Княжество на Просторах 3 page

— Зеркало! — завопила разгневанная Ридарета. — Где мое зеркало? Я ведь велела его принести! Или нет?!

Вскоре в комнате уже было новое зеркало, такое же, как и разбитое. Принесли также кресло, и теперь перед зеркалом можно было сесть. Взъерошив волосы, Риди взялась за них с обеих сторон пальцами и испытующе посмотрела на отражение. Пряди волос шаловливо заколыхались — вполне симпатично, по-девичьи. Найдя свою повязку, она прикрыла выбитый глаз и прошла в другую комнату. Пришлось со всей силы дернуть перекосившуюся дверь, чтобы та открылась. В бесчисленных сундуках и шкафах таился настоящий океан платьев, юбок, рубашек, кофт, обуви и прочего, чего только может пожелать женщина. Именно океан — поскольку падавшая на пол одежда напоминала покрытую волнами многоцветную поверхность; княжна бродила среди завалов, беря в руки, разглядывая, откладывая, примеряя… Так продолжалось до самого вечера.

Кто-то наверняка бы рассмеялся, увидев ее, возвращающуюся обратно в полуразрушенную комнату. Несмотря на столь долгую примерку, ничего особенного она не придумала и выглядела так же, как и накануне, только вместо матросских штанов на ней была темная юбка городского покроя — короткая, до половины голени, — а босые ноги украшали бесчисленные перстни на пальцах и звеневшие на лодыжках цепочки и браслеты. Остановившись, Риди негромко вскрикнула, увидев высокого красивого мужчину в кольчуге и синем военном плаще, который вовсе не стал смеяться при виде ее костюма, зато приложил палец к губам.

— Ахагаден? — спросила она, не скрывая недовольства и удивления. — Чего тебе надо? Снова в морду? Что ты вообще тут…

— Молчи, ваше высочество, — сказал он таким тоном, каким иногда обращался к ней Раладан. — Мне ничего не надо, меня здесь нет. Иди на рынок.

— Что?

— Иди на рынок, — настойчиво повторил он. — Пока не поздно.

Усердный десятник из порта, душу которому грела вершащаяся справедливость, ни минуты не медлил с отправкой письма своему коменданту, тот же, в свою очередь, оказался еще расторопнее. Раладан едва успел вернуться из города, как к нему явился гость. Он крайне удивился, увидев в дверях смуглого мужчину лет сорока, который явно примчался бегом, поскольку тяжело дышал и весь был покрыт потом. Невольница не успела ни объявить о его прибытии, ни проводить его; он оставил ее позади, и теперь она лишь беспомощно разводила руками, словно прося прощения. Раладан небрежным жестом отпустил ее. С комендантом они были знакомы много лет. — Герен Ахагаден командовал наемниками во время прошлого восстания. Из Гарры его забрала Алида, спасавшая от мести преданных мятежников. Замечательный солдат и прекрасный командир. Настоящий наемник — так же как его деды и прадеды.

— Что ты тут делаешь? Неужели так торопишься отправить их в петлю?

Ахагаден постоянно был на ножах с Ридаретой — по многим причинам, но, пожалуй, больше всего потому, что ни разу не дал себя соблазнить. За это она его просто возненавидела, и если бы нашелся хоть какой-то повод уволить его со службы, на следующий день его уже не было бы в живых.

— Тороплюсь, но не с этим… Что ты мне прислал?

— Освобождение от всех проблем. Твоим солдатам больше не придется гоняться за…

— Им за это платят, — прервал его Ахагаден. — Значит, это действительно твоя подпись?

— Тебе не нравится приказ? — удивился Раладан.

Ахагаден вытянул руку с помятым документом.

— А что, мне должен нравиться приказ казнить сто пятьдесят человек?

— Неужели их столько осталось?

— Никак не меньше. На корабле, в норах и неизвестно где еще. Мои солдаты до сих пор их ловят.

