Страусы, слоны и прочие 2 page

Фермерам в то время приходилось несладко. Как мужчины, так и женщины вели суровую, полную лишений жизнь. Здешние экспонаты, вероятно, собраны по самым преуспевающим из окрестных хозяйств. Ибо те фермеры, что победнее, обходились без подобных предметов роскоши. Нередко единственное, что оставалось после них, – это старое ружье да видавший виды вагон. Требовалось обладать отважным и несгибаемым характером, чтобы на протяжении десятилетий вести столь скудное и безрадостное существование. Не думаю, чтобы потомки старых буров по доброй воле согласились бы занять их место в наши дни.

Время от времени сюда наезжали служащие Компании, желавшие прикупить скот. Тогда в мозолистые руки фермера переходил десяток‑другой драгоценных риксдалеров, которые незамедлительно упрятывались в семейный кист. И лишь раз или два в году, когда фермерская жена везла на продажу соль, масло и мыло – в этот самый исключительный и волнующий миг денежки снова выныривали на свет. Их доставали из сундука, но лишь для того, чтобы обменять на кейптаунском рынке на предметы первой необходимости – чай, кофе, сахар, табак, одежду и патроны для ружья. Между прочим, ассортимент покупок в точности совпадает с тем, что приобретали американские поселенцы в обмен на свой скот, зерно и шкуры.

Больше всего меня позабавил один экспонат. Он представлял собой палку в восемь футов длиной, к концу которой была прикреплена сума для сбора пожертвований. Да не просто сума, а в комплекте с колокольчиком – для того, чтобы будить прихожан, заснувших во время проповеди. Подобное приспособление могло появиться лишь в кальвинистских странах, где молитвенные собрания обычно проводились на свежем воздухе и длились не один час. В Америке пуритане тоже использовали нечто подобное, только они не догадались к «палке‑будилке» прикрепить суму для подношений. В американском варианте один конец палки увенчивался заячьей лапкой, а к другому привязывался все тот же медный колокольчик. В каждой общине существовал специальный десятинник (нечто вроде старосты: он собирал десятину и следил за соблюдением всех церковных правил). Так вот, во время затянувшейся проповеди этот десятинник зорко приглядывал за разомлевшей паствой. Если замечал, что кто‑то из взрослых прихожан клюет носом, он начинал деликатно щекотать его заячьей лапкой (благо, длина палки позволяла дотянуться практически до каждого). Если же подобная беда приключалась с кем‑нибудь из мальчишек, тут уж в ход шел звонкий колокольчик.

Я осмотрел портретную галерею Дростди и отметил мимоходом несколько непреклонных шотландских лиц. Внимание мое привлекла фотография со следующей сопроводительной надписью: «Капитан Бенджамин Муди, 10‑й лэрд Мелсетера, что на Оркнейских островах. Родился в 1789 г., умер в 1856 г. в Свеллендаме. Потомок Роберта I Брюса, короля Шотландии (1274–1329), а также семи последующих королей». Ну что за народ эти шотландцы!

Семейство Муди заслуживает отдельного рассказа. Во время обоих якобитских восстаний они были на стороне Ганноверской династии, что явно не улучшило их отношений с оркнейскими якобитами. В результате прадед Муди был застрелен одним из местных патриотов прямо на улице Киркуолла, столицы Оркнейских островов. По шотландским законам того времени подобное злодеяние требовало отмщения, и сын погибшего отомстил – устроил облаву на тамошних якобитов, а, изловив, отправил их в лондонский Тауэр. Как ни удивительно – ведь в том политическом противостоянии Муди оказались на стороне победителя, – богатства они на этом не нажили. Напротив, со временем род Муди сильно обеднел, и в 1817 году Бенджамин Муди решил эмигрировать на Кап. С собой он взял две сотни шотландцев, в основном рабочих и ремесленников. Это была одна из первых попыток создать британскую колонию в Южной Африке.

Люди, которых Муди привез на Кап, должны были либо вернуть деньги за свой проезд, либо бесплатно отработать на него полтора года. После этого они могли самостоятельно распоряжаться своей судьбой. К несчастью для Муди, людей он набирал не на Оркнейских островах (где его имя что‑нибудь да значило), а в Эдинбурге. Большая часть из рекрутированных попросту сбежала от него по прибытии в Южную Африку. Одни рассеялись по окрестным маленьким городкам и фермам – благо, работы везде хватало, – другие же избрали для себя беспокойную жизнь торговцев и охотников за слоновьими бивнями.

