В ожидании милиции С. Параджанов в фонтане. Сзади; Катя, я, А. Тарковский, Б. Ахмадулина (с сигаретой), Б. Мессерер

Я, конечно, догадался и ложки вернул Катаняну. Ложки я вернул, но там еще он взял какую‑то штуку от буфета и мне подарил трость с этой штукой. Но у меня украли трость. Я не виноват. Квартира была опечатана органами.

А Катанян мне рассказывал, как было с этой шубкой – оказывается, все не так. Пришел Сергей к нему и говорит:

– Я боюсь ходить в «Березку», а ко мне приехал архитектор, который весь Париж строил. И подарил две тысячи долларов.

А Сергей боится идти в «Березку», а Катанян шляется туда‑сюда. Значит, если он с Катаняном зайдет в «Березку», ему ничего не будет. И тот говорит:

– А что тебе купить на две тысячи долларов?

Он говорит:

– Ну, посмотри там что‑нибудь. Ну, купи мне гжели несколько вещей.

– Ну, две тысячи долларов не стоит гжель.

– Знаешь что, для начала вот тебе десять долларов. Пойди, купи мне гжель.

Тот пошел, смотрит, что купить можно на десять долларов. Потом смотрит, шум какой‑то, гам в меховом отделе. Он идет в меховой отдел. Смотрит, Сергей вместе со всеми, кто вокруг, меряет женские шубы. Устроил цирк: выходит, меряет самые дорогие. Говорит:

– Вот ту. Эту нет, эта мне не подходит, – бросает.

А времена такие, что и Евтушенко, помню, явился в норковом манто и говорит:

– Вот я говорил с миллиардером. Он так с удивлением на меня посмотрел, что я в норковой шубе. Я говорю: «Ну, я русский поэт. Могу я себе позволить… Вот вы можете себе позволить?» – Миллиардер: «Никогда в жизни». – «А я могу».

Ну вот, значит, Параджанов меряет. Никаких долларов у него, конечно, не было. Он все это померил. Тот к этому времени не купил ему ничего. Тогда Параджанов бросил продавщицам десять долларов… И купил на них эту шубку – девять долларов с чем‑то она стоила.

Ведь говорят, что Сергей на базаре – это произведение искусства. Ведь он приходил на базар иногда с грошами, а уходил с базара с целыми тюками, то есть он покупал, выменивал, торговал там. И все‑таки в барыше уходил. То есть наменял каких‑то штук, которые никому были непонятны, но ему они для чего‑то были нужны, как оказывалось потом. Потом, у него дома в Тбилиси чего только не было: какие‑то от старого вагона двери красного дерева международные, которых уже нету. Он их как‑то ставил, что квартира делалась чрезвычайно фантастической: с какими‑то проходами… Зеркала так стояли, что казалось, что это латерна магика. Он всегда выдумывал что‑нибудь. Принимал гостей. Если у него дома ничего не было, он выходил на свой балкон и начинал орать:

– У меня гости, не могу же я себе позволить их не угостить…

Или как он выступал, когда закрывали спектакль о Высоцком. Он говорил о Католикосе, о Папе Римском, просил нас плюнуть на начальство, подумаешь, вот, я – спекулянт, но не на искусстве же – вот продаю бриллианты, а бриллианты мне дает Католикос Грузии и Армении и Папа сам мне подарок сделался, а то они мне ничего не дают делать, ну не умирать же с голода – вот я и спекулирую. И плевать на них, Господи, подумаешь! чего на них обращать внимание! Я встречусь с Папой, я с ним поговорю, и ты тоже будешь получать. И пошли их к чертовой матери! Это он говорил у нас на худсовете. И потом был шум, гам, у него были неприятности. Они потребовали, чтобы он в 24 часа покинул Москву. И там его арестовали. И начали дознание, присылает ли ему Папа Римский бриллианты. И он восемь месяцев сидел в тюрьме после этого, суд был, и Шеварнадзе его вывел из суда, просто волевым решением, и сказал: «Последний раз я тебе помогаю, дорогой!..»