— Ну так поставишь побольше виселиц.

— Я не поставлю ни одной виселицы, — твердо сказал Ахагаден. — Впрочем… одну могу поставить. Для примера. Но не сто пятьдесят.

— Если бы не твои фрегаты и твои солдаты, сегодня ты спал бы на пожарище. Они сожгли бы весь город. Я хорошо знаю этих… ну, не моряками же их называть. А ты их не знаешь?

— И что с того?

Раладан откинулся на спинку кресла.

— То, — сказал он, — что на этом острове возвели крепость, ввели армию и флот, и все затем, чтобы никто не сжег Ахелию. Не сожгут ее и те, кто должен ее защищать. Что ж, доигрались. Я не умею править, я лишь поступаю так, как поступила бы на моем месте Алида.

— Ошибаешься.

— Ей всегда хотелось отправить их ко дну вместе с их проклятой посудиной.

— Ко дну — другое дело. Если найдешь достаточно длинный фитиль, чтобы он тлел целый день, прежде чем огонь доберется до бочек на их пороховом складе, я сам его подожгу, прежде чем они отправятся в очередной рейс. Естественно, под командованием своей «капитанши».

— Я таких шуток не понимаю, так что следи за языком, — сказал Раладан.

— Слежу. Ее высочество Алида врезала бы тебе по башке, если бы ты при ней отдал такой приказ. — Ахагаден снова поднял письмо, которое держал в руке. — Я тебе врезать по башке не могу, хоть руки у меня и чешутся, лишь предупреждаю как друга: ты сам не знаешь, что делаешь, Раладан. Погоди, дай мне закончить… Горожане должны чувствовать, что кто-то за них заступится, возместит ущерб и защитит в случае чего. Но тех, кто сюда приплывает, ты наверняка хоть немного знаешь. Это пиратское княжество, — Ахагаден стукнул пальцем по крышке стола, — и без пиратов не будет ничего — ни флота, ни доходов… Ничего. Если окажется, что за глупую пиратскую выходку, пусть даже кровавую, новый правитель Агар вешает всю команду парусника, то долго править тебе не удастся. Ты потеряешь Агары… или, вернее, Агары потеряют своего правителя, Раладан.

— Если бы твои солдаты устроили нечто такое же, что и те…

— То я повесил бы двоих или троих, но не весь гарнизон! — крикнул Ахагаден, со злостью швыряя письмо на стол. — Где я взял бы после такого новых солдат?! Кто бы ко мне пришел служить в войске?!

— Я своих решений не меняю, — заявил Раладан. — Я сказал этой своре — все вы будете болтаться в петле. И будут. Ты прав, я знаю подобных людей. Когда меняется командир корабля, сразу случается что-нибудь из ряда вон выходящее, поскольку все хотят знать, что теперь можно себе позволить и насколько силен новый капитан. Тот, кто оставит это безнаказанным, никогда не сумеет с ними справиться. Я наведу порядок по-своему, и то, что случилось прошлой ночью, больше не повторится. Запомни, что я сказал.

— Хочешь навести здесь, на суше, такую же дисциплину, как на борту парусника?

— Хочу. И так будет.

— И всех следует повесить?

— Включая офицеров.

— Но без капитана корабля?

— Ты тоже сейчас доиграешься, Ахагаден… Я уже говорил — шуток я не понимаю. Ридарета была здесь, когда они били из пушек.

— А где она была, когда начался пожар?

— Хватит, — сказал Раладан, вставая. — Вон лежит письменный приказ, ты, похоже, его выронил… Так что подними и исполняй, или я найду коменданта, который его исполнит.

Ахагаден покачал головой.

— Может, все же подождешь до утра? Подумаешь?

— Поднимешь или не поднимешь?

— Подниму, ваше высочество, — сказал комендант.

Взяв документ со стола, он повернулся кругом и вышел.

