Символ ничего 4 page

Неллс-якорь. Как-то он еще держался.

Здесь все хотели и могли перерезать друг друга или хотя бы упиться насмерть. Один уже упился, а трое — Неллс не уследил — порезали друг друга ножами. Почти все уже успели подраться, избиты были даже шлюхи, но эти трое… о, эти трое позволили себе многое. Один был мертв, двое при смерти.

За деревьями было видно, как возле «таверны» один матрос толкнул другого; тот не остался в долгу. Кто-то вскочил, раздались крики. Неллс двинулся в ту сторону, чтобы крепче ухватиться за дно. Каждую драку следовало давить в зародыше, не рассчитывая на то, что парни пошумят и все пройдет. Если бы хоть раз — только раз — начали драться тридцать с сорока… На корабле, на глазах офицеров и всей Гарды, он мог успокоить команду. Здесь он был один с пятью парнями.

Разгоряченные матросы били друг друга кулаками куда попало. Неллс подошел и хлопнул по плечу того, кто стоял к нему спиной (второй уже успел опустить руки). Матрос оглянулся, уставился на ключицу Неллса, после чего задрал голову. Старый, но крепкий командир Гарды успокаивающе похлопал его по щеке и, показав пальцем на противника, слегка подтолкнул. С кривыми улыбками на физиономиях оба, пошатываясь, двинулись навстречу друг другу и помирились.

Посреди поляны пели:

Влюбились в одну девушку

Четверо братьев с «Белого алмаза».

Каждый вез для нее перстень,

Она должна была выбрать самый красивый.

Четверо братьев с «Белого алмаза»…

Она сказала им: «Я люблю вас всех».

Они сказали: «Мы к тебе вернемся».

А потом ушли в море,

Унося с собой сладкие мечты,

Четверо братьев на «Белом алмазе».

Никогда больше не видели девушку

Четверо братьев с «Белого алмаза».

Морская вода любила их больше

И навсегда заключила в объятия

Четверых братьев с «Белого алмаза».

И напрасно ждала девушка

Перстней от четырех братьев.

Не выбрала одного-единственного,

Ибо отдали они их другой прекрасной невесте,

Четверо братьев с «Белого алмаза».

Если любишь, девушка, моряка,

То знай о том, что он помолвлен

С прекрасной и ревнивой госпожой,

С которой ни одна не может сравниться.

Ибо никто так долго

И никого

Не умеет ждать.

Певшие немилосердно фальшивили, подвывали, бормотали. Почти никто не помнил всех слов. Один ошибался и смолкал, другой в этом месте подхватывал. «Четырех братьев с „Белого алмаза“» трудно было петь даже на трезвую голову, ибо поющий должен был иметь по-настоящему хороший голос и слух; песню эту скорее декламировали, чем пели, это была не простая матросская песня из тех, что обычно ревут в кубриках. Но теперь все считали, что прекрасно поют — хотя на самом деле лишь шумели.

И пусть. Пока они только пели, трогательно обнимая друг друга за плечи… Лишь бы только не делали чего похуже.

На старательно очищенном клочке мха (рядом возвышалась кучка собранных шишек) сидел матрос без рубашки, разглядывая красивые татуировки, которые недавно вырезали ему приятели. Свежие раны гноились. Подняв взгляд, он сказал проходящему мимо Неллсу:

— Я больше не могу.

Старый дартанец остановился и посмотрел на несчастного детину, омерзительная рожа которого прямо-таки требовала веревки без суда. Отвратительная физиономия, даже для того, кто ежедневно наблюдал тупые морды в кубрике. Откуда этот урод тут взялся, что его принесло на «Труп»? Моряком он был только по названию.

Но похоже, он и в самом деле был сыт по горло. Не он один. Вопреки тому, что могло показаться на первый взгляд, не все на этой поляне хотели и умели напиться до смерти.

— Иди-ка на пляж, сынок, тут тебе не дадут покоя. Вечером отправишься на «Гнилой».

Неллс был далеко не мальчишкой и свое дело знал.

— Э, нет. Я обещал парням, что…

— Катись на пляж.

— Но надо мной же смеяться будут.

— Я кому сказал?

