досады, происходящей от различия умонастроений. (20) Потому-то с влюбленными, если и об этом нужно сказать, ты, мне кажется, ведешь себя столь благородно и разумно, что, в то вре­мя как большинство вообще не может пристойно общаться с теми, кто оказал им предпочтение, тебе в высшей степени удалось снискать всеобщую любовь. Это — самое очевидное доказательство твоей добродетели. Ведь все, что ни есть спра­ведливого и прекрасного, ты никого ничем не обошел, но при этом никто даже и не помышляет о вещах, причиняющих чувство стыда: столь большую возмож­ность для тех, кто стремится к прекрасному, предоставляет твоя непорочность, и такую нерешительность она рождает в тех, кто склонен к наглости. (21) В самом деле, ведь если очень многие, когда были молодыми, пытались утвердить за со­бой имя порядочных людей молчанием, то ты настолько выдаешься врожденной добродетелью, что уже своими речами и приветливостью приобрел о себе ничуть не меньшую славу, чем при помощи всего остального: такая убедительность и та­кое изящество свойственны тебе, когда ты рассуждаешь серьезно и когда гово­ришь в шутку. Ибо ты добродушен, но не наивен, красноречив, но не коварен, благожелателен, но не без достоинства, вообще говоря, такой, какой мог быть сын Аретэ⁴ и Эрота.

(22) Теперь о твоей мужественности — ведь и об этом здесь нельзя умол­чать, и не потому, что твои природные свойства не допускают более полного раз­вития или последующее время не предоставит еще больше возможностей для написания хвалебных речей в твою честь, но потому, что прекрасно — удостоить­ся хвалы в этом возрасте, в каком и остальным надлежит быть безупречными. О твоей мужественности с приведением многочисленных примеров мог бы расска­зать и кто-нибудь другой, а особенно имея в виду твои упражнения, очевидцами которых были очень многие люди. (23) Однако нужно прежде всего сказать о том, как прекрасно ты поступил, отдавшись этому роду состязаний. Правильный выбор в юношеском возрасте того, чем следует заниматься, есть главный признак доб­родетельного характера и здравого рассудка. Поэтому решительно нельзя обойти похвалой твоего образа действий. Хорошо зная о том, что в прочих соревновани­ях имеют право участвовать и рабы и чужеземцы, а состязания на колесницах⁵ являются преимуществом только полноправных граждан, к тому же, лучших из них, ты посвятил себя этому виду состязаний. (24) Кроме того, рассудив, что уп­ражнения в беге нисколько не способствуют приобретению мужества и крепости духа, а кулачные бои и подобное этому наносят ущерб внешнему виду и умствен­ным способностям, ты избрал самое возвышенное и прекрасное поприще, к тому же более всего соответствующее твоим наклонностям, ибо эти состязания из-за обращения к оружию и напряженного бега сравнимы с действиями на войне, а по своему великолепию и красоте снаряжения подобны отблеску могущества богов. (25) Вдобавок к этому, они представляют собой восхитительное зрелище, состоя­щее из множества меняющихся картин, и потому оцениваются самыми высокими наградами; ведь помимо победного венка, уже сами состязания и подготовка к ним являются немалой наградой для тех, кто в надлежащей мере стремится к доблести. Величайшее тому доказательство — произведение Гомера⁶, где у него таким способом воюют друг против друга эллины и варвары. Ведь еще и теперь во время игр этот обычай сохраняется не только в самых незначительных эллин­ских городах, но и в самых могущественных. (26) Итак, твой выбор в высшей сте­пени прекрасен и вызывает восхищение у всех людей. Но так как ты считал, что никакой пользы не приносят ни жажда доблести, ни тело, совершенное от приро­ды, если душа не подготовлена для достижения честолюбивых целей, то с самого начала обнаружил это усердие не только своими упражнениями, но и не вызвал разочарования на деле, прочие же свои способности и мужество характера ты с блеском показал на публичных состязаниях. (27) Хотя я и медлю с началом рас­сказа о событиях тогда происшедших, опасаясь за слабость передачи, однако я о них не умолчу; ведь достойно порицаний нежелание сообщить о том, что достав­ляет нам удовольствие видеть. Вместе с тем, если бы я захотел подробно расска­зать о всех состязаниях, то, пожалуй, речь у нас оказалась бы слишком длинной. Но если я упомяну только об одних, где ты отличился больше всего, то я одно­временно коснусь и всех прочих и не злоупотреблю терпением слушателей. (28) Когда были запущены упряжки и одна шла впереди твоей, а другая позади, ты, опередив ту и другую, над обеими одержал убедительную победу и в награду по­лучил венок, по сравнению с которым, хотя победа сама по себе была прекрасна, твое спасение оказалось более прекрасным и неожиданным. В то время как уп­ряжка твоего противника в борьбе, не имевшей перевеса, столкнулась с твоей, и когда все решили, что несущихся коней невозможно сдержать, ты, хотя и видел, что некоторые из присутствующих — несмотря на то, что еще ничего страшного не произошло — находятся в сильной тревоге, не растерялся и не оробел, но бла­годаря своему мужеству показал себя лучшим в управлении упряжкой, а благода­ря быстроте опередил своих соперников, дела которых до этого шли успешно. (29) Ты также оказал столь большое влияние на изменение нравов, что, хотя большинство поговаривало и было убеждено во мнении, на конных ристалищах де самое приятное зрелище, это — крушение колесниц, все зрители, напротив, испытывали страх, как бы с тобой не случилось чего-нибудь подобного: такую благожелательность и дружественность вызывало у них твое благородство.