Отдав все необходимые распоряжения, он до конца дня ждал гонца с распоряжением, отменяющим казнь. Не дождавшись, ближе к вечеру он снова побежал к крепости, куда пробрался, словно вор.

Горожанин всегда все знает. У тех, кто вытаскивал из воды остатки такелажа «Трупа», имелись уши. У доставившего письмо Раладана десятника кроме ушей имелись еще и глаза, так же как и у писавшего приказ урядника. У всех этих людей были семьи, друзья и знакомые… К вечеру весь город знал о том, что произойдет на главной площади; единственным человеком в Ахелии, который ничего об этом не слышал, была княжна Риола Ридарета.

Риола — поскольку проклятое (а по сути, обладающее силой формулы) имя почти никто не мог безнаказанно произнести, и его для безопасности сократили. Почти все знали, как оно произносится полностью, но среди суеверных островитян редко находился герой, готовый на собственной шкуре проверить истинность мрачной легенды. Впрочем, все подобные попытки неизменно заканчивались приступом удушья, а порой и тяжелым обмороком; человек со слабым сердцем мог попросту испустить дух. В то же время произнести имя «Риолата» безо всякого вреда для себя мог любой, кто знал, что это имя Королевы Рубинов, — подобное знание нейтрализовало силу формулы. Вот только правду о Предмете, силу которого носила в себе прекрасная Риди, знали всего несколько, может быть, полтора десятка человек во всем Шерере…

Однако бежавшая в сторону рынка, а затем отчаянно протискивавшаяся сквозь толпу Ридарета забыла в тот вечер, что она наполовину человек, а наполовину Брошенный Предмет. Это была просто перепуганная девушка, изо всех сил пытавшаяся предотвратить неизбежное.

Уже стемнело, и вокруг горели бесчисленные факелы. Никто не мог за один день поставить на площади сотню виселиц. Впрочем, день, неделя или месяц — в любом случае они все просто бы там не поместились. За сомкнутым кордоном солдат — здесь присутствовала почти половина регулярного войска Агар, полтысячи солдат в полном снаряжении, — поднимался лес столбов или скорее балок, к которым привязали моряков; их собирались задушить на гаррийский манер, с помощью скрученных сзади веревок, охватывавших вместе кол и шею. Полтора десятка тяжелораненых были без сознания и безжизненно свисали со своих балок. Всех обнажили до пояса, и у многих на груди или на боку виднелись полученные минувшей ночью раны. Кровь, однако, не вызывала жалости, напротив, напоминала всем о том, в каком сражении она была пролита. Людей этих ранили солдаты в синих мундирах с красным кругом на груди, солдаты, защищавшие население от обезумевшей кровожадной толпы. Говорили, будто ядра из орудий «Гнилого трупа» превратили в пепелище весь порт; те, кто был в порту, клялись, что все именно так и есть. В самом городе якобы погибло пятьдесят жителей, в том числе женщины и дети, которых пираты раздирали на части, схватив за руки или за ноги. Сгорело немало домов — в южной, северной, восточной или западной части города — в зависимости от того, где именно делились новостью: пепелище всегда оказывалось в другом месте, но все ведь видели ночью зарево. Народ превозносил справедливость и строгость князя, который решил не церемониться с негодяями.

Истина заключалась в том, что земля вздохнула бы с облегчением, перестав носить этих людей; парни Слепой Риди сто крат заслужили петли. Но — так уж вышло — совсем не за то, что натворили прошлой ночью. Может быть, некоторые из них — но не все.

