Нудлинг и отбойные молотки

Уж не знаю, что тому причиной – несчастные случаи или же то, что теперь даже в австралийской глуши люди чуть что бегут в суд и требуют компенсации, – но обычному посетителю трудно попасть внутрь функционирующей шахты. Владельцы нервничают: если вдруг турист пострадает, то может подать в суд, и, судя по всему, именно так все и делают. Однако меня заранее познакомили с Питером и Лизой Кэролл, которые жили в Лайтнинг‑Ридже с 1991 года. В основном они занимаются торговлей опалами, но, как и положено, тоже владеют парой участков.

– Разумеется, вы можете спуститься в мою шахту, – сказал Питер, когда я связалась с ним, – только поосторожней там, не свалитесь!

Он попросил двух других членов своего синдиката, Питера Аллана и Мика Джеймса, показать мне шахту на прииске Кукоран, что примерно в двадцати километрах от города. Они приобрели шахту не так давно, а до этого она какое‑то время простаивала.

– Когда мы впервые сюда спустились, то возникло ощущение, будто кто‑то плеснул в нос чашку уксуса, – вспоминает Питер Аллан. – В неработающих шахтах воздух быстро становится затхлым.

Пока что они обнаружили там не так уж много – пару мешков благородных опалов да одного незваного гостя.

– Один сербский парень решил, что хозяев нет и можно покрысятничать. Ну, я его поймал и вызвал полицию. Впервые в Лайтнинг‑Ридже за такие дела кого‑то арестовали.

Правда, серб заявил, что не понимает английского, и его отпустили. Обычно такие «грабители» отделы‑192 ваются легким испугом.

– Раньше шахтеры прямо на месте им устраивали самосуд…

У этой истории оказался хороший конец. Через пару месяцев у машины Питера сдох аккумулятор прямо посреди шоссе. Наконец остановился какой‑то парень и дал Питеру прикурить. Угадайте, кто это был? Правильно, тот самый незадачливый серб.

– У нас тут часто происходят всякие неожиданности, – улыбается Питер. – Я больше на него не сержусь, бедолаге просто надо было заработать пару долларов на кусок хлеба.

Когда мы спустились в самый низ, на глубину около десяти метров, то я увидела перед собой вовсе не бальный зал, как ожидала, но помещение достаточно просторное, чтобы сплясать танго, если, конечно, не боишься зацепиться за провода. Шероховатые розовые стены были покрыты неровными полосками, словно узник гигантского роста, запертый в подземелье, царапал их ногтем – этот росчерк сделан отбойным молотком. Мик поднял отбойный молоток, чтобы начать вскрывать породу. Шум отражался от стен, сливаясь с собственным эхом в какофонию. Потом Мик дал попробовать мне. Молоток оказался неожиданно тяжелым, словно держишь на плече мотоцикл. Не желая признаться, что у меня маловато силенок, чтобы управиться с этой штуковиной, я собралась с духом и приставила его к стене. Молоток так резко дернулся, что я чуть было его не выронила.

– Надо держать прямо и при этом вскрывать породу, а не просто водить молотком в воздухе, его не обманешь, – сказал Питер.

Я решила попробовать, и несколько минут порода крошилась и падала к моим ногам. Несмотря на шум и тяжесть отбойного молотка, старатели утверждают, что если приспособиться, то работа в шахте крайне способствует медитации. Обычно ты в шахте один, полностью концентрируешься на текстуре и внешнем виде породы: «Не стала ли она мягче или тверже? Не блеснуло ли что‑то вон там, сбоку? Неужели где‑то рядом опалы?» Потом мысли начинают скакать наперегонки: «Жила? Розовый? Серый? Цветной? Благородный?» Постепенно теряешь ощущение времени.

– Кажется, что пробыл тут всего несколько минут, а потом оказывается, что прошло несколько часов. Выходишь на поверхность, а уже темно, – сказал Питер.

Один шахтер так увлекся работой, что время словно бы замедлилось, а потом вдруг стена, в которую он с таким аппетитом вгрызался отбойным молотком, раскрошилась и из пыли возникло лицо человека. Оба, перепугавшись, заорали. Потом оказалось, что это был старатель с соседнего участка.

Теперь старателям приходится постоянно пополнять свой словарь. Появляются новые слова. К примеру, «воздуходувка» – огромный шланг, который высасывает землю и куски породы сразу в кузов грузовика на поверхности. Кроме того, используются специальные вращающиеся барабаны величиной с дом, ставшие розовыми от местной пыли. Их расставляют вдоль берега высохшего озера. Эти агрегаты несколько дней просеивают породу, смешивая ее с водой из скважины, а потом на специальном контейнере проверяют, не блестит ли что. Мы нашли несколько красивых опалов в барабане Питера – синих и бирюзовых, словно переливающееся небо, но слишком маленьких, чтобы на них можно было заработать.

Но больше всего мне нравилось слово «нудлинг». Забавно, что этим же словом в Штатах называют ловлю сома голыми руками. Нудлинг – это специальный термин, обозначающий поиск опалов в шахтных отвалах. В здешних местах «хвосты» сваливают в кучу, и свалка занимает площадь, равную нескольким футбольным полям. Сначала место показалось мне безлюдным, но потом я заметила с десяток человек, увлеченно роющихся в кучах и то и дело складывающих что‑то в ведра.

Вообще‑то не совсем ясно, откуда происходит слово «нудлинг». В джазе так называют импровизацию, бесцельную игру в ожидании музы. Примерно тем же мы занимались на свалке «хвостов», лениво перебирая камешки в надежде, а вдруг попадется что‑то цветное. Мик рассказал мне о туристке, которая прогуливалась вдоль дороги и вдруг заметила какой‑то блестящий предмет. Оказалось, что это красный опал, один из самых редких.

– Его оценили в тридцать тысяч долларов, – сказал он.

После такого рассказа я с жадностью смотрела себе под ноги, но, увы, все, что мне удалось найти, – пару обломков простого опала с редкими неяркими искорками. Они были красивые и удовлетворяли мою тягу ко всему блестящему, пускай и ничего не стоили.

– А что это? – спросила я у Питера.

– Это гель кремнезема, – ответил он и признался, что до сих пор остается еще целая куча вопросов по поводу природы опалов.