(30) И это естественно; ведь замечательно — прославиться в каком-нибудь одном отношении, но еще замечательнее — объединить в себе все, что могло бы служить к славе всякого честолюбивого человека. Это можно видеть вот откуда: мы найдем, что Эака и Радаманта боги любили за справедливость⁷, Геракла, Кас­тора и Полидевка — за мужество⁸, Ганимеда, Адониса⁹ и подобных им — за кра­соту. Поэтому меня удивляют не те, кто ищет твоей дружбы, а те, кто не выказывает такого желания. Ведь если некоторые удостоились близости богов, обладая лишь одним из упомянутых преимуществ, то, пожалуй, большим оказалось стрем­ление всякого смертного добиться дружбы того, кто предстает обладателем всех достоинств. (31) По праву можно восхвалить твоих отца, мать и всех родственни­ков, — так далеко превосходишь ты своих сверстников в доблести, но еще боль­шей похвалы заслуживают те, кого ты, одаренный такими качествами, избрал из всех и признал достойными своей дружбы; (32) не знаю лишь, должно ли их на­зывать влюбленными или же истинными знатоками. Мне также представляется, что судьба, презирающая низких людей и благосклонная к порядочным, желая взволновать сердца последних, с самого начала наградила тебя красотой не для того, чтобы разочаровать их в надежде на удовольствие, а чтобы побудить к доб­родетели, ведущей к блаженству.

(33) Хотя еще немало я мог бы сказать о тебе, но, по-видимому, на этом мне следует закончить свое похвальное слово, ибо я опасаюсь, как бы обо мне не ре­шили, что я, изображая тебя, выхожу за пределы человеческой природы. Как ка­жется, впечатление от описания словом столь значительно уступает непосредст­венному наблюдению, что никому не приходит в голову не верить воспринимае­мому зрением, а похвалу тому же предмету, пусть она страдает недостатками, не находят правдивой. (34) Итак, сказав об этом, я попытаюсь дать тебе советы, вняв им, ты сможешь сделать свой образ жизни еще более достойным. Однако я не хотел бы, чтобы ты дальнейшую мою речь рассматривал как нечто внешнее и понимал бы ее так, как если бы я говорил из желания блеснуть красноречием, а не ради твоей пользы; я хочу, чтобы ты не ошибся в том, что является истинным, и, распоряжаясь собой, нечаянно не принял порок за благо. (35) Не порицаем же мы тех, кто безвестен и незаметен, если даже они совершают неблагородные по­ступки, а напротив, пренебрежение хотя бы чем-нибудь одним из того, что дос­тавляет почесть, приносит таким известным людям, как ты, позор. К тому же, кто допустил ошибку в своем суждении относительно прочих вещей, тот не избрал наилучшее только в одном случае. Но кто неправильно понял или оставил без внимания совет относительно принципов поведения, тот за свое неведение рас­плачивается в течение всей своей жизни.