Для офицеров и еще нескольких членов команды — среди них оказался боцман, но по каким-то причинам также и второй помощник плотника — возвели настоящие виселицы с помостом, благодаря которому их хорошо было видно. Среди «избранных» выделялся Мевев Тихий, омерзительная рожа которого прямо-таки просила о приговоре без суда — как, собственно, и произошло, поскольку никого из пойманных с поличным не судили. Палач лишь находил в перечне преступлений соответствующее данному проступку наказание, которое и приводилось в исполнение. Тяжело дыша, Ридарета протолкалась к цепи солдат, когда городской глашатай как раз объявлял наказание, полагавшееся за совершенное преступление. Его могучий голос утихомирил толпу, но зато стали слышны стоны раненых преступников, многие из которых не могли дождаться сокрушающей гортань веревки: привязанные к балкам, переломанные ночью конечности, а иногда лишь обмотанные тряпками культи — мечи у солдат были очень хорошие — мучили сильнее, чем арсенал камеры пыток. Некоторые, свесив голову, смотрели на собственные потроха, вываливавшиеся из-под грязной, пропитанной кровью, уже ненужной повязки.

Ошеломленная этой чудовищной картиной, оглушенная зычным голосом глашатая, Ридарета схватилась обеими руками за голову, издавая нечленораздельные звуки — не то глухой сдавленный вой, не то стон или плач… Все, что она умела, все, что она могла сделать, все, о чем могла распорядиться или вымолить… все это было здесь бесполезно из-за нехватки времени, несметных толп горожан, стоявших с щитами и копьями солдат, палача и нескольких его помощников, которые как раз направлялись к столбам.

Глашатай ударил в гонг: этот звук обычно объявлял о том, что будут зачитываться новости, однако на этот раз он возвещал о начале казни. Палачи взялись могучими руками за деревянные колышки и начали их поворачивать, скручивая толстые веревки. Под рев толпы привязанные к балкам мужчины забились, изгибаясь и корчась; глаза их вылезли из орбит, языки вывалились. Однако, как обычно, наибольшее любопытство вызывала женщина, одна из корабельных шлюх, омерзительная даже в момент смерти, поскольку она испражнялась под себя, распространяя невыносимую вонь, в то время как ее товарищи лишь задыхались и хрипели. Она первой повисла, не подавая более признаков жизни, сразу же после нее испустили дух двое матросов, потом еще один… и последний. Палач и его помощники перешли дальше, подогреваемые криками толпы.

Словно огненный бич хлестнул по темному небу, на котором свет факелов пригасил звезды. Над рынком вспыхнула неровная красная нить, и прошло довольно долгое время, прежде чем она погасла. Жители Ахелии успели насмотреться всевозможных чудес — ведь крепость вокруг порта построил для них посланник, и почти в каждой семье был кто-то, кто бегал по строительной площадке с мастерком в одной руке и Брошенным Предметом в другой. Но это было давно. Удивительное небесное явление заставило толпу смолкнуть. Послышался задыхающийся от рыданий женский голос:

— Прошу изгнания! Помилования через изгнание!

Она повторила еще несколько раз:

— Смилуйтесь! Островитяне, смилуйтесь…

В толпе, в цепи солдат и даже на помосте, где стоял глашатай и отцы города, началось все нарастающее волнение. Все оглядывались в поисках той, кто призвал к старому, очень старому закону, который редко применялся и был скорее обычаем или традицией.

— Кто просит?! — крикнул кто-то.

Княжна Риола Ридарета обычно носила пышную гриву до бедер, иногда косу — так что не сразу стало понятно, кто эта грудастая девица с короткими волосами, собранными в два смешных хвостика. Наконец кто-то заметил повязку на глазу. Звеня серебром на лодыжках босых ног, она поднялась на помост и в соответствии с требованиями традиции встала на колени… вернее, села, подвернув под себя ноги. С трудом дыша, она обвела полубессознательным взглядом толпу, солдат, почтенных старцев из городского совета и привязанных к кольям несчастных.

— Смилуйтесь над ними, — сдавленно проговорила она.

