Символ ничего 6 page

Ее высочество рассмеялась, мягко высвобождая прядь волос из маленькой мужской руки.

— Мой маленький король… Уже скоро, через несколько лет, ты сам будешь приходить ко мне, князь, — сказала она, целуя гладкий лоб. — Ты придешь к матери и скажешь: «Доброй ночи, ваше высочество!» Ведь так и будет? Гм?

Левин агукал изо всех сил. Он готов был отправиться в покои ее королевского высочества даже сейчас, чтобы получить еще один поцелуй на ночь.

Он получил его, не утруждая своих благородных — хотя пока что мало на что пригодных — ног. Кроме того, его погладили пальцем по щеке.

— Завтра или послезавтра я расскажу тебе, до сих пор ли мы одни. Может, уже нет? Может, у нас будут заморские союзники? Послушные сильному вождю, отважные люди на больших кораблях… — Рассказывая сказку, королева присела с ребенком на коленях; на фоне ее широкого платья наследник трона казался совсем маленьким, намного меньше, чем на самом деле. — Может, мы уже не будем одиноки… одни против всего мира, окруженные со всех сторон врагами. Может, мы покажем, что мы настолько сильны… так сильны, что не нужно сжигать деревни и убивать людей? Может, умная тетя в далеком Армекте… ой, пусти сережку, что за привычки? Может, умная тетя в далеком Армекте захочет иметь сестру в Дартане, а не служанку? Гм? Ваше королевское высочество?

Князь радовался, агукая, советуя и спрашивая. Она рассказала ему еще одну сказку, они немного повозились, после чего он вернулся в колыбель, недовольный лишь настолько, чтобы мать видела, что вдали от нее ему не нравится. Он выбросил игрушку, которую дала нянька, но принял все, которые дала королева, и немного порадовался, шумя погремушкой.

— Мне о чем-то следует знать? Вам всего хватает?

— Да, ваше королевское высочество.

Няньки поклонились, и королева вышла. Вскоре из коридора донеслось приглушенное, подчеркнутое лязгом ударяющегося о пол древка алебарды:

— Вана!

Хайна не спала с князем Авенором. В тот единственный вечер — совсем другое дело… Он никогда не спрашивал, почему она отстранилась от него, стала более чужой и далекой, чем когда-то — еще до ее чреватого последствиями путешествия в Низкий Громбелард. Похоже, он понимал, что между ними выросло нечто, чего уже не удастся разрушить, — холодная стена благодарности. Речь шла о долге, который невольница — даже самая прекрасная — вернуть никак не могла. Он же со своей стороны не смел ничего предлагать, о чем-то просить, даже о чем-то спрашивать, опасаясь, что это будет воспринято именно как требование возврата долга. Хотя сам он считал, что она ему ничего не должна. Только как он мог ей об этом сказать?

Они не поделились между собой этой мыслью, но оба, независимо друг от друга, обнаружили, что нет большей подлости, чем в одностороннем порядке делать кому-то добро. Подобной низости не забывали. В сто крат легче было простить нанесенную обиду, чем постоянно жить с осознанием того, что ты кому-то что-то должен.

Должница чувствовала себя неблагодарной, кредитор — виноватым.

— Ладно, пойду.

Они обменялись еще несколькими словами; он пошутил, она улыбнулась и ушла.

Ей куда ближе была княжна Риолата Ридарета, которой она могла бы что-то простить, чем прекрасный мягкий мужчина, обреченный на одиночество в бурлящем жизнью доме.

Однако судьбе было угодно, чтобы в тот вечер встретились двое чужих людей, которые могли сделать друг другу добро и разойтись, чтобы никогда больше не увидеться.

Хайна шла к коменданту Охегенеду, который хотел знать ее мнение по поводу перемен в расстановке постов. В опустевшем коридоре, том самом, из которого она еще недавно спасалась бегством через окно, ей встретился идущий куда-то мужчина в невзрачном буром плаще, с закрытой капюшоном головой. В этом доме он выглядел неуместным, и виделись они до сих пор только однажды. Они не разговаривали, но она кое-что узнала от Готаха. Несколько важных, очень важных вещей. Идущий не поднял головы и потому не узнал ее, поскольку не заметил вуаль на лице, а краем глаза видел в лучшем случае идущую мимо женщину в прекрасном платье, не имевшем ничего общего с военной одеждой Черной Жемчужины.

Остановившись, она несколько мгновений смотрела ему вслед. Он уже почти дошел до лестницы, когда она сказала:

— Стража! Салют воину.

Алебардщики у лестницы выпрямились, ударив алебардами о пол, и застыли, приложив правую руку к груди.