Что касается Муди, то он купил за шестьсот фунтов старое капское поместье Хрут Фадерс‑Боск, где и родились семеро его детей. Брат Муди по имени Дональд, который присоединился к нему в Южной Африке, впоследствии стал заметной фигурой на Капе и в Натале. Именно эти два брата дали начало многочисленному клану Муди в Союзе и Родезии.

Третий же брат, Дж. У. Д. Муди, провел в Южной Африке десять лет, после чего написал замечательную книгу, в которой интересно и правдиво описал свои южноафриканские странствия. Находясь на Капе, он познакомился с шотландским поэтом Томасом Принглом, который приехал туда в 1820 году в числе прочих британских переселенцев. Встреча эта оказалась судьбоносной для Муди.

Много позже, уже в Лондоне, он встретил в доме Принглов юную Сюзанну, одну из многочисленного выводка девиц Стрикленд (старшая сестра Сюзанны, Агнес, на тот момент уже была знаменитой писательницей, автором нашумевшей книги «Жизнь английских королев»). Молодые люди поженились и уехали в Канаду. У них была большая семья, потомки которых распространили славную фамилию Муди по всей Канаде и Соединенным Штатам.

Настало время, когда южноафриканцы вспомнили о своем прошлом. Портреты прапрадедушек теперь висели на почетных местах в их домах. Романтический ореол окутывал все события столетней давности. Краеведческие музеи стали самым посещаемым местом в городе.

Упомянутые музеи, как и все подобные заведения, обретали свои бесценные коллекции благодаря стараниям местных любителей древности. Эти люди ни перед чем не останавливались, чтобы заполучить для экспозиции какой‑нибудь старинный подсвечник или маслобойку. Не оставляли они своим вниманием и более крупные экспонаты, вроде плугов или треккерских вагонов.

С одним таким энтузиастом я познакомился в Свеллендаме. Слушая его восторженные рассказы, можно было подумать, что остальной Союз скрылся под водами океана и лишь Свеллендам уцелел в качестве крошечного островка цивилизации. Только здесь сохранились нетленные памятники прошлого, и любому путешественнику, приближавшемуся к границам Свеллендама, впору было возопить: «Вот она, Южная Африка! Благодарю тебя, Господи, что привел меня к этим благословенным берегам!»

Человек этот без устали рыскал по окрестным фермам, выискивая старые кофейники, трубки, ружья, газовые горелки и прочие ценные предметы. Я по достоинству оценил оригинальный метод убеждения, который он использовал по отношению к несговорчивым фермерам. Вот как он сам об этом рассказывал:

– Встречаюсь я, значит, со старым фермером, у которого есть нечто, на мой взгляд ценное, и спрашиваю: «Сколько вам лет?» Он отвечает, а я задаю следующий вопрос: «И вы, наверное, уже решили, где вас похоронят?» Фермер немного удивляется, но рассказывает. А я все допытываюсь: «У вас, небось, уже и надгробный камень заготовлен?» Как правило, все отвечают утвердительно. И тогда я сражаю его наповал коварным вопросом: «Ну, и сколько человек, по‑вашему, остановится, чтобы прочитать надпись на вашем надгробии?» Тут неизменно повисает пауза, а я дожимаю старого скрягу: «Послушай, дружище, ты просто обязан подарить музею этот кофейник! Он‑то и станет твоим настоящим памятником! Ведь я собираюсь выгравировать на нем твое имя и имя твоей жены, а также дату и место твоего рождения. Люди будут приходить в Дростди и рассматривать твой кофейник. И все они помянут добрым словом и тебя, и твою уважаемую миссус… Ты только подумай, приятель! Нужен тебе такой надгробный камень?»

– И что же? – не выдержал я.

– Конечно, соглашаются! Сначала задумчиво чешут подбородок, а затем нерешительно мычат: «Ну да, может быть…» Короче, кофейник мой!

Я направлялся к Масселбаю, и путь мой проходил по живописной местности. Со всех сторон меня окружали горы и заросшие лесами ущелья. Меж темных деревьев струились ручьи с прозрачнейшей водой, то и дело мелькали укромные лощинки, поражавшие причудливой игрой света и тени. Затем дорога привела меня в край вересковых пустошей, и должен признаться, что более прекрасного вереска я не видел даже в Шотландии.