Обычай слегка отличался деталями, в зависимости от архипелага, но суть его состояла в том, что любой, не являвшийся осужденным или его родственником, имел право вступиться за него, прося заменить смертный приговор пожизненным изгнанием. Однако просьбу свою он подкреплял согласием разделить судьбу изгоняемого, таким образом ручаясь, что не даст тому вернуться. С этого момента ни осужденный, ни его спаситель не могли ступить на родной остров, любой же увидевший их на запретной земле имел право убить их как паршивую собаку. То был старый обычай — однако всем было ясно, что его не удастся распространить на полторы сотни убийц. Таким образом можно было бы освобождать целые армии, взятые в плен во время военных действий! Суровые отцы города уже поняли, кто просит о помиловании, но проблем из-за этого становилось еще больше. Если бы какая-то женщина из толпы выбрала одного из негодяев… скажем, влюбленная в него… Но наследница княжеского трона, как бы к ней ни относились, не могла забрать с Агар полторы сотни человек и исчезнуть вместе с ними навсегда. Островами управлял — пока недолго, но, как все видели, жестко — приемный отец этой девушки, готовый задать отцам города вежливый вопрос о том, что склонило их к изгнанию его дочери, которая, несомненно, имела право на миг слабости.

— Это невозможно, — сказал самый почтенный из старцев и откашлялся. — Ваше высочество просит о невозможном. Это… эта просьба противоречит обычаю.

Толпа молча ждала. Даже осужденные сдерживали стоны — кроме нескольких, не сознававших, где они и что с ними происходит.

— Нет, ваше высочество, — снова послышался старческий голос. — Этот обычай касается одного осужденного, который может быть казнен или приговорен к изгнанию. Но никто и ничто не помешает этим людям… такому количеству людей вернуться на Агары, если они захотят. И притом с оружием. Нет, госпожа. Приговор должен быть исполнен.

Ридарета подняла голову и закричала что было сил:

— Раладан! Ра-ла-да-ан!

— Я здесь, не кричи, — раздалось в ответ.

Скинув с головы капюшон плаща, князь вышел из толпы и взобрался на помост. Днем, когда он шел по улицам, его приветствовали как уважаемого жителя города, угощали рыбой на рынке… Но теперь происходило нечто необычное, неизмеримо важное. И все — толпа, городские урядники, даже палачи — склонились перед правителем княжества, в руках которого была жизнь стольких людей. Солдаты ударили копьями о щиты, отдавая честь.

Раладан наклонился, почти касаясь лбом поднятого лица девушки, и тихо спросил:

— Что ты творишь?

— Я? — еще тише ответила она, с безграничной горечью и недоверием, медленно качая головой.

По ее щеке сползла тяжелая капля.

Раладан выпрямился, посмотрел на толпу, на осужденных у столбов и неподвижный строй солдат. Он смотрел и смотрел, не в силах отвести взгляда.

Откуда-то из середины строя раздался сильный и решительный голос, по которому многие узнали коменданта Ахагадена.

— Капитан разделит судьбу с подчиненными!

В толпе послышался ропот.

— Ваше высочество! — крикнул Ахагаден и добавил, чтобы никто не сомневался в том, к кому он обращается: — Княжна!

Комендант вышел перед строем, взял у солдата щит и копье и громко ударил ими друг о друга. Он повторил салют, и вскоре пятьсот вооруженных до зубов пехотинцев шумно отдавали честь женщине-капитану, которая хотела быть вместе со своими солдатами. Войско, ненавидевшее стаю с «Гнилого трупа» больше кого-либо другого в этом городе, поддерживало просьбу Слепой Тюленихи Риди. Сперва неуверенно, потом все громче их поддержали горожане, в ритме салюта хлопая в ладоши. Настроение толпы бывало порой переменчиво…

Собственно, эти, у кольев, никого не убили…

Какая-то пушка наверняка выстрелила сама…

В таверне заронили огонь, бывает…

Толпа ревела, прося и настаивая.

Раладан повернулся к старцам из городского совета. Всем вместе им могло быть под тысячу лет. Он покачал головой и еще какое-то время молчал.

