Пантомима – Ю. Медведев

Это был спектакль чисто полемический против театрального однообразия. Тогда же были лозунги: вот вам лучший театр мира – МХАТ, вот это образец – и вот, пожалуйста, отсюда и танцуйте все. И я решил в противовес показать всю широту театральной палитры. Почему обязательно так? Театр может быть весьма разнообразен, поэтому там все жанры: то ходоки – натуралистический театр, то буффонада, то цирк, то театр теней, театр рук – то есть все, что фантазия мне подсказывала, я делал. И в общем, странно, я не поставил тогда ни одной оперы, но я работал интуитивно по методу, как делают оперы – то есть камерно репетируют куски, а потом сводят вместе.

* * *

Я понимал, что что‑то нужно создать, раз уж я получил театр, что бы нас укрепило. А тем более, вдруг я как‑то так очень поверил, что обязательно нужно сделать такой полемический спектакль. И что я этим как‑то завоюю себе хоть какое‑то право спокойно работать. Ну, и действительно он имел огромный успех.

Ведь эту книгу вообще нельзя поставить. Там много было взято из других книжек. Байки какие‑то – «Ходоки к Ленину», потом просто выдуманные «Руки отцов» – я хотел показать, что театр широк, что можно все делать: театр теней, цирк, бытовые сценки, «Ходоки» – то есть это был такой винегрет, коллаж, через свет, через все средства театра.

В фойе висели две урны: красная и черная: «Голосуйте. Кому понравилось – „да“, кому не понравилось – „нет“». И большинство, процентов 90 было положительных, а из отрицательных сперва мы даже переписывали то, что было написано на этих билетах, потому что ругань была ужасная: «Как можно! Давно пора вас вызвать куда‑то, что это такое – так показывают революцию! Когда же, наконец, власти вас?.. Что это за издевательство такое! Возмущен! Конечно „нет“ – такому искусству! Я бы и театр закрыл. Как ни стыдно: где светлый образ Владимира Ильича при входе в театр. И что мы видим потом!..» – и так далее. Или там помадой губной на билете: «Мерзость!» – дама какая‑то возмутилась, что это за балаган.

Каретников делал музыку, художник был Тарасов. Каштелян помогал, эстрадник. Я его привлек номера делать всякие. А потом он говорит: «А теперь вставьте меня в инсценировку… а то я в суд подам…» И я вставил. Потому что денег не было, и я вставил фамилии нескольких людей в соавторы инсценировки, чтоб заплатить им деньги. Я тогда еще не знал, что это прецедент и ему можно постоянно требовать деньги. Я говорю: «Позвольте, мы же договорились, что эту сумму жалкую, которую мы получаем за инсценировку, я вам отдам», – потому что он требовал за каждый номер деньги, которых не было в театре. Он технически помогал «Пахаря» делать, потом дрессировал «Решетки», потом чего‑то показывал‑показывал – упал со сцены и исчез. Но за деньгами приходил.

Но это один раз только, потому что когда уж чересчур сценограф висит у меня на шее, тогда мне не интересно с ним работать. Мне интересно, когда идет процесс, то есть он предлагает – я предлагаю, но все понимают, что примат все равно у меня, контрольный пакет акций, говоря деловым языком. Это кто‑то очень мудро сказал одному молодому человеку – я не хочу называть фамилию, который на меня жаловался, что я мешаю ему проявить до конца себя, ему очень мудро опытная журналистка ответила, что «вы должны, видимо, себе выбрать плохого режиссера, тогда он вас будет слушать, а господин Любимов вас никогда не будет слушать, он никого не слушает. То, что ему кажется интересным, он охотно поддержит, а вот то, что ему не подходит, он, конечно, отвергнет. Тут сколько бы вы ни говорили неудовольствий, у вас ничего не выйдет с ним». И, видимо, она права, она была резкая дама, но она верно сформулировала.

* * *

В 70‑м или 71‑м году я помогал выпустить такой же спектакль в Чехословакии, в Брно.

А потом меня просили поехать поставить «Десять дней…» с кубинскими актерами в Гаване. Я дважды был на Кубе. В другой раз это был какой‑то такой театральный фестиваль южноамериканских стран. Я был членом жюри.