В отличие от Британии, где странник может остановить практически любого местного жителя и получить от него все необходимые сведения, Южная Африка, увы, не торопится делиться с вами своими секретами. Белые люди здесь не путешествуют пешком. Если вы видите одинокого путника на дороге, то он почти наверняка окажется чернокожим или цветным. А эта публика не горит желанием вступать с беседы с незнакомым автомобилистом. Я почти уверен, что настоящий африканер – который родился и вырос рядом с этими людьми – смог бы найти способ их разговорить. Однако мне такой подвиг оказался не под силу.

Где‑то возле Альбертинии я остановился передохнуть и свериться со своей дорожной картой. Я стоял, наслаждаясь великолепным пейзажем, когда ко мне приблизился чернокожий парень и ловко подхватил отброшенный окурок. На вид ему было около сорока лет, хотя с этими чернокожими никогда нельзя быть ни в чем уверенными. У парня не было с собой никакой поклажи – ни тюка, ни мешка, ни того тяжелого кованого сундука, с которым местные жители так любят путешествовать на большие расстояния. Из этого я заключил, что он работает неподалеку. Парень выглядел достаточно сообразительным, поэтому я рискнул вступить с ним в беседу. Ниже я привожу наш диалог.

– Доброе утро! Работаешь поблизости?

– Так точно, баас, да.

– И чем ты занимаешься?

– Работаю, баас.

– Но что конкретно ты делаешь? Трудишься на ферме?

– Работаю, баас, да.

И он неопределенно махнул рукой вдаль – будто я мог невооруженным взглядом разглядеть ту нишу в сельскохозяйственной или промышленной жизни Союза, которую он занимает.

– Ты женат? Жена есть?

– Да, баас. Девять ребятишек.

Ого, это было уже что‑то! Наконец‑то я отыграл очко, как говорят американцы.

– И сколько денег ты зарабатываешь?

Парень бросил на меня быстрый, подозрительный взгляд, после чего железная занавеска снова с лязгом опустилась.

– Совсем немного денег, баас.

Так мы продолжали беседовать на протяжении пятнадцати минут. Это было все равно, что пытаться открыть устрицу при помощи зубочистки. Тем более досадно, что я нисколько не сомневался: любой южноафриканец, владеющий капским диалектом или африкаанс, уже вовсю бы болтал с парнем, наслаждаясь потоком шуток и анекдотов. Ведь мне рассказывали, что цветные жители Капа непревзойденные рассказчики и большие шутники. Осознав собственную беспомощность, я сдался: протянул парню шестипенсовик, который тот с благодарностью принял и поклонился, молитвенно сложив руки.

Вскоре мне повстречалась маленькая деревушка, и я заглянул в скромную гостиницу, которую содержала фермерская семья. Небольшой обеденный зал живо напомнил Цветочную выставку в Челси. Нигде (за исключением, пожалуй, похорон) мне еще не доводилось видеть такого количества прекрасных цветов, собранных в одном маленьком помещении. Каждый столик был нагружен – я не могу подобрать другого слова – букетами георгинов, вереска, гвоздик, львиного зева, желтофиоли, розовых гладиолусов и белых лилий. Часть георгинов со слишком короткими стеблями плавала прямо в суповых тарелках, едва не закрывая их целиком.

Пока я наслаждался этим цветочным пиршеством, ко мне подошла цветная служанка и деликатно прошептала:

– Баас желает пообедать?

Не отрывая взгляда от букетов, я признался, что да, таково было мое намерение. Тогда девушка протянула меню, и вот что я в нем прочитал:

Перловый суп

Маринованная селедка

Жареный картофель и лимон

Рыба под карри

Баранье рагу с фасолью

Тушеное мясо ягненка

Свиные отбивные

Жареный цыпленок

Холодная йоркширская ветчина

Соленая грудинка

Холодный молочный поросенок

Тушеные овощи – картофель, кабачок, бобы,

зеленый горошек

Желе и консервированные персики

Сыр

Можете себе представить! И это при том, что зал вмещал не больше десяти человек. Я огляделся. Кроме меня, за столиками сидели еще четверо посетителей, и все они были заняты делом – жадно поглощали обед. Да уж, следует признать: жаркий климат никак не влияет на аппетит южноафриканцев. Они научились в этом отношении не зависеть от погоды. Жалюзи опущены, вы поедаете жареного поросенка в прохладной полутемной комнате, а снаружи температура достигает ста градусов в тени. Кажется вполне естественным, что страна, начинавшаяся как животноводческая ферма, в конце концов стала сугубо плотоядной. Однако для того, чтобы понять, насколько рядовые африканеры обожают мясо, надо покинуть фешенебельные столичные отели и приехать в деревню.