— Помиловать, — наконец сказал он вопреки своему жесту. — Изгнание вместо смерти.

Повернувшись, он сошел с помоста в расступающуюся толпу и направился прямо во дворец, даже не взглянув на Ридарету.

Помилованных отвели или отнесли на «Гнилой труп», где они должны были сидеть связанные и под стражей до тех пор, пока не будет решено, каким образом выдворить их с острова. Офицерам и всем женщинам из команды предоставили некоторую свободу — их не стали связывать, чтобы те могли заботиться о раненых. Последних тоже не связывали — в том просто не было необходимости.

Команду поместили в трюм, а в носовом кубрике расположились солдаты.

Риди находилась со своими парнями.

По палубе, среди остатков кормовой надстройки, где когда-то размещалась каморка, гордо именовавшаяся капитанской каютой, бродил Мевев Тихий, за которым подозрительно наблюдали стражники Ахагадена. Какое-то время он шумно рылся среди обломков, наконец вернулся в трюм, неся тряпки, которые в свете немногочисленных висевших в трюме фонарей оказались матросскими штанами и полотняной рубахой. Это были вещи Ридареты.

Та сидела в одиночестве, в самом темном углу, прислонившись к шпангоуту.

— Снимай все это, капитан, — сказал Мевев, показывая на ее юбку и рубашку.

Она удивленно посмотрела на него.

— Снимай.

— С ума сошел? Зачем?

— Снимай.

Она пожала плечами и вздохнула.

— Хочешь меня прямо сейчас… того? Иначе просто не пойму.

— Мне нужны твои вещи.

— А того, что ты принес, не хватит?

Офицер задумался. Проблема, похоже, была и впрямь нешуточная.

— Собственно… ну, может, и так. Какая разница. Порву это.

— Рви, — с полнейшим безразличием разрешила она.

Помогая себе зубами, Мевев оторвал от рукава принесенной рубашки узкий кусок материи и старательно завязал его на запястье.

— Не сниму, пока не сдохну, — громко и торжественно, как, пожалуй, не говорил никогда в жизни, произнес он, бросая рубашку второму помощнику. — Можешь, капитан, забыть рожи всех своих моряков, но человек с такой тряпкой на руке отрежет себе кусок мяса от собственной ноги, зажарит и накормит тебя, когда будешь голодна. Чтоб мне… чтоб мне сдохнуть, если не сдержу своего слова.

Возможно, Тихий за всю свою жизнь ни разу не произносил подобной речи.

Корабельные шлюхи оставили раненых, схватили рубаху и портки капитанши, после чего начали рвать их на полосы, завязывая тряпки на волосах или запястьях. Среди нарастающего под палубой ропота им пришлось украсить подобным образом всех своих связанных и раненых товарищей — никто не хотел ждать, каждый желал тотчас же получить свой кусочек. Даже офицеры склонялись над матросами, ища место, где можно было бы завязать то, что позднее называли Кокардами Риди, — мешали раны и путы. Растроганная капитанша готова была расплакаться, что в тот день ей было нетрудно, но вместо этого расхохоталась, когда дело дошло до драки за самый красивый клочок. Под палубу спустились несколько встревоженных шумом солдат, но они тут же ушли, увидев в углу невероятно забитого людьми трюма давящуюся от смеха княжну, а у ее ног двух растрепанных, явно сумасшедших баб с разбитыми носами, вырывавших друг у друга из рук какой-то обрывок материи.

Около полуночи в трюме стало тихо; пленники спали, лишь кое-где слышались стоны раненых. Чуть позже по крутому трапу спустились двое солдат с фонарями.

— Ваше высочество, — сказал один из них.

— Слушаю.

— Князь прислал за вашим высочеством. Он ждет во дворце.

— Сейчас иду.

— Нам приказано…

— Никакого сопровождения или охраны. Я сказала — иду. А теперь убирайтесь.