Верзила поднялся и потащился к морю, с трудом скрывая облегчение.

Неллс двинулся следом за ним, так как хотел заглянуть к пьяным — своим, из Гарды. Они могли пить, но отдельно. Потом сон, подъем, головы под воду — и в лес на посты, сменить первую группу. Они сидели на берегу моря. Наткнувшись по дороге на бредущую куда-то шлюху, он поймал ее и перебросил через плечо, хотя она орала и колотила его по спине. Другую, потрезвее, он лишь остановил, показал ей группу людей на пляже, видневшуюся среди деревьев, и многозначительно хлопнул по заду; она радостно пискнула и побежала, спотыкаясь о корни. Не каждой и не всегда было позволено развлекаться с гвардейцами капитанши, а тем временем… Обрадованные верзилы приветствовали бегущую хоровым ревом. А к ним уже шел их командир, неся еще одну.

— Как дела, парни?

Снова хоровой рев.

Риди ожила вечером. Неллс обрадовался, ибо она пришла почти трезвая и почти одетая. Но улыбка тут же снова исчезла с его лица.

— Утром устроим ребятам представление, — хрипло сказала она, слегка пошатываясь и опираясь о ствол сосны. — Ты меня изобьешь… Я скажу тебе как.

— Капитан…

Но она уже ничего не соображала; ее развезло, и не от вина или водки. Раз уж Слепую Риди прижало, значит, вопрос решен. Он знал, что они не договорятся. Или, вернее, договорятся, но только об одном.

Оказалось, что Неллсу-Якорю придется еще раз и еще сильнее вцепиться в дно, выдержать самый сильный удар бури. Может, последний? После завершения своих забав Слепая Риди напивалась редко. В самом деле редко. Она предпочитала вспоминать, как все было, постоянно спрашивая: «Им понравилось? Ну а вам?» Клеиться к Мевеву, Сайлу, к нему… Кокетничать и хихикать.

Так что, может, оно и к лучшему…

Утром, однако, его разбудила не Риди, а Китар.

Неллс-Якорь качал головой, глядя на чудовищную пьянку, но, поскольку наблюдал ее с самого начала, давно уже перестал воспринимать как нечто из ряда вон выходящее. Китар же вообще не понял, что перед ним. Впрочем, сперва он даже не увидел, а почуял. Сто сорок парней (пусть даже сто тридцать, при поддержке нескольких баб) с испорченными водкой желудками завоняли четверть мили леса, притом так, что невозможно было выдержать. Какие там ямы с жердями! Какой запрет мочиться в ручей! Под каждым кустом что-то было, да и на самой поляне тоже. Кислый запах блевотины и мочи смешивался с вонью мужского пота, протухших остатков еды… В лесу кочевало стадо быдла, которое никто не стерег. Дисциплина? Не было никакой. Принципы? Не жалеть водки. Подъем? Когда кто хотел, а вернее, мог. С женщинами? Где угодно и как угодно, лишь бы не пролить другим водку и не раздавить еду.

Даже звери не гадили в собственных логовах. Но звери не пили водки. Здесь ведь тоже никто специально под ноги не испражнялся; просто заснул пьяный и не успел донести, или, проснувшись ночью, забрел в темноте на середину поляны вместо кустов… Если даже кто-то, чуть протрезвев, убирал за собой, то загаженную кучу травы или мха все равно сваливал в заросли. Хорошо, если еще портки прополоскал в море. Остолбеневший капитан «Колыбели» увидел посреди этого бардака нескольких героев — и вообще не знал, что сказать. Двое высоких матросов с красными глазами, усталые, но совершенно трезвые, тащили куда-то брыкающегося безумца, у которого, похоже, от водки повредился разум, поскольку он только что пытался соорудить себе из сука и веревки виселицу. Разбуженный Неллс пробормотал что-то вроде: «Якорь, чтоб его… Ну да, я!» — но от него не несло перегаром. Он просто не проснулся до конца и потому городил какую-то чушь. Неллс тут же поднялся с земли, держась бодро и прямо, и Китар молча сжал протянутую ему руку, ибо старый дартанец выглядел так, словно хотел броситься ему на шею, угрожая переломать кости. Неллс ткнул большим пальцем за спину, молча показывая на лесной лагерь. Капитан «Колыбели» не стал оглядываться, ибо только что через этот лагерь прошел.