«Дайте им хороший кусок говядины да добрый меч в руки, – и они будут жрать, как волки, и драться, как дьяволы». Так говорил Шекспир об англичанах. Однако, насколько позволяли судить мои личные наблюдения, англичане – даже в эпоху правления старого доброго сэра Ростбифа – по сравнению с южноафриканцами выглядели сущими вегетарианцами! Было нечто поистине гомерическое в тех обильных трапезах, которые я наблюдал в маленьких сельских гостиницах. Под бдительным взглядом соседей по столику – истинных африканеров – любой иностранец (пусть даже он только‑только покончил с бараниной и приступил к свинине!) начинает чувствовать себя малосильным неженкой и бесполезным слабаком. Полагаю, такой зверский аппетит (как и многое другое в этой стране) достался Южной Африке в наследство от Голландии семнадцатого века.

После обеда ко мне подошла хозяйка гостиницы, и я вполне искренне похвалил ее букеты. Польщенная женщина повела меня в маленький садик и показала клумбы, где произрастало все это великолепие. Как выяснилось, растениям был обеспечен обильный полив из специально устроенного бассейна.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы снова тронуться в путь. Перед моим мысленном взором вставали заманчивые картины затененной спальни и белоснежных простыней. Как было бы здорово поспать пару часиков в прохладной постели – вместо того, чтобы опять мчаться по залитому солнцем шоссе! Тем не менее я собрал волю в кулак и буквально заставил себя сесть за руль. Движение на дороге практически отсутствовало, лишь иногда я обгонял чернокожих путников, которые медленно плелись по обочине, да несколько раз проезжали легкие тележки, влекомые упряжками осликов. Добравшись до реки Гуриц, я остановился, чтобы полюбоваться горным ущельем, по которому она протекала. На мой взгляд, лучшей иллюстрации на тему «Обманчивое спокойствие Южной Африки» и не придумать.

Представьте себе пропасть глубиной в несколько сот футов, через которую перекинут длинный железный мост. Если перегнуться через перила, можно разглядеть узкий ржавый ручеек, который протекает по песчаному дну пропасти. Пролеты моста поддерживают три миниатюрные Эйфелевы башни, основания которых закреплены в массивных бетонных барабанах. Вся конструкция задумана и выполнена так, чтобы оказывать как можно меньшее сопротивление потоку текущей воды. Право, подобные предосторожности кажутся смешными, когда смотришь на тоненькую ниточку реки, которая кое‑где разлилась и образует крохотные мутные заводи. Однако это сегодня она выглядит такой безобидной. Поглядели бы вы на ту же Гуриц в сезон дождей! Она превращается в ревущий поток, который все сметает на своем пути. Многие южноафриканские реки в течение года претерпевают подобную драматическую метаморфозу: в зимнее время – полноводная река, в засушливый летний сезон – едва заметный ручеек. Не знаю уж, почему, но большинству местных жителей последнее превращение кажется забавным. Мне неоднократно рассказывали «смешную» историю о том, как некий человек упал в пересохшую реку и стоял там и отряхивался от пыли!

Мне потребовалось не так уж много времени, чтобы добраться до Масселбая. Вскоре я уже катил по душным улицам города, разглядывая многочисленные церкви, магазины, гостиницы, снующие туда‑сюда велосипеды и автомобили. Несмотря на сильную жару, в Масселбае царило веселое оживление – верный признак экономического роста. А жара и в самом деле стояла удушающая. Свежий морской бриз, который расхваливают во всех рекламных проспектах, очевидно, в тот день взял выходной. Однако белые насыпи морского песка, скопившиеся практически под каждой прибрежной скалой, доказывали: да, действительно, есть такой господин по имени «приятный легкий бриз», и есть у него старший братец (куда менее приятный) по имени «штормовой ветер».