То был спокойный голос гаррийской магнатки, наследницы агарского трона. Иногда она умела быть и такой.

Солдаты покинули трюм.

Вскоре покинула его и княжна. Никем не остановленная, она сошла на набережную, пересекла пустой портовый рынок и углубилась в темные улочки. До ворот крепости было недалеко.

Раладан ждал в комнате, когда-то принадлежавшей Алиде. Помещение годилось понемногу для всего; удобное кресло приглашало отдохнуть, многочисленные стулья вокруг длинного стола позволяли разместить собравшихся на какое-нибудь совещание. Здесь можно было судить, править или пировать.

Сидевший за столом в глубокой задумчивости Раладан казался меньше ростом, чем обычно. Княжна выбрала себе один из стульев.

— Мы не закончили разговор, — сказал он. — Ты уже подумала о том, что могло понадобиться от тебя посланникам?

Она молча смотрела на него.

— Это сейчас… это вообще имеет значение?

— А разве нет, Рида? Завтра ты покинешь Агары и не вернешься больше никогда, в любом случае нескоро. Ты будешь совсем одна против всего мира. Действительно против всего мира. Капитанша пиратского парусника, поставленная вне закона разбойница, командующая дикими зверями. Все быстро узнают, что это уже не та женщина, с которой можно вести переговоры о чем бы то ни было. Ты плавала на Гарру и делала там что хотела, ибо каждый на том острове, кому было что сказать, боялся нашего флота и хотел перетянуть его на свою сторону. Представитель, мятежники… Все. Теперь такого больше не будет. К тому же на тебя охотится некий посланник, которому ты чем-то досадила. Я не знаю, как тебя защищать.

— Защищать? — переспросила она. — Ты за один день уничтожил все, что было между нами. Хочешь меня защищать? Я любила тебя, как… как дура. Как ребенок. Я нашла отца и держалась за него изо всех сил, ибо ничего лучшего у меня в жизни никогда не было. Что ты со мной сделал? За что ты так со мной поступил, сукин сын? За глупость? Да, я… я действительно дура, знаю.

— Что ты несешь, Рида? — спокойно спросил он. — Думаешь, я сижу тут и всем доволен? Вчера я просил — останься на Агарах, правь ими. Над моими словами легко было посмеяться… но мне нелегко было править даже один день. Я говорил тебе — я не сумею. Я наделал глупостей и прекрасно это понимаю. А ты? Тоже что-то понимаешь? Поняла хоть что-то сегодня? Впрочем, не говори, я уже догадался — нет. Ничего ты сегодня не поняла.

Неожиданно он встал из-за стола.

— Впрочем, ты за всю жизнь так ничего и не сумела понять. Делай что хочешь, — сказал он. — Ты все равно не уплывешь ни сегодня, ни завтра, так что побеседовать мы еще успеем. Все вышло наперекосяк, и нужно быть дураком, чтобы этому удивляться. Я хотел с тобой поговорить… Но — нет, значит, нет.

— О чем мне с тобой разговаривать?

— Ни о чем. Возвращайся на свои вонючие обломки, к своим парням. Ты и в самом деле дура. Когда-нибудь, — сказал он, сунув руки за пояс и по привычке покачиваясь на каблуках, — твои ребятишки найдут для тебя сто локтей железной цепи, замотают тебя в нее и отправят на дно вместе со всем твоим бессмертием. Пока цепь окончательно проржавеет, пройдет сто лет, триста, восемьсот… К тому времени тебя кто-нибудь наверняка сожрет живьем. Иди, оставь мерзкого Раладана и возвращайся к своей верной команде, капитанша. Приятных снов.

Он вышел, и тогда она разрыдалась.

Раладан заперся в спальне Алиды, которая была и его спальней — в те редкие мгновения, когда морские ветра загоняли его домой. Дом… Раньше у него никогда не было дома.