— Сколько это уже продолжается?

— С неделю. Даже две. А может, и меньше…

Неллс утратил ощущение времени. Все дни были одинаковые.

— Где твоя капитанша? Не здесь?

— Здесь.

— Здесь? Она что, больна и не уследила, или… совсем того?

— Совсем того, — честно ответил Неллс. — Но это не ее вина. Как-то само получилось.

— Не ее вина? Само? Ничего больше не говори! — сказал Китар, поднимая руку. — Где Тихий?

— Следит за порядком на «Трупе». Там спокойно, но, знаешь, корабль есть корабль, — объяснил Неллс. — Тихий сейчас будет. Он каждое утро приплывает, чтобы проверить…

— Ничего больше не говори, братец, — повторил Китар. — Где Ридарета?

— Не знаю. Я разговаривал с ней вечером, но потом заснул…

— Кто следил за порядком, когда ты спал?

Неллс показал пальцем на верзилу, опиравшегося о ствол дерева в нескольких десятках шагов от них. Верзила увидел, что говорят о нем, и поднял руку: «Я тут, на месте!»

Герой, гигант. Сверхчеловек.

— Не буду морочить тебе голову, занимайся своим делом, — сказал Китар. — Как ты тут выдержал, ума не приложу… Много трупов?

— Три. Думали, будет четыре, но последний, похоже, выкарабкается.

Три трупа. Хотя предполагалось три десятка — Китар знал, на что способны матросы после водки. Даже самые порядочные. А уж такие?

Китар подошел к верзиле под деревом. По пути он махнул рукой, увидев Сайла, шедшего с противоположного конца поляны. У второго помощника Риди, похоже, пропало всяческое желание жить; будучи человеком умным, он вообще не знал, как посмотреть в глаза капитану дружественного корабля, который поверил его капитанше и поручил ей своих людей.

Зато два матроса, которые проводили его в лагерь, уже бросились наверстывать упущенное. Возле большого, наполовину развалившегося шалаша к пустым бочкам прибили какие-то доски, в результате чего получились столы. Правда, сидеть за ними было не на чем, и теперь они сами служили высокими лавками. На одной из них раскачивался в ритме песни ряд обнявшихся за плечи моряков, на второй двое спали. Кто-то куда-то шел, кто-то рядом полз. Кто-то откуда-то возвращался. Друг перевязывал друга, снимая с его лодыжки пропитанные гноем и кровью тряпки. Полив гноящуюся рану водкой, он снова замотал ее теми же тряпками.

Спала в лучшем случае половина моряков, остальные развлекались.

Китар вдруг подумал, что именно так на самом деле и выглядят воплотившиеся человеческие мечты. Наверняка не у всех они были такими. Но на свете существовало немало тех, кто хотел только одного: пить задаром, жрать и трахаться с бабами. И все. Вынужденные зарабатывать на эти блага, они бывали даже старательны и дисциплинированны. Они могли позволить себе лишь кусочек счастья. Но если бы они даром получили столько, сколько бы пожелали, то сдохли бы от пьянства через три-четыре месяца. В краю исполнившейся мечты, полностью счастливые.

Китар не был философом или каким-то еще мыслителем. У него самого тоже не наблюдалось каких-то… исключительных потребностей. Однако ему едва не стало плохо. Сколько таких людей ходило по Шереру? Двести тысяч? Или миллион?

У собак и то бывали большие потребности. И пожалуй, более приятные мечты.

— Где капитанша?

Верзила из Гарды показал пальцем. Китар увидел свою будущую жену, которая сидела, подвернув ноги и уставившись в наполненную водой деревянную миску. Похоже, она разглядывала свое отражение.

— Не ходи со мной, Сайл, — сказал он подошедшему товарищу. — Я доложу, что ты уже здесь.

Ему потребовалось пройти самое большее сорок шагов. Когда он подошел, она подняла голову. Она не выглядела пьяной, даже больной с перепоя. В первое мгновение ему показалось, что она его не узнала.

— Откуда ты взялся? — без особого интереса спросила она. — Смотри. У меня нет левого глаза, а у нее правого. Как так получается?