Главной достопримечательностью Масселбая является Поорт, и я немедленно отправился туда – посидеть в тени скал и полюбоваться окружающим пейзажем. Здешний залив, возможно, самый очаровательный из всех естественных водоемов Союза. Длинный и узкий, он словно прорублен в теле скалы. Поорт сообщается с открытым морем, но его дальний конец перегорожен рифами, защищающими лагуну от сокрушительного прибоя Индийского океана. Я наблюдал, как волны набегали и с грохотом разбивались о каменистую гряду. Поневоле укрощенные, они в виде мелкой ряби просачивались через небольшой скальный проход в лагуну. Таким образом, вода в ней всегда оставалась свежей, прохладной и приятной для купания. Однако самым главным достоинством Поорта служит его пологое песчаное дно, которое постепенно понижается к дальнему концу. В результате получался универсальный бассейн: возле берега было достаточно мелко, чтобы там могли купаться шестилетние дети; и в то же время в лагуне находилось место для опытных ныряльщиков и пловцов.

Я сидел на берегу и наслаждался видом плескавшейся на мелководье ребятни. Вот кто замечательно проводил время! Там были прелестные девочки, похожие на вареных креветок в своих розовых купальных костюмчиках. Они шлепали по воде, обдавая друг друга фонтанами брызг, и при этом оглушительно визжали. Мальчишки – гибкие и верткие, словно угри – развлекались более солидным образом: они ныряли с прибрежных скал в просвеченную солнцем зеленую воду. А я, наблюдая за детишками, думал, как замечательно они выглядят и как, наверное, гордятся взрослые южноафриканцы таким здоровым потомством. Дополнительным удовольствием для меня было сознание, что эта летняя сцена разыгрывается на моих глазах не когда‑нибудь, а в ноябре.

Покинув Масселбай, я поехал по дороге, которая уводила в глубь материка. Впереди ждал Джордж.

Городок этот располагается высоко в горах, которые в наше время называются Аутенива. Португальцы пользовались другим, более романтичным именем – Сьерра де Эштрелья, что означает Звездные горы. Нынешнее название пришло из готтентотского языка. Переводится оно как «люди, нагруженные медом» и, несомненно, отражает специфику здешнего места (я имею в виду медоносные вересковые пустоши).

Что касается наименования самого городка, то с ним связана одна из самых интригующих тайн Южной Африки. Дело в том, что в 1802 году на Кап прибыл человек по имени Джордж Рекс, о котором ходили упорные слухи, будто он является сыном правящего британского монарха Георга III и Ханны Лайтфут, вошедшей в историю под именем Прекрасной Квакерши. Вновь прибывший англичанин добрался до Книсны, приобрел там большое имение и зажил, как и подобает состоятельному сельскому помещику. Многие люди в Южной Африке убеждены, что мистера Рекса намеренно выслали на Кап, дабы избежать политического скандала в Англии. Однако если это так, то возникает вопрос: неужели бы ему позволили носить столь провокационное имя?

Лично меня горы Аутенива поразили своим чрезвычайным сходством с Шотландией. Похоже, мне не избавиться от этого наваждения – я так и буду сравнивать Южную Африку с моей любимой Шотландией. Выглянув поутру в окошко гостиницы, я почти готов поверить, что нахожусь где‑нибудь в Форт‑Уильяме. Чего только стоит утренний туман – хаар, как жители восточного побережья Шотландии называют ту молочно‑белую дымку, что порой наползает с моря. Здешний туман окутывает горные склоны, запускает свои холодные белые пальцы в сосновые леса и создает ощущение какой‑то нездешней жути, которое часто возникает пасмурным днем в долине Гленко. Но стоит лишь выглянуть солнцу, как туман отступает, миля за милей обнажая изрезанные трещинами склоны, зеленые лощины и темные ущелья. Издалека можно видеть серпантин горной дороги, которая, извиваясь – то исчезая среди лесов, то снова появляясь – уходит к самой вершине, переваливает через нее и окончательно скрывается из виду.

По‑моему, имена людей, прокладывавших дороги в Капских горах, достойны прославления в веках. Взять хотя бы железнодорожную ветку, ведущую к Джорджу. Она столь извилиста, что кейптаунский поезд виден высоко в горах задолго до его появления на местном перроне.