Мужчина остановился. Повернувшись, он медленно отодвинул край капюшона, показав болезненно бледное лицо, отмеченное с правой стороны отвратительным лишаем фиолетового цвета — неровное утолщение шло от подбородка вдоль края щеки до самого глаза и выше, исчезая где-то в тени капюшона; возможно, оно покрывало всю невидимую часть головы. Он смотрел на женщину, а она, одетая не по-военному, приподняла юбку и поклонилась, отдавая ему честь на женский манер. И хотела уйти, но он поднял руку, словно прося остаться. Он двигался с трудом, но пройти предстояло лишь полтора десятка шагов.

— Ты Черная Жемчужина королевы, госпожа?

— Да, ваше благородие.

— Прости, что я тебя не узнал и прошел мимо… Я столь многого не помню… А ведь у меня к тебе дело, ваше благородие. Большая просьба.

— Просьба ко мне? Хорошо, скажи, чего ты хочешь, господин, и если смогу…

— Сможешь, и даже будешь должна, поскольку сегодня это уже не просьба, а требование. Вот как я выгляжу, Черная Жемчужина, — сказал он, снимая капюшон и открывая всю чудовищно обезображенную голову; здоровой была лишь часть лица. — Покажи мне свое лицо, ибо прежде чем я умру… я хотел бы увидеть кого-то, кто пострадал в этой войне так же, как и я.

Невольница молчала.

— Прошу и требую, — повторил Мольдорн.

— Я… женщина. Я не могу.

— Сделай это, госпожа. Я хочу тебя увидеть.

— Прямо здесь? Сейчас?

— Да.

Коридор был пуст, стояла лишь стража у лестницы. Еще один алебардщик дальше и следующий очень далеко… Хайна медленно отстегнула вуаль.

Посланник молчал.

— По крайней мере я, знаю, за что сражался. За то, чтобы во имя любых целей ни с кем нельзя было сделать того, что сделали с тобой. Никаких оправданий для… чего-то подобного… я не нахожу.

Несчастная, прикусив обведенные кривыми шрамами губы, не смогла сдержать слез обиды и унижения, ибо у выглядевшей так женщины не было более сокровенной тайны и она не могла стыдиться чего-либо больше, чем своего незаслуженного уродства. Не считая королевы, Мольдорн был первым и последним человеком, который видел ее обезображенное лицо. Дрожащей рукой она потянулась к вуали.

— Нет, погоди… Кеса могла, но не хотела, и наверняка ты ей это простишь. Готах не может. Но я… — Он коснулся ее лица, после чего сильно провел рукой, словно стирая или собирая что-то пальцами. — Я всего лишь мужчина, от моей жизни осталось несколько недель, и мне не нужно быть красивым, Черная Жемчужина.

Она не могла вымолвить ни слова, глядя, как щеки посланника покрываются страшными шрамами, меняясь на глазах… Она знала рисунок этих шрамов! Сдавленно вскрикнув, она прижала ладони к лицу и не почувствовала под пальцами ничего… Остался лишь один заметный шрам, на самом краю щеки, почти закрытый волосами — в том месте, где носил собственное уродливое пятно посланник… Она быстро повернулась к окну, стекло которого превратилось в зеркало, поскольку снаружи была ночь. На нее смотрело обычное человеческое лицо, вовсе не отталкивающее, лишь отмеченное неприятной памятью о встречах со сталью на полях сражений.

Одно дело — шрам на симпатичном женском лице, но совсем другое — чудовищная маска, от которой каждый в ужасе отвел бы взгляд. Черная Жемчужина королевы не верила своим глазам и боялась вздохнуть, чтобы не спугнуть… не потерять… Не пропустить ни одного мгновения сна о том, что к ней вернулся ее прежний облик.

Пробормотав что-то бессвязное, она бросилась старику в ноги. Но он, хоть и довольно неуклюже, присел на пол рядом с ней.

— Большего я сделать не могу, а даже если бы и мог, то неизвестно, что бы из этого вышло… Во всем должно сохраняться некое равновесие. Не плачь, девочка. Из-за одной женщины я когда-то возненавидел всех и… наверняка несправедливо. Как звучал тот приказ? «Салют воину!» Первое бескорыстное доброе слово, которое нашлось у кого-либо для меня… когда-либо… Я буду шептать его, умирая. Ты ничего мне не должна. Ничего.

Лишенные ресниц веки не могли скрыть влажного блеска в глазах. Посланник поспешно накинул капюшон, поскольку его голова со страшно изуродованным лицом уже перестала напоминать часть человеческого тела. И ушел, оставив у стены потрясенную девушку, к которой неуверенно приближался один из стражников, обеспокоенный видом сидевшей на полу Жемчужины, которая, однако, не звала солдат, не кричала… значит, ничего плохого с ней, похоже, не случилось. Зато могло случиться с ним, поскольку он без приказа оставил пост, а с такими делами не шутили.