Он посмотрел на отражение в воде, и у него возникло желание пнуть миску.

Слишком многое произошло за последнее время.

Его схватили и держали два мира. Он чувствовал себя так, будто его разрывают пополам. Он возвращался из большой и богатой столицы, где в прекрасном дворце разговаривал с самыми дорогими невольницами Шерера, отвечал на вопросы мудреца Шерни… Он видел даже саму королеву. У него не было никакого желания ни перед кем склонять голову, и он ее не склонял. Но все эти богатые, мудрые и могущественные люди хотели с ним говорить только о ее высочестве Риолате Ридарете, княжне, воительнице, а также некоей… посланнице, от которой зависело неизвестно что. Очень многое. Никто, даже Раладан, не сказал ему: «Привези Слепую Риди». Говорили о том, чтобы «пригласить княжну», «обеспечить безопасность», «доставить в Роллайну»…

Но кого?

Полуголую девку с остатками растоптанной блевотины между пальцами ног, сидящую посреди вонючей поляны? Каким-то чудом он в нее влюбился, но… Влюбленный или не влюбленный, но он не знал, как «доставить в Роллайну» ее княжеское высочество в загаженных портках; как совместно с дворцовой стражей «обеспечить безопасность» исключительно важной особе, которая таращилась в зеркало, обнаружив в его глубине перевернутое изображение? Он должен был «пригласить княжну» — но как? Пинком или рывком за грязные волосы? Он не мог связать друг с другом эти два мира. Или те безумцы в Роллайне, а среди них Раладан, о чем-то не знали, или он чего-то не замечал.

— Ты нужна Раладану. Он…

— Хорошо, — прервала она его. — Это пока неважно. Только вечером… или утром…

Теперь уже он прервал ее:

— Неважно? Что неважно?

— Все. Сейчас я должна накормить суку.

Она рассмеялась и неожиданно начала дрожать, словно в лихорадке или от пронизывающего холода.

Вскоре все прошло.

— Что с тобой?

— Что, что… Я должна накормить суку, — повторила она. — Поможешь?

Она оторвала взгляд от отражения в воде и посмотрела ему в глаза.

— Я? Чем я должен тебе помочь?

Она снова затряслась, словно в новом припадке болезни, скорчилась, будто от боли, а потом начала смеяться — негромко, чувственно, отрывисто. Под рубашкой остро обозначились соски затвердевших грудей.

— Она бьет… и ластится. Грозит и обещает… Я должна ее накормить, — невнятно пробормотала она, сотрясаясь от новой дрожи.

У нее стучали зубы. И опять все прошло.

— Как мне тебе помочь?

Она рассказала.

Он не дал ей закончить.

— Ты, похоже, с ума сошла, сестрица. Я в этом участвовать не буду.

— Но… почему? — спросила она. — Ведь ты же обо всем знал. И знаешь.

— Но я не стану в этом участвовать. Делай что хочешь, а я возвращаюсь на «Колыбель», только сперва договорюсь с Мевевом. Мы едем в Роллайну или нет?

— Завтра утром.

— Хорошо. Лошади отдохнут.

— Если ты сейчас уйдешь, — тихо сказала она, — то тебе незачем возвращаться.

Остановившись, он вернулся, присел и заглянул ей в лицо. На этот раз, однако, она не подняла взгляд, продолжая смотреть на отражение в воде.

— Ты с ума сошла, Рида?

— Нет. Только мне надоело слушать, что «я не буду в этом участвовать» или «держи меня от этого подальше», — спокойно объяснила она, снова вздрагивая. — Если подальше… значит, подальше.

Ее опять затрясло, и она снова начала смеяться.

— Лучше останься… — проговорила она, откидываясь на спину с зажатой между бедер рукой, трясясь как от смеха, так и от постоянно возвращающейся дрожи. — Если ты сейчас уйдешь… то не возвращайся… А-а-а! — вскрикнула она от боли. — Неллс!

Комендант Гарды шагал к ней через поляну.

Дыхание ее было глубоким и неровным. Она снова успокоилась.