(36) Всего этого тебе нужно избежать; ты должен обратить внимание на то, что в человеческих делах имеет самое большое значение и при счастливом исхо­де приносит нам наибольший успех, а при неудаче на всю жизнь причиняет непо­правимый ущерб. Вне всякого сомнения, следует проявить особую заботу о том, что дает решительный перевес в том и другом случае. (37) И, конечно, мы най­дем, что это — дух, который стоит во главе всех человеческих дел; его же может правильно воспитать и развить лишь одна философия. Поэтому, считаю я, ты должен приобщиться к ней, не колеблясь и не страшась труда, которого она тре­бует; ведь праздность и беспечность не способствуют постижению даже того, что лежит на самой поверхности, тогда как терпение и трудолюбие приводят к дости­жению всех благ; (38) и поэтому самой большой глупостью является, когда люди все свои честолюбивые помыслы обращают на приобретение богатства, физиче­ской силы и на подобное и при этом терпят большие лишения, — ведь все это преходяще и обычно находится в подчинении духа, — а о совершенствовании са­мого духа, пребывающего в них, стоящего над всем остальным и целиком опре­деляющего жизненный путь, они не заботятся. (39) Прекрасно — прославиться высочайшими достоинствами, полученными от судьбы, но намного прекраснее — быть причастным ко всякому славному делу благодаря собственному усердию. Первого иногда удавалось достигать и людям незначительным, но последнее доступно лишь человеку, отличающемуся добродетелью. (40) Однако для основа­тельного и подробного изложения содержания философии нам представится в будущем, как я полагаю, более благоприятная возможность. Но коснуться ее вкратце нам сейчас ничто не мешает. В первую очередь тебе следует хорошенько уяснить главное, а именно, что в основе всякого образования лежат знания и не­кое упражнение и что к философии это относится более всего. Чем серьезнее окажутся те, кто посвятил себя ей, тем лучше они смогут познать ее сущность. (41) Если красноречие и размышление обусловлены духом, а философия учит тому и другому, то отчего нам не стремиться овладеть этой наукой, чтобы с ее помощью стать сведущими в том и другом? Лишь тогда, разумеется, наша жизнь достигнет высшего совершенства, когда мы в своем стремлении к благу доступ­ное познанию одолеем посредством искусства, остальное — путем упражнения и навыка. (42) Однако ни в коем случае нельзя утверждать, будто мы в своих спо­собностях усваивать знания ничем не отличаемся друг от друга. Вообще говоря, при надлежащем воспитании совершенствуется всякий человек, но более всего тот, кто от природы оказался одареннее других. Ведь одним удается возвыситься лишь над самими собой, другим же — превзойти остальных. (43) Твердо помни, что знание, приобретенное на опыте, является ненадежным и не приносит пользы в дальнейшей жизни, и наоборот — образование на основе философии вооружа­ет на все необходимые случаи жизни. Пусть кто-то, усердно упражняясь, благода­ря счастливому стечению обстоятельств уже добился славы. Не обращай на них внимания; тебе нужно позаботиться о самом себе. Ты должен не поверхностно, но глубоко рассуждать о важнейших вещах, знать не для того, чтобы слегка пого­ворить при случае, но чтобы с блеском выступать в состязаниях. (44) Поразмысли также, что тем, кто занимается философией, она во всем приносит величайшую пользу, но в еще большей мере она сообщает знания о практике и теории управ­ления государственными делами. Быть несведущим в геометрии и в других по­добных науках, конечно, позорно, но стать первым ревнителем ее — ниже твоего достоинства. Отличиться в этой области знания — похвально, но проявить пол­ную неосведомленность — смешно. (45) Об этом ты можешь как заключить из многого другого, так и заметить на примерах знаменитых мужей прошлого. Так, вероятно, ты слышал, что Перикл¹⁰, который, по общему мнению, мудростью да­леко превосходит всех своих современников, сблизился с Анаксагором из Клазомен¹¹, и, став его учеником, приобрел такое большое влияние. Затем ты увидишь, что Алкивиад¹², значительно уступавший врожденной добродетелью этому по­следнему, который склонен был поступать в своей жизни то блестяще, то низко, а то разнузданно, по причине своей близости к Сократу¹³ во многом изменил к луч­шему свой образ жизни, остальное же принудил предать забвению, совершив много великих деяний. (46) Но если желательно, чтобы я не задерживался на примерах прошлого и обратился к свидетельствам недавнего времени, то ты мо­жешь обнаружить, что Тимофей¹⁴ удостоился великой славы и многочисленных почестей не вследствие своего образа действий в молодом возрасте, а благодаря подвигам, совершенным им под влиянием общения с Исократом¹⁵. Ты также убе­дишься, что Архит¹⁶, назначенный единоличным правителем, настолько справед­ливо и мягко управлял городом Тарентом, что имя его было у всех на устах. Он, сначала вызывавший пренебрежение, в полной мере проявил свое дарование, сблизившись с Платоном. (47) Впрочем, ничто из этого не происходило беспри­чинно; ведь было бы совершенно нелепо, если бы мы были вынуждены совер­шать незначительные дела, используя результаты научного знания и обучения, и напротив, в важных делах могли бы обходиться без их применения. Я не знаю, что мне нужно еще об этом сказать; ибо с самого начала я помнил о твоей осве­домленности в этих вещах, но при этом держал в уме, что подобные увещания несведущих побуждают, а сведущих поощряют. (48) Не думай, однако, будто я, излагая все это, намереваюсь как учитель наставить тебя в чем-нибудь таком. Мне не стыдно будет признаться, что я сам еще многому должен научиться; кроме того, я больше склонен заниматься государственными делами, чем быть учите­лем других. Я отказываюсь от этого не потому, что считаю сомнительной славу людей, избравших своей профессией обучение мудрости, но потому, что такова действительность. (49) Во всяком случае, многие, я знаю, бывшие до того людьми незаметными и скромными, благодаря этой науке стали знаменитыми, а Солон¹⁷ и при жизни и по смерти удостоился величайшей славы. Ему не только принадле­жат прочие достойные деяния, но он оставил после себя как памятник своего му­жества трофей, воздвигнутый в честь победы над мегарцами, (50) как памятник прозорливости — возвращение Саламина, и как памятник глубокого ума — свои законы, которым еще и теперь неизменно следует большинство эллинов. Однако, обладая такими добродетелями, он ни о чем другом не проявил большей заботы, чем о славе одного из семерых мудрецов. При этом он считал, что философия приносит ее приверженцам не позор, но доброе имя и судил об этом столь же верно, как и об остальном, в чем он отличался.