И все же этой ночью ему удалось поговорить. Рано утром к нему пришла Алида. Он даже не разозлился… Всю жизнь она вела некие запутанные игры, понятные только ей самой. И она придумала еще одну — чтобы посмотреть, как супруг и приемная дочь справятся собственными силами.

«Довольна?» — спросил он.

На ней было легкое голубое платье — этот цвет она больше всего любила. Переброшенная на грудь коса отливала золотом.

«Очень, — улыбнулась она в ответ, садясь на край постели. — Уважение и любовь подданных, все за один день… Порой требуются месяцы, а иногда и годы, чтобы завоевать все то, что ты получил сегодня».

Она бросила в рот несколько изюминок из горсти, которую держала в руке. Алида обожала сладости.

«О чем ты?»

«О том, что про твою глупость, милый, знает один-единственный человек — Ахагаден. Агарам ты показал сурового, но справедливого правителя, не чуждого милосердия. Постарайся не растратить зря того, что получил. А Ахагаден — человек благоразумный и верно служит нам много лет. Пошли ему завтра бочонок хорошего вина и… послушай иногда, что он говорит. Ни в одном городе на свете не будет таких порядков, как на борту парусного корабля».

До него начало доходить, что золотоволосая ведьма на этот раз вовсе над ним не издевается.

«То есть ты хочешь сказать…»

«Что ты добился признания как новый правитель».

«Если даже и так, то какой ценой?»

«Даром! — ответила она, пожав плечами. — Твоя любимая Риди все равно не смогла бы усидеть на Агарах. Хочешь с ней иногда видеться и снабжать всем необходимым? Нет ничего проще — дай изгнанникам право заходить на пристань на Малой Агаре. Это, конечно, нарушение закона, но не слишком существенное, в конце концов островов два, а их изгнали с Большой Агары. Ты уже показал, что справедлив даже в отношении княжны, не сделав для нее исключения; раз она заступилась за осужденных, то в соответствии с обычаем должна быть изгнана. Теперь уже нет ничего страшного, если жители островов увидят в тебе отца, который все же любит свою дочь. Каждый поймет, почему князь Раладан позволяет команде „Трупа“ приставать к берегам Малой Агары, и никто тебя не упрекнет, поскольку на твоем месте поступил бы так же. Это… по-человечески. А то, что твоя доченька не будет жить во дворце, оно и к лучшему, поскольку никто ее здесь не любит».

Он покачал головой.

«Стоило бы тебя поколотить, Алида».

«Гм… Иногда это бывало не столь уж и плохо…» — насмешливо проговорила она.

Он взял в руку золотую косу и еще очень долго ощущал в ладони ее бархатистую тяжесть.

Цепочка Барьерных островов, замыкавшая с востока Закрытое море, с незапамятных времен имела немалое военное значение. Небольшое пространство между островами легко было патрулировать и в случае необходимости перекрыть. Расположенный в середине архипелага Хогот не был самым крупным из Барьерных островов, но именно благодаря удобному расположению на нем разместился самый сильный в этих краях военный порт под названием Таланта. Когда-то здесь стояло несколько тяжелых эскадр главного флота Гарры и Островов, теперь же только одна, поддерживаемая собранной из разнообразных парусников эскадрой резервного флота. Команды на неухоженных кораблях были неполные — солдат не хватало, бросали службу и матросы, не выдержав отвратительной еды и низкой оплаты. В последнее время ситуация несколько изменилась, поскольку с Гарры начали поступать деньги — недостаточные, но, по крайней мере, уже не смешные. Раньше не хватало даже на нищенскую плату матросам и «мирное» — то есть почти символическое — жалованье морским пехотинцам. А ведь служба морских стражей была не та, что в гарнизоне, — этим солдатам, постоянно вступавшим в стычки с пиратами, полагалось военное жалованье.

Date: 2015-10-21; view: 273; Нарушение авторских прав