— Я была пьяная, не заметила… — бессвязно пробормотала она, глядя в небо и прижимая ладонь ко лбу. — Нужно было накормить ее еще вчера… А теперь, если я ей не дам, она возьмет сама. Я что, должна перебить своих парней? Твоих? Никого другого здесь нет. Я все сделаю по-своему, она не будет мной командовать… Неллс! Э-эй! — Она коротко рассмеялась, поскольку в то же мгновение комендант Гарды схватил ее за волосы.

— Не смей уходить, — сказала она Китару.

Неллс посмотрел на капитана «Колыбели», словно о чем-то спрашивая, о чем-то предупреждая… А может, просто смотрел. Неожиданно дернув за волосы, он поволок вопящую капитаншу, которая схватила его за запястья, чтобы уменьшить вес волочащегося по земле тела. Весивший как две Риди, Неллс не слишком утруждался, направляясь к середине поляны, где ревела песни многочисленная группа матросов.

— Представление от мамочки, сынки!

К ним уже бежали головорезы из Гарды. Двое, трое, пятеро — похоже, все, кто был в лагере. Брыкающаяся и вопящая во все горло девушка вызвала некоторый интерес среди матросов, который перешел в шумное оживление, когда ее узнали.

Китар подошел к ближайшему дереву, оперся о него и на мгновение закрыл глаза, двумя пальцами сильно сжав переносицу. Потом заложил руки за спину и слегка покрутил головой, потираясь затылком о шершавую кору сосны.

В полукруге орущих пьяниц Неллс поставил Риди на ноги и с ходу врезал по лицу с такой силой, что она рухнула на колени, сплевывая розовую слюну. С трудом поднявшись, она получила удар с другой стороны и приземлилась на четвереньки. Она снова попыталась встать, но тяжелая лапа отбросила ее на спину. Из носа ее текла кровь. Она медленно перевернулась на живот, крутя головой, словно пыталась сообразить, где находится. Неллс взял у одного из гвардейцев бич и начал избивать визжащую женщину так, будто хотел убить. Удары бича прижимали ее к земле. Разорванная рубашка окрасилась красным, поперек ног расцвели рубцы, кровь текла по рукам, которыми она неловко пыталась прикрываться. Она хотела отползти, но вместо этого с трудом поднялась на четвереньки, содрогаясь от очередных ударов бича. Выгнув спину, она откинула назад голову — и даже далеко стоявший Китар увидел оскаленные зубы, залитые кровью губы и подбородок. Тяжело дыша, она тупо смотрела непонятно куда, в небо или на кроны деревьев. Неллс перестал ее бить. С хохотом и возгласами матросов слился сладострастный женский вой.

Пошатываясь, вперед двинулся раззадорившийся пьяный моряк с ремнем в руке. Он размахнулся, подогреваемый ревом товарищей. Ближе всего стоявший гвардеец развернулся и врезал ему кулаком в подбородок, да так, что несчастный отлетел назад. Он с трудом сел, опираясь на одну руку и держась другой за челюсть. Вопли стихли, и стали отчетливее слышны хриплые стоны полубесчувственной Риди, которая сидела, подвернув ноги, и, сунув руку в портки и зажав между бедер, судорожно раскачивалась туда-сюда. Гвардеец встал над поверженным моряком, указывая на него пальцем, но лицо его было совершенно спокойно, без каких-либо следов угрозы — так же, как и на физиономии Неллса, который, пройдя три шага, хлестнул матроса бичом, прочертив ему красную полосу наискосок по роже, а потом добавил еще. Толкаясь и ругаясь, все разбегались в стороны, поскольку бич Неллса не особо выбирал жертву. Матрос орал. Неллс пинком отшвырнул в сторону выпавший из его руки ремень и вернулся к капитанше, которая смолкла и, все еще дрожа, склонялась головой к земле, пока не застыла, зажав живот между ног и опершись лбом о траву. Из-под разорванной рубашки виднелись кровавые раны на спине. Неллс содрал остатки грязной тряпки, бросил бич гвардейцу, сам потребовал взамен него дубинку, схватил ее — и со всей силы ударил скорчившуюся девушку по почкам.

Ридарета взвыла.