— Жемчужина?

Простой гвардеец был награжден первой — хотя и мокрой от слез счастья и радости — улыбкой, которую кто-либо видел на лице Черной Жемчужины со времен приморского сражения. Она смеялась и плакала, протягивая к нему руки, и в конце концов, поставив оружие к стене, он неуверенно и смущенно поднял ее с пола и обнял.

Мольдорн-посланник покинул дворец на следующее утро, никого не спрашивая, ни перед кем не оправдываясь и не поблагодарив королеву за гостеприимство. Готах нашел в его комнате стопку покрытых математическими записями страниц и письмо:

Готах!

Знаю, что из математических заключений для тебя мало что следует, так что прими мой краткий к ним комментарий. Если тебе доведется еще когда-нибудь встретить математика Шерни, в чем я, увы, отнюдь не уверен, можешь попросить его подтвердить то, что я пишу сейчас для тебя. Думаю, однако, что ты поверишь моим словам.

Упала Темная Полоса, о чем ты знаешь, а убыль, понесенная сущностью Шерни, уравновесилась не за счет понижения потенциала Светлых Полос или исключения какой-либо из них. На этот раз Шернь не стала ни от чего избавляться для сохранения равновесия, даже напротив. Легче всего ускользает от нас очевидное, ибо, как говорится, темнее всего в круге света; поэтому я немного жалею, что не вижу сейчас твоего лица. Но у меня самого наверняка был такой же вид, когда Йольмен начал излагать мне свои выводы. Те густо исписанные страницы, которые я тебе оставляю, — наше совместное со стариком творение. Хотя бы раз мы действительно были нужны друг другу; Йольмену никогда не хватало интуиции, зато Мольдорну — упорства и трудолюбия. Когда-то я не умел ценить пользу, которую приносит совместная работа.

Готах, Рубин Дочери Молний — теперь символ ничего. Там, где были две Отвергнутые Полосы, зависимые друг от друга, осталась одна: вторую Шернь забрала на место утраченной. Мне ничего не известно о каком-либо Гееркото, который был бы символом той последней Полосы вне Шерни; нечто подобное должно было появиться, но оно наверняка не живое, так что никак не может угрожать символу Ферет. Княжна Риолата Ридарета — преступница, которая должна ответить за свои преступления, но ученых Шерни она может интересовать лишь как единственный на свете Темный Брошенный Предмет, который ни для чего не служит и потому будет медленно распадаться, как и все описанные в Книге всего Предметы, для которых в результате Первой войны сил не нашлось соответствия в Полосах Шерни. Процесс этого распада до определенной степени можно предвидеть на основе известных аналогий, так что я описал его до момента, после которого количество неизвестных и переменных начинает возрастать по экспоненте — за этой границей уже трудно говорить о математическом доказательстве, допускающем некоторый процент ошибки. Это уже чистые догадки, относящиеся скорее к твоей области, а не к моей. Выражаясь языком слов, а не чисел, могу сказать лишь, что процесс этого распада будет неравномерным, притом достаточно медленным, как всегда бывает в случае Предметов, символизирующих больше чем одну Полосу. Речь идет о временном горизонте, от которого нас отделяет от тысячи двухсот до тысячи шестисот лет. При этом следует предполагать, что Рубин Риолата распадется значительно быстрее, особенно если поддержание его необычной телесной оболочки и дальше будет требовать столь повышенной активности. Здесь я напомню, что поддержание Рубинов, впрочем, как и всех Предметов, в обычной для них форме и состоянии требует нулевой активности. Полагаю, что прекрасная Ридарета прикончит Риолату за сто или двести лет, хотя не смогу подтвердить это математическим доказательством, поскольку у меня слишком мало исходных данных, таких хотя бы, как нынешний потенциал этого конкретного Гееркото, зато слишком много неизвестных, связанных с его дальнейшей, скажем так, эксплуатацией.

Я никогда не умел писать письма, так что прости меня за столь беспорядочное изложение. В завершение хочу сказать, Готах, что это письмо — мое завещание. Мы наверняка уже больше не увидимся, и потому я решил сделать тебя моим единственным наследником, а у меня нет ничего, кроме моих знаний. Я передаю тебе все, что знаю о Рубине Дочери Молний, хотя, возможно, оно не будет иметь ни малейшего значения. То, что является носителем Рубина, уже не волнует меня как посланника, но я не только посланник. Прежде всего я человек, и здесь, на земле под Полосами, человеческие законы волнуют меня точно так же, как и законы, правящие Шернью.

Мольдорн-лах'агар

Никаких слов прощания не было.