Я не раз слышал, что Джордж напоминает английский городок. Возможно, это и так. Но, на мой взгляд, улицы здесь слишком широкие, растительность чересчур роскошная, и самое главное, прелестные, аккуратные домики (каждый из которых, вопреки английской традиции, окружен великолепным садом) выдержаны в одном архитектурном стиле. Это создает впечатление единообразия, совершенно не характерного для Англии (подобное там можно увидеть лишь в новых жилых микрорайонах).

Смею утверждать, что главная прелесть небольших английских городков как раз и заключается в их живописном разнообразии. Если табачник мистер Браун держит свою лавку в доме, построенном еще при Елизавете, то его ближайший сосед, доктор Армстронг, живет в доме, выдержанном в стиле Георга III. Старый полковник Блэк владеет жилищем в стиле королевы Анны, а мисс Джеймс и вовсе живет в особняке псевдоготического стиля, столь милого сердцу Вальтера Скотта. И так далее: в английском городке того же размера, что и Джордж, вы можете обнаружить весь диапазон архитектурных стилей – от древних до самых современных. Вам никогда не наскучит гулять по такому городу, глаз не утомляется однообразием построек.

Надо отдать должное южноафриканским архитекторам: они делают все, чтобы избежать ощущения скучной монотонности, и проявляют при этом немало изобретательности и вкуса. Особое внимание они уделяют зеленым насаждениям, благо, те растут здесь феноменально быстро. За пару‑тройку лет в Южной Африке поднимаются такие деревья, какие в Европе не выросли бы и за столетие. Именно поэтому все южноафриканские дома – даже сравнительно молодые, выстроенные всего каких‑нибудь двадцать лет назад – снабжены милым обрамлением в виде зеленых садов.

Очень многие обитатели Джорджа производят впечатление самых настоящих англичан. Это неудивительно, если вспомнить, что на протяжении многих лет сюда съезжались отставные чиновники из Индии и Капской провинции. Британские пенсионеры с удовольствием оставались жить в Джордже. Взять хотя бы парикмахера, который освежал мою стрижку: его английское происхождение не вызывало никаких сомнений. К тому же на стене его заведения я разглядел цветную фотографию Уинстона Черчилля!

Одна из широких, ухоженных дорог привела меня к англиканскому кафедральному собору. Крошечное здание (меньше большинства наших сельских церквей), тем не менее обслуживает епархию размером с Уэльс. Меня позабавил один из витражей, на котором красовался святой Георгий, облаченный в солдатское хаки. Для сравнения скажу, что местная голландская реформистская церковь поражает своими размерами и представительностью. Тоже своего рода курьез. Она настолько же непомерно велика, насколько мал англиканский храм.

Мне хотелось бы поведать еще о двух достопримечательностях Джорджа, которые произвели на меня незабываемое впечатление. Это, во‑первых, так называемый агапантус, или попросту белая лилия, а во‑вторых, хмель. Белая лилия свободно произрастает вокруг Джорджа, причем в поражающих воображение количествах. Подобно тому, как у нас в Англии полевой колокольчик образует целые голубые поляны, так и агапантус обильно усеивает все свободное пространство на подступах к городу. При всей своей царственной внешности африканская лилия – очень неприхотливый и выносливый цветок. Это вам не наша европейская неженка, которую с первыми же заморозками требуется перенести в теплицу. О нет, здешний агапантус растет на родной почве и круглый год чувствует себя великолепно. На трехфутовых стеблях распускаются бело‑голубые цветы такого размера, что взрослый мужчина едва может обхватить их обеими руками. В прежние времена в Англии я и сам баловался разведением лилий. Однако прогулявшись в окрестностях Джорджа и увидев местные экземпляры, я почувствовал себя посрамленным. Не думаю, чтобы я когда‑либо вернулся к своему былому хобби!

Теперь о хмеле. Этой культурой засажены огромные площади под Джорджем. Помню, как я проезжал акр за акром и не верил своим глазам – мнилось, будто я нахожусь в Кенте, где‑нибудь в Паддок‑Вуде, или же в гемпширском Алтоне. Иллюзия была тем сильнее, что здесь, в Южной Африке, длинные стебли хмеля натягивают и подвязывают точно таким же способом, как у нас в Англии. Позже я узнал, что разница все‑таки есть: оказывается, местные фермеры изготавливают свои шесты из непривычного нам эвкалипта. Хотя думаю, что издалека, проезжая на автомобиле, даже специалист не обратил бы внимания на такие подробности.