Неллс бил где попало — по пяткам, спине, ногам, по заду. Он перестал лишь тогда, когда она снова напряглась, откинула голову назад и попыталась ползти — только попыталась, ибо судорожные движения ног не толкали ее вперед. На глазах распухала безвольно повисшая левая рука, видимо сломанная. Пальцы другой сжимали выступающий из земли корень. В напряженной, полной ожидания тишине слышалось ее хриплое дыхание. От боли или наслаждения она обмочилась — под выпяченным задом, между сучащими бедрами на серой ткани портков выросло большое мокрое пятно.

Неллс врезал дубинкой именно по этому месту. Толпа зрителей аж застонала.

Лишь одна Риди не издала ни звука. Напротив — хриплое дыхание мгновенно смолкло. Подброшенная ударом в промежность, Тюлениха застыла в странной судороге, словно превратившись в камень. Командир Гарды наклонился, схватил ее снизу за подбородок, оттянул голову назад и стиснул лапу, сжимая челюсти так, что открылся рот. Потекла слюна и кровь. Неллс копался пальцами внутри, словно что-то искал. Он добрался до языка — тот не был прокушен. Отпустив подбородок, он выпрямился. Голова упала, снова потекли кровь и слюна. Лицо Риди медленно опускалось в траву. Судорожно вздохнув, она начала бить ногами по мху, то подтягивая их, то снова распрямляя. Казалось, будто она умирает.

Ноги напряглись и застыли неподвижно. Дыхание снова смолкло.

Неллс поднял с земли разорванную рубашку и на всякий случай запихнул ее скомканный край в рот Риди, после чего снова взялся за бич. Стонущая сквозь грязную тряпку, не столько распластанная, сколько распятая на земле беременная женщина превращалась в окровавленный кусок мяса, на котором трудно было разглядеть хотя бы кусочек уцелевшей кожи.

Китар скреб кору спиной и терся затылком о ствол, крутя головой: вправо, влево, вправо…

На прозрачном, словно хрусталь, небе сияли звезды — все, что светили над Шерером. Лежавший возле отмели Китар смотрел на искрящуюся ленту, пересекавшуюся с другой, более короткой и менее отчетливой. Мягко шумело море. Он редко слышал его с берега, а жаль, ибо волны, рассекаемые форштевнем парусника, шумели совершенно иначе. Тоже приятно, но иначе.

Что-то случилось с Ридаретой. Он не знал что — она велела ему идти прочь, как и всем прочим. Ее оставили одну в папоротниках. Ближе к вечеру он снова услышал вой, но на этот раз никто не бил ее бичом, она что-то делала с собой сама. Что и зачем? Кто знает…

Похоже, не хотели заживать раны — так же, как и после сражения с отрядом посланника, когда ей вывихнули руку и тяжело ранили в живот. Она выжила после смертельных для любого — так он, по крайней мере, слышал — ран, однако сперва едва могла передвигаться, с трудом и болью, как любой раненый человек. Лишь несколько дней спустя, решив все свои дела с Деларой, она вернулась целая и здоровая.

Китар лежал возле отмели, слушая шум волн, глядя на звезды и перебирая пальцами острые стебли прибрежной травы.

Дальше, за отмелями, шумели кроны деревьев. Ридарете пришла в голову хорошая, очень хорошая мысль… Порой следовало высадить команду на берег, велеть парням закрыть разинутые рты и просто сказать: «Поживем в лесу». Зачем?

Он не знал зачем. Возможно, незачем. Было море, но был и лес. И каждый должен о том знать.

Неизвестно зачем. Возможно, незачем.

Моряцкий лагерь в лесу. В самом деле хорошая мысль. По-своему… красивая. Если только не заливать ее водкой.

Китар услышал неровные шаги по песку. Кто-то, вероятно, видел его вечером и показал, куда он ушел, поскольку она притащилась за ним, едва живая. Осторожно присев рядом, она шмыгнула носом, словно плача от боли.

— Заживает. Но уже не само по себе, как когда-то, — сказала она, снова шмыгая носом. — Медленно, как у всех… Чтобы было быстро, нужно подчинить себе суку. Я знаю как, но не знаю почему.

Он молчал.