(51) Не могу и я судить иначе и призываю тебя обратиться к философии, если ты еще помнишь о своем врожденном даре. Потому-то я и распространялся об этом в начале своей речи и совсем не для того, чтобы похвалой твоим природным свойствам приобрести твое расположение, но чтобы тем больше побудить тебя к занятиям философией, если только ты придаешь ей какое-нибудь значение и в непомерной гордости своими настоящими достоинствами не пренебрегаешь бу­дущими. (52) Коль скоро ты выделяешься среди своего окружения, то приложи все старание, чтобы превзойти остальных; более того, прими за лучшее первен­ствовать среди всех и считай, что гораздо полезнее показать такое стремление, нежели выдаваться среди посредственных людей. Не посрами своих способно­стей и не обмани надежды тех, кто ждет от тебя великих свершений, но пытайся собственным усердием превзойти ожидания любящих от всего сердца тебя лю­дей. (53) Имей в виду, что прочие речи, если они заслуживают внимания, прино­сят славу своим авторам, но советы доставляют пользу и честь тем, кто дал себя убедить; суждения относительно прочих вещей раскрывают наши чувства, но из­брание способа действий обнаруживает всю сущность нашего характера. Как ты решишь об этом деле, так все решат и о тебе; помни, что тот же суд испытанием ждет и меня, воздавшего тебе такую хвалу. (54) Поэтому будь достоин ее и охра­ни меня от упреков за дружбу с тобой. Я не стал бы с таким пылом призывать те­бя к занятиям философией, если бы не помышлял об этом прекрасном залоге моей благосклонности к тебе и если бы не видел, что государство, испытывая не­достаток в благородных мужах, часто прибегает к услугам случайных людей и вследствие их ошибок терпит величайшие беды. (55) В своих предписаниях тебе я руководился горячим желанием, чтобы твоя добродетель послужила на пользу государства, а ты сам удостоился от него почестей. Я не верю, что тебе предстоит жизнь заурядного человека, но уповаю на то, что государство поручит тебе управ­лять каким-нибудь делом, к тому же настолько значительным, насколько оно бу­дет соответствовать твоим выдающимся способностям, и тем скорее пожелает подвергнуть тебя испытанию. Итак, полезно заранее иметь такой образ мыслей, чтобы потом не поступить дурно.

(56) Моей целью было сказать, что, по моему убеждению, ты должен делать для собственной пользы, твой же долг — поразмыслить над этим. Необходимо также, чтобы остальные, ищущие твоей дружбы, не довольствовались приятным времяпровождением и беседами с тобой и не склоняли тебя к ним, но прилагали все усилия к тому, чтобы придать твоей жизни как можно больший блеск. За это они могут и сами удостоиться большой похвалы, и стать источником величайших благ для тебя. (57) Я не порицаю теперь никого из твоих близких друзей. Ведь мне представляется немаловажным в твоем счастье и то, что судьба не столкнула те­бя ни с одним бесчестным поклонником, но ты отдавал предпочтение таким, каких выбирают в друзья из своих сверстников. Все же я прошу тебя принимать всех их ласково и дружелюбно, но уступать тем из них, кто обладает наибольшей мудро­стью, с тем чтобы и они, и остальные сограждане держались о тебе еще более высокого мнения. Будь счастлив.

Печатается по: Демосфен. Речи. В трех

томах. T.II. - М.: ПИМ, 1994. - С. 323

и след.

Таково содержание «Любовной речи» автора, наиболее попу­лярного во все времена. Не правда ли, содержание это является несколько неожиданным для людей нашего времени? Речь идет не об эротике и не об описании всех сюжетов, сопровождающих такую тему, а о совсем других аспектах любовного отношения к человеку.

Продолжим данный выше перечень наших риторических и методических заданий.

Задания (продолжение)

6. Как можно квалифицировать различия в понимании самого тер­мина «Любовная речь» — в современной интерпретации и в сравнении с текстом из «Демосфеновского корпуса». Хорошо было бы продумать план такого реферата, обсудить его с ритором, а затем, может быть, вы­ступить с докладом, рассчитанным на больший регламент для выступ­ления, чем обычные пять минут.