Хмель, кстати, оказался одним из немногих европейских растений, которое не слишком охотно прижилось на южноафриканской почве. Первые попытки голландцев вырастить хмель неизменно терпели неудачу. В 1902 году провели широкомасштабный эксперимент: тысячи и тысячи кустов хмеля – из Англии, Германии и США – раскидали по всей территории Союза. И что же? Опять фиаско! Африканским агрономам так и не удалось установить удачное сочетание почвы и подходящего сорта хмеля. Специалисты из Джорджа шестнадцать лет безуспешно бились над этой проблемой. Наконец они случайно обратили внимание на одинокое растение, которое на протяжении нескольких лет благополучно росло и цвело в саду у мисс Ван Никерк. И хотя у него была дурная привычка каждое лето плестись по стволу дерева и прятаться в листве, ученые сумели организовать наблюдение за своевольным хмелем. Выяснилось, что он принадлежит к старому английскому сорту, который давно уже не культивируется в Британии. Эксперты окружили растение такой заботой, какой, наверное, не знал ни единый куст хмеля во всем мире.

А тем временем правительство предприняло новую попытку импорта хмеля – на сей раз из Тасмании. Все растения погибли за исключением трех женских кустов, принадлежавших к сорту, присланному по ошибке! И именно от скрещивания этих трех кустов с мужским ростком из сада мисс Ван Никерк ведут свое начало безбрежные плантации, которые я видел под Джорджем. Вот вам и научный подход к сельскому хозяйству! Тут поневоле задумаешься о роли счастливого случая в развитии всей нашей цивилизации.

Я узнал, что сегодня свыше миллиона кустов хмеля (потомков тех четырех растений) занимают площадь в триста двадцать акров. Сорт, получивший название «Золотого», оказался настолько удачным, что дает ежегодный урожай в двести тонн хмеля, которые полностью покрывают потребности южноафриканских пивоваров.

Наверное, английским фермерам будет интересно узнать, что их коллеги из Джорджа используют те же старые, проверенные технологии, что и в Англии. Вот только сараи, где просушивается хмель, называются не «печами для сушки», как в Кенте, а на гемпширский манер «сушилками». Внешне эти строения, конечно, не столь живописны, как старые кентские «печи», ибо лишены конических, крытых красной черепицей башенок. Однако все это детали. А вот что на самом деле существенно, это скорость, с которой растет хмель в Южной Африке. Невероятно, но, посадив кусты на Рождество, вы уже через несколько недель можете снимать урожай!

Горы в Капской провинции являются важнейшей деталью пейзажа. Наверное, во всем мире не найдется другого места, где бы они играли такую роль. На Капе ведь как? Куда бы ни пошли, куда бы ни бросили взгляд, вы повсюду натыкаетесь на горы. Здесь они ваши постоянные спутники. Путешествовать по Капу означает пересекать горы. Стоя на южном побережье Африки и обратив взор на север, вы легко можете представить, как горные хребты громоздятся параллельными цепями. Подобно гигантским ступеням, они ведут во внутренние районы страны. Первая ступень начинается возле самого побережья океана. Преодолев ее, вы попадаете на некую террасу. А за ней следующая ступенька, которая приведет вас на более высокий уровень. И так продолжается до тех пор, пока на высоте в несколько тысяч футов над уровнем моря перед вами не распахнется огромное плоскогорье – внутреннее плато Южной Африки, которое простирается на север до самой реки Лимпопо.

В иных странах мне доводилось видеть горы, которые зовут и манят путника. Тенистые долины сулят удобный и легкий подъем; полноводные реки дают возможность воспользоваться плотом или каноэ и таким образом проникнуть в самое сердце гор. Может, где‑нибудь это и так, но только не в Южной Африке! Тут дела обстоят прямо противоположным образом. Достаточно сказать, что совсем недавно, всего столетие назад, «внутренняя область» Южной Африки – та самая, где сейчас располагаются Свободное государство и Трансвааль – считалась недосягаемой. Если здесь кто и обитал, то лишь многочисленные стада дичи да охотившиеся на них хищники. Попасть туда и вправду было нелегко. С севера все подходы перекрывали пустыня и малярийный буш, который тянулся на сотни миль. А с юга… С юга громоздились непроходимые горные хребты.