— Когда я спасала Делару, я что-то намешала у суки в брюхе. Или, скорее, у себя… — Она рассмеялась, но смех ее звучат жалко. — Мне страшно больно, когда я к чему-то ее принуждаю, но ничего другого мне не придумать. Полные сиськи и какая-то дрянь в желудке… Глупо все это. Стыдно признаваться в таких «чудесах», а ведь когда-то я поджигала паруса… — Она снова натянуто улыбнулась. — Но тогда, с Деларой, мы выздоровели обе. Теперь я тоже быстро выздоровею. Смотри-ка, все-таки хорошо иметь большие груди; ты бы сам себя накормить не смог, а я могу!

Шутка вышла весьма скверной.

— Мне даже незачем, я вовсе так не делаю, — уже серьезно закончила она. — Хватает просто и того, что это во мне есть. Утром я буду чувствовать себя вполне сносно, а послезавтра ты увидишь совершенно здоровую Риди — без малейшей ранки или шрама. Но я не знаю… я, похоже, ее таким образом выжигаю. Риолату. Ей чего-то недостает, как будто раньше у нее что-то было, а теперь нет… Я боюсь, что уничтожу ее, действительно каким-то образом выжгу, а это все-таки… моя жизнь. Больше не стану такого с собой делать. Что? Как думаешь? Пусть будет больно, но без ран. А если с ранами, то пусть заживают медленно. Потерплю.

Ответить ему было нечего.

— Сайл… — неуверенно начала она, словно оправдываясь. — Сайл мне уже все рассказал. Раладан, как всегда, мудр. Завтра еще нет, но послезавтра сможем ехать. К счастью, спешить незачем. Сайл сказал, что незачем.

Издали доносились возгласы пьяных моряков.

— Сперва наведу порядок. Поговорю со своими ребятами. — Она снова шмыгнула носом. — Ближе к вечеру.

— Хорошо, наведи порядок.

— Что случилось?

Откинувшись назад, он оперся спиной о пологий склон отмели, чувствуя под головой холодный песок.

— Не столько «что», как «сколько». Слишком многое. Просто слишком многое случилось, — ответил он. — Тебе недостаточно, если кто-то скажет: «Делай что хочешь». Тебе хочется, сестрица, чтобы всем это нравилось. Или хотя бы все восхищались.

— Вовсе нет.

— О, да.

— Ты же знал.

— Но я вовсе не собирался восхищаться. Зачем я тебе был там нужен?

— Чтобы…

— Ты хотела бы меня видеть таким? Стоять под деревом и смотреть? Хотела бы?

— Нет. Но это совсем другое дело. Потому что ты мужчина, а когда бьют сильного мужчину, это неинтересно, только грустно. Интересно сражение, а не избиение.

— А когда бьют женщину?

— Если она красивая, то всем это нравится. Ты же сам видел! Каждый любит бить женщину или насиловать. Только не все могут. Ведь ты меня тоже бьешь. А теперь почему не хотел?

Он не знал что сказать, лишь покачал головой.

— Такая уж я есть, — добавила она. — Мне хотелось, чтобы ты увидел, какая я. Именно ты. Мой…

Она замолчала.

— Твой «братец», сестрица, — с тяжелым сердцем сказал он. — Временный союзник и командир эскадры. В Роллайну ты поедешь с Сайлом. Соберите моих парней и отправьте туда, где когда-то ты высадила Раладана. Когда мы туда ехали, я расставил их вдоль пути, чтобы быть уверенным, что никто за нами не едет. Так, на всякий случай.

— Что это значит? Насчет «моего братца»?

— Тут недалеко есть городок, Сайл знает где. Возьми несколько своих ребят, найдешь там для них лошадей…

— Но что это значит? Насчет…

— Значит, что ничего у нас не выйдет. Из того, что мы… планировали, Ридарета. Это для меня… чересчур. Похоже, ты была права: хорошо, что я все видел. Ибо я знал, но не понимал. Теперь я уже понимаю, и… нет, Рида. Нет.

Несколько мгновений она вновь открывала для себя значение слова «нет».

— Но я тебя… — сдавленно начала она и закончила, плача: — Я тебя… люблю. И… прости меня, Китар.

Впервые со времен детства ему тоже захотелось плакать.

— Не в том дело… Видишь ли, Рида… Если отрезать кому-то руку, то она уже не отрастет. Он… он может даже не сердиться, сказать: прощаю. Можно отрезать руку неумышленно, даже другу, в суматохе, в сражении. Но рука… Ее уже больше никогда не будет. Что случилось, то случилось.

Она плакала как ребенок. Ему хотелось обнять ее, прижать к себе, но он чувствовал, что после этого готов будет наделать и наговорить множество глупостей.

Поэтому он просто лежал и смотрел на звезды, пересыпая в пальцах песок и перебирая острые стебли травы.

Плакала девушка, и шумело море. Море… Здесь, к счастью, ничего не изменилось, так что ему, по крайней мере, было куда возвращаться. Ему вспомнились несколько слов песни… впрочем, скорее стихов, чем песни… которую он иногда напевал, вторя себе на лютне:

Если любишь, девушка, моряка,

То знай о том, что он помолвлен

С прекрасной и ревнивой госпожой,

С которой ни одна не может сравниться.

Ибо никто так долго

И никого

Не умеет ждать.

Но в пьяном, загаженном лагере Прекрасной Риди наверняка никто ее не пел.

Однажды взяв себе прозвище, Неллс-Якорь уже от него не отказывался. Все знали, что Неллс — якорь. Никто не спрашивал его, почему, поскольку уставший, раздраженный и мрачный комендант Гарды мог дать опрометчивый, зато исчерпывающий ответ… Он мужественно держался, но минувший день высосал из него последние жизненные соки — если у якоря могли быть какие-то соки. Если бы он лучше знал человеческую природу, он легко бы понял, откуда эта внезапная утрата сил. А взялась она оттуда, что он увидел призрак конца своих мучений. Если бы конец этот скрывался в тумане далекого будущего, он бы продолжал работать как лошадь. Однако, как только он увидел Китара, он начал считать каждое оставшееся мгновение. Его повсюду носило, он бродил, ждал и готов был начинать драки вместо того, чтобы их предотвращать.

Все его головорезы из Гарды вели себя точно так же.

Их вахта закончилась вскоре после полудня.

Неллс не помнил, когда видел Тюлениху Риди столь прекрасной, разодетой, чистой, накрашенной… Какая там, к морскому дьяволу, Тюлениха? Ее высочество Ридарета, неприкосновенная княжна с Агар.

Она вышла из шлюпки на берег — но сперва подождала, пока матросы спрыгнут в воду и вытащат нос лодки на песок. Ей вовсе не хотелось намочить подол светло-зеленого платья, украшенного более темными, но тоже зелеными вставками. Расшитый золотой нитью наряд не имел пояса, свободный, с разрезами — кажется, по-армектански; кто там помнил все эти моды? Сверкали золотые цепочки и браслеты, переливались перстни. Часть закрывавших спину волос была заплетена в косу с темно-зеленой лентой, подходившей по цвету к повязке на выбитом глазу. Слегка поддерживая подол, чтобы не волочился по песку, княжна приблизилась к остолбеневшему Неллсу и забрала у него бич, после чего пошла дальше, молча протягивая руку за другим, — гвардеец понял ее жест и поспешно отцепил висевшую на поясе плеть. Не спеша, но решительно шагая среди деревьев, ее высочество добралась до края поляны, собрав по дороге небольшой кортеж, состоявший из поочередно присоединявшихся к ней членов Гарды. Дойдя до «таверны», она начала хлестать бичами где попало и кого попало. Бичи не путались, но левая рука, уже сросшаяся после вчерашнего перелома, еще немного болела, так что приходилось обходиться только одной плеткой. Окончательно рассыпался открытый шалаш, с самого начала представлявший собой скорее сочетание стены из ветвей с крышей. Разбуженные болезненными ударами пьяные вскакивали, готовые добраться до того сукина сына, который так шутил, но их хватили другие — а именно те, кто до этого не спал и, разинув рот, смотрел на приближающуюся Риди. С воплями и стонами («Мамочка… за что? Мамочка!») беспорядочно толпящееся стадо устремилось к середине поляны, ибо именно туда она указывала бичом.

Date: 2015-10-21; view: 300; Нарушение авторских прав